Ямы

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Яма – место, являющееся

средоточием низменных

интересов, пороков, интриг

и т.п.

ДОМ У МОРЯ

«Ну хотя бы набережная теперь нормальная в этом глухом городке. Кусты вырубили, деревья подровняли, асфальтом залили пешеходку, для велосипедистов разметка. Хоть что-то меняется. Урны вот с раздельным сбором мусора. Новые качели в виде белых колец. Хотя бы какие-то подвижки в этой советской беспонтовщине...

А какой ещё беспонтовщине, как не советской? Конечно, советской», – думает он.

Потому что по дороге сюда – эти неухоженные серые дома...

Вот эти надписи «Спайс недорого» да «Займы пенсионерам»...

Мусорный пакет вылетел из-за угла, будто живой... Собака с грязным брюхом...

Самодельные лавки у подъезда (испанский стыд, а не лавки).

Воркующие бабки на этих лавках... Прямо как в детстве...

Прямо как было, наверное, и при совке. И тысячу лет назад...

И всегда так будет!

И алкаши играют в домино за столиком на детской пло- щадке, пьют водку из гранёных стаканов.

«Как это уныло,сдохнуть можно!»

Когда он ехал на край этого депрессивного города, в родные – мать их! – края на советском угловатом красно-белом трамвае, прямо как известный магазин бухла, дребезжащем, как в детстве, с юродивым кондуктором с улыбкой дегенерата...

«Фух, не хватает воздуха договорить…» А надо бы сказать самое главное...

Пока он ехал на набережную в трамвае через эту серость, уныние, грязь, облупленность советскую, представлял, что за окном медленно идёт мамонт, грузно покачивая из стороны в сторону бивнями, как будто древнее исполинское чудовище, как у Лавкрафта. И вспоминалась ещё мама, которая умерла...

И вот озеро, новая набережная...

Мама очень хвастала по телефону всего два года назад, какую красивую им сделали набережную. С раздельным сбором отходов! С качелями в виде белых колец. Они, эти кольца, светятся изнутри в ночное время,переливаются голубым и красным.

Дети вот радуются на набережной, голоса их звучат фоном...

Гуляют все, кому хочется: дети и взрослые, девочки и мальчики, парни и девушки, гуляют с собаками и без них.

«Да, приятно тут, ничё не скажешь, мама. Только болотный запах с озера никуда не делся...

Помню, как ты говорила мне: «Мечта моя сбылась, потому что я хотела дом у моря, и вот получила квартирку у озера, его из окна видно». Ты серьёзно радовалась, а я иронизировал. А чё, смешно же. Я ещё подкалывал тебя: “Мечты сбываются! Газпром!”»

А он что?

А он мечтал заработать. Это нормально для молодого человека...

«Когда ещё рубить бабло, если не в молодости? Пока есть силы и куда тратить заработанное».

Поехал на вахту, в другую область, на военное про- изводство. Там на станках и прессах делают гильзы для снарядов. Работа тяжёлая, как раз для молодых. И платят больше сотки в месяц. А если постараться, почти двести выходит. Кому война, а кому деньги…

Ну он и остался там жить и работать. Думал, что вернётся к матери через полгода.

А не вернулся...

А мамы и не стало, пока он жил в другом городе... Но было ли что-то хорошее?

Ну не зря же ездил. Как сказать...

Влюбился там в одну. И татушку в пьяном отчаянии набил на руке: краснющими буквами имя, и от последней буквы такая красная ниточка тянется до вен у запястья, будто бы порезаны эти самые вены.

Да ладно, было и было. Пожили ведь вместе полгода, по ресторанам и барам помотались. В Сочи сотку оставили. Ни в чём себе не отказывали.

Жаль, правда,что Казантип давно не проводят...

Жаль, что вообще ни на одном фестивале так и не по- бывал...

Да и хрен со всем этим! Нормально пожил.

Нормально пожили.

Стыдно теперь за эту татушку. Глупо... Он прячет её за рукавами летней куртки. Надо бы свести. Зарплату получит – и сразу в тату-салон.

Грустно почему-то... Здесь...

У озера...

Конец августа, ветер уже такой, осенний. И эти взгляды сизарей на асфальте... Мама любила вот так сесть на лавочке на новой набережной...

Рассказывала она по телефону... И кормить сизарей...

И представлять, что рядом сидит муж... Сгоревший от рака... Как он её обнимал, будучи живым, знали бы вы!

И, покормив сизарей, курлыкающих ей «спасибо», мама садилась, наоборот, к воде, к озеру, и смотрела...

Наверняка плакало внутри всё от отчаяния... Без мужа тяжело было, наверное...

Чё тут скажешь?..

Анадо было как-то жить, хоть и мужа больше нет.

И сыну надо было как-то жить. Бабки рубить. Ну что в этом плохого?

Да и вырваться нужно, пока молодой, из этой чёртовой глуши. Иначе пропал, если задержишься. Останешься с этими мамонтами, трамваями и алкашами...

Сел вот на лавочку. Наверное,на ту же, на которую садилась мама, уже без мужа, Сашеньки её, без отца...

Сизари вот курлыкают. И покормить нечем. Купить надо было хоть семечек по дороге...

И садится он, наоборот, к воде, как его мама, с той стороны лавки, откуда видно всё озеро, видно, как переливается вода, как живой организм. Ветер шерстит мёртвой осенней расчёской, отчего покрывается гладь рябью...

И вода переливалась, как живой организм, и была бесконечна...

А рядышком сидела мама и думала:

«Вот озеро, а позади дом через дорогу.

Из окна квартиры видно набережную и озеро целиком.

Дом у моря. Прямо как мечталось.

Ну и что, что мой Сашенька умер? Теперь с сыном ходим на набережную. Два раза в неделю.

Лишь бы он не уехал из города...

И лишь бы не кончалось это лето... Как же не хочется умирать…»