Ями

Догорала лучина. Вода в корыте дрожала, отражая и расплескивая свет по темным бревенчатым стенам. Узорчатый светец изогнулся посреди комнаты, как уродливый тощий горбун.

Янка свесилась с лавки, заскрипев рассохшимися досками. Густые кудрявые волосы рассыпались по полу.

– Ями! – шепнула она в пыльную темноту и прищурилась, высматривая движение. – Ями?

Мрак в дальнем углу зашевелился, блеснул парой желтоватых глаз. Янка хихикнула и едва не свалилась, размахивая в воздухе босыми пятками.

– Вылезай, ну, – умоляюще пробормотала она и поскребла ногтями по полу. – Хлеба нету, совсем не осталось. Выходи играть, мне скучно.

После нескольких минут уговоров темное облако понемногу подползло ближе к свету. Под клочьями полупрозрачной шерсти угадывалось красноватое бесформенное тело, не имеющее лап – существо изгибалось, словно огромная гусеница. Не было видно ни рта, ни носа, ни ушей, только большие и печальные глаза влажно мерцали на покрытой мехом плоской морде.

– Ями-ями-ями-ям, – скороговоркой протараторила Янка и со стуком свалилась с лавки, гулко ударившись коленями. С перепугу она замерла, сжавшись в немой комочек: не хватало разбудить мать, крепко спавшую на печи.

Прислушавшись к тихому дыханию, Янка успокоенно расслабила стиснутые до боли кулачки и отодвинулась в сторону, позволяя Ями выползти наружу.

– Вчера дом Динки проиграл, так они с утра все окна и двери позаколачивали! – от возбуждения Янка не могла усидеть на месте. Вскочив на ноги и одернув широкую рубаху, она тенью метнулась по избе и вытащила затертый до дыр холщовый мешочек. В нем постукивали криво вырезанные куски толстой коры.

Две недели назад их было больше пятидесяти, сейчас осталось тридцать восемь.

Угольком Янка расчертила пол возле лавки. Высунув язык от усердия, вывела пару прямых линий и пересекла их еще одной, отмечая улицы; обвела широким кругом получившийся узор.

– Дом Динки тоже уберем, – покопавшись в мешочке, Янка вытащила самый кривой кусочек и подняла его повыше, разглядывая шершавые узоры короеда. – Не знала я, будут они играть или нет. Динка противная. Завтра надо сжечь.

Отбросив ненужный кусок в сторону, Янка тихо высыпала оставшиеся тридцать семь на пол и принялась раскладывать их на нарисованных углем улицах, на мгновение замирая и прикусывая прядь волос. Одни дома брошены, другие уже проиграли и заколочены, ожидая конца игры – как тут все упомнить?

Наконец каждый квадратик коры занял свое место. Ями лежала тихо и только моргала влажными звериными глазами да иногда тяжело вздыхала; в дрожащем свете шерсть ее слегка шевелилась, как пушинки одуванчика на сквозняке.

– Где ты днем прячешься? – Янка ухватила дом крикливого пастуха и забывшись, потянула его в рот; кора оказалась сухой и горьковатой на вкус. Под безразличным взглядом Ями она смущенно обтерла влажную кору об рубаху и вернула на место. – Мама не видит тебя, сколько я ни показываю.

В выпуклых глазах Ями отражался огонек лучины. Она медленно опустила морщинистые веки и подползла ближе.

– Ну и не надо маме тебя видеть, значит, – рассудительно заметила девочка и печально вздохнула. – Совсем на улицу не выпускает меня, говорит, мороз. А что там мороза? В прошлом году разве не было? Даже в окно посмотреть не пускает…

Бок грело даже сквозь ткань рубахи. От Ями исходил тяжелый жар, похожий на лихорадку больного тела. Янка недовольно дернула локтем, отстраняясь.

– Сколько еще играть получится, – она нахмурилась, сосредоточенно пересчитывая дома. – Это еще тридцать шесть дней можно, а потом один останется. Тридцать шесть, а в неделе семь дней, это значит… значит…

Загибая пальцы, Янка принялась высчитывать, сколько дней им осталось до новой игры: выходило не много, но и не мало. Целых пять недель и еще один день.

Через пять недель уже и февраль отступит, и сугробы начнут рыхлеть, готовые растаять; может, и мама тогда выпустит наконец из избы.

За стенами стояла ватная глухая тишина. Она уже давно не сменялась скрипом снега или звуками голосов.

– В этом году даже на ярмарку не едут, – шепотом пожаловалась Янка и съежилась. Мама с тяжелым стоном перевернулась, всхрапнула и снова задышала глубоко, спокойно: после тяжелого дня ей не мешал ни огонек лучины, ни быстрый шепоток дочери.

Прислушавшись, девочка заговорила еще тише, едва шевеля губами. Ями не отвечала, но Янке и не нужны были ответы, ей достаточно было ощущения чьего-то присутствия.

– Говорят, врачеватели соседнюю деревню заколотили и выжгли, и никто не знает, что там случилось. Ярмарку уже три раза переносили, а теперь ехать и вовсе некуда… Мама боится, что мы тут одни останемся. А чего бояться? Разве так нужно куда-то ехать? Я вот вообще дома сижу и ничего, не умираю.

Задрав голову, Янка жалостливо сморщилась.

– Скучно только очень. Ну да деревня – не один дом, можно друг к другу в гости ходить.

Ями невесомо толкнулась под локоть, привлекая внимание. Горячечный жар прошелся по коже, словно вместо шерсти у нее были язычки пламени.

– Все, все, молчу, – Янка постучала кончиками пальцев по губам и полезла под лавку. Рядом с гнездом Ями она хранила все свои сокровища: кривой нож с самодельной ручкой, гладкие камни из реки, которые только в воде становились красивыми, и игральную косточку. Косточка была самой настоящей: ровный деревянный кубик потемнел от времени, а углы его потеряли былую остроту. Вместо точек Янка нацарапала на гранях цифры от одного до шести.

– Сначала выбираем улицу, – уже в который раз объясняла она Ями правила игры. – Их всего три, и если выпадет четыре, то это опять будет первая улица, пять – вторая, а шесть – третья, поняла?

Ями моргнула и робко выпустила крошечный красноватый отросток, тронув косточку.

– Правильно! – обрадовалась Янка и тут же зажала себе рот: слишком громко. Кубик дрогнул, перевернулся и остановился, выставив вверх грань с единичкой.

– Наша улица! Теперь моя очередь. Будем выбирать дом.

Янка потерла ладони.

– Сейчас я опять брошу, и если выпадет один, три или пять, то дом по первой цифре будем считать, а если два или четыре, то по двум.

Она схватила теплый кубик в ладони и потрясла, представляя, какой дом сегодня проиграет; Ями смотрела на нее влажными бусинками выпуклых глаз, и казалось, что взгляд ее тоже стал любопытным.

Кубик со стуком приземлился на пол и остановился на цифре четыре.

– По двум, значит, – глубокомысленно заметила Янка, зевнула и снова потянулась к кубику. Лучина затрещала, и тоненькая струйка дыма стала отчетливей: глаза у девочки слезились.

Хорошо бы доиграть, пока свет не погаснет.

Кубик снова запрыгал по полу и укатился прямо под пушистый бок. Янка улеглась на живот, стараясь не потревожить кость, и пальцами раздвинула легкие горячие пушинки.

– Шесть, – разочарованно пробормотала она и села, скрестив ноги. – У нас нету домов с двумя цифрами на шесть, на нашей улице пятнадцать домов всего. Значит, пусть будет шестой. Шестой дом на первой улице. Шестой…

Над головой скрипнула балка.

– Это же наш дом. Шестой, – едва слышно закончила Янка. Голосок у нее дрожал, но она только плечами передернула. – Мы проиграли с тобой. Ну да и не страшно, я все равно из дома не выхожу. Мама вот только…

Она оглянулась. На печи было тихо, только где-то в стене тревожно запел сверчок.

– Ладно, – решилась Янка и сгребла кусочки коры обратно в мешок, оставив один на угольной черте. – А как нам теперь играть? Раз мы выбыли, то и играть не можем дальше. Странно…

Девочка тихо говорила со своим лохматым другом, убирая следы угля и оттирая почерневшие пальцы; Ями смотрела внимательно, и глаза ее казались все желтее.

Мама безуспешно зажимала рот, надеясь испуганным всхлипом не выдать себя. Странный маленький демон смирно сидел около дочери уже которую ночь, но письмо до врачевателей могло идти неделями, а дома в деревне вымирали один за другим. Неведомая болезнь размашисто выкашивала целые семьи, оставляя после себя только скорченные обезображенные тела; люди надеялись на лекарей в масках да рыцарей, их сопровождающих. Поговаривали, что мор наслали ведьмы, и разве это маленькое чудовище на полу – не их порождение?

Шевелящаяся темная шерсть казалась совсем короткой, но тени от нее корчились по стенам, тянули жадные руки. Никакая молитва не спасала от них. То ли бог отвернулся давно от всего мира, то ли создание это не боялось священных слов.

Демон не боялся бога, а Янка не боялась демона, и только мама боялась обоих сразу, вспоминая пепелище вместо соседних деревень.

Лучина догорела и с треском погасла. Янка шепотом попрощалась с Ями и полезла на лавку, на ощупь расталкивая одеяла. Кажется, игра закончилась: завтра им придется заколотить окна и ждать, пока кто-то другой доиграет.

Почти с обидой Янка подумала, что Ями наверняка уползет играть с кем-то другим, а то и косточку с собой унесет.

Несмотря на тревогу, уснула она мгновенно.

Перед рассветом по скрипучему крыльцу загрохотали тяжелые шаги. Мама встрепенулась, вырываясь из мутных снов, и кубарем скатилась с печи. Судорожно натягивая платье, она едва не порвала боковой шов и бегом бросилась к двери.

Янка сонно выглянула из-под одеяла. Растрепанные волосы сбились колтуном.

Мама была испугана. Она плечом налегала на дверь, а глаза у нее опухли, будто от болезни или долгих слез.

– Мам? – несмело позвала Янка и потерла глаза. – Кто там?

Дверь приоткрылась, впустив поток ледяного воздуха. От испуга мама тянула дверь не в ту сторону.

Стоило двери раскрыться, как ее захлопнули с обратной стороны. Зазвучал слаженный перестук молотков. Он разнесся сразу по всей деревне, как когда-то раздавалась утренняя перекличка петухов.

– Мам?

Янка спустила босые ноги на пол и поежилась от сквозняка. Не удержавшись, она заглянула под лавку.

Ями не было видно, но Янка чуяла, что она все еще там.

Мама всхлипнула и забарабанила по двери кулаками. От каждого гулкого удара внутри у Янки что-то переворачивалось. Где-то за стенами продолжало грохотать, кто-то кричал; вскоре потянуло дымом.

– Ничего не бойся, – мама оглянулась. Лицо ее было таким странным, что Янка съежилась. – Ничего, поняла?

Изба занялась сразу со всех сторон. Крепко заколоченные окна и двери ходили ходуном, от криков уши закладывало, но трое врачевателей в глухих масках не отводили взгляда. Из ближней избы раздался отчаянный детский визг. Один из рыцарей бросил в снег емкость с церковным маслом и сорвал с себя шлем.

– Там же дети! – выкрикнул он, тыча пальцем в сторону полыхающих стен. Глаза его горели лихорадочным огнем. – Дети! Можно же выпустить здоровых, зачем всех?..

– Маровы дети, – коротко обронил один из врачевателей, глядя, как тяжелый дым стелется по улице. – Никакого от них спасения… видел, сколько домов заколочено? Уже вовсю разошлись.

– А если только детей жечь? – несмело подал голос второй врачеватель. Он был моложе, мельче и держался скованно, до сих пор вздрагивая от криков.

– Без толку. Демона не убить, он из дитя Мары выбирается. Только ребенка убивать тоже толку нет; в деревнях все по крови связаны, демон и идет кочевать от матери к тетке, от тетки к дядьке, а оттуда в соседнюю деревню. Нет, нашли Марова ребенка, так тут только всю деревню спалить…

– А сколько их жечь? – молодой врачеватель оглядел полыхающие избы. От дыма першило в горле. – Лет двадцать назад одну деревню жгли, а теперь что? В город не успеваем возвращаться. Нас уже не врачевателями, а черными воронами кличут.

– Наше дело маленькое, – старший взмахнул рукой, призывая рыцарей строиться. Бревна прогорели до багряных углей, где-то с шумом провалилась крыша. – В священном огне демон не выживет, в чьем бы доме ни успел укрыться. Главное – в город нечисть не допустить. Хорошо рассуждать в тепле да покое, а впусти Марово дитя в город, и сколько народу поляжет?.

– Спасаем, а спасать скоро все равно будет некого, – мрачно заметил молодой заклинатель. – Попомните мои слова. От деревень и десятой части не осталось, в городе голод. Скоро только Маровы дети да демоны будут бродить от пепелища к пепелищу да играть друг с другом, и ничего больше на земле не останется.

Отряд змеей потянулся по дороге. Догорающие дома отчаянно чадили до самой ночи, а на рассвете над горизонтом поднялся новый столб дыма.