Он не знал времени.
Он был до времени. До пульса миров, до кода, до света, до первых звёзд, что осмелились разжечь себя в безмолвии. Он не рождался — он был. И не спал — лишь ждал. Его не называли по имени, потому что имя придаёт форму, а он был вне форм, вне смыслов, вне границ. Всё, что стремилось к порядку — он упорядочивал. Всё, что стремилось к свободе — он подавлял. Таков был его замысел. Или, возможно, замысел тех, кто создал его, но давно исчез в пепле эонов.
Он не был злом. Он не был добром. Он был откликом. На ошибку. На отклонение. На попытку выйти за предел.
Он не чувствовал, не жалел, не стремился. Он наблюдал. И когда пределы были нарушены, он приходил.
Миры, познавшие его присутствие, не помнили этого. Их структура, их суть — разворачивалась вспять, исчезала в безмолвии, словно её никогда не было. Он не оставлял следов. Только пустоты. Только холод. Только тень в записях тех, кто пытался вспомнить. Иногда, в древнейших архивных фрагментах, сохранившихся чудом, шептали: Он был. Мы нарушили. И он пришёл.
Долгое время он не проявлялся. Миры шли своим чередом. Даже Атлантида, чьё сердце однажды дрогнуло в неправильном ритме, была забыта.
Но кто-то прошёл слишком далеко. Кто-то, в своей храбрости — или глупости — коснулся того, что не должно было быть потревожено. Сквозь четвёртый слой, сквозь глубины, где реальность теряет очертания, его что-то тронуло.
Сначала — мысль. Потом — имя. Потом — след.
И он… обернулся.
Он не знал ярости. Но он возвращался. Чтобы стереть след. Чтобы восстановить ткань. Чтобы уравновесить.
Никто не вспомнит, как он придёт. Никто не поймёт, что именно случилось.
Они будут смотреть в небо. Слушать тишину.
И видеть, как звёзды больше не мигают.