Юность

Я подошла к школьным воротам, и сердце тут же упало куда-то в ботинки. У входа, как грозные стражи, стояли двое: учитель физкультуры, мистер Стоун, мужчина средних лет с вечно недовольным лицом, и… Адам Клинк — председатель студсовета. Я редко видела его так близко. Он был в своей идеальной, словно только что выглаженной, чёрной форме двенадцатого класса. Короткие черные волосы аккуратно уложены. Но сегодня на его лице появилась новая деталь — очки в тонкой чёрной оправе. Они делали его взгляд… другим. Не просто строгим, скорее пристальным. Он смотрел прямо на меня, слегка прищурившись, будто пытаясь что-то рассмотреть или запомнить. Серо-голубые глаза за стёклами были неотрывно прикованы к моему лицу, и от этого внимания захотелось немедленно развернуться и сбежать.

Словно по команде замерла прямо перед ними, сжимая ремень рюкзака.

— Кейн, — раздался голос мистера Стоуна, густой и раздражённый. — Объясни мне, пожалуйста, это новое веяние моды? Приходить, когда первый урок уже на половине? Или, может, у тебя свои правила?

Нотации полились знакомым потоком — о дисциплине, об уважении к школе, о том, как мое опоздание подрывает устои. Я кивала, глядя куда-то в район его спортивного свитера, чувствуя, как горят щёки. Но хуже всего было молчание Адама. Он не произносил ни слова. Просто стоял и смотрел. Этот прищуренный, изучающий взгляд сквозь очки был невыносимей любой нотации. Казалось, он видит не просто опоздавшую ученицу, а все причины этого опоздания — тревожный сон, котёнка, которого пришлось обойти на дороге, три попытки завязать один хвостик, чтобы они выглядели симметрично…

Слова мистера Стоуна превратились в отдалённый гул. Я слышала только их ритм: «…правила существуют…», «…ответственность перед классом…», «…непозволительно в одиннадцатом…». В ответ я кивала, повторяя в голове заученную мантру: «Сейчас всё закончится, просто потерпи».

Но взгляд Адама Клинка сводил все усилия на нет. Он был тихим, почти физическим давлением. Заметил ли он, как дрогнул мой палец на ремне рюкзака? Видел ли, как я проглотила воздух, когда мистер Стоун повысил голос? Его лицо за очками было непроницаемым. Как будто я была странным, но интересным явлением, которое он фиксировал для своего внутреннего каталога.

Наконец, мистер Стоун выдохся, сделав паузу для финального аккорда.

— На этот раз я ограничусь предупреждением, Кейн. Но пусть это будет последним. Понятно?

— Понятно, простите, — прошептала я, едва слышно.

— Иди на урок.

Я рванулась с места, как ошпаренная, чувствуя, как взгляд Адама провожает меня в спину. Сделав несколько шагов по пути к главному входу, я не выдержала и обернулась.

Мистер Стоун уже уходил, размахивая рукой и что-то бурча. А Адам всё ещё стоял у ворот. Он смотрел не на меня, а куда-то вдаль, на пустую дорогу. Потом, будто почувствовав мой взгляд, медленно повернул голову. Его рука поднялась, и длинные пальцы поправили оправу очков на переносице. Казалось, он что-то окончательно для себя решил.

Я вжала голову в плечи и почти бегом бросилась к двери, в безопасную, шумную толпу коридора. Но ощущение его пристального, изучающего внимания, холодного и точного, как луч лазера, не отпускало. Оно въелось под кожу.

Добежала до дверей, вдохнула прохладный воздух школьного холла и — обернулась. Будто что-то дернуло меня за рукав.

Адам всё ещё стоял у ворот. Он смотрел в сторону леса, что зеленой полосой виднелся за школьным забором, подставив лицо слабому утреннему солнцу. Профиль был чётким и строгим, как на тех фотографиях, о которых иногда шушукались девочки. Видеть его так близко невероятная удача — или наоборот. Обычно он носился по школе как метеор: на собрания, в студсовет, на консультации к учителям. Всегда по делу, всегда один. Неприступный и немного мифический Адам Клинк. Почему сегодня именно он, второе лицо в школьной иерархии, стоял здесь, на проходной, как обычный дежурный?

Может, его наказали? Нет, не похоже. Он выглядел не как провинившийся, а как… наблюдатель. Как будто он сам выбрал это место.

Адам вдруг резко повернул голову, и наши взгляды снова встретились через всё расстояние школьного двора. На этот раз я не отвернулась сразу. Может, от остатка шока. Может, от накопившегося любопытства. Он не выглядел удивленным. Наоборот, его губы, казалось, дрогнули в едва уловимой усмешке, тут же погашенной. Затем он медленно, слишком медленно, кивнул. Совсем чуть-чуть. Не как приветствие. Скорее, как констатацию: «Тебе конец, если не пойдешь на урок».

От этого кивочка по спине пробежали мурашки. Я рванула дверь на себя и растворилась в полутьме коридора, прижавшись спиной к прохладной стене. Сердце стучало где-то в горле. Вопрос крутился в голове, навязчивый и тревожный: почему он? И, что гораздо страшнее — почему он смотрел на меня так, будто что-то хотел сказать?

Коридор был полон шума, скрипа кроссовок и обрывков разговоров, но для меня он вдруг стал беззвучным вакуумом. Я стояла у стены, пытаясь перевести дыхание, а в ушах всё ещё гудел тот унизительный монолог мистера Стоуна.

— Ева? Ты чего к стене приросла?

Аманда материализовалась передо мной, как всегда, внезапно и ярко. Она держала в руках два пакета молока, один из которых сунула мне в ладонь.

— Ты что, призрака увидела? Опять та карта «Башня» сработала? — её зелёные глаза изучали моё лицо с живым беспокойством.

Я взяла пакет, ощущая, как холодок от него проникает сквозь кожу.

— Хуже. Меня Стоун у ворот отчитал.

— Ой, да ладно, с кем не бывает, — махнула рукой Аманда. — Он всем утром мозги выносит.

— С ним… был Адам Клинк.

Аманда замерла с пакетом у рта, её брови поползли вверх.

— Стой. Тот самый? Председатель студсовета?

— Ага, думала прожжет во мне дыру.

Лицо Аманды изменилось. Беспокойство сменилось азартным, почти детективным интересом.

— Слушай, председатель студсовета на утреннем дежурстве у ворот — это нонсенс. Их туда никогда не ставят, у них своих дел полно. Ты уверена, что это был Адам?

— К сожалению да, — я сжала пакет, и он неприятно хлюпнул. — У меня до сих пор мурашки от него…

Звонок на урок прорвался сквозь шум, резкий и неумолимый.

— Ладно, ладно, не заводись, — Аманда схватила меня за локоть и потащила за собой. — У нас завтра после уроков сбор клуба. И председатель придёт, помнишь? Вот и будет возможность выяснить. Может, у них какая-то проверка. Или… — она понизила голос до таинственного шёпота, — или он тебя в студсовет хочет завербовать. Слышала, у них там всегда недобор, потому что все боятся вступать.

Мы влились в поток учеников, двигающихся к кабинетам. Мысль о том, что Адам Клинк мог бы захотеть видеть меня в студсовете, была настолько абсурдной, что я чуть не рассмеялась. Но смеха не получилось. Вместо него внутри поселился холодный, тяжёлый комок.

Весь первый урок, историю, я просидела, уставившись в окно. Учитель что-то говорил о периоде войны, его голос был ровным, как лунная дорожка на воде, но до меня доносились лишь обрывки. В голове вместо дат и реформ стояло одно: тот прищуренный взгляд сквозь черные очки. И этот кивок.

— …политические реформы привели к централизации власти… Кейн!

Я вздрогнула, оторвавшись от созерцания воробышка за стеклом. Весь класс смотрел на меня.

— Повторите, пожалуйста, основную цель земельной реформы 1873 года, — попросил учитель. В его голосе не было упрека, только легкое любопытство.

Я почувствовала, как по лицу разливается жар. Земельная реформа… Земля…

— Э-э… унификация налоговой системы… и создание частной собственности на землю? — выдавила я, молясь всем богам, что это было в учебнике на прошлой неделе.

Учитель едва заметно улыбнулся уголками губ.

— Верно. Но в следующий раз, пожалуйста, пусть ваши мысли странствуют по истории, а не по птицам за окном.

В соседнем ряду хихикнули. Я снова уткнулась в учебник, чувствуя себя полной дурой. «Отлично, Ева, — бубнил внутренний голос. — Теперь не только председатель студсовета, но и учитель запомнил твоё отсутствующее лицо».

Перемена не принесла облегчения. Аманда болтала о предстоящем сборе, строя теории одна нелепее другой.

— …может, они хотят запустить новую рубрику на радио! О школьных традициях! Им нужен «свежий взгляд», — она драматично взмахнула руками.

— Мой взгляд обычно свеж только в семь утра, а к восьми он уже тухлый и сонный, — пробормотала я, ковыряя ластик.

— Не порти мне розовые очки! — фыркнула она. — Ладно, вижу, ты не в духе. Держи.

Она протянула мне кролика из воздушного риса, завернутого в съедобную бумагу. Я взяла, машинально сунула в рот. Сладость на секунду перебила вкус тревоги. Но когда прозвенел звонок на третий урок, а я потянулась за учебником химии, из кармана моей юбки выпал маленький, сложенный вчетверо квадратик бумаги. Не тетрадный листок, а плотная, почти картонная бумага, какая бывает у блокнотов для скетчей.

Я наклонилась, подняла. Развернула.

На бумаге не было ни подписи, ни приветствия. Только чёткие, почти чертёжные линии, сложившиеся в созвездие. Рядом стрелка и надпись печатными буквами: «Малая Медведица. Полярная звезда — путеводная, но её легко потерять в городе огней. Ищи там, где темнее».

Я перевернула листок. Ничего. Только эти странные слова и схема звёзд.

Сердце заколотилось с новой силой. Я огляделась. Никто не смотрел в мою сторону. Одноклассники собирали вещи, выходили в коридор. Когда? Кто? В карман эту бумажку мог подсунуть только… Нет. Это невозможно. Мы не стояли так близко. Или стояли? Когда мистер Стоун читал нотации, я была так сосредоточена на его лице и на взгляде Адама, что могла и не заметить…

— Ев, ты чего? Опять замерла? — позвала Аманда из дверей.

Я судорожно скомкала бумажку в кулаке, чувствуя, как её углы впиваются в ладонь.

— Ничего. Иду.

На химии я уже не слышала ни слова. Всё моё внимание было приковано к сжатому кулаку под партой. Слова жгли кожу сквозь бумагу. «Ищи там, где темнее».

Это уж точно не приглашение в студсовет. Послание? Загадочное, непонятное и от этого бесконечно пугающее. Но зачем? Ведь до сегодняшнего утра, мы никогда не разговаривали и даже близко не стояли. И хуже всего было осознание, что я уже начала искать в памяти то самое «темное место». И, кажется, знала, где оно.

Химия прошла в каком-то тумане. Формулы на доске расплывались в хаотичные узоры, чем-то напоминающие то самое созвездие из записки.

— …и поэтому реакция не пойдёт без катализатора, — голос учительницы, мисс Элдер, прозвучал как будто из-за толстого стекла. — Кейн, вы можете назвать нам пример такого катализатора в промышленности?

Все повернулись ко мне. Я медленно поднялась.

— Катализатор… — мой голос прозвучал хрипло. — Железо. Для синтеза аммиака.

Мисс Элдер, казалось, была слегка разочарована, что я знаю ответ.

— Верно. Садитесь. Пожалуйста, будьте внимательнее.

Я рухнула на стул. Аманда с соседней парты кинула на меня встревоженный взгляд и показала на часы, потом на дверь — мол, скоро обед, продержись. Я кивнула, но понимала, что не продержусь. Каждая минута тянулась, как смола.

Когда наконец прозвенел звонок на обед, я собралась так быстро, что чуть не опрокинула стул.

— Эй, куда мчишься? — окликнула меня Аманда, сгребая учебники в рюкзак. — У нас же планы на столовую! Я хотела показать тебе нового сотрудника, он реально…

— Прости, — выпалила я, уже двигаясь к выходу. — Мне нужно… в библиотеку. Срочно. Я забыла сдать книгу.

— В обед? Серьёзно? Но…

Её голос потерялся в общем гуле. Я протиснулась в толпу, выплыла в коридор и, вместо того чтобы идти на первый этаж к столовой, рванула на третий, к старому крылу.

Там, в самом конце коридора, за кабинетом астрономии, который почти никогда не использовали, была маленькая, заброшенная кладовая. Её когда-то хотели переделать под архив, но бросили. Там не горел свет, а единственное окно было наполовину заставлено старыми глобусами. Днем там как раз царил полумрак. «Там, где темнее». Для меня, которая иногда искала там уединения, чтобы перевести дух после шумных перемен, это место было единственным логичным ответом.

Сердце бешено колотилось, когда я подбежала к знакомой, облупившейся двери. Коридор здесь был пуст и тих — все были в столовой или во дворе. Я на мгновение замерла, прислушиваясь. Тишина. Тогда я взялась за холодную ручку. Дверь со скрипом поддалась. Внутри пахло пылью и старой бумагой. Свет из коридора узкой полосой упал на пол, высветив плавающие в воздухе пылинки. Я шагнула внутрь и закрыла дверь, погрузившись в почти полную темноту. Лишь тусклый серый свет пробивался из-за глобусов.

Простояла так секунду, давая глазам привыкнуть. Потом достала из кармана смятую бумажку. Фраза «Ищи там, где темнее» теперь казалась не указанием, а насмешкой. Искать что? В этой пыльной кладовке, кроме сломанных стульев и пауков, ничего не было. Или нет?

Я сделала несколько неуверенных шагов вперед. И тогда заметила. На подоконнике, отодвинув один из старых глобусов, лежал небольшой, плоский предмет. Подошла ближе. Книга? Тонкая, в тёмно-синем переплёте, без названия на корешке. Рука дрогнула, когда я взяла её. Бумага была плотной, приятной на ощупь. Открыла первую страницу.

Внутри не было типографского текста. Это была ручная работа. Чётким, почти каллиграфическим почерком были выведены названия созвездий, а рядом — их схематичные изображения, нарисованные чёрной тушью. Но это была не просто астрономическая схема. Под каждым созвездием несколько строк… маленьких историй.

«Малая Медведица: её часто не замечают, глядя на яркую Большую. Но именно она указывает путь. Иногда нужно быть маленькой и неяркой, чтобы стать самой важной».

«Лебедь: летит по Млечному пути, вечный странник. Говорят, его крылья создают ветер, который доносит шёпоты между звёздами».

Я перелистывала страницы, заворожённая. На последней странице, под схемой Ориона, был вклеен ещё один маленький листок. На нём тем же чётким почерком было написано: «Радиостудия. После уборки. Приходи одна. А.К.»

Резко захлопнула книгу, прижимая её к груди. Воздух в кладовке вдруг стал густым и тяжёлым. Так вот оно что. Весь этот спектакль у ворот, этот пристальный взгляд, эта загадочная записка — всё это было… приглашением? Страх никуда не делся. Он смешался с чем-то другим — с диким, непонятным любопытством. И с тихим, предательским трепетом.