Ялта. 20 лет спустя

А.

В апреле Ялта цветет. Воздух делается сладким, пряным, даже будто немного липким как сироп, от аромата цветущих магнолий. Крым встречает весну раньше всех. Под Москвой еще едва сошел снег, на деревьях только начали раскрываться почки. А здесь парки окутывает кружево молодой листвы, а запах цветов пьянит и кружит.

Цветут магнолии, почти отцвел миндаль, персиковые деревья тонут в розовых облаках. Только горные вершины еще белеют, и море холодное, хотя уже нестерпимо, хрустально синее, совершенно не зимнее. Шумит прибой, сверкающая белая пена кипит у камней и в воздух поднимаются холодные соленые брызги, которые подхватывает утренний ветер. У парапета набережной блестит мокрый асфальт. По набережной идут двое.

- Не думала, что весной здесь будет так хорошо… - произносит она и останавливается, чтобы поправить туфлю.

- Ну вот, а ты жалела, что путевку дали не на сентябрь, - он придерживает ее под локоть.

Утренняя набережная еще малолюдна. Воздух не по-весеннему теплый. Если бы не ветер — совсем было бы лето.

- Знаешь, а ведь мне это когда-то снилось, - говорит она. - Эта набережная… или другая. Но очень часто. Что мы просто идем вдвоем вдоль берега моря. Давно снилось. И сейчас, иногда. Когда ты уезжаешь. И тогда я знаю, что с тобой все в порядке.

- Я же тебе обещал — со мной всегда и все будет хорошо. Сколько лет мы уже не были на море?

- С 50-го. Когда тебя отправили в Анапу в профилакторий, а ты не хотел бросать своих студентов и ходил ругаться в профком. А там еще удивлялись — все жалуются, что не посылают на курорт, а тут человеку по здоровью положено, а он упирается руками и ногами. «Коллега, ну рассудите здраво!»

- Да-да, конечно… Только рады были избавиться от меня хоть ненадолго, - он смеется. - Ты не хромаешь опять, радость моя? Не устала вчера? Мы ведь много ходили.

- Нет. Все хорошо. Просто туфля неудобно сидит.

- Дорогая, ты кого пытаешься обмануть? Пойдем сядем.

Они медленно идут к скамейке под деревьями. С моря дует свежий ветер, треплет волосы женщины, которая действительно чуть прихрамывает. Точнее, очень аккуратно ставит левую ногу.

- Помнишь ту набережную, летом? Наверно, поэтому я так часто видела тот сон, - она склоняет голову к плечу своего спутника, и произносит, чуть помедлив, - про это нужно писать книги. Но это будет тот самый «чувствительный роман», вроде тех, что читала Татьяна у Пушкина. Слишком все получилось быстро и надолго. Не сердись, что я об этом вспомнила. Морем навеяло. Море — оно то же самое, понимаешь?

- Понимаю. И ты та же самая.

- Нет! Та барышня, что плакала на вокзале, держа тебя за руки и я, это две разные женщины, - она упрямо качает головой, убирает за ухо выбившуюся прядь, совсем белую, очень приметную темных волосах. - Я окончательно поняла это вчера, когда ты показывал мне, откуда отходила «Армения»*. Мы стали другими. И так и не вернулись до конца.

- Главное, что мы все-таки вернулись, - он обнимает ее за плечи. - Ты — вернулась. Я ведь помню, как искал тебя по госпиталям.

- А я помню, как нашел… Все время, с той самой летней Ялты я думала о том, что было бы, если бы мы не поехали туда оба летом, если бы не было тех десяти дней в июне… Сколько бы всего не было без этих дней. Еще чуть-чуть, и я бы скорее язык проглотила, чем призналась тебе, что специально подгадала время, чтобы оказаться здесь вместе с тобой. Глупая девчонка! Как же я ругала себя потом...

- И зря ругала. Но ты права, мы очень вовремя приехали тогда. Наверное, судьба так и выглядит. И я не жалею. Ни одной минуты не жалел, что встретил тебя. И ни одной минуты не пожалею о прошлом. Вчера, стоял с тобой на пристани и думал: где человек становится хозяином своей судьбы, а где она влечет его слепо? Я остался в Ялте, хотя мог эвакуироваться, я с открытыми глазами шел на риск, это был сознательный шаг. А почему выжил? Наверное, судьба. Может, по-Симонову, «просто ты умела ждать...».

- Просто ты у меня везучий, как никто! Такая судьба. И я везучая с тобой, меня ведет твоя удача. Все 4 года думала, как буду показывать тебе наш город. Сколько всего там есть такого, чем обязательно надо поделиться. Никогда не умела гулять одна. Непременно было нужно кому-то сказать — ну посмотри же, как здесь красиво! Это меня всю дорогу выручало. Помнишь, как я из Польши присылала тебе свои рисунки? Пайковый сахар выменяла на цветные карандаши, сразу за две недели!

- Если бы я тогда это знал! Тебе питаться было надо нормально, - он хмурится, но скорее для виду.

- Потому я и молчала, - женщина улыбается и на щеках ее проступают ямочки. - Мне очень хотелось показать тебе, какая там была весна. А ты всегда умел это видеть. Я же помню, как ты показывал мне Ялту, тогда в июне.

- И ты стерла ноги в новых туфлях, возвращалась в санаторий босиком.

- Пофорсить хотелось. Когда бы еще выпал случай? Ветер у меня был в голове и только. Я жалела, что не научилась танцевать, там такие были вальсы на танцплощадке. А оказалось, учиться надо совсем другому.

- Чему?

- Например, не бояться. Точнее, бояться правильно. Совсем не страшно тебе все равно не будет, но когда ты боишься и делаешь — вот тогда ты живешь, ты идешь вперед. Признаваться тебе, насколько мне страшно, было очень стыдно. Я ведь была стойкая, хотела подать всем пример. И потому на всех фотографиях улыбалась. Военкоры любили меня снимать, я всегда была с улыбкой. Только девочки знали, как я ревела по ночам, когда от тебя перестали приходить письма. А когда про тебя написали в «Красной звезде», меня наш начмед вызвал, он первым раздобыл газету, и вручил мне заметку. Вот, говорит, держи. Жди теперь письма. Это было лучше всякого ордена, правда.

- Самое главное было знать, что меня ждут. У тебя это замечательно получилось. А бояться было как-то некогда. Слишком много было всего, что обязательно нужно сделать. Успеть сделать. И это «успеть» порою разделяло жизнь и смерть. Все-таки, расстроил я тебя вчера этой прогулкой. Ты никогда столько не говорила о войне…

- Нет, это море. Я вспомнила нашу Ялту. Все хорошо, правда.

- А знаешь, когда я в полной мере понял, что наступил мир? Когда летом, уже в 46-м, просидел до рассвета над докладом и услышал, как по улице идут поливальные машины. Понимаешь? Поливалки пошли, как до войны. Вот тогда я понял — мир. Все закончилось. От радости уснул тут же, за столом, чуть на заседание ученого совета не опоздал!

Какое-то время они молчат, держась за руки. Солнце поднялось, народу на набережной становится все больше. Из репродуктора на аллее льется какая-то бодрая мелодия, и продавщица мороженого пританцовывает под нее у своей тележки.

Музыка прерывается на полуслове и в недрах репродуктора что-то трещит.

Женщина вздрагивает и поднимается, прижимая к груди свою сумочку. Ее спутник встает вслед за ней. Наверху сквозь треск звучит громкий, такой знакомый голос:

«Говорит Москва, говорит Москва! Работают все радиостанции Советского Союза».

Она судорожно выпрямляется и плечи ее будто каменеют. Он берет ее за руку. И военная выправка сама собой проступает под штатским костюмом, летний льняной пиджак лежит на жестких плечах как военная форма. Рядом недоуменно застывают гуляющие. Парень с футбольным мячом, девочка с букетом тюльпанов, завернутым в газету. У продавщицы мороженого дрожит подбородок, она растерянно моргая, смотрит вверх, на репродуктор.

Но все это длится не более нескольких секунд. До того, как все слышат строгий и торжественный голос диктора.

«Московское время 10 часов 2 минуты. Передаем сообщение ТАСС о первом в мире полете человека в космическое пространство! 12 апреля 1961 года...»

На улице обнимали друг друга незнакомые люди. Кто-то смеялся, кто-то кричал «Ура!». Во дворах вытаскивали на улицу столы, хозяйки несли на них кто что мог — праздновать. Из окон какого-то санатория в несколько рук вывесили наружу простыню, на которой размашисто красовалось зеленой тушью «МЫ В КОСМОСЕ!».

Они опомнились только ночью, когда последние отблески солнца растаяли в море и только золотистое зарево на закате еще напоминало про ушедший день. Они снова шли по набережной, она несла за ремешки туфли.

- Слушай, кажется с конца войны не было такого! Чтобы так радостно! Это что-то невероятное, правда! Ты понимаешь — это мы, мы все. Мы это смогли. Вот сказал бы ты мне об этом тогда, или кто другой — я бы не поверила.

- Меня поймет любой военкор и посочувствует — в такой день фотоаппарат в номере оставить! Но это ничего не меняет. Мы с тобой, милая, переживаем историческое событие. Не первое в нашей жизни. Но на этот раз — необыкновенно радостное! Вот тебе еще одно доказательство, что человек — хозяин своей судьбы. Он шел к своей цели и шел к ней не один. Устала? Вот что, пойдем-ка греться. Простудишься.

- Сейчас. Я хочу еще немного посидеть здесь, - она опускается на лавочку. - Просто чтобы запомнить этот день. Крепко-накрепко… Только, ты знаешь… Сначала я опять чуть не испугалась.

- Я заметил.

- Ты сказал, фотоаппарат забыл. А я подумала про гостиницу — там чемоданчик. Паспорт и военный билет. Что если что, надо скорее бежать и забрать.

- Ты всегда его возишь с собой?

- Да! Теперь всегда. Если что, я готова. Только… Обещай мне, что больше войны не будет! Пожалуйста, обещай. Тебе я поверю.

- Конечно, не будет. Это точно, я узнавал, - говорит он полушутя-полусерьезно и добавляет твердо. - Я в это верю. Верю на уровне «знаю». На этот раз мы отсюда порознь не уедем, как тогда в 41-м. Даже не думай.

Мы не вспоминаем в эту минуту всех книг,

которые мы прочли,

всех истин, которые нам сказали,

мы вспоминаем не всю землю,

а только клочок земли,

не всех людей,

а женщину на вокзале.

Я всю дорогу о тебе помнил. И потом тоже. И верил, что отыщу тебя. Тоже на уровне «знаю».

Где-то рядом звонко хрустят ветки, и прямо сквозь цветущие кусты вываливается на освещенную аллею, под фонари веселая хмельная компания. Трое ребят едва ли по 18 лет.

- Прощения просим! - смеется старший, крепыш в тельняшке. В руке у него букет из цветущих веток, которые он, похоже, наломал тут же. - Вы ведь слышали, правда! Космос!

- Конечно. Поздравляю вас, молодые люди! Вам повезло встретить замечательное событие. Но магнолию все-таки ломать не надо. Даже ради праздника.

- Да мы так, чуть-чуть…

- Костя, не мешай гражданам культурно отдыхать. Слышал, человек стихи читает? А ты что будешь Натахе читать, если она на свидание придет? «Выпьем, няня, где же кружка?» Ты ведь больше со школы ничего не помнишь! - поддевает приятеля второй, невысокий худощавый парнишка в белой рубашке.

- Чтобы легко было учить стихи, надо их любить, - мужчина на скамейке улыбается им. - Это Симонов. Прочесть очень советую. Не для школьной учительницы, для самих себя. Спокойной ночи, молодые люди!

Она смотрит вслед убежавшим ребятам.

- Десятый класс. Лет по 17… Дети еще.

- Возраст уже вполне призывной. Но ты права.

Женщина поднимает голову, вглядываясь вверх.

- Помнишь, когда запустили спутник, мы ходили по вечерам высматривать его в небе? Маленькая звездочка, которая быстро-быстро летит по небу. А на самом деле — творение человеческих рук. Тоже не верилось. Сегодня все смотрели в небо, хотя там уже нельзя было ничего разглядеть.

- Мы еще увидим такие звездочки. А помнишь, как я возил тебя за город, где нет засветки, с картой звездного неба?

- Помню. Я еще удивлялась, откуда ты так хорошо разбираешься в астрономии.

- Ага. Кажется, ты спросила: а для чего хирургу звезды? А вот чтобы было ради чего трудиться на земле.

Ветер снова доносит до аллеи шум близкого моря.

___________

* Имеется в виду теплоход «Армения», потопленный немецкой авиацией 7 ноября 1941 года. Накануне он вышел из порта Севастополя, эвакуируя персонал госпиталей и жителей города, ночью 7 ноября он взял на борт еще несколько сотен человек в Ялте, около полудня был атакован вражеским торпедоносцем и погиб.

Саратов, 4 июня 2020 года