Яблони

Громкий щелчок, пробежавший дрожью по всему корпусу, возвестил, что стыковка завершена.

Зашипел воздух в шлюзе, и меньше чем через минуту серая металлическая дверь челнока поползла вбок, впуская меня на станцию.

«Добро пожаловать на станцию Марс-17, товарищи! – торжественно произнёс женский голос, синтетический, как дерматин на дешёвой куртке. – Персонал станции – сорок четыре человека и тысяча двести автономных роботизированных единиц».

Все движения давались потрясающе легко – неудивительно, ведь гравитация Марса была куда меньше земной.

– Здравствуйте! – меня встречали. В конце шлюза, похожего на серебристую трубу, усеянную разноцветными светодиодами, мне приветственно махали мужчина и женщина в обтягивающей одежде, которая блестела, словно хромированная. Я бы ни за что не распознал в этих людях учёных: телосложением и волевыми лицами они напоминали, скорей, бойцов спецназа, а не ботаников. Причём ботаниками они были в прямом, а не в переносно-уничижительном смысле.

Впрочем, в документах, которые мне дали посмотреть ещё на Земле перед вылетом, я видел, что весь персонал станции проходил подготовку не хуже спецназовской.

Я подошёл к учёным нелепой подпрыгивающей походкой, мысленно проклиная гравитацию, которая подпортила весь пафос моего появления.

– Добрый день, товарищи, – поздоровался я в ответ. – Майор Иванов, КГБ.

– Михаил Иванович Комаров, – представился мужчина, зачем-то приглаживая курчавые тёмные волосы, в которых поблескивала седина. – Начальник станции. А это Луиза Карловна Эстебан, старший научный сотрудник и моя супруга.

– Здравствуйте, – женщина кивнула, тряхнув собранными в хвост огненно-рыжими волосами, будто подтверждая, что да, она действительно Луиза Карловна Эстебан, старший научный сотрудник и супруга.

Представляться им, конечно же, не было нужды, поскольку передо мной в дополненной реальности уже висели их фотографии вместе с краткой выжимкой из личных дел и предложением узнать больше.

– Проводите меня на место, – потребовал я.

– Прямо сейчас? – почему-то удивился Комаров.

Луиза едва заметно пихнула его локтем в бок.

– А вы подготовили приветственный банкет? – я взглянул на учёного так, чтобы у него впредь не возникало желания задавать глупые вопросы.

– Нет-нет, что вы! – засуетился тот. – Идёмте! Мы сразу же сообщили в Центр о происшествии.

Станция Марс-17 смотрелась футуристично даже по меркам 2104-го года. Огромная и светлая, как дворец, она поражала моё видавшее всякие виды воображение. Всюду хромированная сталь, стекло, стерильно-белый пластик, мигающие тут и там лампочки на странных устройствах, крутящиеся в дополненной реальности модели и дисплеи…

Я рос на советской космической фантастике и не мог отделаться от ощущения, что архитекторов этого великолепия вдохновляли те же фильмы, что и меня. Казалось, из-за угла вот-вот выйдет Алиса Селезнёва с миелофоном или подростки из экспедиции Москва-Кассиопея.

Впечатление портила разве что навязчивая наглядная агитация: в просторном белом холле с зелёной стеной из живого мха парила голографическая голова Ленина, а в коридорах при нашем приближении появлялись лозунги, среди которых я с удивлением заметил «Развивайте свиноводство!»

Комаров, видимо, чтобы побороть нервозность, не переставая болтал и сыпал цифрами. Вот тут, мол, у нас исследовательское крыло, где разработали уже четыреста видов модифицированных растений, а вот тут мы храним четыре тысячи образцов с Земли, а вот здесь работают наши учёные, оборудовано более ста пятидесяти рабочих мест, а это лифты на нижний уровень, там всякая машинерия, а в прошлом году мы увеличили площадь станции на сто двадцать процентов.

– В сравнении с каким годом? – строго спросил я, вызвав у учёного приступ потливости.

– С э-э-э…

Ему на помощь пришла Луиза:

– С прошлым.

– Ну хоть не с 1913-м.

Я не ждал, что кто-то поймёт шутку, и оказался прав.

Мы свернули в сводчатый стеклянный туннель. Над нами светило тусклое марсианское солнце, а по обе стороны раскинулся безрадостный бурый пейзаж – сплошь песок, заваленный острыми каменюками.

– Эта галерея как раз ведёт к теплицам! Нам нужна восьмая!

Мы миновали семь прозрачных герметичных дверей, за которыми зеленели буйные заросли, и остановились у восьмой.

Комаров провёл рукой, створки бесшумно разъехались, а я шагнул внутрь и чуть не ошалел от ударивших мне в нос запахов сырой земли, травы, древесной коры и тонкого аромата цветов. Верней, ошалел я не столько от самих запахов, сколько от лавины воспоминаний, которую они у меня вызвали.

Передо мной раскинулся райский сад, где росли хоть и корявые, но такие родные яблони. Деревья буйно цвели – у многих даже листья нельзя было рассмотреть из-за целых гроздьев маленьких белых цветочков.

В детстве – настоящем детстве, то есть детстве человека, чью личность почти сто лет назад скопировали и пересадили в клонированное тело, – я часто бывал в деревне, и имплантированная память напомнила мне, каково это было: гонять на велосипеде, купаться, есть неспелые кислые яблоки, разжигать костры, строить шалаши…

На обожжённой ядерным огнём Земле такого детства больше ни у кого не будет.

Комаров заметил моё состояние.

– Наша гордость! – скромно улыбнулся он. – Таких нигде нет! Геном воссоздан здесь, в лаборатории.

– Впечатляет, – признался я. – А что это за сорт?

– Антоновка, – учёный хохотнул и тут же прикрыл рот.

– Что такое? – удивился я.

– Простите, глупый старый анекдот.

– Ничего страшного, – я немного размяк от воспоминаний и не стал кошмарить несчастного начстанции, пусть тот и был одним из подозреваемых. – Я его знаю.

В густой траве под одной из яблонь лежало тело без головы. Рядом с ним валялись окровавленные садовые ножницы – самое вероятное орудие убийства. Голова укатилась в сторону и изумлённо смотрела в пыльное марсианское небо.

Сладковатый смрад разложения быстро вернул мне рабочий настрой.

– Почему вы его не убрали? – поморщился я, запоздало активируя носовые фильтры.

Доставшаяся мне модель работала через пень-колоду и не всегда давала достаточно воздуха, но дышать с ощущением заложенного носа было куда лучше, чем вдыхать полной грудью миазмы недельного трупа.

– Нам сказали ничего не трогать, – ещё немного и Комаров вытянулся бы по стойке «смирно». – Я законсервировал теплицу сразу же, как нашли тело.

– Ладно... Сейчас я всё осмотрю, а вы распорядитесь, чтобы тело всё же убрали. На станции есть морг?

– Конечно! Самый вместительный на Марсе! – с непонятной мне гордостью ответил учёный.

– Очень предусмотрительно, – буркнул я.

– Что-что?..

– Ничего. Выйдите из теплицы, но дверь не закрывайте. Увижу хоть что-то подозрительное в вашем поведении – сюда прибудет спецназ. Ясно?

Луиза нахмурилась, но промолчала, а вот Комаров быстро закивал, убеждая меня в том, что всё будет в полном порядке и любые мои прихоти будут выполнены.

Я присел на корточки перед головой.

– Ну здравствуйте, коллега.

Система снова повесила у меня перед глазами личное дело и фото убитого.

Сходство живого лица и мёртвого, распухшего, синюшного и одутловатого, было заметно далеко не сразу. На всякий случай я провёл сравнение несколько раз: лицо покойного покрывалось зелёной сеткой сканирования, будто его оплетала светящаяся радиоактивная паутина, после чего программа выдавала результат – совпадение на 78%.

Что ж, значит, паранойя ошиблась. Передо мной действительно лежал полковник госбезопасности Дохтуров, станционный «особист».

Я отогнал навязчивую песню «станционный особист – непростое украшенье» и продолжил осмотр.

Несложно было догадаться, что голову заслуженного чекиста, ветерана войны и орденоносца, отчекрыжили садовыми ножницами. Я осмотрел срез и не сдержал одобрительного «хм»: чистая работа, убийце хватило всего одного нажатия, чтобы разрубить шею вместе с кабелями, шлейфами и армированным позвоночником.

Ножницы были, конечно, не простыми – космический сплав, заточенный до бритвенной остроты. Обычной сталью полковника можно было ковырять часов пять, не меньше.

Надев предусмотрительно взятые с собой перчатки, я перевернул тело, чтобы убедиться в отсутствии других ран, – и убедился. Смерть действительно наступила от садовых ножниц. Тщательно осмотрев полковника, я не нашёл, за что зацепиться, и перешёл к голове.

Трава рядом с ней была испачкана бурой кровью – чёрной, запёкшейся, уже успевшей разложиться. Я сперва удивился, почему здесь не летают целые тучи мух, но затем вспомнил, что нахожусь не на Земле.

Достав тонкий провод из-за уха, я положил набок голову мёртвого коллеги и, поморщившись в предвкушении неприятных ощущений, соединился с его мозгом.

От подключения к памяти мертвецов у меня всегда возникало ощущение, словно я беру голыми руками то, что обычно берут в плотных перчатках, при этом стараясь задерживать дыхание. В комплекте шли головокружение, тошнота и опасность повредить собственную психику, копаясь в содержимом сгнивших нейронов и повреждённых имплантатов.

Но дело есть дело.

Через несколько секунд после установки соединения оказалось, что волновался я напрасно: в мозгах Дохтурова не было ничего. Ноль байт, не осталось даже системной информации и мусора.

Этот поворот меня озадачил, хотя и был в целом ожидаем: за неделю, пока космический грузовик на всех парах нёсся к Марсу, я успел обдумать разные варианты развития событий, так что у меня в запасе был не только план “Б”, но также и планы “В”, “Г” и так далее.

– Товарищ Комаров! – я вошёл в местную подсеть и позвонил начстанции, который маялся за дверью.

– Да-да?

– Кто-нибудь входил в теплицу после убийства?

– С-903-М.

– Робот, который обнаружил тело?

– Да, он.

Я выпрямился, хрустнув коленями, и отряхнул брюки от земли и травинок – к огромному сожалению, у меня не было модного серебристого комбинезона-скафандра.

– Проводите меня в центр управления.

В принципе, я мог бы подключиться к нужному серверу прямо здесь, но подозревал, что в удобном кресле и с чашкой синтетического кофе дело пойдёт значительно быстрей.

Я шёл к выходу, то пригибаясь, то отодвигая руками ветки, с которых на меня сыпались белые лепестки. Не удержавшись, я отломал маленький, не длинней большого пальца, отросток, который понюхал и улыбнулся воспоминаниям.

– Товарищ Иванов! – учёный, увидевший это, моментально преобразился. У него заалели щёки, кулаки сжались, а лицо окаменело, будто у памятника Ленину.

– Что-то не так? – я благоразумно (кто сказал “трусливо”?) остановился за несколько шагов от Комарова.

– Зачем вы это сделали?! – повысил он голос. – Каждое дерево – экспериментальное! В каждое вложен многолетний труд! Каждое стоит миллионы рублей! Любое вмешательство, кроме запланированного в журнале экспериментов, не просто недопустимо, а преступно!

– Простите, – я миролюбиво поднял ладони. – Это было автоматически. Я не хотел причинить вреда.

– Но причинили! – продолжал учёный. – Это варварство!

Луиза снова молча ткнула его локтем под рёбра.

– Вы вправе написать рапорт и отправить моему руководству, – я развёл руками и привычно отгородился канцелярскими выражениями, от которых разило пыльными шкафами и просиженными чиновничьими креслами. – Увы, я не могу прирастить ветку обратно. Приношу свои извинения. Надеюсь, мы можем вернуться к расследованию?

Комаров тряхнул головой, успокаиваясь.

– Простите, товарищ майор, я не буду направлять рапорт. Просто поймите, любое влияние недопустимо, в нашем деле важна каждая мелочь!

– В нашем тоже, – брякнул я, не раздумывая, но лицо учёного вдруг исказил испуг. – Центр управления, – напомнил я. – Ведите.

В круглом зале, где поместился бы пассажирский самолёт, стояла абсолютная тишина, лишь негромко, почти неслышно, шелестела вентиляция. Перемигивались диоды, мерцали голографические дисплеи с показаниями, покрывались пылью массивные кресла, обвитые кабелями и усеянные разъёмами.

За панорамным окном я видел стеклянные купола теплиц, построенных на бурой марсианской земле.

Вытерев ладонью пылинки с ближайшего кресла, я удобно устроился в нём и нашарил нужный кабель.

– У вас есть кофе-машина? – поинтересовался я перед тем, как приступить.

– Конечно, – кивнул Комаров. – А что?

– Можно мне чашечку?

Начстанции обменялся с Луизой долгим взглядом, но проиграл и скривился:

– Сейчас сделаю.

Запустив сознание в несколько потоков, я принялся за просмотр видео с камер, обращая особое внимание на теплицу с яблонями.

Дохтуров появился там примерно в 9:57 по Московскому времени.

Он ходил туда-сюда между деревьями, время от времени пригибаясь, чтобы что-то рассмотреть.

Это продолжалось пару минут, пока в теплице не появилось новое действующее лицо – робот.

В таком же серебристом комбинезоне, как и у остального персонала станции, похожий на манекен с пластиковой кожей и светлыми синтетическими волосами, словно произведёнными на фабрике кукол.

В руках железяки я увидел будущее орудие убийства.

Вот он подходит к Дохтурову со спины. Полковник замечает его в последний момент, оборачивается и гневно спрашивает: «Чего тебе?», но в следующую секунду лезвия молниеносно рассекают его шею, и голова катится по земле. Тело ещё стоит пару мгновений, но затем падает, фонтанируя яркой алой кровью.

А робот бросает ножницы рядом с телом и спокойно идёт прочь по коридорам станции, чтобы спуститься на десяток этажей вниз, в литейную и там прыгнуть в чан с раскалённым металлом. Разве что большой палец напоследок не показал.

Конец.

Я просмотрел дополнительно несколько дней из жизни станции и не заметил ничего подозрительного.

Кофе, принесённый Комаровым, успел остыть. Голова кружилась, а сознание, собранное в один поток, понемногу успокаивалось, лишь изредка взбрыкивая и посылая в мозг цветные вспышки и подёргивания, будто от электрических разрядов.

Я просидел с полминуты, барабаня пальцами по подлокотнику кресла и гадая, не допросить ли повторно Комарова и Луизу, но решил, что хватит и записей первого допроса, проведённого удалённо во время моего полёта.

Вместо этого я проделал пару рутинных вещей – чисто для галочки и формирования необходимых документов, а также в очередной раз пробежал глазами материалы дела. Затем открыл виртуальную доску.

На ней уже висели фото и стикеры с записями, объединённые разноцветными нитками.

Пришло время подумать.

Первым делом я убрал версию с антисоветчиной: персонал станции на 100% состоял из убеждённых коммунистов, даже более идейных, чем среднестатистический КГБ-шник.

Терроризм тоже смахнул в корзину: было проще и логичнее взорвать станцию целиком. Да и подполья на Марсе никогда не было. После захвата пещерного города, пленения президента США и капитуляции остатков НАТО капитализм на Марсе закончился, так и не начавшись.

К версии личного конфликта я присмотрелся повнимательней, но доказать её пока не мог. По идее Дохтуров должен был упомянуть о подобном в отправляемом на Землю отчёте, но нет. Секретной корреспонденции он наплодил целую гору, но вся она оказалась совершенно бесполезна. Похоже, мой коллега исповедовал старое-доброе правило “больше бумаги – чище жопа” и понимал, что за любое отклонение спросят в первую очередь с него. Так что, судя по последним донесениям, все сотрудники базы были вежливы, корректны, верны линии партии и жизнерадостны до лёгкого идиотизма.

Но я знал способ проверить, так ли всё обстояло на самом деле.

– Консервация пока не отменена? – спросил я у Комарова, который не знал, куда деть руки.

– Нет, – быстро откликнулся он.

– Значит, сотрудники у себя?

– Конечно, – кивнул он. – Заблокированы в личных кубриках с запасами пищи и воды.

– Хорошо. Где находится кубрик… – нужный файл долго открывался, и я сделал паузу, – Натальи Гайдуковой?

На секунду по лицу Комарова и Эстебан пробежало хорошо знакомое мне выражение: “Я так и знал!”

– Кубрик восемнадцать, – ответил начстанции. – Вас проводить?

– Да.

Жилую часть станции можно было назвать уютной, но при этом она до ужаса напоминала гостиницу времён совсем позднего СССР.

Ковровые дорожки прикрывали паркет, возле стен, отделанных деревянными панелями, стояли цветы в кадках, то тут, то там глаза натыкались на перегородки из стеклоблоков – как будто я не на Марсе был, а где-нибудь в Воронеже. Этому впечатлению не давали укорениться только мониторы, диоды и голограммы с вездесущими лозунгами.

– Вот, пожалуйста, – Комаров остановился у стальной гермодвери с нарисованной через трафарет цифрой “18”.

У меня был необходимый софт для разблокировки замков, так что сим-сим послушно открылся, впуская меня внутрь.

– Чёрт! – я пожалел, что несколько минут назад успел отключить фильтры в носу. Передо мной был небольшой коридорчик с дверью в ванную. Я преодолел его в два шага, уже зная, что увижу.

На узкой казённой кровати, стоявшей среди такой же казённой обстановки с инвентарными номерами на каждой вещи, лежало обезображенное тело нашей осведомительницы.

Эстебан побледнела и выскочила наружу, Комаров оказался более стойким и продержался на пару секунд дольше.

Я же глубоко вздохнул (не забыв перед этим активировать фильтры) и понял, что на Марсе придётся задержаться.

Быстро осмотрев тело, я заснял на видео всё, что смог, и набросал черновик протокола.

Наталью забили насмерть во сне: несколько раз ударили по голове чем-то тяжёлым. Скорее всего, это был огнетушитель, который валялся рядом с кроватью: на нём осталась запёкшаяся кровь и волосы. Я просканировал его, но не нашёл никаких отпечатков.

Смутное предчувствие заставило проверить мозг осведомительницы, верней, его уцелевшие сегменты.

Пусто.

Личный компьютер на покрытом пылью белом пластиковом столе тоже ничего не дал: его сбросили до заводских настроек, и диск был девственно чист, как леса Амазонки до того, как их накрыло тучами радиоактивной пыли.

Это навело на мысль.

В коридоре меня встретили два встревоженных взгляда.

– Ну что там? Что там? – обеспокоенно закудахтал Комаров.

– До сих пор мертва, – огрызнулся я. – Возвращаемся, мне нужен доступ к серверу!

Я прыжками помчался в обратном направлении, а начстанции и его супруга семенили сзади.

Едва гермодвери открылись, мне навстречу шагнул робот – точь-в-точь такой же, как тот, что убил Дохтурова.

– Ваш кофе! – он держал в руках пластиковый поднос. Малюсенькая чашечка из белого фарфора смотрелась на ней как муха на столешнице.

Неприятно удивившись, я повернулся к начстанции, чтобы отчитать его за нарушение режима консервации, но в следующий момент моё удивление стало ещё более неприятным.

Этот чёртов робот Вертер швырнул в меня поднос, а потом, пользуясь секундным замешательством, прыгнул и сбил с ног.

Пол встал на дыбы, перед глазами мелькнули разноцветные огоньки, и в следующий миг мне в лицо прилетел удар страшной силы.

Я буквально почувствовал, как кожа и плоть съезжают набок, а внутри черепа от столкновения с костяшками робота раздался такой лязг, словно я угодил в колокол в самый разгар литургии.

К счастью, в этот момент активировалась боевая программа, и я перестал принадлежать сам себе.

Процессор полностью переключился на решение задачи моего выживания, мгновенно просчитал кучу траекторий и комбинаций и сообразил заслониться рукой от третьего удара, который грозил вмять мои лицевые кости глубоко в череп. Второй, как вы можете догадаться, он пропустил.

Дальше я закрыл роботу глаза ладонью, извернулся так, что бионические мышцы затрещали, и попытался взять его голову в захват, но не тут-то было: чёртова машина продолжала молотить по мне, будто кувалдами.

Боевая программа вовремя поняла, что борцовские приёмы не помогут. Пока левая рука продолжала заслонять железяке обзор, правая скользнула к кобуре, выхватила пистолет и разнесла Вертера в клочья тремя крупнокалиберными пулями. В лицо брызнули осколки, в нос ударила вонь горелой изоляции вперемешку с пороховым дымом, и боевая программа ушла в спячку, посчитав, что я вне опасности.

Робот рухнул на меня всей тяжестью, отчего я чуть не кончился на месте.

Лишь придя в себя, я увидел, что над нами стоит с бешеными глазами Эстебан, сжимающая в руках огромный разводной ключ.

– Вы целы? – Комаров, казалось, не сдвинулся с места.

– Не совсем… – я ощупал лицо, которое прямо под моими пальцами набухало и пульсировало. — Какого чёрта ваши роботы шляются где попало?! – рявкнул я, когда поднялся. – Приказ о консервации для кого был отдан?!

Начстанции затрясся:

– Мы провели её по всем протоколам, роботы были деактивированы!

– Да что вы говорите!.. – я усилием воли успокоил себя и заставил сосчитать до десяти. Нельзя срываться на всех подряд. Лучше делать дело.

Плюхнувшись в кресло, я подсоединился к серверу и запустил редактор реестра.

Пришлось повозиться, взламывая пароль, но недолго: весь софт в Советском Союзе разрабатывался с учётом пожеланий Конторы Глубокого Бурения, так что в каждой системе был свой чёрный ход.

Открыть записи, найти адрес терминала Гайдуковой в подсети, отфильтровать входящие подключения…

– Рыбаков Виктор Валерьевич, – произнёс я задумчиво.

– Наш главный техник, – тут же откликнулся Комаров.

– Сам знаю… – буркнул я. – Так, а ну-ка…

Я вытащил кабель, подошёл к поверженному роботу и поискал наклейку на затылке. Затем вернулся.

Поиск, автономная роботизированная единица 144-ЗИЛ-М. Снова фильтр…

Удовлетворение от сложившейся головоломки смогло затмить даже боль в избитом теле.

– И здесь Рыбаков, – я не смог скрыть торжествующую улыбку. – Последнее подключение – семь минут назад. Где он?

Я покосился на глазок камеры наблюдения и подавил желание помахать рукой.

– Должен быть в кубрике, – неуверенно ответил Комаров.

К моему удивлению, голос подала Эстебан – чуть ли не впервые за всё время.

– Его нет, – она помотала головой. – Он за день до убийства собирался проверять кабельные трассы. Взял краулер и уехал.

– Как же так… – захлопал глазами начстанции, думая, видимо, что я опять буду на него орать. – Но зачем ему было убивать их?

– Надеюсь, скоро узнаем. Значит, так… – я помассировал лицо и поморщился от боли. – Мне нужна машина и координаты краулера. А вы соберите весь персонал и запритесь где-нибудь. Есть надёжные места?

– Да, я знаю одно, – кивнул Комаров.

– Отлично. Забаррикадируйтесь там и никуда не выходите. Сейчас скину файл, перешлите его на Землю. Если я не выйду на связь – сообщите об этом моему руководству.

Машина, которую мне выделили, здорово смахивала на старый-добрый “уазик”. Форма кузова, характерные фары и решётка радиатора, но самое главное – тряска. Я чувствовал задницей каждый марсианский камешек и проклинал красную планету. Забавно вышло: в юности я бы отдал сколько угодно правых рук, лишь бы попасть сюда. Но стоило очутиться здесь – и вот я уже ворчу, что мне досталась неудобная машина. Впрочем, Марс сам виноват: никакой инопланетной магии тут и в помине не было, просто бурый песок, пересыпанный острыми каменюками и валунами, которые приходилось огибать, а над всем этим – унылое жёлто-коричневое небо с тусклым, будто больным, Солнцем.

Краулер успел отдалиться на приличное расстояние – я увидел его спустя пару часов тряски.

Он был похож на плод любви фуры и дома на колёсах – огромный, обтекаемый и серебристый, как ракета, с восемью рядами чудовищных колёс, утыканный антеннами, тарелками, манипуляторами, бурами и щупами.

Остановившись в отдалении, я присмотрелся. Видимо, машина долго стояла без движения. Следов не было видно, а колёса немного утонули в грунте: совсем недавно прошла небольшая песчаная буря.

Сканирование ничего не показало. К сожалению, единственным способом заглянуть внутрь краулера было подойти, открыть дверь и посмотреть собственными глазами. Возможно, после этого в меня прилетела бы пара пуль, но ничего не поделаешь – работа такая.

«Хотя, стоп, – одёрнул я себя. – На Марсе нет оружия. Так что это я со своим боевым железом и пистолетом – высший хищник».

Но спокойней почему-то не стало. Дурное предчувствие зудело в ладонях и заставляло перебирать в памяти факты и догадки. Я словно забыл что-то сделать и теперь пытался вспомнить.

В конце концов я вздохнул, пристегнул к комбинезону шлем-капюшон и вылез наружу. Слабый ветер перебирал песчинки под ногами.

Взяв пистолет наизготовку и нацелившись на дверь в боку краулера, я принялся медленными шагами подходить ближе. Сердце стучало в ушах, а боевая программа – я чувствовал – отожрала себе кусок оперативной памяти побольше, чтобы включиться как можно быстрее.

Дыхание внутри шлема звучало раздражающе громко: я сипел, как простуженный Дарт Вейдер, и очень из-за этого бесился.

Шажок.

Ещё один.

Ещё.

Ещё…

И тут песок вокруг меня взорвался.

Боевая программа не подвела и через микронную долю секунды сократила мышцу на моём указательном пальце. Тяжёлая пуля разнесла в клочья голову перемазанного марсианской пылью Вертера. Куски металла и пластика вперемешку с клочьями синтетических волос брызнули в разные стороны.

В моей голове орудовал невидимый и немой генерал, отдающий быстрые команды, а я, будто зритель, наблюдал за их исполнением.

Перенести руки с пистолетом левее и снова нажать на спуск – вторая металлическая башка разлетается в клочья. Опять левей – выстрелить в колено и, когда робот с кувалдой в руках припадёт на раненую ногу, добить контрольным в башку.

Не глядя занести пистолет за плечо и пальнуть себе за спину. Получить тяжёлый удар по голове, упасть, но тут же подскочить (“Надо же как легко! Марсианская гравитация – шикарная штука!”) и ударить робота наотмашь рукоятью пистолета, а когда тот выронит гаечный ключ и отшатнётся, что сделать?.. Правильно, пальнуть прямо в лицо.

Я математически точно метался между роботами, подпрыгивал, как мастер кунг-фу из древних фильмов, бил и стрелял без промаха.

Впрочем, точность и результативность не означали неуязвимости: меня несколько раз ощутимо приложили всякими железками, заехали по хребту лопатой (если б тот не был армирован, тут бы мне и пришёл конец) и вдобавок чуть не насадили на вилы. Но, к счастью, подкожная броня оказалась эффективна, и вскоре всё было кончено. Последнему Вертеру досталось больше всех: три тяжёлых пули превратили беднягу в бесформенную кучу пластика и металлолома.

На песке валялся почти десяток уничтоженных машин, а в моём комбинезоне зияло несколько дыр, сквозь которые проникал жуткий инопланетный холод.

Пришлось вернуться в машину и, нашарив в бардачке алюминиевый скотч, хоть как-то заклеить отверстия.

Дверь краулера открылась, впуская меня в шлюз, маленький и тесный, как лифт в старом фонде Петербурга. Мрачные мысли о поджидающих меня внутри роботах я старался отгонять. Перезаряженный пистолет был прижат к груди, а боевая программа чуть ли не подскакивала от нетерпения.

Наконец двери разъехались в стороны, впуская меня в краулер.

Внутри он выглядел как часть станции: всё тот же белый пластик, те же диоды и голограммы, те же мебель и оборудование неизвестного назначения. Всё скучено и размещено максимально компактно. Лишь в самом центре был узкий проход, где два человека смогли бы разойтись только в случае, если бы один забрался на стол с терминалом.

И в этом самом проходе на спине лежал несвежий труп с размозжённой головой.

– Вот же… – я выругался, когда сканер подтвердил, что это Рыбаков, старший техник станции Марс-17.

Почерк тот же: голова разбита тяжёлым предметом, в то время как сам тяжёлый предмет – кислородный баллон – лежит рядом. Отпечатков нет, цифровое содержимое мозга уничтожено.

Я вышел на минутку из краулера и вернулся обратно с варварски оторванной башкой робота – единственной уцелевшей.

Ещё до подключения и проверки реестра я понял, что увижу, и не ошибся: судя по последним записям, машину два часа назад перепрограммировал Рыбаков, безнадёжно мёртвый уже дней пять-семь.

Лично мне всё было ясно.

Я осмотрел краулер – не затаился ли где-нибудь особо хитрожопый робот – и прошёл в кабину.

Взревел двигатель, мощные колёса взрыли марсианский грунт, и тяжёлая машина с неотвратимостью носорога поползла обратно к станции.

– Какая же сука! – выругался я и вызвал Комарова. Он один, пользуясь служебным положением, мог получить доступ к учётке Рыбакова и творить от его имени весь этот ужас.

Начстанции ответил не сразу – мне пришлось ждать несколько очень долгих гудков.

– Да? – голос прозвучал устало и апатично.

Я еле сдержался, чтобы не ответить в рифму.

– Комаров, вы арестованы! – отчеканил я металлическим голосом, который приберегал специально для подобных моментов. Подозреваемые от него цепенели, как бандерлоги при виде питона. – Немедленно передайте мне права на управление станцией.

Убийца помолчал перед тем, как ответить:

– Я не могу этого сделать.

– Можете и сделаете! – продолжал давить я. – В противном случае вы ухудшите своё положение.

– Ох, товарищ майор… – вздохнул учёный. – Моё положение и так хуже некуда.

– Не буду скрывать, это так. Вы убили троих людей и чуть не убили меня…

Комаров перебил:

– Ну вот и я о том, куда уж хуже?

– Хуже может быть, когда я до вас доберусь.

– Посмотрим, – я представил, как начстанции равнодушно пожимает плечами. – У меня тут тысяча двести роботов. Когда-нибудь у вас должны будут закончиться патроны.

– А вы подумайте на шаг вперёд. Ну убьёте вы меня, и что? Не пройдёт и недели, как сюда нагрянет целая экспедиция, которая будет долго и больно спрашивать, из-за какой такой аномалии на станции исчезают КГБ-шники. А уж я постараюсь переправить им как можно больше данных.

– Вы не сможете. Ближайшая станция – Марс-5, до неё где-то восемьсот километров. Передатчик на краулере до неё не добьёт, а личный – и подавно… Простите, товарищ майор. Я не имею ничего против вас лично.

Я не сдержал колкость:

– Страшно представить, что бы вы сделали, если б имели.

– Вы видели, – судя по голосу, Комаров поморщился. – На записи с Дохтуровым.

– Занятно… Вам как будто неприятно об этом говорить.

Начстанции грустно усмехнулся:

– А вы считаете, я получил удовольствие от того, что сделал?

– Скажем так, это рабочая версия. Если я не прав – просветите, для чего вы пошли на преступление?

– Я не пошёл на преступление, – скрипнул зубами Комаров. – Я его предотвратил. До встречи, товарищ майор. Жду вас.

На обратном пути я несколько раз пытался связаться со станцией, но ответа так и не получил. Наконец из-за непривычно близкого горизонта показались высокие шпили антенн с мигающими красными лампами на вершинах, затем белая крыша главного здания, потом стеклянные купола теплиц – и вскоре станция выросла передо мной во всём своём ретрофутуристическом великолепии.

Я остановил краулер перед воротами гаража и посигналил.

Через несколько секунд мне позвонил Комаров:

– Знаете, я решил, что будет смешно, если я вас не впущу.

– Шутите сколько влезет, но я найду способ пробраться внутрь, и смешно уже точно не будет. Сдавайтесь и покончим с этим.

Связь прервалась.

Высказав в паре слов всё, что думаю о начальнике станции, я попробовал продавить ворота, но те были слишком прочными.

– Скотина, – бормотал я. – Гад!

Чем больше неудачных попыток я предпринимал, тем сильней разъярялся. Объезжая станцию со всех сторон, я подыскивал слабое место и заулыбался, когда наконец-то нашёл.

Комаров долго не отвечал на звонок, поэтому пришлось пойти на хитрость и подключиться к внутренней системе оповещения станции.

– Комаров, говорю последний раз, сдавайтесь! В противном случае, – я взглянул сквозь лобовое стекло на теплицу, в которой было белым-бело от цветов, – я начну давить вашу долбаную станцию. И начну с яблоневого сада.

Учёный перезвонил через секунду:

– Вы не посмеете! – возмущённо воскликнул он, и я понял, что попал в самую точку.

– Посмею, – я порычал двигателем.

– Нет, не посмеете! Вас за это тоже по головке не погладят!

Я злорадно засмеялся в ответ.

– Варвар! Негодяй! – закричал вдруг Комаров. – Вы чудовище! Как и Дохтуров! Давайте! Давите! Вы же только это и умеете! Сволочи! – начстанции отключил звук, но звонок не сбрасывал.

– Ну, выбор сделан, – я пожал плечами. Закрыв на секунду глаза, я представил, как краулер врывается в теплицу вперемешку с осколками стекла и ледяным марсианским воздухом. Как огромные колёса давят прекрасные деревья, как нежные лепестки вянут от холода и осыпаются на окаменевшую землю… Это действительно казалось мне кощунством, но в тот момент я не видел иного выхода.

– Ладно, погнали, – ещё раз порычав двигателем, я сдал назад, чтобы взять разгон, и вдавил педаль газа в пол.

Колёса пробуксовали, раскидывая песок и камешки, тупоносый краулер понёсся прямиком на стекло теплицы…

– Стойте! Стойте! – взвыл в моей голове Комаров. – Не надо!.. Вы!.. Не трогайте деревья. Я сдаюсь.

В центре управления находились три человека: я, Луиза Эстебан и осунувшийся Комаров, словно постаревший разом лет на десять. Бывший начстанции сидел, сгорбившись, в самом обычном кресле, где он мог управлять разве что высотой и углом наклона спинки.

Перед допросом я сменил все возможные пароли и убедился, что у весёлой семейки не осталось никаких прав доступа.

Луиза кусала губы и смотрела в пол, почти не мигая.

– Когда я узнала, то умоляла его сдаться, – подытожила она свой рассказ, из которого я не получил никакой новой информации. – Но он не слушал…

– Статьи за недонесение у нас теперь нет, так что, если вы не лжёте, вам ничего не грозит, – успокоил я женщину. – Теперь вы, Комаров. В принципе, я понимаю, как всё было. Сперва вы прикончили Дохтурова, а потом заметали следы и несколько увлеклись. Но зачем вы вообще убили полковника?

Комаров несколько раз открыл рот, будто собираясь ответить, но не зная, с чего начать.

– Он хотел уничтожить сад.

– Яблони?

Учёный кивнул. Затем помолчал пару секунд и продолжил:

– Он считал, что мы тратим нерационально много ресурсов на него. Настаивал на том, чтобы мы свернули проект, выкорчевали деревья и занялись чем-то более полезным. Например, морозостойкой картошкой, – он фыркнул. – Дилетант, что с него взять. Агрессивный дилетант.

– А вы действительно тратили нерационально много ресурсов?

– Да, – без раздумий ответил Комаров. – Но это же… А, вы не поймёте, – вяло отмахнулся он.

– Так попытайтесь объяснить.

Бывший начальник станции посмотрел мне в глаза так твёрдо и уверенно, что я едва не отвёл взгляд:

– Это мечта, товарищ майор. Давняя мечта всего человечества. «И на Марсе будут яблони цвести», слышали?

– Слышал, – я скрестил руки на груди.

– Вот мы и исполнили её, – продолжил он. – Мы прилетели сюда, мы работали, не покладая рук, мы сделали марсианскую почву плодородной, мы посадили яблони... Но мечта, мечта была в основе всего! Она указала нам дорогу в космос, она привела нас сюда, она дала нам силы!.. А Дохтурову на мечты было плевать. И начальству тоже. С кем я ни говорил, никто меня так и не понял… – он опустил глаза. – Но ведь нельзя же так, товарищ майор! Нельзя без мечты.