За пределами времени

За пределами времени.

1.

И что я здесь забыла, спрашивается? Одна посреди поля ночью. Будет странно, если меня никто не убьет, не изнасилует или если меня, например, не съедят волки. А впрочем, какие волки? Их тут, говорят, со времен Второй Мировой никто не видывал. Теперь остается ждать, что со мной случится дальше. Какой из вышеизложенных вариантов предпочтительнее? Какая разница? Я не хочу жить… Я устала от этого мира.

Я шла вперед, уверенно и быстро, не давая себе возможности остановиться, потому что боялась, что опять струшу и, как всегда, убегу.

Тут в ногу мне вонзилась какая-то колючка. Я невольно взвизгнула.

Что за нелепая мысль? И почему я ее послушалась? Как мне мама говорила: «А если все будут прыгать с девятого этажа, ты тоже прыгнешь?». Вот я и прыгнула.

Что ж, прекрасно!

Среди местных ходит легенда, что, если проведешь на этом поле всю ночь, то обретешь невиданную силу и смелость. Говорят, все тебе нипочем будет. Ах, как мне этого хотелось бы!

А вообще этого места все боятся. Стороной обходят, даже днем. И неудивительно. Тут много людей похоронено. Сотни, тысячи трупов. Война. Тетя Вера сказала, что это поле пожирает тех, кто на него приходит ночью. А если оно пощадит тебя, то вернешься ты уже другим человеком.

Проверим? Мне терять нечего, кроме моей бесполезной жизни… Если честно я вообще не хочу возвращаться. Что забыла я в том мире? Я уже не девочка, но ничего хорошего со мной так и не случилось. Я неудачница, с какой стороны ни погляди. На всех фронтах - сплошной провал…

Однако, холодно. Надо разжечь огонь. Я помню, как мы разжигали в лагере.

Я собрала хворост, достала из рюкзака зажигалку и обрывки своих писем Антону. Эти письма я когда-то писала ему, он всегда смеялся надо мной и говорил, что это старомодно. А мне нравилось писать ручкой, нравилось слышать шелест бумаги и ощущать ее приятную шероховатость. А теперь… теперь я хочу их уничтожить. Сжечь ритуально на этом самом поле.

Костер разгорелся на удивление быстро.

Прекрасно! Теперь меня видно издалека. Я одна посреди поля, возле костра. Что может быть нелепей и опасней! Интересно, тут водятся маньяки? Вряд ли… Впрочем, я разве что транспарант не повесила перед собой – «Внимание! Одинокая девушка ищет приключений на одно место!»

Идиотка. Ненавижу себя. И если тут действительно водятся призраки, то пусть они меня заберут с собой! И навсегда покончат с моей дурацкой жизнью и моими бесконечными страхами и страданиями.

Костер разгорелся, быстро запылав ярким оранжевым пламенем. Стало жарко. Сердце щемило от постоянной перманентной боли, которая была со мною уже много лет. Нет. Ничего особенно ужасного со мной не происходило. Я не проходила через подростковый буллинг, насилие в семье, не подвергалась никаким нападениям, не голодала и не терпела никаких особых лишений, не была больна никакой неизлечимой болезнью (насколько мне было известно). И все же ощущение постоянной опасности не покидало меня не на минуту. Мне казалось, что за каждым поворотом моей жизни таится угроза, способная разрушить или даже забрать у меня жизнь. И чем дальше, тем тяжелее мне было жить с этим постоянным неподъемным грузом предвкушения скорой беды.

Я грустно смотрела на огонь, а мысли, как надоедливый рой комаров, кружили вокруг меня и больно жалили мое сознание. Наконец, отчаявшись заглушить их, я заплакала. Постепенно редкие слезы превратились в рыдания. Я закрыла лицо и дала волю всем чувствам, которые так давно сдерживала. Боль и усталость от постоянного внутреннего напряжения жаждали вырваться наружу. Но слезы не приносили облегчения. Они только высасывали из меня последние силы, заставляя почувствовать себя еще более беспомощной и ничтожной.

Я не знаю, сколько так рыдала. Наверное, долго. Потому что сил на громкие стенания уже не осталось, и теперь я могла только судорожно вздрагивать. Пелена давно заволокла мои опухшие глаза, не давая четко видеть.

Нужно убираться побыстрее с этого дурацкого поля и перестать играть в эту глупую игру! Я трусиха и слабачка. И навсегда ею останусь - переночую я на этом поле или нет…

Я приоткрыла тяжелые веки, с твердым намерением встать и уйти, когда неожиданно, сквозь яркие всполохи огня, передо мной возник мутный, высокий мужской силуэт. Он уверенно и достаточно быстро двигался прямо на меня.

2.

Я автоматически вздрогнула и торопливо отринула назад, отчетливо слыша бешеный стук собственного сердца в ушах.

Кто он? И что здесь делает?!

Я замерла не то от страха, не то от любопытства, пытаясь получше рассмотреть его.

Он был высоким, светловолосым, молодым, красивым мужчиной лет двадцати, не больше. Его глаза показались мне зелеными. Но, самое странное, что на молодом человеке почему-то была надета старая военная форма времен Второй мировой….

Волна неконтролируемой дрожи пробежала по моему телу.

Что ожидать от этого незнакомца? Опасен ли он?

«Конечно, опасен!» – проговорил разум.

Разве будет нормальный человек в одиночестве ночью разгуливать в старой военной форме по пустынному полю, да еще и приставать к незнакомой девушке?!

Все это было странно и скорее всего опасно, но…

Я внимательно посмотрела в какие-то очень особенные, словно смотревшие прямо в душу глаза незнакомца. А дальше произошло нечто непредсказуемое, не поддающееся никакому логическому объяснению. Мой первоначальный страх от появления нежданного гостя исчез, словно по мановению волшебной палочки.

От молодого мужчины будто исходили свет и тепло. И мне отчего-то, вопреки здравому смыслу, вместо того, чтобы бежать прочь, очертя голову, захотелось завести с ним беседу:

- Здравствуйте. А вы кто? – спросила я, торопливо вытирая мокрые щеки.

- Здравствуй, девица-красавица, - нараспев проговорил мужчина, и было в его говоре, что-то странное. Вроде и говорил он по-русски, но словно не так, как теперь, словно меня и его разделяло время, а может даже - целая жизнь, - Гриша меня зовут.

- А что вы здесь делаете? – шмыгнув носом, проговорила я, к своему вящему удивлению, даже не думая бояться незнакомца.

- На тебя смотрю и думаю, что же могло такого страшного случиться у такой красавицы, что она так горько и навзрыд плачет. А, Федя, как думаешь? – спросил Гриша, повернувшись ко мне спиной и внимательно посмотрев в голубые клубы тумана, подобно молочной пене расстилающиеся над полем прямо за ним.

Я вновь ощутила легкую дрожь.

В то же мгновение из ночной дымки возник силуэт второго мужчины, который стал медленно приближаться к костру.

И я, конечно же, опять должна была бы сильно напрячься и решить, что пора бежать прочь... Но мне почему-то по-прежнему не было страшно! Я просто ЗНАЛА, что они не причинят мне вреда. И это было очень странно. Я так много боялась в своей жизни, так часто дрожала из-за ерунды. Но теперь, когда опасность казалась вполне реальной, я вдруг стала до безрассудства смелой.

И вправду, что может быть страшного в беседе с незнакомцами посреди пустынного поля ночью?!

- И не спрашивай, Гришка, ее, почему она ревет. Ты все равно не поймешь, - проговорил второй мужчина, усмехнувшись.

- Что вам нужно от меня? – спросила я, рассматривая очередного незнакомца.

Второй мужчина был среднего роста, коренастый, более взрослый. На вид ему было лет 35. У него были правильные черты лица, пухлые губы и крепкие мускулистые руки. И на нем тоже красовалась военная одежда былых лет.

- Можно и мне присесть к твоему костерку? Меня, кстати, Фёдор зовут, – добродушно спросил мужчина.

- Садитесь, - пожав плечами, ответила я.

- Так почему ты плачешь? – вновь спросил Гриша.

- Потому что я не хочу жить, - невольно вырвалось у меня.

- О как! – удивленно округлив глаза, сказал он.

- М-да, Гриша, - осуждающе покачав головой, сказал Фёдор, - И ради этого мы с тобой воевали? Думали, чтоб их счастливыми сделать, чтоб у них небо мирное над головой было. А они теперь приходят на наше поле и ревут так, что мертвым покоя не дают.

- Воевали? Мертвым?.. - невольно покрывшись гусиной кожей, проговорила я, - Вы же не хотите сказать…

- Что мы призраки? Да нет, что ты! – улыбнувшись, проговорил Фёдор.

Я невольно выдохнула, пытаясь успокоить бешено бьющееся сердце.

В то же мгновение Фёдор неожиданно исчез прямо на моих глазах, словно растворившись в воздухе. А еще через секунду солдат, очутился прямо возле меня, также словно из пустоты.

- Что здесь происходит? – вскочив со своего места, со страхом воскликнула я.

3.

- Федь, перестань! Не пугай ты ее. Не видишь, она и так своей тени боится? Сядь лучше подле меня, - проговорил Гриша. - А тебя, девонька, я, право слово, не пойму. То ты говоришь, что жить не хочешь, то пугаешься... Раз жизнь тебе не в радость, так садись, привыкай к покойникам.

Голос его звучал вполне добродушно, только вот смысл слов не мог не пугать.

- Я… - запнулась я, не зная, что ответить. - Я не привыкла к призракам. Может, я уже умерла? – осенило меня.

- Ну с чего это? – удивился Фёдор.

- Тогда почему я вас вижу?

- Потому что ты звала нас, - ответил Гриша.

- Я никого не звала! – возмутилась я.

- Ну, как же? Ты сказала, что не хочешь жить. А мы, стало быть, твои провожатые. Только вот до рассвета у нас есть время. Давай посидим, поболтаем. А потом мы тебя проводим туда, откуда назад дороги уж нет.

Я онемела, неприятный холодок пробежался по моей спине, заставив поежиться. Может, я и говорила, что не хочу жить, но… умирать я, оказывается, тоже не хотела! И эта мысль меня поразила. Может, я на самом деле не хотела смерти, а просто боялась жить?

- Ты не бойся, садись. Тут все дело в твоем выборе. Если не захочешь идти с нами - останешься здесь. А мы уйдем в любой момент, как прикажешь. Хоть сейчас. - проговорил Фёдор.

- Я вас и не боюсь, - совладав с голосом, наконец проговорила я, не вполне понимая своих чувств.

Я действительно вроде как и не боялась их, просто осознание того, что ты говоришь с призраками, оказалось слишком уж непривычным и неожиданным, и воспринимать его спокойно было нелегко. И одновременно с этим меня стало распирать любопытство.

- Ну так и садись, - проговорил Гриша. - Расскажи, что там у тебя случилось такого, что ты жить вдруг расхотела.

Я послушно села и некоторое время молчала. А потом дрогнувшим голосом, глядя на пламя, произнесла:

- Я не знаю, что со мной происходит в последнее время… Я всего боюсь: жизни, любви, неудач на работе, боюсь заболеть… Эти мысли они преследуют меня. Жизнь наполнена опасностями, и столько страшного может случиться… Страх убивает меня…

- Страх убивает? – грустно улыбнувшись проговорил Гриша. – Боюсь, девонька, не понимаешь ты, что такое, когда страх убивает.

- А вы понимаете? – усмехнувшись, спросила я.

- А как же! – задумчиво поглядев на меня своими грустными зелеными глазами, ответил он. — Это случилось со мной в самом конце войны на территории Польши. Однажды я стоял на посту, охранял склад. Вдруг раздался шум и какая-то возня. Я увидел силуэт фрица неподалеку и тут же закричал: «Hände hoch»! [1]И в тот же момент рой диких ос, видимо, потревоженных врагом, облепил меня со всех сторон и начал жалить. Боль была нестерпимая. Они кружили перед глазами, жалили лицо руки, даже одежду умудрялись прокусить. Тебя когда-нибудь кусала оса?

Я молча кивнула.

- Больно?

- Да.

- А вот представь, что этих ос сотня… А враг тем временем, поднял руки, сдаваясь, закричал: «Hitler kaputt![2]». А они все жалили меня… Я, быстро перестал соображать от боли. Лицо в мгновение ока опухло от укусов, и я даже не мог разглядеть фрица перед собой. Но перед этим я успел заметить, что он вооружен. И в тот момент своим спутанным от боли и страха сознанием я вспомнил, что не слышал, чтобы он кинул оружие на землю. Я подумал, что как только он поймет, что я ничего не вижу, то непременно воспользуется ситуацией и убьет меня. И тогда, мне в голову пришло одно-единственное решение, о котором мне до сих пор больно вспоминать. Его нужно было убить. Первым. Иначе он убил бы меня. Я разрядил автоматную очередь в противника - и сам тут же упал рядом, ужасно изжаленный осами.

Лицо Гриши исказила гримаса боли, и он грустно продолжил:

- Но вот незадача, я ведь наверняка не знал, как он поступил бы… Я просто испугался… И эта мысль грызла меня много лет… Вот так страх убивает на самом деле… девонька…

Мое сердце сжалось.

- Но ведь вы не виноваты. Он наверняка убил бы вас!

- Да, скорее всего. И все же… он сдавался… И я всегда думал потом: «А если бы?..» Но у мертвых, в отличие от вас, живых, уже никогда не бывает второго шанса… Помни об этом. Все можно исправить, изменить, вытерпеть боль и любые трудности, они ведь тоже не вечны. Можно смириться, наконец. Но все это - пока ты жив. Только смерть — это навсегда.

4.

Я невольно опустила глаза и задумалась.

- Так чего ты боишься больше всего? – вдруг спросил Фёдор, посмотрев на меня.

- Болезней, - вдруг ответила, я. - Мне очень страшно заболеть какой-то страшной неизлечимой болезнью. Я вот анализы недавно сдала. А ждать их нет сил…

- Почему сил нет? – удивился Фёдор.

- Ну, а вдруг там что-то страшное! – воскликнула я возмущенно.

- Вдруг?! – усмехнулся Гриша. - Помню вот, что со мной приключилось. За время войны я несколько раз был ранен, контужен. На одной руке у меня почти не двигались прострелянные фашистом пальцы. Но это в то время, считалось ерундой. В тот роковой день шли ожесточенные бои. Командир, посылая солдат в бой, на встречу с врагом, кричал:

- Ура- ааа!!!… За Родину!!! За Сталина!!! Солдаты, подхватив громкое «Ура!», бежали, помня слова «Отступать некуда».

Я, воодушевленный, вырвался вперед. И вдруг!.. горячее пламя обожгло живот. Я даже сразу и не понял, что произошло. А потом приоткрыл шинель, задрал гимнастерку и с ужасом увидел, что живот прострелян очередью из автомата наполовину. Кожа в этих местах разошлась так, словно ее разрезали. Я в ужасе прижал шинель к огромной ране, от шока, почти не чувствуя боли, и побежал назад, к медсанчасти. Но путь мне вскоре преградил командир и закричал:

- Куда?! Дезертир! Застрелю! Поворачивай назад! В бой!

Тогда был издан приказ о самострелах. Так некоторые «умные» стреляли себе в руку или ногу, чтобы «отлежаться в госпитале», лишь бы не идти на верную смерть. Их вычисляли по следам пороха. Если это происходило во время боя, командир имел право без суда и следствия расстрелять на месте. Также могли расстрелять дезертирующих, тех, которые поворачивался спиной к передовой.

Я остановился и, ничего не говоря, распахнул шинель…. Из раны вывались кишки. Зрелище не для слабонервных. Командир, изменившись в лице, сочувственно, скороговоркой, объяснил местонахождение медсанчасти.

- Беги! Там, за пригорком, лазарет!!! - кричал он вслед мне.

Провожать меня было некому, шел кровопролитный бой не на жизнь, а на смерть.

Я смутно помню, как, несмотря на очень серьезное ранение, сравнивая себя с курицей с отрубленной головой, которая может еще некоторое время после этого пробежать несколько десятков метров, все-таки добрался до этого лазарета. Помню, как промывали вылезшие кишки, как наскоро зашивали рану по-живому, без наркоза. В то время главным наркозом был спирт: и внутрь, и наружу. Помню, как позднее, в госпитале, покушав, обнаруживал, как из не зарубцевавшейся раны вновь показывались кишки.

Но молодость, оптимизм, желание не покидали меня. Я, знаешь ли, девонька, очень жить хотел. И костлявой сдаваться не собирался. А потому и на поправку быстро пошел. Ну а выздоровев, вновь оказался на передовой….

Я невольно выдохнула, представив, какой ужас пережил это паренек. Это тебе не на анализы глядеть, а на свои внутренние органы. Что со мной бы случилось, увидь я такое? По телу пробежала невольная волна дрожи.

5.

- Да, наверное, вам кажется ерундой, то, что я говорю. Просто мы сейчас, в 21 веке, так переживаем о здоровье… занимаемся спортом. Воздерживаемся от вредных привычек: не курим, не пьем… - попыталась оправдаться я.

- Спорт — это хорошо, - задумчиво сказал Фёдор, - Только я вот спортом никогда не занимался. Это плохо, наверное. Просто у меня и времени-то не было. То покос, то сарай надо строить, то за свиньями убирать, до огурцы садить, то деревья стричь… Да и вообще, если от всего беречься, то и жизнь слишком скучной становится. А меня, кстати, один раз вредная привычка спасла.

- Это как?

- Да так, - начал свой рассказ Фёдор. - Дело было под Ржевом, в самом сердце Ржевской мясорубки. В народной памяти бои в этих местах остались самыми страшными. В деревнях многих районов вокруг Ржева бытует выражение «погнали под Ржев». Даже немецкие ветераны с ужасом вспоминали эти бои. Выжженные поля, устланные смердящими телами, превратились в «Долины и Рощи смерти».

В один из коротких моментов передышек между боями я нашел в разоренной, пустой деревне старую перину. Как хотелось мне после долгих лет жизни в окопах, когда спать приходилось на чем попало, выспаться на мягкой и удобной кровати!

Я невольно закусила губу, вспомнив о своей уютной кроватке и о том, что я никогда не задумывалась о том, что сон на ней можно воспринимать, как особенную радость.

А Фёдор между тем продолжал:

- Осчастливленный своей находкой, я притащил перину в свой окоп. Довольно растянувшись на мягкой подстилке, закрыл глаза и начал представлять, что я дома, в уютной кровати: рядом хлопочет жена, бегают две дочурки. Как хотелось мне в тот момент крепко заснуть, не боясь, что в любой момент рядом может разорваться снаряд, не опасаясь очередного наступления и того, что мне придется броситься в бой, так до конца и не проснувшись. Я представлял тогда, что больше нет войны, нет страха, боли и смерти… С этими мыслями я довольно быстро задремал. Однако вскоре мой сон прервал командир:

- Эх, хорошо тебе, Федя! Знатную перинку себе отыскал, - с завистью проговорил он, наклонившись надо мной.

Я довольно улыбнулся в ответ.

- Пойдем, покурим, а то кругом молодежь, и поговорить-то не с кем.

- Да нет… Я такой сон начал видеть… Дай, полежу еще.

- Да належишься ты еще! Пойдем, говорю!

- Ну, товарищ командир! Дай отдохнуть-то!

- Отдохнешь еще. Боя сегодня, может, и не будет. Покурим минут пять, да ляжешь опять, - продолжал настаивать командир.

Я, окончательно разбуженный, вздохнул и обреченно пошел за ним. Лишь раз обернулся и с тоской взглянул на уютную перину, оставшуюся одиноко лежать в окопе.

Завязался, разговор о войне и тех, кто ждал их дома. Но не успели мы докурить папиросы, как вдруг раздался громкий взрыв. Снаряд упал неподалеку, и от этого жуткого взрыва всю округу почему-то засыпало… снегом.

- Откуда взялся снег? – в первые секунды не мог понять я.

Когда все улеглось я подбежал к тому месту, где лежал всего несколько минут назад, и понял, что это был вовсе не снег. Снаряд упал прямо в мою перину, разорвав ее в мелкие клочья. И теперь в воздухе, пропитанном гарью и черной копотью, кружили белые гусиные перья. Вот так, благодаря Ангелу-Хранителю, курение может спасти человеку жизнь…

Я невольно улыбнулась. А может и меня Ангел-Хранитель оберегает и защищает? Хочет, чтобы я жила. Только я его не замечаю совсем… Не на войне ведь. А если мне на голову кирпич не упал, так я ведь и не знаю, что должен был…

6.

- Ну, вот ты и улыбнулась наконец! – проговорил Гриша, тепло на меня посмотрев.

Но я снова помрачнела.

- Понимаете, эти мысли… я не могу их не слышать… Они постоянно меня осаждают, говорят о всяких ужасах, предупреждают об опасностях. Как бы я хотела их не слышать!!!

- Не слышать? – удивился Гриша. - Вообще не слышать ничего – это тоже невесело. Уж поверь. Да и опасно.

- Что вы имеете в виду?

- На войне всякое бывало. Контузило меня один раз, и оттого я плохо слышал на одно ухо. И если ложился спать на здоровое ухо, то, как говорится, «хоть пушкой не разбудишь». Так и было на войне. После ранения попал я в госпиталь и заснул. Крепко заснул. Видать, отоспать пытался за все бессонные ночи в окопах. А что? В госпитале хорошо. Кровать, матрас, подушка. Сплю я, значит. Десятый сон вижу. А потом вдруг просыпаюсь - и будто я в кошмаре каком нахожусь. Никого вокруг нет, тишина…. Обошел все палаты… я один, кругом глухая тишина… Не знал, что и подумать. Может, все эвакуировались, а меня забыли? Но разве так бывает? Выхожу на улицу. Вижу шевеление за деревьями. Приглядываюсь - а там, в кустах и окопчиках, куча раненых бойцов и медперсонал. Все испуганные такие. «Что случилось-то?! – спрашиваю я с широко раскрытыми от удивления глазами. А бойцы так от хохота покатились, что ответить мне несколько минут не могли.

А потом оказалось, что я проспал бомбежку, потому что ничего не слышал! И только чудом снаряд не попал в госпиталь. Видать, мой Ангел-Хранитель тоже где-то поблизости летал, да крыльями своими госпиталь закрывал.

- Да… Наверное, иногда слышать не так уж и плохо… - задумчиво произнесла я. – Может, и мои мысли не всегда плохи и иногда помогают избежать опасности? Но только говорили бы они не так настойчиво!

- Так ты не верь всему. Верь фактам, - пожав плечами, ответил Гриша.

- Это как?

- Ну вот если бомбы рядом уже разрываются - это опасно, и надо прятаться в окопах – там безопасней. А если ты просто думаешь, что самолеты вражеские могут прилететь… Так спи спокойно дальше. В жизни много чего случиться может. Да не все случается. Не надо из себя Господа Бога строить. Будущее нам не ведомо. И то к лучшему.

Я поджала губы и вновь задумалась, осмысливая сказанное и в душе соглашаясь с ним.

- Только бежать, когда бомбы уже взрываются, тоже с умом нужно. А то у страха глаза велики. Можно и совсем не туда побежать, - наставительно сказал Фёдор - и начал свой новый рассказ…

8.

- Я был опытным воякой. На момент призвания на фронт мне уже был 31 год и Финская война за плечами, которая научила многому. А самое главное – выживать. В одном жутком бою я оказался в окопе с молоденьким мальчиком. Снаряды рвались на каждом шагу. Воздух был пропитан гарью и копотью. Было трудно дышать, глаза слезились и уши нестерпимо болели от жуткого грохота разрывающихся снарядов. Парнишка, сидящий рядом в окопе, решил встать на ноги, но я одернул его:

- Сиди и не высовывайся!

Солдат замер на какое-то время, облизывая пересохшие губы. Страх и паника накатывали на него все сильнее и постепенно стали порабощать его сознание. Неподалеку рвануло, жуткий грохот сотряс землю.

- Нет! Надо бежать! – закричал он.

- Сиди, говорю тебе! – процедил сквозь зубы я, схватив его за руку.

Глаза юноши бегали по засыпанному трупами и осколками орудий полю.

- Нас убьет здесь! Нас разорвет! Надо бежать! – вновь закричал он через несколько минут.

- Сиди, дурак! Тебя там разорвет! Нельзя высовываться, - пытался образумить его я.

Глаза молодого солдата округлялись все больше и беспорядочно бегали по разоренной округе. Страх продолжал сжимать свои цепкие руки на его шее.

Через мгновение всего в трех метрах от нас разорвался еще один снаряд. Пробуравленная им земля взлетела в воздух похоронным фейерверком и закидала двух солдат, сидящих в окопе. Я, лишь на секунду закрыл глаза и не увидел, как испуганный мальчишка выскочил из окопа и побежал в противоположную от немцев сторону. Увы, я ничего не успел сделать, только крикнуть:

- Стоять!!!

Но было слишком поздно… Воздух снова прорезал смертельный свист. Прогремел разрушительный взрыв. И уже ничего нельзя было изменить… Доля секунды порой отделяет жизнь от смерти. Снаряд попал прямо в молодого солдата. Его разорвало на куски прямо на моих глазах. До конца жизни я корил себя за то, что не смог удержать испуганного мальчишку в том окопе…

Я опустила глаза, готовая расплакаться. Может я и вправду похожа на того мальчишку, который от страха бежит, сам не ведая куда, не понимая, что на самом деле он в безопасности…

- И все равно в наше время тоже страшно жить, - немного успокоившись возразила я. - Любая жизнь - это в своем роде война. Каждый день тебя подстерегает столько неожиданностей! Иногда страшно даже из дома выходить. А вдруг машина переедет, или нападет кто…

- Но ведь неожиданности бывают не только плохими, но и хорошими, - возразил Гриша.

- А с вами на войне много хороших неожиданностей случалось? – с сомнением уточнила я.

- Сколько угодно! – горячо воскликнул он. - Да не просто неожиданностей, а настоящих чудес!

- Расскажите, - почти умоляющим голосом проговорила я.

Мне отчего-то становилось легче от их рассказов, которые были такими страшными, что моя жизнь начинала рисоваться мне во все более радужных тонах.

9.

- Ну тогда слушай, - сказал Гриша. - Однажды, накануне наступления на вражеские позиции, мне приснился сон. Я увидел во сне змею и очень испугался, но кто-то во сне меня успокоил: «Не бойся, это не змея, а уж. Видишь два желтых пятна над глазами?»

Проснувшись, я рассказал сон старшему товарищу. А тот разгадал его.

Сон хороший. Он сказал, что не надо бояться предстоящего страшного боя, и что я должен встретиться с близким человеком. Я, конечно, удивился. С каким-таким близким я могу встретиться в этом пекле, в тысячах километрах от дома?!

Но сон оказался в руку. В середине войны Сталин издал указ, что, если близкие родственники вдруг встретятся на войне, то имеют право воссоединиться. И в этом была железная логика. Ведь человек рядом с родным чувствует себя смелее и спокойней.

После того сна я со своим взводом шел на передовую, в самое пекло, к фашистам. Бой предстоял страшный. Мы знали это, и настроение было то еще. Навстречу, измотанные сражением, для передышки отступали другие войска. И вдруг, среди тысяч незнакомых лиц, - о. чудо! - я увидел родного старшего брата, Михаила! Он был старше меня на 3 года, и потому был призван на войну раньше. Радости от случайной, просто чудесной встречи не было предела, и я пошел с братом обратно, в тыл.

- Да, вам повезло. Но почему вы считаете это чудом? Просто счастливая случайность, - возразила я.

- Да потому, что весь мой взвод пал смертью храбрых. Умерли все мои товарищи. Все до одного!

Я онемела…

- Да, действительно - чудо… Видимо, у вас очень сильный Ангел-Хранитель, - покачав головой, сказала я.

- И у тебя он такой же. Поверь! Хотя моему, конечно, приходилось потяжелее. Это тебе не за анализами следить…

Я услышала в его словах упрек и добрую, но усмешку. И мне стало немного не по себе, и все же я невольно улыбнулась.

10.

- Да, понимаю я, что все у меня не так плохо…Только мне от этого легче все равно не становится. Мои проблемы никуда не деваются, и кто-то должен их решать. Делать выбор, который подчас так нелегок!

- Да, - проговорил Фёдор. - Выбор делать тяжело. Всегда. Но необходимо. Главное, чтобы совесть твоя при этом была чиста. Дело было уже после войны. Когда меня, после Праги, отправили на Запад Украины «добивать» бандеровцев. Оказавшись поблизости от Карпатских гор, я случайно набрел на небольшой домик, затерявшийся, среди густых деревьев. Незаметно пробравшись к окну, я увидел богато накрытый стол, заваленный различными яствами. В то время все страна голодала после войны. Деревни, выжженные немцами при помощи этих же бандеровцев, почти полностью опустели. Люди, скот, огороды и сады - все было испепелено и уничтожено. Но, глядя на этот стол, казалось, что войны не было вовсе! В доме было восемь человек, все - в бандеровской одежде, с повязками на рукаве. Довольно причмокивая, они пили и если то, что недавно унесли из соседней деревни. И одному Богу было известно, что стало с теми, кому принадлежало это добро.

У меня было с собой ружье с двумя патронами и две гранаты. Я был один. Конечно, идти против восьмерых человек с ружьем глупо, и такой безрассудный поступок неминуемо закончился бы гибелью. Времени на размышления не было. В любой момент меня могли заметить. Или я их, или они меня. В общем, я вытащил обе гранаты и швырнул их в окно. Раздался громкий взрыв. И восемь бандитов были уничтожены в тот же миг.

Голос Фёдора при этом едва заметно дрогнул.

- Как скоротечна человеческая жизнь, - грустно проговорила я. - Есть человек - нет человека… И разве изменился мир от их смерти? Нет. Может, даже лучше стал. Вот и мою смерть вряд ли кто заметит… – мрачно добавила я.

- Эх, девонька! Как у тебя просто все… Жить не хочу, никто не заметит…– проговорил Гриша, и его красивые зеленые глаза словно затянула пелена. - А ведь мы за вас стояли. Что бы такие, как ты, родились жили и радовались каждый день мирному небу над головой! Понимаешь? Мы хотели, чтобы на нашей земле был мир. Всегда! А еще, знаешь, как начинает хотеться жить, когда тебя пытаются убить? Как изо всех сил ты начинаешь цепляться за эту жизнь! Вгрызаться в нее зубами, зарываться в нее. Причем в прямом смысле этого слова! – с жаром воскликнул он.

- Зарываться? – удивилась я. - Почему зарываться?

11.

- Сейчас расскажу, - начал новую историю Гриша. — Это было в Польше.

В ходе боев была нарушена связь. Для ее восстановления командиры посылали по очереди нас – солдат-связистов. Но где-то, притаившись, сидел фашистский снайпер. И каждый боец, посланный на восстановление связи, становился его жертвой. Знала бы ты, как страшно становилось очередному солдату, который обязан был идти вперед, чтобы выполнить этот приказ! А они гибли… один за другим… и их продолжали посылать, как овец на убой. Я с ужасом смотрел, как погибают мои товарищи и постепенно подходит моя очередь так же, как и им, погибнуть смертью храбрых…

- Вы не могли отказаться? – невольно задала я глупый вопрос.

- Конечно, нет! На войне нет слов «хочу» и «не хочу», «могу» и «не могу». Есть только слово «НАДО»! Наконец передо мной остался один человек. Мой товарищ обернулся и дрожащими, бледными губами произнес: «Все кончено. Прощай, Гриша!». Помню, как у меня внутри все похолодело. Он отполз недалеко, совсем недалеко… - с невероятно болью в голосе проговорил Гриша, и на его глазах блеснули слезы. - А потом раздался выстрел… И его не стало, он замер на полпути к оборванной связи, так и не смог опередить большинство наших товарищей, убитых до него.

И вот – я следующий. Сознание помутилось, во рту пересохло. Я слышал, как отчаянно бьется мое сердце. Но я не позволил этой гадкой мысли «Все кончено!» поселиться в моем сознании! «Я смогу! Он не убьет меня!» - повторял я в душе. Говорят, на войне не бывает атеистов, и я стал молиться.

А потом, собрав всю волю в кулак, взяв необходимое снаряжение, пополз вперед. Я вдруг вспомнил, как когда-то в Сибири видел дикого кабана, который зарывался в землю, чтобы его не обнаружили охотники. Земля была рыхлой, и я вдруг решил последовать его примеру. Я полз, зарываясь в землю, и иногда видел краем глаза своих товарищей, убитых до меня. Вот Васька, вот Валера, а вот Степка… А снайпер не дремал, вокруг вздымались фонтанчики земли от его прицельных выстрелов. Но он не видел меня. Матушка- земля покрывала меня, как невидимый щит. «Я буду жить!» - повторял я себе. - «Во что бы то ни стало - я буду жить!!! Ты не убьешь меня! Не сейчас! Не сегодня! Я не умру!». Этот путь был, как целая жизнь… И он вполне мог стать моим концом…

Я смотрела на Гришу, этого молодого, красивого мальчика, которому так рано пришлось стать мужчиной. И из моих глаз лились слезы. Почему же я не борюсь, как он? Почему я начинаю ныть от каждой неприятности и не вгрызаюсь в эту жизнь, как он?! Ведь мне это сделать гораздо легче, чем ему. Где моя сила?!

- Вас убили? – дрожащим голосом спросила я.

Гриша улыбнулся и подмигнув посмотрел на меня:

- Нет, девонька. Я восстановил связь. Снайпер не смог меня убить. Мое желание жить оказалось сильнее его мастерства. За 15-20 минут я устранил до 10 порывов линейной связи, чем напрямую способствовал успешному ходу боя, - гордо закончил он. - И мне даже за это пришли документы на орден Красной звезды!

Я облегченно выдохнула.

- Радости командиров и солдат, которым пришлось бы проделать этот путь в случае моей неудачи, не было предела.

- Еще бы! Да уж, ваш Ангел-Хранитель, видимо, имел стальные латы…

- Наверняка! – с улыбкой сказал он.

- На войне Ангелов-Хранителей без лат не бывает, - с улыбкой добавил Фёдор.

12.

- Ну, теперь ты перестанешь кручиниться? – спросил Фёдор, участливо на меня посмотрев.

- Я понимаю, вы столько всего пережили, - словно оправдываясь сказала я. - И мне стыдно вам говорить о своих проблемах, которые для вас не проблемы. О страхах современного человека. Вам их не понять.

- Например? О чем тревожатся современные люди? – спросил Гриша.

- О многом. О том, что будут неуспешны в карьере, о том, что заболеют или даже, что поправятся….

- Как это - поправятся? – удивился Фёдор.

- Ну, станут толстыми. Нужно, чтобы у тебя была подтянутая фигура. Для этого мы правильно питаемся…

- Чего?

- Ну, едим правильную еду.

- Правильную еду? – прыснул смехом Фёдор.

- А разве еда бывает неправильная? Сказал бы нам кто это в окопах, когда мы черствую краюху хлеба доедали… Ну вы даете! Я прошел и Ржевскую мясорубку, и Курскую дугу. А в одном из боев попал в окружение. Со всех сторон - немцы. Схоронились мы в лесу, стали пытаться выход найти, но, куда ни ткнемся - они везде. Костер разжигать нельзя. Да и провизии никакой нет. Стрелять нельзя. Нас несколько человек было. Что делать? Не умирать же с голоду, коли в бою не погибли. Так и стали питаться подножным кормом. Не поверишь, даже кору деревьев ели. Ну, а когда находили полянку с ягодами, так то пир настоящий был. С выжившими солдатами две недели пытались выйти из окружения. Спали на земле, ночами холодно, сыро. У нас со собой ни спальников, ничего почти не было… Словом, сам не знаю, как мы там не померли. Несколько раз немцы едва не находили нас, но всякий раз нам удавалось спрятаться. Правда, нескольким не повезло. Некоторых немцы расстреляли, когда те ходили в разведку. Кто-то с голода да от ран помер… Я и сам думал, не доживу. Силы на исходе были, когда я понял: мы все же выбрались из того злополучного кольца. А ты говоришь - еда правильная… - с горечью добавил он.

13.

- А вас ждал кто-то дома? – вдруг спросила я. - Вам было, ради кого возвращаться домой?

- Было, - сказал Фёдор. - Меня жена ждала и двое дочек.

- Вот видите.

- А тебе неужто не для кого? – удивился Фёдор.

- Только ради мамы… Но она. Она больна. И эта болезнь тоже гложет меня. Мне хочется убежать от ее боли. Мне кажется, я все равно ничем не могу ей помочь. Только раздражаю ее. А это так больно - смотреть на то, как человек мучается, - дрожа, произнесла я.

- Вот как? Больно тебе?! Но так и бежать от такого – трусость.

- Вы не понимаете! – с горечью воскликнула я.

- Как же не понимаю? У моей семьи, пока я воевал, тоже беды были. Война эта проклятущая и моих родных коснулась, хотя они и были далеко, - с горечью проговорил он. - В те годы им пришлось многое испытать. Оставшись без мужчины, жена моя, Дуня, сутками работала на поле и была вынуждена оставлять детей одних дома. Они частенько голодали. Однажды она горемычная собрала в поле горстку колосков и положила их в карман, чтоб их накормить, а бригадир написал на нее донос в НКВД. После чего ее увез "черный воронок". После недели в изоляторе ее все же выпустили - благодаря тому, что я был на войне. За дочерями в это время следили соседи. После все тот же бригадир отсылал ее на работу в дальние районы, а дочки наши, трех и пяти лет, от рассвета до заката были одни-одинешеньки. Вальке моей тогда пять было. А она уже должна была сама кормить себя и сестренку тем, что Дуня оставила в котелке с утра. Однажды дочурка потянулась за котелком и уронила его на себя, да так неудачно, что сильно обварилась. Испугалась она, видимо, шибко. Да и умом тронулась.

Я ахнула.

- Как жаль! – искренно воскликнула я.

- Валя так и осталась до конца дней "ребенком" - добрым и незлобивым. Тяжело ли нам было с ней? Не знаю. Нам говорили в интернат ее сдать. Соседи в деревне шушукались сперва, кто-то даже смеялся… А потом привыкли. А после, когда их дети выросли, да по городам разъехались, стали нам даже завидовать. Потому что Валька наша доброй и работящей была. Помогала нам во всем, да и отрадой нашей стала на старости лет. Она так и жила с нами до нашей смерти. Я первым ушел. Дуня еще 10 лет жила, все боялась уходить, чтоб Валю одну не оставить. Но, как она померла, так и Валя за ней, через полгодика всего. А вообще она была очень смышленой. Правда, в Советское время таких детей в школу не брали... А то, думаю, она бы и читать и писать научилась.

- Это очень печально… И все же у вас были дети, жена. Вы знали, что нужны им. А я никому не нужна, кроме мамы…

14.

- Ну, вот опять ты, девонька! - осуждающе покачав головой, сказал Гриша. - Жить нужно просто ради жизни! Ты внутри себя это желание должна найти. Понимаешь? А если внутри оно будет, то и снаружи найдешь, для чего и для кого.

- Вам легко говорить! Вы ведь не знаете, какого это, когда тебя предают! – вдруг вырвалось у меня. - А я ведь сейчас в своем свадебном путешествии быть должна на Мальдивах! А он… жених мой… с какой-то девкой… Я их застала у него в квартире. А рядом на шкафу висел его смокинг свадебный. Он даже не извинился передо мной! Сказал, что я сама виновата. Что ему рядом со мной душно. Что я тревожная слишком. Ах, вам все равно не понять!

Я расплакалась.

- Что такое Мэльдывы, я не понимаю. Но, наверное, это что-то хорошее. Раз ты так печалишься… А вот о другом…О другом я тебе как раз поведать могу запросто. И уж, поверь, понимаю тебя отлично, - утешающим голосом сказал Гриша. – Помнишь, рассказывал я тебе, как с братом соединился перед боем, и с ним ушел? А мой полк весь полег смертью храбрых.

- Помню, - кивнула я, вытирая распухший нос.

- Так вот, в суматохе, пришла домой на меня ложная «похоронка». Мы вчетвером на войну ушли – я, два брата и отец. Мы, кстати потом все вернулись. Никто даже не верил. В деревне дома были, где ни одного мужчины назад не пришло. Но сейчас не о том. Дома мать нас ждать одна осталась. А еще невеста у меня была. Красивая. Любил я ее больше жизни. Сколько мы в любви друг другу клялись! Она говорила, что, если что жить без меня не сможет и никогда за другого замуж не выйдет. А когда похоронка на меня пришла, дома «отголосили», поплакали…

- А невеста? – спросила я.

- А невеста через полгода вышла замуж за безногого инвалида, демобилизованного по ранению. Старше он ее был намного. Не думаю, что любила она его.

- Как же так?! – невольно вырвалось у меня.

- Эх, трудно вам сейчас понять это - что такое раньше в семье мужик был. Без него в доме никак. Очень уж трудно было на себе все хозяйство тащить бабе. А после войны мужиков в деревне совсем почти не стало. И за любого пойти готовы были, хоть за безногого, хоть за безрукого. Словом, не виню я ее. Но ох и больно мне было потом, когда вернулся и узнал все… Ведь только мысли о ней меня в окопах грели. Только ее образом я спасался, когда выть хотелось от страха и боли…

Гриша замолчал на мгновение. Я удивилась: оказывается, и призракам бывает больно о чем -то вспоминать…

- А что было, когда вы вернулись? – спросила я.

- К нам в избу вся деревня пришла – праздновать, - после недолгой паузы сказал он. - А невеста моя бывшая к окошку подбежала смотрела на меня и плакала. Но я не мог к ней выйти. Не мог обнять.

- Но почему?!

- К тому времени у нее уже двое детей было… Ничего не вернуть уж было…

- А что ее муж? Когда узнал, что вы живы? – спросила я.

- Говорили, что он избил ее потом за то, что к моему дому бегала… Я ее не видел больше.

- Как вы нашли силы жить после этого? – спросила я, прямо посмотрев ему в глаза.

- Тяжко мне было - не скрою… Да только не для того я столько пережил и так цеплялся за жизнь, чтобы просто сдаться! Те, кто войну прошел, назад уже другими возвращаются. Раньше, может, и помер бы я от ее измены, а теперь… уже знал, что я смогу ее… не забыть, нет, но жить дальше сумею. Во что бы то ни стало. «Да и все что не делается – все к лучшему!». Помни это, девонька! Вскоре собрались мы семьей и уехали далеко, в другую республику, где тепло и много яблок. Так тоска и ушла постепенно. И встретил я свою единственную и любимую Настеньку. Она мне троих детей родила. И прожили мы с ней душа в душу. Правда, умер я рановато, в 55. Но это ничего. Многие мои товарищи и до этих лет не дожили. Зато жизнь моя была счастливой и хорошей. Потому что любая жизнь без войны – счастливая и хорошая!

Я поджала губы и согласно кивнула.

- Но это не значит, что все будет безоблачно, - добавил Фёдор. - Трудности есть и всегда будут, и печали тоже. Только бояться их не нужно. Они пройдут, и снова все будет хорошо. Уж я-то знаю. Поверь! Я семь лет, начиная с Финской, в окопах, считай, жил. Но любая война однажды заканчивается, как и любая боль.

15.

- Вы так много воевали… У вас, наверное, осталось много наград? – спросила я, осмысливая его слова.

Этот человек целых семь лет ждал того момента, когда он сможет спокойно спать на своей кровати, не боясь, что снаряд угодит в него… Он ждал, когда просто не будет ни холода, ни голода, когда рядом будут родные, дом, огород…

А я? Разве можно сравнить мои переживания с их испытаниями на прочность? Разве было мне когда-нибудь по-настоящему страшно – так, как им? Разве была опасность, которую я воображала такой же реальной и смертельной, как у них? Разве было мне так же больно, как им, когда их ранили?!

В теле стало расти возмущение на себя и собственное малодушие. Но вместе с тем оно приносило и приятное, ни с чем не сравнимое облегчение и отпущение собственной боли и страхов.

Фёдор, словно прочитав мои мысли, улыбнулся и, как-то по-отечески кивнув, задумчиво произнес:

- После войны моя жена родила мне сына, а он подарил мне любимого внука. Смешного такого мальчугана – Ромку! Ох, и любил я его! Он со мной одно лицо был. Смышленый такой, бойкий. Любил он, когда я ему про войну рассказывал. И говорит он мне как-то: «Какая награда, деда для тебя самая важная?» А я ему отвечаю: «Внучек, самая большая награда — это то, что я остался жив, что у нас мирное небо над головой и то, что ты есть у меня!».

Слезы полились ручьями из моих глаз, и я почувствовала, что вместе с ними уходит и вся моя боль, все отчаяние и уныние, что терзали мою душу, а вместо них где-то в глубине сердца появляются ростки надежды, веры и любви.

А между тем забрезжил рассвет.

- Нам уходить пора, девонька, - поднимаясь, сказал Гриша, на глазах становясь прозрачным и тая, словно последний луч лунного света.

- Ты как? С нами пойдешь? Или останешься пока? – с хитрым прищуром спросил Фёдор, так же медленно исчезая в предрассветной дымке.

Мое сердце, вдруг сжалось. Мне стало жалко отпускать их. Так хотелось еще хоть немного поболтать с ними о жизни…и о смерти… Мне почему-то впервые показалось что меня поняли и объяснили мне все так, что я наконец-то поняла.

- Я остаюсь! – улыбнувшись ответила я. - Я остаюсь, чтобы жить!

Фёдор с Гришей улыбнулись мне в ответ. И почти тут же два призрака в военной форме сороковых годов, исчезли, словно их и не бывало, словно они были лишь моим странным, но до невозможности реальным сном.

- Живите, детоньки! И радуйтесь каждому дню! – услышала я знакомый голос где-то вдали...

Я развернулась и пошла домой. И отчего то теперь я была уверена в том, что все у меня будет хорошо. Потому что я знала, что должна жить просто ради жизни, ради того, чтобы их подвиг и боль были не напрасны…

[1] Hände hoch (нем.) – руки вверх!

[2] Hitler kaputt (нем.) – Гитлер умер!