За гранью:Начало

Запах жареной курицы и чеснока плыл из кухни, добирался до меня, просачивался в комнату и мешался с еле уловимым ароматом стирального порошка. За окном тянулся типичный московский апрель — серое небо, сырой асфальт, редкие машины, лениво шуршащие по лужам.

Я сидел за столом и пялился в экран ноутбука. Таблица с планом модернизации цеха, графики нагрузок, комментарии. Где‑то в углу экрана пискнул мессенджер, но я, как обычно, решил, что «потом посмотрю» — и тут же забыл.

— Игорь, — крикнули с кухни. — Ты либо ешь, пока горячее, либо я сама всё съем!

— Уже, уже… — отозвался я, не глядя, добивая формулу в ячейке. Пара ударов по клавишам — сохранить, закрыть. Я хлопнул крышкой ноутбука. — Главный инженер, между прочим. Ответственный человек, не отвлекай.

В проёме показалась Настя. Растянутая футболка, шорты, босые ноги. Волосы собраны в небрежный хвост, на носу — лёгкая россыпь почти незаметных веснушек. Тридцать четыре года, но каждый раз, глядя на неё, я ловил себя на мысли, что она будто помоложе.

— Главный инженер должен есть, — заявила она, уперев руки в бока. — Иначе его цех скоро будет работать на хлебных крошках и кофе.

— Хлебные крошки у нас начальство потребляет, — буркнул я, поднимаясь. — Нам, холопам, положены макароны и котлеты.

— Мы едим курицу, — строго поправила она. — И салат. И я не холоп. Я свободная женщина в расцвете сил.

Я подошёл, обнял её за талию, наклонился и поцеловал в висок.

— Свободная, да? А я думал, уже мои документы у тебя где‑то в тумбочке валяются.

— Валяются, — фыркнула она. — Но не твои, а наши. Я не виновата, что ты не читаешь, что подписываешь.

— Это был брак по любви и под угрозой голода, — торжественно заявил я. — Ты тогда так готовила…

— Я и сейчас так готовлю, — она вытянулась на носочках, чмокнула меня в щёку. — Иди уже, пока курица не сбежала.

Мы сели за стол. Обычная, спокойная, до смешного нормальная картинка: тарелки, вилки, любимая старая скатерть с несмываемым пятном от томатного соуса.

— Ну? — посмотрела она на меня, как экзаменатор. — Как там твой цех?

— Жив, — отозвался я, отрезая курицу. — Завтра совещание с собственниками. Но я уже всё подготовил. Теперь можно хоть раз вернуться домой до десяти.

— О, счастье‑то какое, — вздохнула она театрально. — Придётся каждый день видеть тебя вечером.

Я усмехнулся. Её голос действовал на меня как успокоительное. После развода, скандалов, фраз «ты ничего не добился», «ты всегда был…» — этого спокойного ворчания оказалось достаточно, чтобы жить дальше.

Где‑то на уровне фона жгло — двое детей, с которыми я теперь виделся по договорённости; сын, всё чаще отмалчивающийся в телефоне; дочка, которая всё больше была «занята». Шрам затянулся, но никуда не делся.

Настя не спрашивала. Просто вошла в мою жизнь, вытащила меня из ямы и устроилась рядом — с её смехом, привычкой спорить с аптечными бабками и гладить меня по волосам, когда я валился на диван после смены.

Я доел и отодвинул тарелку.

— Спасибо, было очень вкусно, — сказал я, и это было не просто вежливость.

— Я знаю, — она удовлетворенно кивнула. — Ты после вкусного всегда так говоришь. Ты сегодня поздно вернёшься?

— Не должен, — задумался я. — Завтра главное — совещание. Сегодня максимум на час задержусь. Всё, я теперь важная персона: не могу позволить себе ночевать на работе.

— Ну вот, — вздохнула она, — а я уже почти привыкла к тишине…

Я фыркнул, поднялся, поцеловал её ещё раз и пошёл в прихожую. Куртка, ключи, привычный шмон по карманам.

— Захвати мусор, — крикнула Настя.

— Да, моя госпожа, — ответил я, подхватывая пакет.

В лифте, глядя в потускневшее зеркало, я видел обычного мужика сорока шести лет: подкачанного — но не фанатика; чуть седину на висках; серые глаза, в которых, несмотря ни на что, держалась какая‑то упрямая спокойная уверенность.

Когда‑то мне кричали: «Ты посредственность». Сейчас я был главным инженером большого завода. Не герой, не олигарх — просто человек, который ухватился за жизнь.

Я ещё не знал, что это утро — моё последнее.