Яйцо

Зима вычесывала небесную шкуру мелким гребнем: третьи сутки валил снег. Лапин сидел у окна и медленно сходил с ума: ему до жути хотелось яичницы. Он представлял как шкворчит на сковороде масло, как надуваются и лопаются горячие масляные пузыри, как прозрачный яичный белок обретает плоть, а в центре плавает желтое солнце. Тонкий хлебушек, только что перевернутый лопаткой с боку на бок, обретал хрустящую янтарную корочку – не передержать, не упустить момент, когда хлеб начнет темнеть, а солнечный желток, затвердевая, гаснуть.

Распахнулась в дверь, и в комнату шагнул Самойлов в облаке холодного пара. Капюшон куртки, бороду и усы покрывал морозный иней, в обеих руках он нес по канистре жидких дров. Перегородку, отделявшую склад от жилого модуля, заклинило, и ходить к запасному складскому выходу приходилось по улице.

– Страдаешь? Обычное дело для новичков. Кто-то привыкнет к полярной ночи, остальных по негодности спишут. Тебя на чем клинит? Мне на море хотелось, чтобы пляж, теплый песок, коктейль с лаймом….

– Яичницу хочу. До жути! До рези в животе! Если бы ты не разбил ящик с яйцами при разгрузке…

Самойлов отвел глаза.

– Ну что теперь делать? Переколотил, виноват… Терпи, напарник, яйца не море, можно из порошка яичницу сварганить. И молоко сухое есть.

– Из порошка?! – взвился Лапин. – Глазунью?!

На следующий день ему стало хуже: Лапин лежал, глядя в стену, а в больших карих глазах его плавала вселенская тоска. Лежал молча, не отвечая на вопросы, только переворачиваясь с боку на бок, словно кусок хлеба на сковороде. А потом неожиданно произнес:

– И репчатый лук! Большими и малыми кольцами среди нежного белка. Лук должен стать прозрачным, но ни в коем случае не пригореть. Фу, как это вульгарно, пригоревший лук! Такой годен только для простонародной картохи.

– Беда, – прошепетал Самойлов. Он закрыл глаза, постоял, собираясь с мыслями, и принялся одеваться. Два разных чувства одолевали полярника: стыд и страх. Стыд за то, что тайком продал ящик яиц эскимосам, а напарнику соврал, что побил их. И страх перед тем, чтобы делить оставшиеся два месяца вахты с сумасшедшим.

Ехать в мороз на снегоходе – то еще удовольствие. Как ни укутывай морду, а ветер все равно выстудит ее до самого черепа; что ни подкладывай под задницу, а она все-равно примерзнет к заледеневшим шкурам. Снег, что вычесывала зима из небесной шкуры, покрывал липким слоем дорожные очки с огромными прозрачными стеклами: приходилось то и дело протирать их на ходу одной рукой. Ехать в такую погоду – подвиг. Или искупление грехов за собственную жадность. А еще – смертельный риск: стоит мотору заглохнуть, и Самойлова ничто не спасет, он просто не сможет дойти пешком ни до стойбища эскимосов, ни до модуля полярной станции. Ледяная пустыня казалась бескрайней, и поляник потерял счет времени: может, час прошел, а, может, вечность – но вот показались дымки над ледяными хижинами, и у него отлегло от сердца. Он притормозил возле иглу шамана и, не глуша мотор, вошел внутрь:

– Яйца остались?

Сгорбленный шаман на секунду задумался, а потом показал палец.

– Одно яйцо? Осталось всего одно яйцо?!

Шаман кивнул. Затем назвал цену: ровно столько, сколько получил Самойлов за целый ящик. Полярник заскрипел зубами, выскочил на мороз, выругался, потоптался возле урчащего снегохода и вернулся обратно. Отсчитал деньги и аккуратно, чтобы не разбить, упаковал единственное на пятьсот квадратных километров куриное яйцо в пластиковую коробочку. На обратном пути Самойлову встретился белый медведь. Хозяин Заполярья задумчивым взглядом проводил смельчака, рискующего почем зря жизнью, и двинулся по своим медвежьим делам.

Лапин лежал, обхватив голову руками. Он даже не обернулся, когда напарник вошел в помещение.

– Хорош хандрить! – хрипло рявкнул товарищ. – Будем глазунью жарить. Как ты там говорил? Масло шкворчит, лук плавает…

– Желток плавает, – взгляд Лапина стал осмысленном. В следующее мгновение он поднялся на ноги и стремительным прыжком подскочил к Самойлову.

– Яйцо…– страдалец принял его в руки бережно, словно новорожденного ребенка. – Яйцо! Настоящее!

Через мгновенье сковорода уже грела свой чугунный зад на печи. Подождав, пока забулькает масло, Лапин торжественно поднял над ней яйцо и проломил скорлупу ударом ножа. Но на сковороду вылилось нечто странное – темная густая масса, похожая то ли на пасту, то ли на чернила.

– Что это?!

Самойлов переменился в лице. Яйцо, которое он привез, оказалось искусственным. Такие печатают китайцы на пищевых принтерах, и зачастую исходный порошок не может сформировать подобие продукта. Полярник потер примороженную щеку и опустился примороженной задницей на стул. Его товарищ стоял, переводя взгляд с печи на товарища и обратно. Неожиданно Лапин осознал, где пропадал последние три часа его напарник. В стойбище к эскимосам ездил! По морозу! Один! Он прислушался к себе и улыбнулся. Отставил сковороду, уселся на соседний стул и тронул Самойлова за плечо.

– Ты знаешь, – удивленно произнес Лапин, – как отрезало! Не хочу больше яичницы… Не хочу!