Яначи и шляпа Жнеца

Опять скрипит расшатанное колесо. Опять коляска, все та же чужая коляска.

Она проживала это множество раз, ночь за ночью, и снова…

Она уже свыклась с этой судьбой, устала бороться.

Ее руки лежат на подлокотниках расслабленно, как у куклы. Как у барби, кисти лодочками: парализованные мышцы-сгибатели сильнее разгибателей.

Можно смотреть.

Никак не моргнуть. Никак.

Глаза слезятся.

— Киун, выходи, — смеется похититель, так по-доброму смеется, и ей никак не повернуть головы, чтобы разглядеть лицо, — выходи, родной.

Имя отзывается в ней-будущей теплом. Она-наблюдатель удивлена.

Новое имя. Новая деталь. Но как возможно?..

В ее мучителе столько магии, что она заполняет площадку, клубится в ногах темным, душным туманом, льется вниз, водопадом, зыбким ковром расстилается на тысячу тысяч ступеней. Она знает это, хотя еще не видела. Потом увидит. И пересчитает еще раз.

На самом деле их двести девяносто три. Двести девяносто три ступени нужно преодолеть, чтобы оказаться на площадке у входа в колумбарий. Двести девяносто три ступени, которые кажутся тысячей, когда считаешь их локтями и ладонями, и ползешь вверх, искалеченная ящерица.

Если бы она могла отбросить хвост, может быть, у нее получилось бы успеть вовремя.

— Бросай дурить, Киун. Я знаю, где ты.

— Снимаю шляпу, — отвечает Киун.

Непривычная интонация. Раньше герой ее снов информировал; теперь в его голосе слышан плохо скрытый сарказм. Есть только один силланец, который так умеет. И она думала, что его зовут иначе.

Этот, другой тоже снимает шляпу. И появляется из неоткуда, магический туман лижет его ноги, ластится к сильному. Киун тоже токкэби, в правой руке у него дубинка. Настоящая дубинка токкэби, любовно отполированное теплое дерево. Вся во вмятинах, многое повидавшая бейсбольная бита, напитанная силой, начавшая новую жизнь.

Это другой токкэби.

Он поднял дубинку на плечо, идет пружинистым, танцующим шагом.

В левой руке — кэпи. Кэпи-неведимка.

— У меня твоя жена.

Гоблин останавливается в трех шагах от дракона. Хотя — еще не дракона, змея. Чтобы змей стал драконом, ему нужна жемчужина. Эта часть неизменна.

Нет такого имуги, который отказался бы от шанса вырасти и переродиться.

Чтобы обрести жемчужину…

…токкэби сожрут.

Неправильный гоблин снимает со спины рюкзак, не спеша открывает переднее отделение и запихивает туда кэпи, рассеянным жестом откидывает со лба черные волосы.

— Я вижу. — говорит он, и возвращает рюкзак на плечи, перехватывает дубинку двумя руками. — Плохая идея.

Уверенный хват пальцев на рукояти. Он готовится отбить голову змея, как мяч, напряг колени, пригнулся.

Она привыкла видеть здесь фигуру мелкого роста, и на контрасте этот токкэби кажется ей великаном.

— Мне дубинку, тебе жену. Все просто. Я оставлю вас в покое. Какая-никакая семья. Хоть могли бы и позвать на свадьбу. Я обижен.

— Пока не было свадьбы. — недопоклон, почти кивок, жест неуважения. — Расписались только. Вот подкопим чуть-чуть… Нахрена тебе дубинка? — в голосе искреннее недоумение, — Ты ее даже не удержишь.

— Это мы посмотрим, — ласково отвечает дядюшка, — да и вообще, я оказываю тебе услугу. Храню молодую семью от опасной штуки. Исполняю свой долг, можно сказать. Давай, родной. Просто отдай дяде бяку.

Он протягивает руку.

— Забери. — предлагает незнакомый токкэби, и это опять неуловимо не та интонация.

Похожая. Но не та.

Похититель шагает вперед, ближе, чем обычно, и она почти видит лицо, но тут токкэби замахивается битой, и своя магия мешается с чужой, закручивается вихрем, бьется в щиты подручных, плещется, гудит, разозленная, сминает одного, второго, щиты лопаются со звоном, хрустят кости. Магия токкэби размазывает людей, как пластилин.

Дядюшка по-змеиному шипит, смачно харкает кислотой ей под ноги, капли попадают на спортивные брюки, как хорошо, что она не чувствует ног… Вскидывает руку, высасывая из мира силу и краски, и его щит перестает трещать под напором, загорается ровным светом, гладкий, как зеркало. Подручный-за-коляской падает на колени, булькая горлом, кашляя кровью, выпитый, коляска кренится — колесо над пропастью, мгновение колебания в хрупком равновесии растягивается в вечность… Безвольное тело брошенной куклой катится по ступеням…

Двести девяносто три ступени вниз.

Тысяча тысяч, если считать ребрами.

Но руки неожиданно освобождаются из магических оков на двухсотой, и она поспешно тормозит, раздирая ладони, тормозит раньше, чем когда-либо, выше.

В этот раз ей не придется валяться в кромешной тьме у подножия лестницы, отчаянно пытаясь пошевелить хоть пальцем, силясь отвоевать у заклятия хоть одно лишнее мгновение.

Этот токкэби сильнее, этот токкэби в горячке боя помнил о ней, коснулся магией, теплым ветерком развеяв удушающий черный туман.

К этому токкэби…

…она должна успеть.

Он уже изменил судьбу.