Йормунганд

(Цикл «Командир Особого взвода»)

Исландия. Усадьба Рейкьяхольт. 21 сентября 1241 года

Дождь, холодный как слезы горного тролля, хлестал по дерновым крышам, град стегал их со всего размаху, точно слепой кузнец лупит по наковальне. Внутри комнаты с одним подслеповатым оконцем, продуваемой всеми ледяными ветрами, Снорри Стурлусон, старый «Лис Исландии», скальд, законоговоритель, бывший стольник короля Хакона и последний страж запретных тайн, – склонился над книгой, еле сдерживая крупную дрожь, пытаясь дыханием отогреть руки. Грубая шерстяная рубаха, когда-то нарядная, а теперь выцветшая и навсегда пропахшая дымом очага, несмотря на свою толщину, не спасала от пронизывающей сырости, въевшейся в стены вековой усадьбы.

Окоченевшие пальцы Снорри, испачканные кроваво-красными чернилами из толченого лишайника и бычьей желчи, выводили затейливую хвостатую руну на странице из кожи новорожденного гренландского тюленя – материала, известного своей прочностью и способностью удерживать магию. Жирник коптил остатками фитиля, бросая пляшущие тени, превращавшие сгорбившуюся фигуру в скачущего по стенам инеистого великана. Скрип гусиного пера нарушал лишь вой норд-оста за стенами, несущего с Гренландии дыхание ледников.

«И пусть потомки знают цену предательству...» – бормотал сочинитель, пачкая чернилами седую, колючую как мох, бороду. – «...и пусть знание переживет века, даже если его носитель станет прахом... Гальдр размыкающий узы Мидгардсорм...» Честолюбие Снорри, некогда пылавшее ярче вулкана Геклы, теперь тлело холодным пеплом. Он был не просто первым хевдингом, не мудрейшим скальдом – он был последним Тюремщиком. Тем, кто заключил не просто силы хаоса, а саму древнюю Сущность Демона-Змея, Йормунганда, в этот кусок проклятой кожи. Вместо знания он получил живое проклятие. Опасное, чудовищное, вечно жаждущее разорвать свои цепи.

Снорри понял слишком поздно – он не хозяин, лишь страж темницы. Зло должно быть заперто навеки. Им нельзя править. Его можно только сдерживать. Или... напугать врагов его существованием.

За несколько месяцев до того, как в воздухе запахло предательством, сын Стурлы перепрятал настоящую «Черную Кожу» – уже не книгу, а кожаный гроб для Сущности, источающей запах полярного льда, холодной змеиной крови и древней, неутолимой злобы. Он не стал прятать ее в Рейкьяхольте, где каждый камень знали шпионы Гиссура. Зато хорошее местечко нашлось близ Кьёлюра, куда вела старая дорога с каменными столбами. На заброшенном, затерянном в пустошах хуторе Хадльгримсстадир, под грудой валунов в полуразрушенном подвале, том самом, где в безумной молодости он истово вызывал шторма, пытаясь подчинить стихии.

Там, в каменной могиле, среди вековой тишины и льда, книга пролежит века, охраняемая неусыпными стражами, обреченными на службу силой гальдра – смотрителями проклятой темницы, вмерзшими в лед и камень. А здесь, в кладовой усадьбы, за бочку с вонючим, прогорклым акульим жиром, Снорри сунул фальшивку – стопку листов с безобидными сагами о королях, в похожем переплете, пропитанном слабым и лживым эхом, отголоском истинной силы, призванным сбить с толку алчных искателей. Пусть ищут у трупа. Пусть тратят время. Лишь бы не потревожили Узника.

Снорри поднялся, услышав грохот у дубовой двери, окованной железом. Топоры! Они били по косяку, сотрясая стены. Что ж, похоже, негодяй Гиссур Торвальдссон не стал ждать утра. Ярость и страх предателей, подогретые датским серебром, обрушились на последнее убежище. Снорри швырнул перо, схватил пустой кожаный футляр. Он еще успел плюнуть в лицо ворвавшемуся первому наемнику – шведскому головорезу с тусклыми глазами волка, выкрикнув хриплым от напряжения и презрения голосом:

– Þig drér draugr! («Тебя задавит мертвец!»)

Удар топора скользнул по плечу, второй пришелся в голову... Чувство ледяного ужаса, пронзившее душу – не за свою жизнь, а за то, что Оно, почуяв кровь тюремщика и слабость печатей, рвется наружу. И падение в бесконечную черноту Хель.

Снорри Стурлусон не узнает, что столетия спустя эта фальшивка заставит эсэсовских «ученых» из «Аненербе» перевернуть весь Рейкьяхольт впустую. Последнее, что услышал человек – не крики убийц, а глухой, нарастающий, торжествующий стук издалека, оттуда, где подальше от глаз он все же припрятал один опасный лист истинной «Черной Кожи» – гальдр стражей. Словно сердце земли, зараженное чумой, забилось в такт угасающему человеческому.

Исландия. Окрестности хутора Хадльгримсстадир. 17 декабря 1944 года

Ветер с Атлантики, неистовый и ревущий, нес ледяную игольчатую крупу, обжигающую глаза, режущую лицо до крови. Степан Нефедов стоял на обомшелом каменном выступе, и глядел вниз, в черную, как деготь, воду фьорда. Выпустил из пальцев окурок, вспыхнувший россыпью искр на ветру – миг, и унесло порывом ветра, словно и не было.

Вокруг стелилась бескрайняя долина, покрытая снежной коркой, похожей на саван с выступающими тут и там черными валунами и пятнами ржавого вулканического шлака. Пейзаж будто на другой планете: мертвый, под низким свинцовым небом, где клубились тучи, несущие новый заряд снега. Нынешняя зима раньше срока сковала остров, и без того скупой на тепло.

Мысли старшины были такими же – холодными и невеселыми. «Сорвали с одного задания, бросили на другое. Личный приказ наркома… А что в сухом остатке? А в остатке как всегда: сделай, Нефедов. Найди то, не знаю, что, останови тех, не знаю кого. И все – вчера». Он закурил новую папиросу, прикрывая, как мог, огонек от ветра.

– Товарищ старшина, – позади, как всегда негромко, но с отчетливой ледяной чистотой, прозвучал голос Казимира. Тхоржевский стоял чуть поодаль, и холод его совершенно не беспокоил. Воротник шинели со споротыми погонами был поднят, но снежная крупа не таяла на мертвенно-бледной, почти фарфоровой коже, лишь скапливалась в складках ткани. Лицо вампира было бесстрастной маской, глаза – глубокими колодцами тьмы, в которых не отражался свет. Не было пара от дыхания, зато, даже в такую стужу, от фигуры в шинели отдавало мертвенным холодом, заставлявшим инстинктивно отшатываться любого смертного. Но старшина Нефедов стоял рядом, невозмутимо и без страха.

– Говори.

– Радист подтвердил. Координаты верные. Заброшенный хутор Хадльгримсстадир. В шести километрах к северо-востоку. И данные верны: спецгруппа «Аненербе» под кодовым названием «Мидас» работает здесь с конца августа. Ищут артефакт..., – Казимир помолчал, – связанный со Стурлусоном. Предположительно, книгу, хотя что тут предполагать, и так ясно. Кодовое имя операции – «Мидгардсорм», «Змей Мидгарда». Подлодка-ретранслятор U-745 «Зееадлер» ждет сигнала в заливе Брейдафьорд.

Нефедов хмыкнул, щуря слезящиеся от ветра глаза, вытирая их грубым рукавом куртки:

– Названия тут, конечно, хрен выговоришь… Змей Мидгарда, значит. Йормунганд? Тот, что опоясал мир? За любую дрянь фрицы нынче хватаются. Четыре месяца, говоришь, копались в том самом Рейкьяхольте? – Он кивнул куда-то в направлении усадьбы Снорри. – Чудеса, будто им кто-то глаза отводил. По кирпичику должны были разобрать раз на десять, а только сейчас додумались, что книга сюда припрятана. Тот еще лис был Снорри Стурлусон. Хитрый….

– По разведданным и косвенным источникам, – Казимир поморщился, будто почувствовал дурной запах сквозь ледяной ветер, – артефакт Стурлусона именуется «Черная Кожа». Книга, но на деле – концентратор гальдра невероятной силы. В ведомстве Зиверса верят, что с ее помощью смогут вызвать бури, дестабилизировать линию фронта издалека. Направить силы стихий против наших войск под Курском. Или что-то похуже, вроде массового безумия. Но... – вампир помедлил, его ноздри дрогнули еще раз, хищно, едва заметно, – есть странность. Несмотря на долгие поиски, информация сверхъестественно точная. Как будто кто-то ведет всех сюда, прямо к эпицентру. К самой сути. Чувствуется... направляющая сила.

Казимир молча указал длинным, бледным, точно выточенным из слоновой кости пальцем на следы колес – точно, от тяжелого грузовика – и уходившую вдаль колею, накатанную так, что даже метель не смогла совсем уничтожить следы. Что-то разгружали, ездили туда-обратно, как у себя дома. Снег здесь был изрыт, утоптан в грязную корку, пахло пролитой соляркой. И.… несло из глубины долины еле ощутимым, приторно-сладким запахом горелого мяса. Запахом беды.

Ласс, который неподвижным каменным идолом замер у темного скалистого выступа, вдруг повернул голову. Его снежно-белые волосы развевались по ветру – даже в такую погоду никакая шапка альву была не нужна. Черные, без зрачков глаза, оставались непроницаемо-спокойны. Альв заговорил короткими фразами, почти не размыкая тонкие губы, тщательно подбирая слова чужого для него языка.

– Под холмом лихо. Будили плохо, неправильно. Земля не просто стонет... она кричит от боли и осквернения.

– Кто? – быстро спросил старшина, прикусывая мундштук папиросы.

– Драугры. Почти пробудились. Голодны. Но это не все... – Альв сделал паузу, его невыразительный голос стал тише, жестче, как скрежет льда. – Там... что-то еще. Мортрунакат… темница, – поправился он, вновь перейдя на русский. – И то, что внутри... ненавидит свои цепи, для него это пытка. Даже закованное, оно ищет крови. Черные люди в форме с рунами ... их тут было много. Но сейчас тихо. Слишком тихо.

– Понятно, – лицо Нефедова было неподвижно, будто тоже замерзло в камень здесь, где не было ни капли тепла. – Ласс – вперед, тихо, на мягких лапах, гляди во все глаза, иди в тени. Не верю я, что все они тут накрылись, дураков сюда не послали бы. А если накрылись, то все одно, не расслабляемся. Казимир – со мной. Они разбудили гадину – значит, укорот за нами, как обычно. И да, когда драугры повалят – а они повалят, к бабке не ходи! – твоя проблема, лады? Я буду рядом, моя задача понятна. И чтоб без шума, тише мыши. Тут и так нашумели до нас, похлеще чем в паровозном депо. А камни здесь чужие, шума не любят. И то, что под ними – тем более. Ну, выполнять!

Хутор Хадльгримсстадир

Хутор был невелик и заброшен уже очень давно. Всего два низких, приземистых строения. Пока на острове водились леса, исландцы строили свои дома из дерева, но эти были иными, потому и уцелели – из грубо сложенного, почерневшего от столетий и непогоды камня, крытые пластами дерна, вросшие в склон холма, как древние гробницы, вмороженные в землю. Ни огня, ни дымка, только неистовый вой ветра вокруг. Воздух вибрировал от немого, гнетущего напряжения, которое становилось все ощутимее и тяжелее, будто опускаясь вниз со свинцового неба.

Казимир шел рядом с Нефедовым, его движения были бесшумными, плавными, неестественными – не ступал, а скользил по снегу, не оставляя ни единого следа, серая шинель не колыхалась от ветра. Тхоржевский был похож на пепельный вихрь, на время принявший человеческий облик, источающий смертельный холод, от которого мурашки бежали по коже. У всякого, кроме старшины Нефедова, который двигался рядом почти так же быстро и бесшумно, не выказывая ни малейшего волнения.

– Живых снаружи нет, – свистящим шепотом доложил Ласс, будто из ниоткуда появившись у правого плеча Нефедова. – Внешней охраны нет. Беспорядочно стреляли друг в друга, в панике. Трупов нет. В большом доме отмечаю движение.

Они подобрались к самому длинному строению – или к тому, что когда-то им было. Здесь столетия назад творил свои темные, никому не ведомые дела Снорри Стурлусон, оставшийся в народной памяти как мудрец и великий честолюбец, которого мудрость повела по опасной кромке между знанием и злом. «Ну точно, как наш колдун Брюс, тот тоже на ходу подметки рвал», – мысль прокатилась в голове старшины, который оглядывался в поисках опасности. И с недоумением чуял, что вокруг слишком спокойно.

Дверь, грубо сколоченная из плавника и каким-то чудом уцелевшая здесь, поддалась легкому нажатию ладони Казимира, ответив сухим треском дерева. Метнулся луч фонаря. Внутри, в зыбком свете чего-то вроде очага, царил полнейший бардак. Грубая кладка из необделанных булыжников, остатки деревянной отделки стен, завалившаяся перегородка, когда-то отделявшая эту часть дома от остальной. Все было завалено комьями спрессовавшейся от времени земли вперемежку с проросшими корнями хилых северных кустов и обломками камней. Железные бочки из-под горючего, пустые бутылки от шнапса, обрывки зверски разодранных немецких топокарт (старшина уцепил взглядом красный росчерк «Sturluson! Hier!». Пустые банки от армейских консервов Jentsch & Sohn.

Воздух здесь был обжигающе холодным, еще холоднее, чем снаружи – спертый, он отдавал плесенью, серой и горелой человеческой плотью. На каменном полу – темное, вязкое пятно с отпечатком сапога. Следы варварских раскопок: вывернутые камни, брошенные в беспорядке кирки и ломы. Тонкий луч фонаря Нефедова выхватил из полумрака разбитый прогнивший сундук, какие-то бумаги, покрытые готическим печатным шрифтом, пустые обоймы от маузеровского «девяносто восьмого» карабина, усыпавшие пол. И глубокие, словно когтями исполинского зверя, царапины на стенах и полу – не от человеческих инструментов, киркой такого не сделать, а словно что-то огромное и невидимое рвалось на свободу изнутри, устроив здесь бойню.

Но трупов не было. Только у обложенного камнями развороченного очага, в раскопанной нише, которую, видимо, раньше прикрывала тяжелая базальтовая плита, теперь небрежно отброшенная в сторону, копошилась фигура. Не человек – обугленная, дымящаяся кукла в обгоревшей форме. Полуоторванный, чудом уцелевший серебристый погон с двумя «шишками» нелепо дергался в свете фонаря. Гауптштурмфюрер СС, капитан, стало быть… кто ж его так? Руки – черные, облезлые, обугленные коряги, пальцы на правой скрючились как головешки. Лицо – кровавая мешанина лопнувших волдырей и струпьев, один глаз вытек, второй безумно вращался. Человек хрипел, булькал, лихорадочно тянулся черными корягами рук к очагу. В котором лежала, не сгорая в пламени, Книга.

«Вот, значит, как, – мелькнуло в сознании Нефедова, пристально глядящего на обугленного врага. – Сколько же веков ее искали...» В памяти всплыли страницы из отчетов Особого Отдела, прочитанные по пути в Мурманск. Этот гримуар страстно желали получить очень многие. Был среди них даже Эйрик Магнуссон из Вогсосума, средневековый исландский священник и чернокнижник, о котором по сей день рассказывают байки и истории, как о знатоке гальдра, помогавшем людям и искусном в ведовстве. Но на самом деле все было иначе. Эйрик из Вогсосума продал душу темным силам, пытаясь выследить след «Черной Кожи». Магнуссон рыскал по хуторам и пустошам, выпытывал у стариков, копался в пыли старых книгохранилищ. Говорили, что он сжег собственную церковь, лишь бы вырвать у духов местонахождение артефакта Стурлусона. Эйрик был готов отдать все, только бы его пальцы коснулись этой кожи, вобравшей Сущность Мирового Змея. Он верил, что станет самим Йормунгандом во плоти. И сгинул, пропал без вести где-то в ледяных пустошах хейди, оставив после себя лишь страшные сказки. За ним были другие. Века поисков, море крови – и все зря. А она, проклятая, валяется тут, в развороченном очаге. Неужели это стоило таких жертв?

С виду книга была совсем тонкая, в переплете из черной, пупырчатой, словно покрытой оспинами кожи, которая среди пляшущих вокруг языков огня казалась живой и дышащей. Книга светилась бледно-зеленым, болезненным светом, словно болотная гнилушка – и этот мерзкий свет мерно пульсировал, будто умирающее, прогнившее насквозь сердце. Странные, не похожие на обычный алфавит-футарк руны на обложке не были нарисованы – они извивались как черви, переплетаясь и расползаясь. Свет бросал прыгающие, злобные тени на древние камни, оживляя на миг лики богов и чудовищ. От книги веяло древней, бездушной злобой, неутолимым голодом и… холодным, расчетливым разумом, примитивным, но безжалостным, оплетающим сознание. Ласс замер у входа, его пальцы сжали рукоять костяного альвийского ножа так, что костяшки побелели. Тхоржевский смотрел на книгу пустым, равнодушным взглядом, его губы кривились в презрительной усмешке. Он прошептал:

– Kto nas zaczarował?

ścienne malowidła.

Po cośmy tu przyszli?

Zmienić stare skrzydła. *

– ...koma krákum yfir! – забулькал колдун, тыкая тлеющим обрубком пальца в извивающиеся руны. Казалось, книга втягивает его, обугливая дальше, питаясь его болью и безумием. – Þú færð blо́ð... («...приди, вороньё! ...ты получишь кровь...») – голос немца перешел в жуткий, нечеловеческий визг, когда руна под пальцем вспыхнула ослепительно, точно дуга электросварки, выжигая последние ткани и обнажая кость. – Ich sehe!... Berlin brennt!... Eis... ewiges Eis... Er kommt!... Das Wissen... es frisst mich! («Я вижу!... Берлин в огне!... Лед... вечный лед... Он идет!... Знание... оно поглощает меня!») – Колдун бился в конвульсиях, захлебываясь кошмарными видениями, и сам воздух вокруг него трещал.

Ласс возник рядом бесшумно, проявился из тени, как отпечаток на фотографической бумаге. Рука альва мелькнула быстро как молния, матово блеснуло костяное лезвие, взрезав горло. Тело осело, как пустой мешок, с бульканьем и шипеньем брызнула кровь, полилась обильно. Неслышимый яростный вопль разметал угли очага, книга задергалась, будто кожистый нетопырь пытается взлететь, чтобы впиться в ближайшего живого. Нефедов пригнулся, готовый моментально отдернуться назад, прикидывая, как бы ловчее ухватить чертов гримуар.

И тут его взгляд упал на что-то совершенно нелепое и неуместное в этом месте. В углу, обнимая пустую бутылку из-под шнапса, безмятежно дрыхнул в стельку пьяный унтершарфюрер.

– Вот это ты везунчик, – пробормотал Нефедов, донельзя удивленный. Всякое бывало в его жизни, но чтобы вот так… – С козырей зашел. Видать правду говорят, любит боженька дураков и пьяниц.

Эсэсовец вдруг открыл мутные пьяные глаза и непонимающе, испуганно всхлипнул. Он увидел Казимира, приближающегося с ледяным спокойствием. Смертельная аура вампира, его абсолютная нечеловечность, разом обрушились на живого. Тот заорал, обмочившись, загородился руками, попытался поднять пистолет, но брезгливо сморщившийся Тхоржевский был уже рядом. Он просто ткнул пьяницу в висок длинным, бледным, неживым пальцем. Унтер разом обмяк, как тряпка, пустил слюну на куртку и умер. Бесполезный «люгер» глухо стукнул о щебенку.

– Ну что, иди сюда, – Нефедов поискал что-нибудь подходящее, потом пошевелил книгу дулом немецкого карабина, чувствуя, как в грудь под курткой и свитером впиваются короткие холодные укусы оберега. Гримуар зашипел, как разъяренная гадюка, обложка подернулась рябью, руны на мгновение сложились в подобие оскаленной пасти. – А ну, тихо, нишкни… Нашли змею подколодную на свои головы. Тихо, тварь.

Земляной промерзший пол вздыбился. Не провалился – поднялся волной, как живой, сбивая с ног. Невидимый до этого люк в дальнем углу, скрытый грудой камней, вырвало с корнем, разбросав вокруг булыжники как песчинки. Из черной пасти хлынул продирающий до костей ледяной ветер, несущий с собой смрадный запах тлена, столетиями копившейся пыли, морской соли и гниющей плоти.

А потом из черноты поползли они.

Драугры.

Не просто костяки, нет – ожившие, исходящие яростью стражи, заложные покойники. Кости, обтянутые заиндевелой кожей цвета скисшего молока, одетые в истлевшие, висящие лохмотьями кольчуги, с ржавыми мечами и топорами. Великое множество их хранила исландская земля еще со времен героев, оставивших память о себе в старинных сагах – Эгиля, Гуннара, Гисли, – с давних лет бесконечных распрей, убийств из мести и ответных душегубств. Снорри Стурлусон был не только хитер, но и безжалостен, обрекая мертвецов на вечное безнадежное бдение. Пустые глазницы светились холодным синим огнем ненависти, направленной на живых. Рты, лишенные губ, были растянуты в немом рыке стражей, чью темницу осквернили смертные, дерзнувшие выпустить вечного Узника. По стенам поползли тени, которые не могли отбросить ни свет фонаря, ни пламя очага. Тени жили сами по себе, принимая очертания воинов в шлемах.

– Вот и защитники, – почти беззвучно выдохнул Ласс, хотя таиться было уже незачем. Его глаза сузились, рука вновь выхватила длинный, отливающий холодным светом альвийский нож. – Маэ’ран… Стерегли темницу от всего живого…

– Казимир! Твои гости! Принимай! – отрывисто рыкнул Степан, стреляя короткой очередью в лоб первому драугру, вылезающему из пролома и тянущемуся костяной рукой к стонущей книге. Пули только отбросили тварь на пару шагов назад, потом мертвец неуклюже поднялся на ноги. Синие огни в глазницах заполыхали ярче, будто оживший покойник наконец-то разглядел Нефедова и признал того главным виновником кощунства.

– Серебро не берет! – крикнул старшина, видя, как пули, припасенные для оборотней и прочего лиха, безвредно вязнут в мертвой плоти.

– Не берет – и не надо, – Казимир уже двигался. Не с альвийской ловкостью Ласса – с жуткой, нечеловеческой скоростью, превращавшей его в размытый силуэт. Он не дрался – он механически разбирал мертвецов на части. Длинные ладони, обычно скрытые в изящных перчатках, обнажились, на пальцах отросли бритвенной остроты когти, будто серпы из черной стали. Вампир не колол и не рубил – рвал, взрывался движением, не оставляя шанса на ответ. Хватка, сухой хруст, словно ломают связку валежника. Древние кости распадались под нечеловеческим давлением, рассыпались на десятки черных, истлевших осколков, покрытых обрывками мумифицированной кожи и сухожилий.

Первый драугр, пытавшийся схватить книгу, сложился грудой костей. Топор с грохотом упал. Второму, замахнувшемуся на Казимира, вампир впился в ребра, сжал пальцы – грудная клетка мертвеца сложилась, как карточный домик, рассыпавшись пылью и осколками. Синие огоньки погасли, будто кто-то разом потушил фонари. Третьему, рванувшемуся к Лассу, Казимир просто вывернул позвоночник одним движением, как куриную шею или гнилую ветку, оторвал голову, швырнув обездвиженную груду к ногам альва.

– Красиво… жить не запретишь! – на выдохе оценил Нефедов, швыряя в черноту погреба, откуда ползли драугры, ручную гранату. Взрыв бухнул глухо, где-то в глубине, выбросил вверх фонтан костных осколков. – Кроши чертей, Казимир!

Но драугров снизу лезло все больше. С мертвенной, неостановимой целеустремленностью они тянулись наверх, чтобы избавиться от грызущей боли, уничтожить нарушителей. И они были быстры. Ласс, отбивая удар ржавого копья, не успел увернуться от древка – получил страшный удар в грудь, от которого не спасла даже нелюдская сноровка. Альв охнул, отлетел к стене, скулы напряглись от боли, на губах выступила алая кровь – яркое пятно на фоне обычной бледности. Казимир, раздирая четвертого, не увидел еще одного – иззубренная секира рубанула ему по плечу. Вампир дернулся, как от комариного укуса, отмахнулся, даже не замедлившись. Рана на миг распахнулась бескровной пастью, тут же сомкнулась, затягиваясь.

– Цел? – переводя дыхание, заботливо осведомился Нефедов поверх рычания, скрежета костей и нарастающего, сверлящего воздух воя Книги.

– Функционирую… – спокойно отозвался Казимир, вырывая ребро у ближайшего драугра и втыкая острый обломок ему же в светящуюся глазницу, гася синий огонь. Кивнул, оценив заботу командира. Тхоржевский работал молча, с сосредоточенной, почти механической жестокостью. Его красивое лицо было искажено не злобой, а глубоким, холодным отвращением – и к драуграм, и к собственной силе, которую приходилось выпускать, и к самой Книге, чье присутствие ощутимо било по его вампирской сути. Каждая сломанная кость отзывалась в нем глухим эхом собственной, давней уже, смерти. Но он не останавливался. И только взгляд, вскользь брошенный на Нефедова, напоминал, что эта машина смерти когда-то была человеком.

В этот момент Степан, под градом костяных осколков откатившись к разбитому сундуку, заметил что-то в углу, заваленном щепками. Пригляделся, уворачиваясь от очередной дохлятины, быстро ухватил рукой в толстой перчатке клочок черного пергамента. Пальцы кольнуло, сквозь кожу перчатки пробился внезапный и жуткий мороз. Клочок излучал черный свет, будто кусок, выдранный из самой полярной ночи. И посредине этой черноты тускло светился кроваво-красный, живой, светящийся изнутри гальдрастав сложной формы, извивающийся как пойманный змей.

Старшина стиснул пальцы крепче, не обращая внимания на режущий холод, мысли заметались в спешке. Страница! Вырванная из «Черной Кожи»? Тот самый гальдр, что пробудил стражей? Или... ключ к самой сущности Узника, который Снорри спрятал здесь когда-то? Сердце Мидгардсорма?

– Ласс! – заорал Степан, прикладом автомата отбивая костлявую руку, тянущуюся к его горлу. – Как угробить эту гадость?

– Нет! Не убить! Съесть! – альв, давясь кровью, выкрикнул, с трудом отбиваясь от очередного чудовища, перевшего на него, размахивая широким мечом. – Страницы – сжечь! Главную... руну Змея... только поглотив! Съешь ее, Старший! Иначе сила вернется к праху Снорри! Иначе тварь сбежит на волю!

– Съесть?! – Нефедов ошалело глянул на страницу, где плясал, извиваясь, светящийся, сочащийся кровью змий. Запах серы, тления, древней крови усилился, забил ноздри, становясь невыносимым, заставляя давиться в тошноте. – Хреновый расклад!..

Драугр навалился сзади, придавив к обломкам сундука. Ледяные, невероятно сильные пальцы впились в горло Степана, перекрывая дыхание. Синие огни плясали перед самым его лицом, заполняя весь мир холодным, мертвым светом, за которым маячила бездна. И в этот миг страница в его руке взорвалась видением. Бесконечная жизнь. Воины, целые армии, принимающие его приказы, подчиняющиеся его воле. Вечность, текущая сквозь пальцы. Тишина веков... и мучительное, абсолютное одиночество. А рядом – лица его бойцов: Казимир, обращенный в прах лучами солнца; Ласс, истлевший в забытой могиле от смертельной для альва раны; Якупов, ветхий старик, рассказывающий правнукам о своем командире, будто о старой легенде... И только он сам, Степан Нефедов, навсегда тот же. Вечный. Сам себе господин и отряд.

Больше старшина не медлил. Сработали когда-то вбитые намертво рефлексы – действовать, когда думать поздно. И глубокая, звериная ненависть ко лжи, к попытке его купить, к самой этой твари. Нефедов плюнул на видение, не обращая внимание на стиснутое хваткой драугра горло. Откуда-то взялись силы: рванул, отодрал от шеи чужие пальцы. Заорал мысленно, яростно: «Не надо мне твоей вечности, тварь! Ты – мой инструмент! Молчать, сука!» Скомкал страницу с пляшущим змием гальдрастава в черный, обугленный по краям комок, сжимая в кулаке, как последнюю гранату.

И сунул в рот. Начал жевать, скрипя зубами по жесткому, негнущемуся пергаменту, давясь невыносимой горечью пепла, старой крови, серы и вкусом самой Бездны. Пергамент липнул к зубам как комок смолы, не хотел поддаваться, словно живой. Старшина протолкнул противный, жгущий комок в горло, чувствуя, как эта гадость ползет в желудок, сжимаясь где-то внутри в тугой, шевелящийся узел невероятной силы. Рык драугра ослаб, пальцы, цеплявшиеся за воротник куртки Нефедова, разжались. Внутри рассудка старшины что-то дрогнуло, попыталось взять верх, вырваться – и было схвачено, сжато как клещами. Будто ошейник, воля самого обычного человека сомкнулась вокруг древней Сущности, заставив ее съежиться, собраться в крошечную точку полной покорности. Где-то прозвучал немой вопль ярости и поражения – и затих.

– Ну, Снорри... сволочь старая... – хрипло выдохнул Степан Нефедов, с усилием выворачиваясь из ослабевшей хватки драугра, теперь уже, похоже, окончательно мертвого. – Доволен, паскуда? Век бы такого не жрать, теперь этот вкус никакой водкой не смою…

Книга «Черная Кожа», валявшаяся в пепле очага, вдруг вспыхнула изнутри – уже не болотным свечением, а простым огнем, который начал с веселым треском пожирать скручивающиеся страницы. Визг, исходивший от гримуара, ультразвуком ввинтился в уши. Оборвался.

Синие огни в глазницах всех драугров погасли разом. Они замерли, будто марионетки с перерезанными нитями, их скелеты затрещали, а потом просто... рассыпались, оставив груды темных, мокрых от морской соли костей, истлевшей ткани и ржавого железа. Их служба была окончена, темница разрушена. Узник обрел новую тюрьму.

Заброшенный хутор накрыла тишина.

Казимир Тхоржевский стоял, машинально сжимая и разжимая ладони, вновь затянутые в перчатки. Вампир глядел на Нефедова с новым, глубочайшим уважением, смешанным с осторожностью – и с нешуточным опасением перед тем, что теперь таил в себе командир. Ласс, сплевывая кровь на камни, морщась и растирая грудь, смотрел на старшину с безграничным изумлением, признавая в нем силу, равную могуществу древних вождей своего народа. Потом белый альв медленно и почтительно склонил голову.

Нефедов стоял, давясь слюной с едким привкусом серы, горечи и металла. Он чувствовал, как его собственное тело меняется – кровь в жилах текла быстрее, сердце билось медленнее и сильнее, холод уже не пробирал до костей.

– Кто бы рассказал... – прохрипел он, сплевывая черную, вязкую слюну. – Теперь, получается, мне водка вредна? Или наоборот – каждое утро разом по три стакана спирта можно натощак? Придется проверить. – Старшина поддел носком сапога дымящуюся кучку пепла – все, что осталось от физической оболочки «Черной Кожи». – И до чего же гадостные нам все время штуковины попадаются, ну просто спасу нет никакого. Нет бы, что доброе...

Ласс подошел ближе, его черный проницательный взгляд пристально изучал Нефедова. Потом альв медленно кивнул.

– Так случилось. Ты сломал ее волю, Старший. Закабалил саму суть. Проклятие Мидгардсорма... оно теперь часть тебя. Оно будет вечно служить тебе. Ты... переделал его под свою волю. Я горд стоять с тобой рядом.

– Зашибись повоевали, – без тени улыбки буркнул Степан. Он потрогал оберег, теплый под свитером и нательным бельем. Прислушался к себе. «Вечная служба»? Ничего внутри не откликнулось. Это были только слова. Просто еще один долгий приказ Родины.

– Казимир, – он повернулся к вампиру, и в мертвых глазах Тхоржевского опять затеплилось что-то человеческое, – что там у нас, распогодится теперь-то?

– Командир, я же не метеостанция, – улыбнувшись, на сей раз без всякого презрения, тот развел руками. – Связь держать, это одно, а вот прогнозы раздавать, извини, не обучен.

– И какой с тебя толк тогда? – махнул Нефедов рукой, потом коротко рассмеялся. Тхоржевский закатил глаза и фыркнул, но потом не выдержал и тоже заулыбался.

– Как это получается у тебя, командир? – спросил он, не ожидая ответа.

Старшина поглядел в дверной проем. Сквозь клубящийся пар от дыхания и дым потухшего очага виделся клочок исландского неба – грязно-серого, бескрайнего, начинающего понемногу светлеть.

– Хитрый был мужик, Снорри... – задумчиво сказал Степан. – Всем сестрам по серьгам раздал перед смертью – и нашим, и ихним. Ух, поговорил бы я с ним по душам. Ладно, пошли, ребята. Доложить надо, что «Мидгардсорм» теперь на привязи, хотя такой задачи нам не ставили, но тут уж как вышло. Потом... – он глянул на восток, где сквозь рваные тучи лез почти незаметный рассвет, – домой двинем. Там хоть драугры свои, привычные. Родная нечисть. И работы – непочатый край.

Россия. Новосибирск. Наши дни

– Именно тогда, коллеги, – надтреснутый и чуть усталый голос Ангелы Румкорф звучал в тишине переполненной аудитории, – исландской зимой сорок четвертого сполна проявилась вся уникальность и невероятная, не спрогнозированная аналитиками эффективность команды старшины Нефедова. Альв Ласс – побратим, тень из тени, невидимый клинок, чья преданность не знала границ. Вампир Казимир Тхоржевский – прирученная персонификация смерти. И другие, каждый уникален по-своему, каждый превращен своим командиром в функцию, – Румкорф подняла со стола и вгляделась в увеличенную черно-белую фотографию: груда темных, бесформенных костей на фоне черных, мокрых камней подвала Хадльгримсстадира. Перевернула фото и прочитала вслух машинописную наклейку:

– «Архив Особого Отдела. Хадльгримсстадир, Исландия, 1944. Останки аномальных образований, тип «Драугр-Страж».

Положила фотографию в папку, достала оттуда другой снимок – крупный план обгоревшего клочка странной кожи с неразличимыми царапинами на ней.

– «Хадльгримсстадир, Исландия, 1944. Отходы аномалии «Мидгардсорм». Зачищено». Все, что осталось от артефакта «Черная Кожа». – Ангела Румкорф сделала паузу, ее острый взгляд, которым она обвела замерших студентов, ощутимо потяжелел. – Старшина Нефедов... совершил нечто, выходящее за рамки обычного человеческого понимания. Превратил угрозу в личное оружие на службе Особого взвода. Табельное, если так можно выразиться.

Саша Рассказов не смог удержаться и спросил, почти умоляюще:

– Ангела Викторовна... он что, правда... съел?

Румкорф усмехнулась коротко и сухо, без тени веселья.

– Александр, я вижу, вы сегодня не завтракали.

Переждала пролетевший по аудитории смех и продолжила:

– Его сила была не в знании гальдров или древних рун, хотя и этим старшина не пренебрегал. А в той самой воле воина, для которого даже древний демон, порождение хаоса – инструмент для выполнения приказа Родины. Старшина верил, что нет такой нечисти или магии, которую нельзя поставить на службу делу Победы. Степан Нефедов сломал ловушку Стурлусона своей волей, позволив врагу самому сжечь свою оболочку, а суть – поставил под ружье Особого взвода. Так работали настоящие Охотники.

Она резко захлопнула папку и оперлась на старую трость.

– На сегодня хватит. Следующая лекция... – она перевела взгляд на Рассказова, потом в высокое окно, за которым валил густой, белый сибирский снег, – будет о цене таких побед. Все свободны.

------------------------------------------------------------------------

* Кто же нас заколдовал?

Настенные росписи.

Для чего сюда пришли мы?

Крылья старые отбросили.

(Казимеж Вежиньский «Ангелы»)