За болевым порогом

Солнце только поднималось над горизонтом, но уже скрывалось в густых, кучевых облаках, мирно плывущих по темному, раннему небу. Розовыми лучами оно пробивалось сквозь густые, хвойные кроны леса, что раскинулся меж горных хребтов, разделенных надвое журчащей рекой, протекавшей в самой низине долины. Не так уж далеко от берега, пробираясь сквозь молодой ельник, совсем не по тропе, шагала девушка в зеленом плаще с капюшоном, шурша жухлым игольником, да изредка похрустывая опавшими веточками. Она протискивалась в кусты, выползала из них, отряхиваясь от листьев и росы, и шла дальше, минуя полянки и пригорки. Девушка вышла еще до восхода, часа в четыре утра. Светает к осени позднее, но она не думала, что путь займет так много времени. Уверенно шагая вперед, она изредка высматривала по округе какие-то следы, а именно небольшие опалины на земле и стволах деревьев, такие будто их пожгло углем. Чуть больше недели назад, перед сном, она узрела в небесах чудо – звездопад. Десятки тусклых искр-светил медленно плыли на восток, оставляя за собой дымные шлейфы. И одна из звезд, похоже, упала где-то в этих лесах, озарив край ярким, слепящим светом. Взорвавшись в воздухе, она разлетелась сияющими осколками, и девочка хотела найти хотя бы один из них. Картина потихоньку складывалась: искры взорвавшейся звезды посекли рощу, оставив прожженные полосы и обугленные засечки. В их направлении девочка и двигалась, минуя ветхий валежник, поросший трутовиками, а где-то перепрыгивая оставшиеся после свала пеньки, обсыпанные бледными опятами.

Присев у мощного, посеченного искрами ствола, она скинула с головы капюшон, встряхнув сияющими, белоснежными волосами, что опали на ее нежное, спокойное лицо. Одета она была скромно, как пацан - свободная хлопковая рубаха бардового цвета, слегка приталенная и обмотанная кожаным поясом, что еще и держал мешковатые брюки с ремешками и нашитыми карманами. Поверх рубахи она накинула легкую льняную куртку с оборванными пуговицами. Скинув на землю полупустой, мятый рюкзак, в пенале которого торчал десяток ровных, самодельных стрел с орлиным оперением, она пошерудила в кармашке, достав мешочек со смесью орехов. Осталось немного, но на перекус хватило. Хрустя обжаренным арахисом, фундуком и изюмом, она изучала рисованную карту местности, левой рукой чертя пройденный маршрут. Она миновала речку вброд, обойдя стороной деревню – дней пять назад говорили, что там разошлась какая-то болезнь. Затем девочка прошла пару миль по лесистым холмам, обойдя взгорье, и добралась до обрыва, он в сотне шагов отсюда. Торец карандаша уткнулся в обрисованную территорию милях в трех от привала, прямо туда, где к руслу реки примыкал приток с высокогорья. Там по расчетам и упала звезда.

Закинувшись остатками орешков, отстегнув замок, она достала твердый блокнот в шелковом переплете. Открыв первую, слегка пожелтевшую страницу, в нижнем углу мелькнула подпись «Сара Х. Фрай». Приятно зашелестел академический папирус - такая бумага не мокнет, не размывает письмо и слабо горит, но стоит целое состояние. Первые страницы были изрисованы незамысловатыми карикатурными портретами, кривоватыми пейзажами и натюрмортами. Дальше шел и очень быстро обрывался дневник. Серые глазки сразу же приметили сноску, отнесшую ее далеко в прошлое. «Отец вернулся из командировки и купил новый столовый набор. Месяц назад он принес точно такой же, аргументируя тем, что ложки натирают ему пальцы. Мама устроила скандал, ругалась, и мне пришлось прятаться в комнате. Все бы отдала, чтобы они никогда не ссорились».

Дальше шли жизненные заметки, цитаты из книг и журналов, что она любила читать по вечерам, размазанные нечаянно чернила, подпортившие рисунок морды рогатой гадюки с острыми шипами. Сара вспомнила ее поездку с Малкольмом в животный парк, вспомнила этот песочный цвет чешуи, идеальную степную маскировку. В природе такую змею удалось бы разглядеть только после того, как она цапнет. Улыбнувшись, она перелистнула дальше, где красовался уверенный набросок невероятно живописного пейзажа, который ей не удалось в полной мере перенести на бумагу. Это была столица империи, Элингард, величественный и древний город. Этот вид открывается с башни замка Лидерик, что стоит особняком от города в скалистых горах. Побережье-полумесяц, прямоугольные пестрящие пятнышки - крыши домов. Вон то крупное здание в форме буквы Ш кадетское училище, а на террасе города стоит академия. Но самым величественным сооружением непосредственно был замок Динейл, фундаментальное сооружение, вырезанное наполовину из скалы, а на остальную часть утопленное в мировое древо, чьи ветви золотыми кронами нависали над городом, затмевая облака. Ночью листья древа сияют, а по легендам его корни протягиваются под всем Междуземьем, задевая даже самые отдаленные клочки суши. Сара пролистала до чистых страниц, где мельком, косо и криво оставила подпись карандашом - «Упавшая звезда». Убрала блокнот, достала из рюкзака солдатскую фляжку и сделала пару глотков

С восходом солнца занимался и туман, что очень скоро укутал белой пеленой всю рощу – необычно для такого позднего утра. Плащ цеплялся за терновник и кусты рябины, но Сара, хмурясь и рыча, прорывалась вперед. Высокие кожаные ботинки на тугой шнуровке крепко держались на ногах, приминали бушующую траву. Не боясь запачкаться, девочка скатилась по сырому склону оврага и, цепляясь пальцами за извилистые коренья массивной сосны, взобралась наверх. Шагов через сто деревья стали накреняться, местами старые стволы выворотило из земли вместе с корнями.

Шуршащий подзол выдавал одинокую девочку. Пробираясь через валежник, блондинка примечала пересвисты птиц, стук дятла да считалку кукушки. Чем дальше она продвигалась, тем тревожнее становилось – деревья скрючивались и извивались, скрещивались и переплетались в невообразимых фигурах. Местами от перенапряжений их стволы лопались, оголяя почти белые недра. Протискиваясь между щербатых сосен, Сара невзначай разворотила старый муравейник, который был пуст. Нос забивали ароматы хвои и свежей смолы. Девочка преодолевала колючие лабиринты валежника, ползла по грязи, с хрустом проламывала себе путь в сухостое, и все чтобы в один момент уткнуться лицом в сырую, поросшую мхом твердь. Разъеденная временем кладка из каменного кирпича, узорчатые, стертые фасады. Это старый храм. Очень старый.

Навыков девочки хватило, чтобы по покосившемуся стволу сосны взобраться наверх и перемахнуть через шаткую стену в заросшее сорняком оконце. По ту сторону рос хвойный молодняк, земля вся была высыпана высокой густой травой, а стены оплетал цветущий вьюн. Осматривая античные камни и неразборчивые письмена на неизвестном языке, Сару не покидало чувство, что она стала частью чего-то большего. Судя по развалившемуся убранству, это раньше была жилая комната, узнавались очертания кровати, шкафа и сгнившего стола. Дверной проем был слегка накренен. За ним вниз вела жутко кривая, неудобная лестница. Запах стоял затхлый и пыльный, единственным источником света была тускло сияющая палочка не больше карандаша в длину и толщиной с палец. За несколько дней перед вылазкой Сара купила целую пачку таких за пятьдесят лин у странствующего торговца, и не пожалела. Впотьмах, освещенные зеленоватым светом алхимического огня, виднелись очертания низкого, наполовину обваленного арочного прохода, за которым в забытие томилась скрюченная, объятая растительностью статуя девы в строгой, складчатой схиме и капюшоном. Опустевшие глазницы смотрели вглубь коридора, и все положение тела словно служило указателем.

- Мне туда? – робко и шутливо спросила Сара, взглянуть в ту тьму, куда ей предстояло пройти. – Спасибо… - стены давили со всех сторон. Дышать было тяжко, воздух спертый и сырой. И этот сладковатый запах, щекочущий нос. Палочка угасла, но тут же после секундной заминки хрустнула и вспыхнула вторая. Корни, пробивавшиеся сквозь щелки кладки, цепляли плотный плащ, словно ухватистые руки мертвецов, стащили капюшон. За поворотом, что вел вниз заросшей, перекошенной и местами провалившейся лестницей, наконец пробивался долгожданный дневной свет. С потолка свисали мягкие отростки лиан и кореньев, что сплетались в подобие паучьих сетей. Сквозь редкие пробоины свода зал руин тускло освещало утреннее солнце.

Ряды колонн, местами покосившихся и обвалившихся, оплетали чахнущие, увядающие вьюны. Округу и кучи завалов теснил хвойный молодняк. Ступая аккуратно, перешагивая раскрошенные кирпичи и раздвигая заросли, Сара подмечала, что сырая грязь под ногами будто дышала, словно она шагала по зыбкому, мокрому болотцу. Сквозь застоявшийся туман виднелись едва различимые очертания женских статуй в молящихся и превозносящих позах, а разбитые лица крошились под натиском врастающих в трещины застарелых корней. Из левой, провалившейся стены, сквозь щели кладки серого, выщербленного камня, просачивался алый ручей что, журча утекал под опавшую наземь колону, огибал угол зала и спускался по лестнице в дальний проход, разрезая промятые каменные ступени.

Сара просеменила по течению, заглядывая сквозь трещины стен, прошла под нависшей огромным весом каменной аркой, что будто скоро обвалится и погребет под собой зал. Ботинки неприятно вязли в рыхлой земле, оставляя на ней глубокие следы. Запахи не унимались, и вскоре едва ощутимые ароматы превратились в сладостную вонь перегноя.

Раздвинув жухлый, липкий и дурно пахнущий кустарник, всполошив полчища белых мотыльков и мошек, Сара наконец вышла под солнечный свет, что сквозь туман теперь казался болезненно-желтым. Он забивал глаза как пух, отчего те начинали слезиться и краснеть, или виной тому был этот зловонный туман – непонятно. Крыша храма здесь обвалилась, оставив после себя хрупкие, рваные края просевших арок и стен. Здесь все чахло и гибло. Растения поедала растолстевшая тля, лужи обрамляла пушистая разноцветная плесень, в корнях травы прорастал красный, пульсирующий мицелий.

В тревоге осматривая увядающее окружение, Сара невзначай вступила в неглубокую лужу, натекшую с алого ручья. В ней копошились какие-то мальки, длиннохвостые и безглазые. Отчасти они напоминали щитней, но также походили и на головастиков. Лишь колыхнулась поверхность мутной лужи, как десятки этих неведомых существ расползлись по окраинам, шустро зарывшись в пропитанный гнильем песок. Хмыкнув, сплюнув навернувшуюся во рту сласть, Сара пошагала к завалам резных и занесенных грязью колонн. Их опутывал чахнущий вьюн, в сплетениях которого ползали черные пауки. Разгоняя назойливых жирных мух, моль и мошек, продирая ногами путь сквозь гнилую траву, что оставляла на сапогах и брюках мокрые пятна и вязкую шелуху, девочка и подумать не могла, что так скоро найдет то, чего так желала.

Кривя лицо от гнилостного запаха округи, часто моргая чтобы согнать слезы, Сара глядела сквозь желтоватый густой туман куда-то в сторону севера, где темным, рваным гребнем возвышались опаленные до блеска края кратера. Застывший, оплавленный в черное стекло песок хрупко надкалывался, стоило его только коснуться. Хрустя застывшей почвой, взобравшись на край и мирясь с зловоньем, девочка замерла в восхищении и даже раскрыла рот от удивления.

В небеса, скрываясь з непроглядным туманом, отринув земное притяжение ввысь устремлялись куски камня и коренных пород. Они, феерично вращаясь в молчаливом бесшумном вальсе, медленно и вальяжно уплывали к облакам. Песок, камушки, негаснущие искры, что тускло мерцали сквозь пелену, все висело над обширной пропастью в самом сердце кратера, который едва можно было окинуть взглядом, ибо он наполовину скрывался в непроглядном тумане. Вдали шумел водопад, чьи капли, как и все, что устремлялось в пропасть, взмывали вверх обратным дождем.

Обрывистые края пропасти вели в столь темные низины, что свет там терял все свои силы. Поток горной реки обрушался вспененной гранью, исчезая в мрачных просторах. Снизу тянуло теплым ветром, пахло порохом. Сара надломила световую палочку и бросила вниз. Как и ожидалось, та зависла в воздухе, не успев даже набрать скорости. По краям стояли крепко закрепленные механические лебедки, чьи тросы были спущены вниз. Прямо в центре, опираясь на десяток широких брусьев, возвышался массивный балочный кран с истертым стальным крюком. На деревянных помостах были оборудованы глубиномеры, осветители и подзорные трубы. Чуть дальше от края располагался обустроенный палаточный лагерь, но пустующий. Округу окликнул звонкий, слегка хриплый возглас, но туманная фата, окутавшая лагерь экспедиции, проглотила этот звук. Хрустя стеклом, Сара подошла к самому краю пропасти, проведя ладонью по влажной, выполненной из латуни и стали подзорной трубе. Чиркнула спичка, вспыхнул вощеный фитиль лампы осветителя, скрипнула зеркальная дверца и по глубинам пробежал неровный зайчик. Заглянув в прибор, девочка обвела взглядом испещренные трещинами и гранитными прожилками стены, выискивая хотя бы кусочек звезды. Но вглубь заглянуть было невозможно, свет туда не пробивался из-за слишком густого тумана. Казалось, там в глубинах он и рождался и, переполняя чашу пещеры, вылезал наружу, расползаясь по всей округе.

Чем дольше девочка смотрела вниз, тем больше ее туда затягивало. Хотелось шагнуть, ощутить на себе отсутствие притяжения, взмыть, как и эти камни. Поплыть по воздуху, подгребая руками в невесомости. Один короткий шаг… но в секунду накатила какая-то необъяснимая печаль и слабость. По спине шустро пробежали холодные мурашки. Вздрогнув, отойдя от фантазий, Сара откинулась назад. Пропасть молча трепетала туманом.

Лагерь был обставлен несколько дней назад. Тряпичные палатки, грузовые телеги со вскрытыми ящиками, подопустевшие мешки с провизией. Люди планировали здесь изрядно задержаться, но все выглядело брошенным. В главной палатке на складном столе лежали бумаги: план работ, накладные и расходные, исчисляющиеся тысячами лин. Документы аренды телег и парохода, найма рабочих, целых сорок имен, и опись добычи. Последний документ девочку заинтересовал больше всего.

«Небесное тело, именуемое астрологом как Болид, имеет угловатую форму, подобную зернышку риса и имеет следующие размеры: 5.46 метров длинны, 2.88-2.21 метров диаметра. Цвет изменчивый, переливается перламутром, сходным с жемчужным, но с ярким красным отливом. Внутренность Болида пористая, губчатая, имеет темно-красный цвет. Влажная, упругая, сочится. Подъем со дна провала занял восемь часов. Зарегистрированный вес равен шести тысячам восьмидесяти пяти килограммам».

- Это не звезда… - опечаленно шепнула Сара, откладывая бумаги в сторону. Губы слегка задрожали от обиды. В следующей палатке все тоже пребывало в запустении. У стены валялся перевернутый вещмешок, откуда торчали портки, там же впопыхах свернутый и скомканный спальник из овчины. Походный складной стул явно претерпел свой не лучший день – дужку погнуло, соединение смяло, и он уже никогда не сложится. Прямо у входа в палатку лежал разодранный левый ботинок сорок второго размера, мужской. Правого не было видно.

Берег. Глаза слезились от чудовищной и отвратительной вони. Смешались запахи гниющей рыбы, стухших яиц и кислой рвоты. Красный песок налипал фаршем на сапоги, земля похрустывала на каждый неуверенный шаг девочки. Все побережье затянуло хрупкими пленками. В комках почерневших водорослей, в которых копошились вши, тухли нагромождения крупный икры, больше похожей на грозди винограда. В переплетах травы и рыбьих тел шевелились еще живые раки. Несло навозом, плесенью, немытыми ногами.

Река была мутной, густой. Желтый туман слоился над водой, словно дым. По течению вниз несло маслянистые, радужные разводы… люди в деревне черпают эту воду, моются ей, стирают одежду и пускают в пищу. Если бы они только знали, что здесь творится. Вероятно, разгулявшаяся болезнь берет исток отсюда.

От зловония скрутило живот и девочку свернуло в рвотном позыве. Не сдержала. По красному песку расплескалась рвотная масса из орехов, изюма и того, что осталось от завтрака. И в туже секунду, разрыв берег, из норок повыползали уродливые раки, принявшись жадно растаскивать обед.

Чуть поодаль отсюда сквозь желтоватую пелену дымчатого тумана виднелись привязанные к вколоченным стойкам лодки. Шаркающими, усталыми шагами девочка приблизилась к причалу. Отмахиваясь от мух, затыкая нос, она обошла одну из лодок, но тут же на лице появились морщины страха. Внутри все сжалось, напряглось. Дыхание перехватило, в горле встал ком. Подкашивающиеся ноги оттягивали Сару подальше от берега.

- М-мам… э-экх… - на лбу проступил холодный пот. Руки затрясло. Тревога рождалась где-то в животе, казалось внутренности зашевелились. Она почувствовала, как на всем ее теле повставали волоски. Она впервые видела человеческий труп. Тело было изуродовано, наполовину разложилось. Кожа слезла, валялась комьями вокруг, а из потемневшего оголенного мяса спины и шеи к мутному свету желтоватого солнца тянулись жуткие красновато-белые отростки и грибки, побегами похожими на пятипалые руки. Они колыхались на легком ветру. Шуршали, потираясь друг о друга.

В страхе девочка забыла об осторожности. Пошагала назад не глядя и споткнулась о сырую ветку, упала в песок. И то ли от страха разыгралась фантазия, то ли от вони закружилась голова, но ей показалось, что тело пошевелилось. По крайней мере глаза приметили, как дернулись худющие пальцы. Сара сняла с шеи лук, ловко выхватила стрелу… она боялась стрелять, но так хотя бы было спокойнее. Дыхание сбилось, потерялось в череде заиканий. Слезящиеся глаза стреляли по всей туманной округе. А дальше… дальше она рванула куда-то вперед без оглядки.

Бежала она так долго, что легкие начало жечь, бока будто истыкало ножами, а сердце бешено колотилось в грудной клетке, не думая сбавлять темп, отчего больно пульсировало в висках. Раздеваясь на ходу, вытирая с побледневшего лица пот, Сара старалась побороть дикую одышку. Рюкзак знатно ободрало, все стрелы она растеряла. Это было фиаско. Тропинка вела ее вниз по склону. Солнце припекало промокшую спину даже сквозь густые заросли листвяка. Шагов через сто после указательного знака легкая темень лесочка исчезла, открыв виды на широкий цветущий луг, где на девочку наконец накатило долгожданное спокойствие. Сердце унялось, дыхание пришло в норму, живот больше не болел.

Голубое небо к горизонту выцветало и тонуло в пышных, кучевых облаках. Вдали, на юге раскинулись возделанные поля с поспевающими рядами посевов, там же возвышались редкие избы-хоромы землевладельцев. Очень скоро урожай отправится на мельницы, чьи огромные винты медленно вращались чуть западнее от нив. На востоке, поблескивая, белели невысокие стены города, окруженного, как отсюда казалось, игрушечными деревушками. Совсем далеко, считай у самого края земли, темнели открытые морские воды, контрастируя со светло голубым небом, но даже на таком расстоянии виднелись белые, надутые паруса уходящих в плавание шхун. Девочка часто видела их вблизи, особенно по утрам, когда по всему городу разносился звон корабельных колоколов.

Возвращаться пришлось грязными, запыленными улочками прилегающей к городу деревни. Она увядала. Веяло гибелью. Некогда жилой район превратился в пустырь. На ветру поскрипывали бревенчатые халупы, их дни сочтены. Они развалятся, как и та пара домов под провалившимся забором. От гнетущей жары глинобитные хижины тихо трескались. Опустошенный рынок, на улице ни души. Девочка, шаркая ногами, осторожно семенила под косыми навесами и шаткими мостками. Плащ она повязала на шее, прикрыв светлую голову капюшоном, а лицо замотала марлевой повязкой, чтоб не дышать болезненным зловонием деревни.

Чем ближе к городу, тем отвратительнее стоял смрад. Кислые ноты застарелой рвоты мешались с приторно-сладким ароматом гниющих тел. Вот и помойка, над ней витают полчища мух: вонь дерма, мочи и тухлых отходов - для них здесь барский стол. От назойливого жужжания в ушах начало тихонько звенеть, и в этом шуме порой даже угадывались чьи-то шепчущие голоса.

За кривым, редким частоколом под палящим солнцем гнили туши коров, свиней и облезших кур, и тут тоже роились мухи. Желтушные синяки расплывались по всему телу, воспаленные язвы сочились гноем, а взрытые геморрагические нарывы истекали черной от гнилья кровью. Вокруг трупов натекали лужи телесных соков, в которых копошились голодные опарыши. Девочка была уверенна, что и внутри тел тоже полно червей.

Громко распахнулась забитая тряпьем дверь приземленной, истрескавшейся глинобитной избушки. Наружу вырвался полностью голый человек, вот только пол его было не разобрать. Лицо исчезло в волдырях и нарывах, шею расперло гнойниками, а бледно-серую, местами почерневшую кожу, покрывали кровавые подтеки. Вскрытые угри брызнули тухлой, мутной жижей. Постанывая, человек потянул мокрые, скрюченные пальцы к девочке, но тут же зашелся таким страшным кашлем, что свалился с ног. На бледной спине от пролежней открылись желтые ребра. Сара увидела, как судорожно движутся легкие при кашле. И сквозь дыры спины в воздух распылялись облачка зараженной крови.

Сара не выдержала жуткой картины, рванула наутек без оглядки, пока не заплутала. Должно быть, очутилась она в центре деревни, где нависал болезненный мрак. Мертвая тишина, тихие поскрипывания и треск. Зловонье жгло слизистые носа, на языке наворачивался мерзкий налет.

Земля сплошь усыпана дохлыми птицами. На перекошенных соломенных крышах, кривых карнизах, заборах и ветвях вянущих деревьев, восседали черные вороны. Они угрюмо и пугающе следили за одинокой девочкой, терпеливо ожидая чего-то. Будь их воля, и эта стая бы насмерть ее заклевала. Но они словно зачарованные ждали не трапезы. А смерти. Они уже вкусили зараженной плоти, и теперь в них развивалась болезнь.

Воздух казался отравленным, и все из-за невиданных доселе цветов. Бурые, словно вощенная бумага лепестки, слегка покачивались на ветру. Смятые пеклом бутоны чахли под солнцем, и стоило им шелохнуться, в воздух истекал едкий дурман, от перечного запаха которого слезились глаза. Больше всего таких цветков поросло у общественного колодца. Он выглядел совсем худо: прогнивший навес рухнул, повалив за собой часть кирпичной кладки. А изнутри тянулись влажные корни, что сетями оплетали детскую площадку и несколько перекошенных изб. Все, чего касались эти побеги, неминуемо сгнивало и разлагалось. Оттого сырая земля в низине ощущалась зыбкой и болотистой, чавкала и хлюпала сама собой.

Ближе к городским стенам округу наполняла сизая дымка жженых костров, но запах был не древесный. Воняло горелым салом. Переулки завели девочку на улицы, где между заколоченных, посеревших изб возвышались горбатые, черные от угля холмы. Насыпи мусора, зараженного зерна, объедков и… мясистых, выгоревших туш. В кучах виднелись тела коров, поросят и даже людей. Наружу торчали скрученные жаром кострища руки, оголенные, почерневшие позвоночники и ребра, и округлые головы. Из-за марева и дымки даже показалось, что в этой смеси что-то все еще шевелилось.

- «Немыслимо… еще вчера я не слышала о смертях от болезни ни слова. А теперь в каждом доме по умершему..». – протирая теплый пот с лица, Сара не заметила, как уткнулась лицом в крепкую, твердую грудь огромного мужчины. Он едва не снес ее, но вовремя ухватил за лямку рюкзака и поставил на землю. Свысока на девочку глядела птичья маска из дубленой кожи, красные окуляры которой блестели на солнце. Человек, поправив туго затянутый черный плащ, слегка наклонился к блондинке, будто вынюхивая из нее болезнь.

- Справку. – прогремел сухой, безэмоциональный голос, и девочка суетливо юркнула в рюкзак, в спешке разрыв его. Наружу явилось удостоверение о здоровье, взглянув на которое человек в маске выпрямился, и скрипя плащом, грозно пошагал прочь.

Девочка могла наконец выдохнуть. Сердце билось с бешеной силой. О Грачах она знала лишь по слухам, и ни разу не видела вживую. И сегодняшняя встреча произвела на нее впечатление. Этот рост, эта необъятная ширина плеч. Своим весом он оставлял в земле глубокие следы пятидесятого размера. Черт, да он бы с легкостью прибил человека, если бы неосторожно махнул огромной рукой. Грачами их называют из-за птичьих масок. Кто-то говорит, что это оберег от болезней, кто-то что они носят их для устрашения. Но деле маски нужны для фильтрации воздуха от вони и заразы. Также мало кто понимает, что Грачи — это элитные кадры Коллегии Алхимиков, и посылают их далеко не для лечения. Они ликвидаторы, устраняют последствия заражения, чтобы не допустить новых вспышек.

Невысокие, обветшалые стены города были формальностью, напоминанием о минувших войнах, когда они служили каким-никаким укреплением. Сейчас они городу ни к чему, но выглядят опрятно: белый кирпич неровной кладки, что пыльным глянцем слегка поблескивает на солнце. Вечно открытые арочные ворота никто, как правило, не сторожил. Времена мирные и спокойные, а за грабителей и разбойников никто не волновался. Обычно все ужасы поджидают на большаке, и к городам это отребье боится приблизится.

Город хоть и отхватывал небольшую часть тракта, тянущегося сквозь него большим изгибом, деля на северную и обширную южную части, был вполне тих и спокоен. Да, центральные улицы никогда не покидали людские крики, торговый звон, цокот копыт и скрежет колес повозок да дилижансов, но это ничто по сравнению с шумом в столице. И в последнее время из-за гуляющей болезни и без того тихий городок стал еще молчаливее.

Изначально это и не был город. Восемьсот лет назад лорд Имир, взяв все свое состояние и два десятка рабочих, прибыл в эти земли с приказом от Императора основать здесь поселение, чтобы усилить влияние на юго-западные земли и открыть выход к Междуземному морю. Лучше места было не найти: глубокая бухта, холмистые равнины, окольцованные горной рекой и обилие вековых лесов. Деревянные палисады и частоколы постепенно заменялись каменными, зубчатыми куртинами. Тогда же под землей прокопали сети тоннелей для отступления и обмена провизией в ходе осад. За двадцать лет поселение превратилось в превосходно защищенный город за тремя стенами, в сердце которого возвышалась крупная церковь и четырехэтажный замок феодала. Церковь в последствии перестроят в собор, а стены осядут в землю.

Сверкающие линии железнодорожных полотен на севере проложили меньше сорока лет назад. Они тянулись далеко на запад и восток, потому северная часть города вечно была затянута черным угольным дымком. В городе часто выпадали грязные дожди, во время которых неохота даже выглядывать в окно. Река разрезала город на три части – основной частью и притоком с северных гор. Петляя вдоль малой набережной витиеватой лентой, она выходила к побережью, где резко сворачивала вниз по каналу и выходила в море широким устьем.

Городишко представлял собой каменные теснины, нагроможденные переплетениями многоэтажных надстроенных зданий и кирпичных заборов. В глазах рябило от обилия железных решеток, прутьев и заборов, большинство из которых огораживали частные барские владения. Почти все здания в городе были пережитком эпохи зим, но перестраивать их никто не планировал. Многоэтажный лабиринт из застарелых кирпичей, который как казалось, разваливался на глазах. Серое уныние изредка прерывали дешевые каркасные домики, стены которых намазывали глиной. Они легкими халупами возвышались над каменными, приземистыми постройками, пестря красной или оливковой черепицей. Выделялась и пара церквей, чьи позолоченные шпили возвышались над городом колокольнями да дуговыми крестами. Сара плелась меж зданий по грязным улицам, и дыхание перехватывало сточной вонью. В редких лужах мелькали разводы стухшей рвоты, которую подъедали крысы. В закоулки чуть ли не на человеческий рост завалены мусором.

Те редкие люди, встреченные по пути на рынок, были скромно одеты, в основном в тряпичные балахоны или рубахи. Все крыли лицо марлевыми повязками. Лишь бездомные сидели в проулках у гор мусора, полуголые и грязные, протягивая лохань и стертые в мозоли руки в просьбе о милостыни. И Сара подкидывала им пару звонких монет – этой суммы хватит на сытный ужин. Она знала, что они сутками горбатятся в порту, грузят ящики с товаром, рыбу. Кто покрепче, тот работает на стройке или в шахтах. Но получают за работу копейки.

На площади сегодня людно. Шум, гам, суета и крики лошадей. Много грузовых повозок, доверху забитых добром. Скрип подвесок, стук колес. Среди всего гомона выбивался надорванный крик мальчика лет десяти. Он стоял на пригорке у перекрестка, выглядел бедно, как оборванец: на ногах протертые лапти, тело в рубахе не по размеру – наверное отцовской. На голову криво нахлобучена большая шляпа с коротким козырьком. Он размахивал бумажной скруткой, а к земле его тянула огромная сумка с газетами: - Первые жертвы Дипвотерской чумы! В городе орудуют Грачи! – он переминался с ноги на ногу, изнывая от жары. – Жители жалуются на шум из канализации! Нашествие крыс? Девушка, купите газетку, всего две лины. - Сара улыбнулась, но за марлевой повязкой этого никто бы не разглядел. В грязную ладонь упал серебристый пятак.

Город выглядел встревоженным. Словно муравейник, который всполошили веткой. Люди суетливо грузили вещи в повозки, нанимали извозчиков, желая поскорее покинуть город. Сара лишь отчасти разделяла их желание. Ей тут не нравилось – грязь, мор, еще и эта болезнь. И сны. В последний месяц по ночам зачастил один жутковатый кошмар. Все в красных тонах, но обычно людная площадь полностью пуста. Она в одиночестве плетется по покинутым улицам, вслушиваясь в шум ветра, шелест газет. Потом просыпается. По телу мурашки, а на глазах слезы.

Взлетев по каменной лестнице, девочка прошмыгнула по старой внутренней стене и очутилась на тракте. Песчаная дорога, пыль в воздухе и терпкий заморский запах – естественная атмосфера близ рынка. Уходя рано утром, Сара оставила бабушке записку, что отправилась на охоту. Но вернулась ни с чем, еще и вся ободранная, охота не удалась, а значит нужно было купить мяса. Чуть поодаль от тракта растянулся небольшой продуктовый базар, куда рано утром поступал свежий товар. Прибывшие на кораблях купцы продавали задешево продукты торговцам, а через несколько дней возвращались с новой партией.

Проходя мимо дощатых прилавков, тряпичных, грязных палаток, когда солнце постепенно садилось, Сара то и дело слышала оклики о скидках на фрукты и заморской еде. Товар застоялся из-за болезни. В основном тут пахло подпортившейся рыбой да овощами, ни одной палатки с копченостями, но через минуту поисков девочке улыбнулась удача. Небольшой навес, под которым в окружении подвешенных окороков, сосисок и колбас восседал крупный усатый мужчина с круглым пузом. Заглатывая с горла явно горячительный напиток, только увидев клиента, он подпрыгнул, пролил на майку пива, утер усы от капель и придвинулся к прилавку.

- Што покупаем? – прохрипел он, натягивая на свое пухлое, розовое лицо улыбку, что аж разошлись усы и сверкнул золотой зуб.

От вопроса Сару бросило в холодный пот, а в остекленевших, затененных глазах застыл страх. Сглотнув подступивший к горлу ком, шагнув вперед, она сумела выдавить из себя лишь пару слов: - Баранину, пожалуйста. – шепнула она, и спрятала взгляд под капюшоном, лишь сейчас ощутив все зловоние рынка. Пахло гнилью.

- Оооо, разумей! – торгаш распугал крупных, мясистых мух и снял розовый окорок с копытом, уже освежеванный, почти без жира. – Мамой кленусь, этот баращик еще утром травку щипал. Свэж как хлеб маэй сэстры! Бери, отдам за… - он уложил мясо на потертые весы, нарисовалось кругленькое число в шесть кило. – За тридцать пять! – но только Сара потянулась за кошельком, как торговец ее перебил. – Сдэлаю скидка, если покажишь волосы… - шепнул он, приблизившись. Капли пота со лба упали на его грязный фартук.

- Ч-чего..? – обомлела она, а лицо побледнело. Она никогда не гонялась за скидками, ведь жила в богатой семье в полном достатке. Но вот бабуля всегда не одобряла этих бессмысленных трат, и узнай она, что Сара все покупает за рыночные цены – наверное, померла бы от жалости. – Только за волосы..? – мужик согласно закивал, потряхивая усами. Девочка, приспустив капюшон, словно делая что-то непристойное, краснея, показала свои белоснежные пряди. – П-пойдет..?

- Ваай-вай. Белей, чем снэг на маэй родине. Белей жемчугов! Забирай за двадцать, красавица! Всэгда рад ждать! – быстро завернув окорок в бумагу, он протянул скользкую ладонь, куда было отсчитано ровно двадцать лин бумажными купюрами с чьим-то высокомерным лицом.

Спрятавшись в капюшон с головой, натянув воротник повыше, чтобы не дышать вонью, все еще смущаясь, она побежала прочь с базара, желая одного – чтобы сердце перестало наконец так рьяно биться. Обнимая в тревоге огромный окорок, она проносилась по узким, грязным улочкам, затененным переулкам и аллеям. Чем ближе к берегу, тем свежее и вкуснее был воздух, и тем реже становилась застройка. Домики становились скромнее, потому среди них выделялись одноразовые заведения. В такие таверны и бары новоприбывшие в город люди заходят лишь раз после прибытия, и больше в них не появляются.

Приятный звон корабельных колоколов, здесь же, совсем неподалеку был и дом бабули, небогатый и приземистый. Каркас из деревянных балок проступал грубым крестовым рельефом на белых, шершавых стенах из глины. Угловая, слегка просевшая крыша, выложенная бирюзовой черепицей, поблескивала в огненном закатном солнце. Дом выглядел практически неухоженным: стены местами потрескались и были кое-как законопачены и замазаны. Все потому, что мама рассталась с бабушкой в ссоре, и вторая зареклась не брать от дочери никаких подачек, вот дом и ветшал. Сара как могла помогала по хозяйству, но ее одной не хватало. И теперь она стояла на каменном крыльце перед дубовой дверью, притупив взгляд в пыльный пол. Она боялась постучать, боялась вновь увидеть эту злобу и недовольство в лице бабули, услышать ее крики и неодобрение. Она ведь купила окорок, считай, на деньги матери. Пальцы прочеканили по массиву, но вместо ответа или щелчка замка она услышала голос со стороны.

- Нашлась-таки пропажа! – недовольно проклокотала пожилая соседка, свесившись с окна. Русую голову покрывал тряпичный платок.

- И вам привет, баб Нюр. – хрипло и устало ответила Сара, абсолютно не желая с ней контактировать. Бабка же, спрятавшись и закрыв за собой форточку, через пару секунд вылетела из дверей, протягивая девочке ключи от дома. Складки и морщины разошлись в очевидной жалости, а на старческих глазах навернулись слезы. Следующие ее слова еще долго разбивались хрупким стеклом в опустевшей голове, где расходилось многоголосое эхо.

Неподалеку от центра и малой набережной, в двух кварталах от больницы и госпиталя, в окружении зеленого кольцевого парка величественно темнился старый собор. Основание из крупного камня возносилось серыми, бурыми и черными пятнами, оканчиваясь арочными балконами, что подпирали колоннами заостренные резные своды крыш и шпили строгих башен, увенчанных мрачными мордами горгулий. Его строили на пожертвования в те времена, когда в каждом уголке империи горели войны. К его величию невозможно было привыкнуть, как и к его огромной вечерней тени, к его расписным витражам и монументальным крестам. Собор вынес гнет сотен лет и стоит до сих пор, не взирая на покрывшие его трещины и сколы.

Бабушка всю жизнь проработала монашкой при храме, и теперь ее тело покоится у его основания, а душа отправилась в объятия Лафаил. Низкие заборчики из тонюсеньких железных прутьев местного небольшого кладбища словно олицетворяли всю хрупкость жизни, что может так легко прерваться. Деревянный дуговой крест нес на себе вырезанное имя бабули. Сара не нашла в себе слов. Да даже мыслей. Молча простившись, она направилась в собор.

Тяжелые свинцовые ворота с отлитыми рисунками конных всадников, рядов войск и фаланг отворились словно ничего не весили. Петли не издали ни звука. Не успевшая вымыться после похода девочка прошла по краю зала, двигаясь вдоль огромных колонн, отполированных до зеркального блеска. В них отражение словно застывало. Засматриваясь на расписные фрески, девочка тихонько брела по мраморному полу, стараясь не тревожить десяток сидевших в зале людей. Они молились и шептали, вторя словам первосвященника, громким низким голосом вещавшего с амвона, возвышавшегося на тонких колоннах.

Сара знала почти все эти текста наизусть. Ей довелось множество раз читать святые писания, особенно в путешествиях с Малкольмом. Он просвещал ее в религии, а девочка была и не против. Тем более что имперский эпос был ей даже интересен. И сейчас священник зачитывал молитву к Матери. В ней люди, как сыны и дочери Всеблагой девы, просят принять их раскрытые сердца, чтобы утешить ее слезы. Ведь Мать-Регент, жизнь и отрада их, поддалась любви к человеку, и тот погубил ее за красоту. Не в силах простить, она востребовала от людей только одно – соблюдать заповеди, высеченные у нее на груди. И так Лафаил вознеслась в сонм, где теперь ждет, когда слезы ее достигнут земли нашей.

- «Может, упавшая звезда и была той самой слезинкой?». – задумалась Сара, пройдя мимо амвона.

В следующем стихе народ восхвалял бесконечное милосердие Матери-Регента. Каждый служащий испивал из чаши освященной воды, обнимал пальцами дуговой крест и молил зажечь в их раскрытых сердцах огонь божественной любви, чтобы они всей душой заботились о своем спасении и спасении ближних. Ведь грешны люди. Да восславится в вышних во веки веков Ее божественная милость. И уповая на ее благодать, они взывали к звездам, чтобы те вечно славословили ее.

В основе веры лежал страх что, когда землю омоют слезы Всеблагой Лафаил, она снизойдет в мир и будет судить живых и мертвых белым огнем за грехи людские. Тот, кто пренебрег ее заповедью, истлеет. И будут блаженны плачущие, ибо они утешатся; Блаженны алчущие, ибо насытятся; Блаженны милостивые, ибо помилованы будут; Блаженны чистые сердцем, ибо Богиню узрят.

Скрипнула дверь, ослепило вечернее солнце. Внутренний двор пестрил зеленью и благоухал ароматами цветов. Сару вежливо поприветствовали монахини. Сегодня здесь велась стирка. Женщины, закатав рукава, полоскали белье и развешивали у зеленой изгороди, что скрывала кирпичный забор. Здесь стоял скромный сарай, дровница, и от храма была пристроена небольшая усадьба. С порога девочку встретил пузатый мужчина с седой бородой – первосвященник. Изумившись, он пропустил Сару в дом, что насквозь вел обратно в храм.

Узкий коридор пестрил закрытыми дверьми. Все это склады и служебные комнаты. Сара пронеслась мимо спуска в подвал, но что-то ее задержало. Спустившись по каменной лестнице, она оказалась у затененной, запертой на три замка двери, оклепанной сталью. Из решетчатого окошка пахнуло сырым, тухловатым теплом, словно кто-то тяжко дыхнул. И в разыгравшейся фантазии донеслись тихие человеческие стоны. Два кротких стука. Тишина.

Хмыкнув, Сара пробежала круглый зал, спустилась по крутой лесенке вниз, где вышла в сад. Казалось, божественная милость родилась именно здесь. Под открытым, вечерним небом теплилась гранитная клеть-беседка, оплетенная цветущим виноградом. Подле нее круглый монумент с мраморным алтарем. Здесь заключаются браки. Пройдя забор из ароматной сирени, пропитываясь сладкими запахами, девочка по плитке прошла к уютному, скромному фонтану. Струйки прозрачной воды поливали статую склоненной, наполовину голой женщины.

- Ах, Сара. Здравствуй, солнышко. – нежный, успокаивающий голос растекся по душе бальзамом. Он так обрадовал девочку, что на глазах навернулись слезы. Сидя на бортике из белых мраморных кирпичей, на нее смотрел молодой блондин, аккуратно складывавший книгу. Белая, шелковая ряса контрастировала с черной, приталенной рубахой. Блеснув золотыми волосами, убранными в красивой прическе, собранной в бант на затылке, он похлопал ладонью рядом с собой. – Сегодня прекрасный день, не так ли? Последний такой в этом месяце. Пришла разделить его со мной? – он хитро улыбнулся, блеснув небесно-голубыми глазами.

Сара, поникнув, присела рядом с ним и положила голову на его мягкое, худое плечо. – Бабушка умерла… утром. Остановилось сердце. Мне вроде и плохо, и в тоже время ничего не чувствую. Головой понимаю, что должна скорбеть, но… это значит, что я ее не любила? От того тяжело.

- О как… у тебя шок, это нормально. Потребуется время, чтобы ты смогла переварить утрату и принять ее… - он говорил мягко, отстраненно, тщательно подбирая слова. – И каждый скорбит по-своему: кто-то плачет, не в силах смириться, кто-то молчит, скрывая свою глубокую печаль. Если ты думаешь, что тебе все равно, то это не так. – он впустил тонкие, дрожащие пальцы в ее белоснежные, влажные волосы и сгладил пряди. – Если ты не чувствуешь боли, если в тебе сидит душевная тишина, то это значит, что вы разошлись без обид и разногласий. Конец на хорошей ноте.

- Что мама скажет, когда узнает..? Она эмоциональная… снова замкнется и забудет обо мне? Я не хочу снова ее потерять…

- Не переживай, Шарлотта не повторит своей ошибки. Даю слово.

- Спасибо… – шепнула девочка, закрыв глаза. Сейчас ей было так спокойно и легко, что она могла бы с легкостью уснуть. Но вместо сна перед глазами мелькнула картина разложившегося тела на берегу. – Я… помнишь, пару дней назад я говорила об упавшей звезде? Так вот: я сходила туда, нашла, где она упала. Попасть туда было непросто, все деревья в округе повалило. А потом я нашла древние руины. А сам кратер – офигеть какое волшебное место. Огромная дыра в земле, ведущая в глубины, водопад, а в воздухе висели камни, выброшенные взрывом! Висели, отринув гравитацию, представляешь? Как такое возможно, уму непостижимо! Вид просто завораживающий… - вспоминала она, глядя на розовеющее к горизонту небо.

- Должно быть это прекрасное место, аж захотелось взглянуть на это чудо.

- Да, но… мне там было не по себе, очень тревожно. Вся земля стала, хм… будто отравленной. Все живое там гнило и увядало, начиная от травы, заканчивая рыбой в реке. Каждую секунду я чувствовала, будто тоже начинала погибать изнутри, как от яда. – она взглянула на Малкольма жалостными глазами, и серая радужка, выйдя на солнечный свет, покраснела от проступивших кровеносных сосудов.

Улыбнувшись, жрец убрал пальцем упавшую на лицо девочки прядь и взглянул в небо. – Падение звезды для нашего мира событие из ряда вон выходящих. Раз она смогла выключить там земное притяжение, то и воцарившееся там умертвие не является чем-то удивительным. Космос нам непонятен, мы даже не способны сосчитать ночные светила. Вполне возможно, что наш мир оказался не готов к столкновению с тем миром. Полагаю, это естественно. – голубые глаза пробежали по беспокойному лицу девочки. – Как самочувствие? – он прислонился тылом ладони к теплому, влажному лбу. – Хорошо, что все в порядке. Но по глазам вижу, что тебя одолевает тревога. Что случилось, светик?

Сара, встряхнув головой, погрузилась в дурные мысли. – До меня там уже побывали люди, экспедиция. Разбили лагерь, поставили лебедки и кран. И звезду достать успели… - белые бровки собрались в кучку. – А потом, похоже, все исчезли, или… я видела всего пару тел, потому и убежала. – вспоминая утренние картины загнивающего берега реки, она невольно задумалась, что всех этих людей постигла та же участь, что и все вокруг. – Это все звезда, она и их отравила… вся эта гадость текла вниз по течению, прямо в город. Все болеют из-за звезды. Надо... надо оградить людей от реки, или заставить их ее всегда кипятить. Хоть что-то нужно сделать…

- Тише… - дрожащая рука успокаивающе погрузилась в белые волосы. – Это неутешительная новость… сегодня утром по реке в порт прибыл пароход. С него на военный линкор «Красная Лиса» погрузли огромный камень. Если не ошибаюсь, судно все еще в порту. Не волнуйся, я схожу в министерство и все доложу. Ты сильная девочка – только своим походом и любопытством ты помогла стольким людям. Теперь нужно лишь время и решительные действия других. От тебя больше ничего не зависит, солнышко, не стоит взваливать на себя такой тяжкий груз. Всем не поможешь.

Сара явно расстроилась, ведь огонек в глазах погас, а сама она поникла и осела. - В деревне сжигают тела… болезнь начала забирать жизни. Я опоздала.

- В госпитале уже как двое суток кончились места, больных переводят в общую больницу. Утром я видел, как Грачи выносили оттуда еще живых людей. Город близок к полному карантину. – Малкольм глубоко вздохнул и заглянул Саре в глаза, так глубоко, что казалось, разглядел ее чистую душу. – Я хочу увезти тебя обратно в Динейл, подальше от возможных неприятностей. Куплю билеты на завтра, и в десять утра в путь-дорогу, что скажешь?

Девочка задумалась, вдыхая аромат пряных духов. – Хорошо… а Сайно едет с нами?

Малкольм слегка прищурил глаза, опустив взгляд. – Я знаком с ним дольше чем ты, и сколько себя помню – он постоянно вот так убегал, почти ничего толком не рассказав. И вы с ним очень сдружились, понимаю, но, к сожалению, еще вчера его и след простыл. Прибыл гонец, доставил письмо, и Гастон стрелой умчался из города. Оставил тебе лишь эту улыбку и… - Малкольм, склонив голову, тепло улыбнулся. – Сказал, что вы еще встретитесь. – в ответ он встретил сухие слезы Сары. – Не печалься, это же не конец света. Он, кстати, пообещал тебя угостить вином на шестнадцатилетние, а этот день уже не за горами.

- Спасибо, Малкольм. Спасибо, что ты есть. – она крепко его обняла и вскочила. – Тогда я домой, соберу вещи, подготовлюсь к отъезду и… к вечеру буду в храме. – ее улыбка была чистой и искренней. – До скорого! – крикнула она, убегая из сада.

- Всегда буду рядом, свет мой… - шепнул он ей вдогонку, провожая взглядом, окунувшись с головой в давние воспоминания.