За железной дверью

— Не по-нял... — сказал Кирилл и, туго наморщив лоб, тронул кончиками пальцев замочную скважину. Точь-в-точь усомнившийся апостол Фома с той известной картины, где он влагает перст в одну из Христовых ран.

Собственно, дверь была как дверь — с глазком, железная, на массивных петлях. В любом подъезде, на любой лестничной площадке обязательно столкнёшься с подобным страшилищем. Времена тревожные — бережётся народ, грабежей опасается...

Однако в данном случае гулкий траурно-чёрный пласт железа защищал не квартиру в целом, а лишь одну из двух её комнат. На общем же входе было навешено вполне заурядное древесностружечное полотно, обитое снаружи дерматином. Вышибить пинком — раз плюнуть.

— Вы там что, брильянты храните?.. — спросил Кирилл, вновь обретая дар более или менее связной речи.

Олежка Волколупов насупился, неприязненно покосился на железное чудовище, и Кирилл сообразил наконец, что и впрямь вложил персты в рану.

— Дура... — обиженно буркнул Олежка. — Месяц назад взяла и навесила. Дескать, жить уже со мной боится...

— А-а... — Кирилл ошарашенно покивал. Мало того, что угрюмая железная дверь, разделяющая законных супругов, сама по себе представляла завораживающее зрелище, — она ещё и хранила следы недавнего взлома. Замок — разворочен, край листа — приотогнут. Не иначе — ломиком вскрывали. То есть при всей своей внушительности эта броня даже и защитить никого не могла, поскольку запереться в комнате изнутри было теперь просто невозможно.

— Ключ посеяла... — не дожидаясь вопроса, хмуро пояснил Олежка. — Мне же и ломать пришлось...

Не зная, как себя вести в таких случаях, Кирилл покачал головой и, соболезнующе покрякивая, проследовал за хозяином в большую комнату. Кажется, дела у Маринки с Олежкой шли к разводу... Жаль. Хорошие ребята, а вот поди ж ты...

Маринка ему нравилась ещё в институте. И не ему одному. Гладкое, крепкое личико, высокая шея, осанка... Помнится, Кирилл изрядно был удивлён, а то и обижен, когда она вдруг взяла и выскочила на последнем курсе замуж за этого увальня. Но Олежка, Олежка! Вроде никогда буяном не был...

— Садись, чего стоишь? — с досадой оглядев собственное жилище, бросил хозяин. — А я пока пойду по сусекам поскребу...

Кирилл однако предложением его не воспользовался и, пока друг Олежка скрёб по сусекам, с нездоровым любопытством исследовал комнату. Впечатление складывалось странное... Вот, например, кресло. Прекрасное кресло — несомненно, часть гарнитура, а где же сам гарнитур? За железной дверью?

— Что пить будешь? — сердито крикнул из кухни Олежка, выгружая из холодильника обильную, судя по звяканью, выпивку и закуску.

— А что нальёшь, — машинально отозвался Кирилл, изучая содержимое посудной горки. — Кроме цикуты, конечно...

Горка была новенькая, только что приобретённая. В посуде же наблюдался явный недочёт и разнобой... Кирилл неуверенно хмыкнул и попытался вообразить следующую сцену: пьяный хозяин стоит с перекошенной мордой посреди комнаты, ворочая налитыми кровью глазами. «Моё... — с ненавистью хрипит он. — Всё моё... На мои деньги куплено...» С натужным стоном отрывает кресло от ковра — и вдребезги крушит хрусталь. А в это время зарёванная супруга, отгородясь от беды железной дверью, лихорадочно набирает номер местного отделения милиции...

Картина, конечно, колоритная, в духе Шмелькова. Однако в том-то всё и дело, что ни Маринка, ни Олежка в роскошное это полотно решительно не вписывались... Или уже вписались?

— Да бери какие попало... — ворчливо произнёс за спиной вернувшийся из кухни Олег.

Кирилл нашёл пару одинаковых стопок и два более или менее похожих фужера.

— А Мишка Локис в патриоты подался, слышал? — сказал он, водружая посуду на стол.

Олежка обернулся, уставился.

— С ума сошёл? — испуганно осведомился он, непонятно кого имея в виду: то ли Мишку Локиса, то ли самого Кирилла. — С такой фамилией — в патриоты?

— Доказал, что русский, из крепостных, — ухмыляясь, пояснил Кирилл. — Дескать, прапрадед у него то и дело баб в рощу уволакивал, ну а помещик начитанный — Локисом прозвал. С тех пор и пошло...

— Оборотни... — угрюмо сказал Олежка и вскрыл коньяк.

Кирилл засмеялся.

— Не принимай близко к сердцу, — посоветовал он. — Каждый устраивается, как может...

Они выпили за встречу и закусили фаршированными оливками.

***

Несмотря на сверхкороткую стрижку в сочетании с ширящейся лысиной, Олежка Волколупов был и внешне вполне ещё узнаваем: тот же толстячок с медвежьими ухватками и лицом обиженного ребёнка.

— А Томка на рынке мясом торгует, — расстроенно сообщил он.

— Какая Томка?

— Савина.

— Хм... — неопределённо отозвался Кирилл. Томку Савину он, честно сказать, помнил плохо. Кажется, такая головастая, коренастенькая. — И что?

— Ничего... Глаза прячет, боится, как бы кто знакомый не узнал... Ну, понятно: из редакторов — и вдруг в торговки! Подошёл я к ней, поздоровался... «А Игорь, — спрашиваю, — что делает?..»

— Игорь? Позволь-позволь... Напомни.

— Да муж её! — Олежка недовольно мотнул головой. — Подручным сталевара был. Спрашиваю: «Чем он занимается-то?» Смотрю: а у неё улыбка какая-то... Не знаю, беспомощная, что ли... «Людей, — говорит, — убивает». — Я: «Как?» — «А вот так, — говорит. — В киллеры подался...»

Муж — киллер, а жена мясом торгует? Шуточка о совместном предприятии напрашивалась сама собой, но, взглянув на мрачное лицо хозяина, Кирилл от хохмы решил воздержаться. Надо полагать, чувством юмора Олежка Волколупов с годами так и не разжился.

— Бывает, — с серьёзной миной утешил Кирилл, увенчивая бутерброд парой оливок. — По нынешним временам... Ещё и не то бывает.

— Вот и благоверная моя так же говорит, — буркнул в ответ Олежек и потянулся к бутылке.

Ага... Кирилл ещё раз украдкой осмотрел комнату. Нет, всё равно непонятно. У жены — одни взгляды на жизнь, у мужа — другие, но чтобы железную дверь из-за этого навешивать?.. Может, просто спился Олежек?

С угрюмым сопением хозяин разлил коньяк по стопкам — и вдруг насторожённо повёл ухом. В замке входной двери шуршал ключ.

— Ну вот... Легка на помине, — недружелюбно известил Олег, но встречать не пошёл — даже со стула не поднялся.

Глядя на него, Кирилл тоже повременил вставать — просто обернулся, готовя улыбку.

***

Маринка поразила его нервным сухим блеском глаз. Конечно, возраст и ей не пошёл на пользу, и всё же, встреться они с Кириллом на улице, прежнюю Маринку в этой деловой даме он бы признал без колебаний.

— Кирюша? — несколько озадаченно проговорила она.

Кирилл вскочил, молодцевато кивнул, щёлкнул каблуками — и был допущен к ручке.

— Ну, ты, мать, вообще не меняешься! — молвил он с удовольствием. — Молодец...

Ответив на комплимент беглой улыбкой, Маринка тут же её пригасила и взглянула испытующе на супруга.

— Ну чего, чего?.. — немедленно заныл тот. — Тыщу лет не видались, случайно встретились...

Ого! Кирилл мысленно присвистнул. Вот это она его держит! Хм... Спрашивается: кто же от кого прячется во дни скандалов за железной дверью? Как там в пословице: не то диво, что жена мужа бьёт, а то диво, что муж плачет? Ну-ну...

— Ты его не ругай! — комически заломив брови, вскричал Кирилл. — Я ж наглец, забыла? Сам напросился.

Маринка смерила его оценивающим взглядом.

— Ну сам — так сам... — загадочно изронила она и вышла из комнаты. В коридоре тихонько лязгнула железная дверь.

Олежка понял, что оплошал, начав оправдываться при госте, и поспешно насупился:

— А Ленку где оставила?

— У дедов заночует... — последовал равнодушный ответ, и вскоре Маринка появилась вновь. Широкоплечий белый пиджак с металлическими пуговицами она сменила на долгополый домашний халатик с глубоким вырезом. — В компанию-то принимаете?

***

Так кто же из них, чёрт возьми, навесил в дверном проёме эту железяку? По всей видимости, Маринка — но зачем? Вроде бы Олежек вполне безобиден, вдобавок явно заискивает перед супругой. Да оно и понятно: как выяснилось, глава семьи третий месяц болтался без работы. То есть сцена с пьяным хозяином-самодуром, крушащим хрусталь мебелью, отпадала напрочь.

Оставалось предположить, что за истекшие годы Маринка стала окончательной стервой и хладнокровно подготавливается к разводу. У судьи даже вопросов не возникнет: ясно же, что от хорошей жизни броню между комнатами не устанавливают...

А с другой стороны, кто тебе, лапонька, виноват? Столько было вокруг рослых, остроумных, удачливых! Нет, выбрала себе какого-то, прости господи, недотыкомку...

— По-прежнему в газете? — спросила Маринка.

— Не-а... — с дурашливой ухмылкой отвечал Кирилл. — Круто ввысь пошёл. Ты, мать, не поверишь, но я теперь в команде у одного депутата. Пресс-центром заведую...

— У которого? — с подозрением вскинулся Олежек.

— У Каторжанского.

— Ты ж демократов терпеть не мог!

— Я их и сейчас терпеть не могу.

— Начнёте про политику — укушу обоих! — агрессивно предупредила Маринка. — Босяки! Вы когда правилам хорошего тона выучитесь? Ну кто же это глушит коньяк из водочных стопок?

Стол был немедленно сервирован заново, вместо хрустальных напёрстков возникли широкие и довольно объёмистые бокалы.

— Эй! — всполошился Кирилл. — Куда такие здоровые?

— Тебя ведь никто не принуждает по самый край наливать, правда? — с холодком отозвалась Маринка и тут же плеснула супругу коньяка чуть ли не до половины. А тот, будучи погружён в тяжкое раздумье, машинально принял бокал.

Так... Чем дальше, тем страньше! Она его что же... нарочно спаивает?

Не забывая приветливо улыбаться, Кирилл с любопытством изучал бывшую сокурсницу. Да, постарела... На высокой шее напряглись, натянулись жилы. Каждую шутку встречает надтреснутым и каким-то, воля ваша, тревожным смехом. Да ещё этот сухой нервный блеск в глазах...

— По ящику вчера декана нашего показывали... — с тоской пожаловался вдруг Олежек. — Ну, Витютнева, Витютнева! Сергей Палыча... Так знаете, что говорит? «Эти, — говорит, — художники-модернисты наш православный крест правильно нарисовать не могут... Вечно он у них перекошенный какой-то получается. «Мы, мол, так видим». Это не они так видят, это им дьявол глаза отводит...» — Олежек поставил на край стола кулаки, скрипнул зубами и вновь замотал лысеющей, накоротко остриженной головой. — Тварь поганая!.. — рыдающе произнёс он. — Ты же научный коммунизм преподавал! Как же ты можешь? Память отшибло?..

Кириллу стало неловко.

— Н-ну... — разочарованно протянул он, с укоризной глядя на бывшего сокурсника. — Ты чего? Олежк! Всё помнить — это с ума сойдёшь...

— Оборотни... — хрипло произнёс Олежек и залпом оглушил свой коньяк. — Куда ни глянь... Одни оборотни...

— Смешной ты, ей-богу... — начал было Кирилл — и вдруг обратил внимание, что Маринка уже не сидит, а стоит. Секунду супруги Волколуповы пристально смотрели друг на друга. Потом напряжение спало. Олежек отвёл глаза и обиженно нахохлился. Маринка помедлила и вновь опустилась на стул.

Решительно не понимая, что происходит, Кирилл осторожно прокашлялся.

— Я, собственно, о чём?.. — с запинкой продолжил он. — Мало ли, что было раньше... Было, да прошло... Настоящим жить надо...

Почувствовал, что порет лютую банальщину, и, устыдившись, выпил. Пора было спасать репутацию.

— Нет, разбаловались мы в застой, — небрежно заметил он, заходя на старую, надёжную, бог знает когда придуманную шутку. — Во жизнь была! Очевидное — невероятное. Куда бы ты ни шёл, ты идёшь навстречу очередному съезду КПСС...

Маринка засмеялась и с восхищением взглянула на гостя. Ободрённый Кирилл повернулся к Олегу.

— Так что, Олежек, это не мы оборотни — это время оборотень. Кстати, историей своей про сталевара ты меня не удивил нисколько...

— Сталевара? — не поняла Маринка. — Какого сталевара?

Олежек помялся, заглянул в пустой бокал, немедленно ставший полным, и нехотя повторил свой рассказ о встрече с Томкой Савиной. Маринка слушала с нескрываемым сомнением.

— Станет тебе жена киллера мясом торговать! — резонно возразила она. — Ты вообще заработок киллера представляешь?

Олежек хотел ответить, но не смог — хмелел на глазах. Да что же это она делает? Себе и гостю — по двадцать капель, а мужу — полной мерой. Кирилл всполошился, и сделав вид, что по-прежнему ничего не замечает, принялся пересказывать особо идиотические казусы предвыборной кампании. Олежка клевал носом. Маринка нервно смеялась и лукаво поглядывала на Кирилла.

Чего же она всё-таки добивается? Мужа — под стол, гостя — в койку?.. Предположение было настолько ошеломительным, что Кирилл запнулся на полуслове. «Ну это уже вообще ни в какие ворота не лезет!» — хотел было возмутиться он, но вместо этого с новым внезапным интересом оглядел хозяйку. Хм... В койку, говоришь?..

Следует заметить, что к своему прошлому Кирилл относился нежно и бережно. Он никогда, например, не упускал случая исправить ошибку молодости, иными словами — переспать с бывшей одноклассницей, сокурсницей, сослуживицей — неважно, как она выглядит в данный момент и насколько у неё успел испортиться характер. Вступал, короче, в интимную связь не столько с ней самой, сколько с собственными воспоминаниями.

***

Тем временем Олежек (ещё один кусочек прошлого!) качнулся вправо, влево и, промычав что-то невнятное, мягко ополз со стула на пол.

— Слава богу... — тихонько выдохнула супруга.

В горле у Кирилла стало сухо. Обезоруженный бесстыдством Маринки, он уже мысленно раздевал её. Потом через силу перевёл взгляд на поверженного коньяком друга. «Хотя бы на диван его перенести...» — с последней спазмой неловкости подумал Кирилл. Поднялся, сделал шаг к недвижному телу, но, как выяснилось, списывать Олежку было ещё рановато: ожил, самостоятельно перевернулся на пузо и, утвердясь на четвереньках, с низким горловым урчанием двинулся к гостю. Явно изображал цепного пса.

— Ну, хорош, хорош! — с досадой сказал ему Кирилл. — Чего дурака валяешь?

Олег шёл на четвереньках, и глаза его коньячного цвета были и впрямь круглые, как у собаки. Далее почудилось, что лысина Олежека съёживается, стремительно покрываясь жёстким коротким волосом, и лишь потом слуха достиг отчаянный вопль Маринки: «Беги! Беги, дурак!..»

Каким-то образом очутившись рядом с Кириллом, она рванула его за локоть, и оба оказались в коридоре, затем — в малой комнате. Лязгнула, затворяясь, железная дверь, а в следующий миг что-то тяжко и глухо ударило снаружи в металлический лист.

Олежек? Не может быть! Физические возможности сокурсника были хорошо известны Кириллу. А тут такой удар, что кирпичи захрустели! Как будто кабан грянул с разбегу всей тушей...

— Дверь!.. — вскрикнула Маринка. — Дверь держи!..

Кирилл в недоумении глядел, как она, вцепившись обеими руками в длинную вертикально приваренную скобу, упирается босой ногой в железный косяк. Нет, Маринка не притворялась — ни одна женщина не примет добровольно столь вульгарную, а главное — несоблазнительную позу... Да чёрт возьми! От кого они вообще тут затворились? От Олега? От этого жировичка?.. Дать ему в лоб по старой памяти — и все дела... Или у него там оружие?

— Дер-жи... — простонала Маринка, и Кирилл, чувствуя себя последним идиотом, неуверенно взялся за верхнюю часть скобы.

Далее между косяком и краешком стального листа втиснулись волчьи... нет, скорее медвежьи когти, и рванули полотно с такой силой, что у Кирилла едва не лопнули мышцы. Ещё секунда — и он бы выпустил скобу, но когти соскользнули с мерзким скрипом, и дверь гулко захлопнулась.

Боже... Да что же это творится?..

— Хотела ведь... хотела сегодня новый замок поставить... — захлёбывалась Маринка. — Утром зашла... заявку сделать... а у них перерыв...

Кирилл изо всех сил стискивал четырёхгранный железный прут, чувствуя, что ещё немного — и руку сведёт судорогой по локоть. Когти... Что за когти? Откуда?.. Может, он там снаружи чем-нибудь этаким зацепил... вроде культиватора?.. Да, но дёрнуть с такой силой...

— Обрадовалась! Всё, думаю, отрубился... — всхлипывая, причитала Маринка. — Овца! Знала же, какой сегодня день... Сама по календарю высчитывала... — Тут она рискнула оторвать одну руку от железа и, наскоро утерев мокрый от слёз подбородок, снова вцепилась в скобу. — И чёрт меня дёрнул спросить... про киллера этого...

Кирилл ошалело оглядел на диво загромождённое помещение. Комната напоминала склад. Такое впечатление, что сюда было заблаговременно снесено всё наиболее ценное из совместно нажитого имущества.

В отдалении заскрежетало, захрустело, затем раздался звон стекла. Слон в посудной лавке... Горку он там, что ли, своротил?.. Оба с замиранием ждали, что будет дальше. Вскоре за дверью жалобно заскрипел рассохшийся паркет, послышалось тяжёлое стонущее дыхание — и шкура у Кирилла вновь пошла мурашками. Не мог Олежка Волколупов так ровно и мощно дышать.

Клацнули, шаркнули пометаллу когти. Потом ещё раз... Вне всякого сомнения, тот, снаружи, пытался подцепить край железного листа. Оба откинулись, всем весом оттягивая скобу. Паркет заскрипел снова. Кажется, отошёл...

За окном по содрогнувшейся улице проехало что-то очень тяжёлое, заголосило противоугонное устройство — и Кирилл словно очнулся. Взгляд его упал на телефон, смутно белеющий на полу в двух шагах от двери.

— Позвони... — выдохнул Кирилл. — Подержу...

Маринка повернула к нему искажённое залитое слезами лицо. Уставилась с ненавистью.

— Куда?

— Н-не знаю... В милицию...

— Ага... Чтоб застрелили?

При слове «застрелили» Кирилл на секунду замер — и вдруг заматерился шёпотом. В правом боковом кармане его щегольской кожаной куртки, которую он, придурок, оставил на вешалке в прихожей, лежал «Удар» — изящная безделица, смахивающая на рукоятку от пистолета. Пять баллончиков в одной обойме... «Си-Эс» плюс кайенский перец. Стреляй хоть против ветра, хоть в помещении — кинжальная капельная струя, тут же всё и осядет... «Черёмуха» — она ж только против трезвых хороша, а тут такая смесь, что и пьяного уложит, и собаку...

А оборотня?..

Негромкое рычание бродило за железной дверью. Поскрипывал паркет.

И Кирилл поймал себя на том, что истерически хихикает. Да нет, это даже не анекдот, это... это чёрт знает что такое! Олежка Волколупов — оборотень...

За плечом в оконном проёме сияли синие апрельские сумерки и всплывала полупрозрачная округлая луна... Шестой этаж. Вот если бы первый... Хотя бы второй...

— Слушай... — произнёс шёпотом Кирилл. — И-и... давно он так?..

— Месяца два, — сквозь зубы отозвалась Маринка. — Как с последней работы выгнали, так и началось... И накручивает себя, и накручивает! Я у него оборотень, все у него оборотни... А потом — видишь что...

— Как же вы так живёте?

— Так вот и живём... Дура, дура! Вчера ещё надо было замок сменить!..

Противоугонка под окном смолкла. Не снимая рук со скобы, Кирилл подался вправо и приник к дверному глазку. Вроде бы коридор был пуст. Потом внизу смутно шевельнулось нечто тёмное и округлое. Ну правильно, он же на четвереньках... Ч-чёрт, не могла глазок пониже установить! Впрочем, дверь-то, наверное, типовая...

— Надолго это? — отрывисто спросил он.

— Когда как...

Весело... То есть можно и до утра тут просидеть. Ладно бы ещё замок не был сломан, а то ведь всю ночь не спать, за скобу эту дурацкую держаться... Да уж, что овца — то овца! Ну как это можно было ключ посеять? А с замком, конечно, милое дело... И телефон рядом... В крайнем случае позвонить жене, соврать, что у друга заночевал. Хотя... Почему, собственно, соврать? У друга и заночевал...

Вскоре в комнате стало совсем темно. Потом посветлело, на потолок легло смутное косое полотно волокнистого света — город зажёг фонари.

— Блин... но я-то здесь при чём? — сдавленно выдохнул Кирилл.

— Сам напросился... — злобно напомнила Маринка, даже не повернув головы.

Да, действительно...

Может, и впрямь рискнуть? Выждать, когда зверь, совсем ещё недавно бывший Олежкой Волколуповым, отойдёт подальше — в комнату или на кухню... До прихожей, где висит куртка, два шага... «Удар» — в правом кармане... Кстати, если на то пошло, там и входная дверь рядом... Стоп! А вот этого не надо. Во-первых, неизвестно, в какую сторону крутить головку замка, а во-вторых — Маринка... Если он её оставит здесь, а сам сбежит... Нет, неловко.

Кирилл ещё раз припал к дверному глазку и сделал это зря. Должно быть, тот, снаружи, нечеловечески чутким своим слухом уловил его движение и, снова подцепив лист, рванул. Кирилла бросило плечом на косяк, Маринка со вскриком выпустила скобу и отлетела к боковой стене.

— Дер-жать!.. — натужно прохрипел Кирилл, понимая уже, что не удержит.

В тёмной неуклонно увеличивающейся щели между косяком и дверью воссияли два совершенно волчьих глаза и послышался злобный ликующий рык, похожий на отдалённый рёв немыслимо громадной толпы. «Русский бунт... — вспомнилось напоследок ни с того ни с сего. — Бессмысленный и беспощадный...»

Далее возник лёгкий, быстро усиливающийся звон, пылающие изжелто-зелёные глаза в чёрной щели дрогнули, расплываясь, — и Кирилл Скрыпицын, здоровый мужик, потерял сознание. Ненадолго, на долю секунды. Дверную скобу он, во всяком случае, из рук так и не выпустил. Чуть позже, впрочем, выяснилось, что Кирилл и не смог бы этого сделать — пальцы свело...

***

В чувство его привёл железный гул захлопнувшейся двери. Кирилл попробовал вновь напрячь мышцы, но они были теперь как из ваты. Маринка (тёмный прямой силуэт) стояла рядом.

— По-мо-ги... — изнемогая, просипел Кирилл.

Мольба его осталась без ответа. Некоторое время Маринка напряжённо прислушивалась к тишине в коридоре, потом молча протянула руку и включила свет.

— Всё, — безразлично сказала она. — Быстро сегодня...

Лицо у неё было измождённое и словно бы покоробившееся — особенно вокруг глаз. Губы сложены горько и брезгливо — как у старой алкоголички.

Отодвинула Кирилла от двери, что удалось далеко не сразу, и, нажав на скобу, протиснулась в коридор.

Олежка Волколупов лежал в полуметре от железного порожка. Вдвоём они подняли его и перенесли на диван.

— Слушай... — обессиленно сказал Кирилл. — А чего ты с ним не разведёшься?

Маринка сделала вид, что не расслышала, и отвернулась.

— Что?.. Проспится — человек? — спросил он с усталой издёвкой.

Зря он это сделал. Очевидно, слова его явились той самой последней соломинкой, что переламывает хребет верблюда.

Маринка запрокинула искажённое лицо — и тихонько завыла, раскачиваясь. Потом медленно стала оседать на пол. Опомнясь, Кирилл кинулся подхватить — и вдруг понял, отпрянул...

Продолжая завывать, Маринка шла к нему на четвереньках, и радужки обезумевших глаз её увеличивались, вытесняя белки…

2000