Юродивый

История это произошла в одном из провинциальных городков, ни чем не отличающемся от многочисленных таких же. Все та же площадь перед администрацией, все тот же асфальт дорог, с выщербинами после зимы, монастырь с белеными крепостными стенами, несколько златоглавых церквей, и липы вдоль аллей, с ругающимися воронами с галками. Название его не имеет никакого значения, так как рассказ этот не о достопримечательностях и легендах населенного пункта, а о человеке, в данный момент бредущего по небольшому скверу, опустив голову, и что-то недовольно бормочущему себе под нос.

Руслан Афанасьевич Суслов, сорок три года прожил в этом городе, и большую из них половину проработал журналистом в крохотной редакции местной газеты. Низкого роста, неказистый мужчина, не оставляющий после себя впечатлений, один из тех, кто сливается с толпой своей безликостью.

Жизнь прорядила ему голову на лбу, до состояния блеска на солнышке, и слегка посеребрила виски, усы и бороду, которую он носил для солидности, и за которой тщательно ухаживал.

Серый, строгий костюм, серые отглаженные до бритвенных стрелок брюки, серый тугой галстук на белой рубашке, серые брюки, серый человек.

Он не был глуп. Прекрасно закончил школу и институт, и сделал бы великолепную карьеру, но один единственный недостаток в характере, не дал ему этого сделать. Руслан Афанасьевич Суслов был трусом. Сам конечно же он себя таким не считал, называя такой недостаток застенчивостью, и даже в чем-то гордился этим, с превосходством посматривая на более успешных людей, считая их выскочками, наглецами и хамами.

В свое время застенчиво побоялся подойти к редактору столичной газеты, посетившему выпуск журфака, и выбирающему нового сотрудника между ним и однокурсником, и выбрав более пробивного Семена, не смотря на то, что Руслан учился лучше.

Постеснялся отказаться от направления на родину, в маленький городок, в крохотную редакцию.

Постеснялся запросить высокую зарплату.

Постеснялся просить руки, у понравившейся девушки.

Постеснялся отказаться от свадьбы с нагловато женившей его на себе Люсей.

Стеснялся перечить жене, стеснялся перечить начальству, стеснялся, стеснялся, стеснялся, и считал всех наглыми хамами.

Неприятное чувство постоянно жгло его внутри при виде друзей, достигших в жизни большего, особенно тех, кто имел наглость хвастаться достижениями, но он стеснялся показывать свое раздражение, и мило улыбался, проклиная в их душе.

Сегодня его несправедливо отчитал редактор, тыкнув носом в несоответствия фактам в статье, которую доверил ему написать. Руслан Афанасьевич, кипя в душе гневом, застенчиво улыбался и краснел, выслушивая нотации, и вот теперь шел домой, бубня себе под нос проклятия в адрес начальства.

— Сволочь. Выскочка, — шептал он проплывающему перед глазами асфальту. — Да если бы не папаша, тебе бы дворы мести, или навоз убирать, а не командовать редакцией. Бездарь наглая. Думаешь, что если женился на дочери мера, то тебе все можно? В этой стране без знакомств ничего не добиться, одни братья да кумовья у власти. Бездари и хамы. Честный человек всегда бедствует. Вот если бы я был редактором…

— Скребет? — Оборвал его бубнеж веселый голос.

Словно плетью огрело по плечам Руслана: «Не ужели я так громко говорил?». — Он мгновенно растянул улыбку на губах и поднял голову. Перед ним стоял местный дурачок Фимка.

Наверняка каждый из нас знает таких, проживающих после смерти родителей при местном храме, побирающихся «Христа ради» на паперти, и вечно довольных жизнью и улыбающихся. Ни кто не знал, сколько этому юродивому лет, внешность он имел такую, что можно было дать ему как двадцать лет, так и пятьдесят.

Куцая рыжая бородка, торчащая в разные стороны, неровными клочьями, редкие усы, над пухлыми губами, и вечная косичка на затылке, перетянутая черной бечевкой, голубые глаза, с полным отсутствием разума, огромный мясистый, вечно простуженный нос, грязная одежда и запах мочи. Такой персонаж раздражал Руслана, но он все же улыбнулся еще шире.

— Ты о чем, Фимка?

— Скребет говорю, — рассмеялся тот.

— Что? — Не понял Суслов.

— Тут, — ткнул себя в грудь дурачок.

— Нет, не скребет, — смутился Руслан, решив, что это юродивый слышал его слова.

— А я говорю, скребет, — упрямо сжал губы тот. — Всегда скребет, когда выхода не находит. Тяжело тому, кто от жизни спрятан.

— Ничего у меня не скребет, — начал оправдываться Суслов, — ты все не правильно понял, я статью новую готовлю, вот и задумался, начал в слух говорить.

— Скребет, — Фимка достал из кармашка на груди грязными пальцами спичечную коробку, и протянул Руслану. — Вот, послушай, он всегда скребет.

— Кто у тебя там, — смутился журналист.

— Навозный жук, — вздохнул дурачок.- Он поскребет, поскребет, выхода не найдет и сдохнет. Жалко его.

— Так выпусти, — улыбнулся Руслан.

Что с дурака взять? Суслов о своей судьбе несостоявшейся горюет, о несправедливости жизни, а этот о каком-то жуке переживает. Мелко все это и глупо.

— Боюсь. — Вздрогнул Фимка и передернул плечами словно от озноба. — Мир такой огромный, а он такой маленький. Как он будет жить? Кругом хищники. Сожрут бедненького. Я его в навозной куче нашел. Он сидел там и боялся из-под коровьей какашки вылазить, такой несчастный. Я ему решил город показать, а он убегает. Зачем он убегает, ведь кругом хищники? Сидеть надо тихо и не высовываться, мало ли что. Страшно. Они, эти хищники, все такие наглые. У них мамы с папами большие и страшные, вот и детки такими же выросли. Жучку с ними не справиться, тем более, что он трус.

— Ты на что намекаешь? — Неожиданно для себя, первый раз в жизни, дал волю эмоциям Руслан.

— Не знаю, о чем вы, дяденька. Я и слова такого не знаю: «Намекаешь». Я говорю, что если боишься, то сиди в навозной куче и не завидуй тому, кто свежий воздух выбрал и волю. Кто под облаками парит, и жизнью наслаждается, полной грудью дышит, тот на поступок способен, а кто не способен, тот пусть дерьму радуется, и смраду навозному. — Он улыбнулся, посмотрев безумным взглядом прямо в глаза Руслана, и тому показалось, что в черных зрачках юродивого, сверкнули огоньки насмешки.

— Я не боюсь полной грудью дышать. — Вспылил Суслов. — Я если захочу, то на любой поступок готов буду, даже на подвиг. Я просто не такой наглый, как они все, я совесть имею и стеснение.

— Так я и говорю, в коробочке ему самое место. Проживет пусть и не долго, за-то не высовывается и под защитой. Красота, а не жизнь. — Глаза Фимки вдруг наполнились слезами. — Ну вот. Затих. Сдох видимо. Пойду его в навозной куче похороню, там ему было хорошо, там он был по своему счастлив, в своем дерьме. Зря я его вытащил. Прощай дяденька.

Юродивый зарыдал навзрыд, и побежал по аллее:

— Зря я его из дерьма достал. Не подумал, что свобода его убьет. Прости меня дурака, жук навозный. — Удалялся его голос, а Руслан Афанасьевич Суслов стоял и думал о себе, о юродивом, о навозе и о жуке.