За шкафом

Шкаф был большой. Коричневый. У него были резные элементы по бокам, и стоял он на кривых ножках. Похож был на великана. Но доброго великана, потому что у него не было рук и нечем было бить Антошку. И шкаф никогда не кричал. Шкаф не пугал.

Главное в жизни Антошки – это успеть добежать до шкафа, и чтобы никто не увидел, где именно он спрятался. Потому что никто не должен знать, что скрывает этот шкаф.

Сестра отца, которого Антошка не знал, забрала его после смерти мамы. Он и маму плохо помнил, она всё время была на работе.

Не хотелось оставаться одному, и он очень сильно боялся детского дома, потому что детским домом его запугали друзья. И думал, с тётей будет жизнь. Но тётя была хорошая, только когда выпрашивала ребёнка у опеки, ей нужны были деньги хоть какие-нибудь. А потом тётя стала злой.

Антошка поселился в этом доме, искал себе место. Потому что тогда было холодно, зима, жить на улице нельзя, даже в собачьей будке. Холод доставал. И он боялся там спать.

Однажды, когда они пили, стучали бутылками, какой-то страшный, пьяный дядька протянул к нему волосатые руки. Антошка сбежал в эту комнату, здесь была помойка, здесь никогда не мыли пол, он спрятался за шкаф. Точнее, нырнул под него.

А шкаф скрывал большой сюрприз.

В этом старом, некрасивом и плохо пахнущем доме, в который его забрали, стенка за шкафом была очень толстой. И там была небольшая ниша. Оказалось, что добрый великан-шкаф закрывал дыру. И в дыре можно было хорошо устроиться. Можно было лежать и спать. Там Антошка положил свои игрушки.

Какой-то собутыльник тётки наступил специально на его самолётик. Самолётик без крыла остался. Его почти не было видно в темноте. Фонарик, который Антошка украл у соседки, больше не работал. Зато сюда он принёс маленькую подушку, сворованную из коляски. Одеяло своё, ещё из старого дома.

Здесь были плохо слышны звуки пьяных, вопли, скандалы и музыка.

И сюда точно никто не заглядывал.

Здесь даже можно было покушать. И спокойно спать. Он часто лежал в этой нише, глядя на стенку шкафа и улыбался, представляя, что мама с папой отодвигают шкаф и протягивают к нему руки. И говорят: «Антошка, наконец-то мы тебя нашли. Иди к нам». И он такой счастливый идёт к ним. Наконец-то они встретились!

Или бабушка. Или все вместе, но бабушка обязательно. У Антошки никогда не было бабушки, но он почему-то считал, что это самый добрый человек в мире. Он видел когда-то бабушек мальчиков и девочек, это были очень добрые взрослые женщины, они никогда не кричали, они никогда не нервничали, они не били. И всегда угощали конфетами. Бабушка – это счастье.

Но мама лучше.

Антошка пытался вспомнить свою маму. Она пила. Наверное, только её тёплые руки, когда он не мог согреться, вспоминал.

В свои шесть лет Антон очень мало говорил. Мог говорить, но не хотел. Ему казалось, что если начнёт разговаривать, ему начнут причинять боль, а он боялся. Лучше молчать. Говорить, не произнося звуки, ведь можно отвечать мысленно. Беззвучно плакать и кричать. Главное, чтобы его не заметили.

Он жил на инстинктах – научился угадывать настроение взрослых людей по движениям. Всегда видел ходы отступления и где можно спрятаться.

Этим утром он вышел на кухню, чтобы посмотреть, была ли еда. Тётя сидела за столом. Немного качалась, глаза её были похожи на два серых стекла. Рыжие волосы, как у него, спутаны. Лицо наполовину синее от побоев. Она сидела и была безопасна. Даже если она поднимет руку , чтобы замахнуться, он спокойно убежит, потому что тётя много пила водки и плохо двигалась.

Антошку в последнее время могли спутать с девочкой, волосы уже спускались ниже плеч, рыжими лисьими хвостиками. Грязные и спутанные, как у тётки-алкоголички. То, что они родственники было видно невооружённым глазом. Давно не мытый, на нем всегда две майки, футболка и две кофты, потому что он мёрз. Старые джинсы. И кроссовки, которые ему уже были маловаты.

Антошка забрался на высокий стул, посмотрел на стол. Начал быстро есть хлеб. Ещё был солёный огурец, он не любил солёные огурцы. Эти алкоголики и бомжи никогда не покупали сладкого. Они вообще старались ничего не покупать, кроме выпивки. А все приносили в банках. Или воровали где-то еду. Где именно Антошка знал, потому что ему самому приходилось выживать.

Сытость пришла сразу. Совершенно невменяемая тётка протянула к нему руку медленно-медленно, но не удержалась на табуретке и упала на грязный пол среди бутылок. Антошка съел все, что нашёл и пошёл на улицу. Там была самая настоящая жизнь. Человеческая.

Сейчас было лето и гулять можно много. А зимой нет тёплой одежды.

Он никогда не тянулся к подросткам и большим мальчишкам, держался только среди своих. И был он самым младшим из всех, кто бродил по улицам. Были ещё цыганские дети, но они время от времени пропадали.

И младших вылавливали!

Игорь говорил: что их вылавливают в полицию, там их сильно мучают, а потом отправляют замученных в детский дом. И в детском доме ничего нельзя, там детей привязывают к стульям и не дают двигаться. Антошка Игорю верил. Потому что Антошке скоро шесть, а Игорю уже восемь. И Игорь мог разговаривать с подростками, он не боялся их.

Антошка очень боялся. Били собутыльники, била тётка. И били за рыжие волосы взрослые мальчишки. Он замыкался время от времени в себе и действовал исключительно на инстинкте. Инстинкт этот был полностью заточен на выживание. Он ориентировался в ночи, он мог уйти от группы детей, которые шлялись кругом, мог переночевать с любой собакой в её будке, мог украсть еду. А также прокормиться и выжить, потому что все его маленькое существо на это заточено.

Антошка видел большие машины, видел счастливых людей, маму и папу, но это были не его мама и папа. Это были не его люди. Они как призраки. Это все вымысел! Для него одного вымысел, только он реален. А они все, как мультфильмы. Их можно выключить. И они ничего не несли ему. У них были дома, они разговаривали, у них какая-то непонятная жизнь, но Антошку это не касалось. Ничего это не касалось его маленького.

Все, что несли люди вокруг – это только поесть. У них была еда, а больше ничего. Ну, иногда вещи.

А ещё реальны настоящие мама и папа. Никогда в жизни, сколько бы лет ему не было, он не перестанет их ждать.

Он будет знать, что они есть. И они, как он, существуют!

****

Пустынная улица. Солнце пряталось за тучами. Антошка не знал, когда это лето закончится, но, наверное, скоро будет холодно, потому что по ночам уже было. Он стоял один на сухой земле среди высоких для него гаражей, половина из которых, была заброшена. Это место в старом посёлке нечасто посещалось людьми. Здесь в некоторых гаражах жили подростки. А также дети. Но сегодня детей не было.

А ведь обычно вот здесь, на этой груде песка, где рядом выросла дикая малина, но ягод уже не было, потому что все съели, они собирались вместе. Кто-то приносил еду, кто-то показывал игрушки. Но сегодня Антошка стоял один.

Раздался свист, он испуганно оглянулся. Сразу же примитив место, куда спрячется.

— Эй, рыжий! — крикнул взрослый мальчишка. — Чего ты, не попался?

Засмеялись грубо его друзья.

— Всех мелких вытаскали. Всех вообще выловили! Улицы опустели, вам больше нельзя шататься. Всех в детский дом увезли и твоего Игоря тоже.

Антошке было очень больно от этого. Казалось всё, последняя связь с реальностью была потеряна. Игорь – единственный человек, с которым он мог контактировать.

Парни начали подходить, и он попятился назад.

— Эй, подожди, Антон. Ты ведь Антон, да? Есть предложение – хочешь конфет?

Конфет он очень хотел, поэтому остался стоять и надеялся на то, что его не сильно будут трогать.

Парни остановились, только один большой пацан подошёл к нему. Очень взрослый и сильный. Этому, наверное, лет двенадцать.

— Ну, ты мелкий, — посмеялся он, совершенно не зло. — И на девчонку похож, лохмы такие. Может, подстрижём тебя?

Парень протянул свою широкую ладонь, на ней была большая конфета, Антошка схватил конфету и отпрыгнул в сторону, испуганно глядя на него.

— На зверька похож, — посмеялся взрослый пацан, сплюнул на землю. Сунул руки в карманы своей потёртой грязной толстовки. — Дело есть. Ты мелкий, пронырливый. Мы тебя прикроем, если полиция приедет и спросит: если ли мелкие, мы скажем, что не видели тебя.

Антон уже пробовал конфету, она оказалась очень вкусной, как он любил – с шоколадной начинкой. Быстро-быстро он её съел.

— Ты что, голодный?

Парень вытащил семечки. Семечки щёлкать Антошка не умел, но не отказался от угощения. Испуганными глазами он смотрел на взрослого мальчика, который его кормил. Взрослые никогда его не кормили. Никогда. Может, только в то время, которое он не помнил.

— Тебя точно заберут, ты даже не разговариваешь.

Парень присел напротив, воровато огляделся.

— Сегодня там пьянка. Богачи бухают, у них там музыка играет. Давай мы тебя подкинем. Короче, что утащишь, приноси мне. Все вообще полностью бери, все часы, кольца, серьги. Понял?

Антошка засунул семечки в рот начал их пережёвывать вместе с шелухой.

Кивал головой, соглашаясь.

Он очень не хотел быть один. Был ещё вариант к собакам присоединиться, но люди лучше жили.

*****

Сейчас ему было хорошо, они его любили. Трогали за голову, это очень будоражило. До него только кулаками дотрагивались, а тут нормальные прикосновения, как у Игоря когда-то. Боялся Антошка, конечно, первое время, но шёл за ними. Подросткам он по пояс, маленький. Оглядывался по сторонам в поисках своей дружной компании, которые носилась беспризорниками, по улицам и не находил никого, действительно всех забрали. Просто приехали, собрали, погрузили. А там страшно. Дальше страшно! Лучше здесь.

Играла музыка совершенно недалеко, где-то за высокими заборами.

Они шли по кустам и большей частью по лесу. Здесь посёлок с богатыми домами, сюда Антошка никогда в жизни не ходил. Он оглядывался и боялся, что не найдёт дорогу обратно к дому. Он не понимал, что ему говорили мальчишки, что-то шептались.

— … хватай, тащи обязательно, посмотрим.

Антошка ничего не понял, он хотел спросить, что ему делать, но забыл как это – говорить. А парни взрослые разбежались в разные стороны, оставив его одного. И он просто пошёл следом за теми, которые бежали. Хотел к ним присоединиться. Зашёл в лес. А мальчишек взрослых не было, и он стоял полностью один.

Заплакал, но плакал он тихо. Всхлипывал. Вернулся на дорогу, она оказалась пустой, безжизненной. И в какую сторону идти, он не помнил.

Потом машину услышал, испугался, шмыгнул в кусты, оглядываясь, сбежал.

Бродил и плакал, плакал и бродил. Его увели куда-то, где он никогда ни разу не был и не знал этой местности.

Были ягоды, он их ел. Где-то шумела дорога, и он в принципе мог бы выйти на неё, но была ещё речка. И Антошка решил пойти к воде, набрав полную горсть черники.

Река была широкая, и достаточно пугающая, он не умел плавать и боялся воды. Он не знал, как люди моются так часто, как мылись соседи в своей бане. Но он бы хотел искупаться. Вода тёплая, комары кусались, шумел лес.

Совершенно неожиданно поскользнулся и упал на берег. Встал на песке как вкопанный, испугавшись до одури. Буквально в трёх шагах от него сидел взрослый мужчина в одних мокрых шортах.

А взрослый мужчина – это опасность.

Антошка в свои шесть лет был очень просвещённым во всех вопросах страшной жизни, и старался не попадаться вообще ни маленьким, ни большим.

Серьёзная опасность, но Антошка почему-то не двинулся с места, не побежал, видимо, от неожиданности у него перестали двигаться ноги, и он помотал головой из стороны в сторону, вспоминая, где находится дорога. Обязательно должен вырваться, обязательно должен вернуться. Потому что за шкафом ждал сломанный самолётик. Сворованная подушка, которая больше не пахла вкусно. Старое одеяло. Там его место. За шкафом.

— Привет! — хрипло поздоровался мужчина.

Дядька не стоял в полный рост, а сидел на камне, казался достаточно безопасным. На нем были те самые вещи, о которых говорили мальчишки – цепочка большая, на ней штука, похожая на монету. Антошка не знал, как это называлось. Он смотрел на браслеты и на кольца.

Мужчина был страшным. Большим, его кожа смуглая, будто он не мылся дольше, чем Антошка, и очень большие глаза как у вороны. Даже не карие, а действительно какие-то чёрные.

— Я тут, кажется, перепил чутка, — усмехнулся мужчина, оглядываясь по сторонам. – Можешь себе представить. Посоревновался. С племянником. Кто доплывёт до мыса. Ну, я, блин, доплыл, а как обратно не знаю, — он посмеялся сам себе.

Антошка же высматривал, что можно украсть и убежать. Но никакой одежды у незнакомца не было, только вот эти золотые вещи, которые блестели на солнце, очень сильно, может потому, что мужчина был грязный, нет, не грязный, смуглый, да бывают. Они моются, но отмыться не могут, потому что сами по себе такие.

— Ты, наверное, есть хочешь? — поинтересовался мужчина.

Нельзя слушать их. Нельзя ни в коем случае. Эти дядьки опасные. Антошке такое рассказывали, чего он не хотел себе никогда в жизни! Он сделал несколько шагов назад.

— Ты не разговариваешь? — поинтересовался мужчина.

С тёмных, как будто жидких волос, словно чёрная краска, капала вода прямо на лицо незнакомца, не оставляя грязи на удивление ребёнку. И лицо вдруг показалось Антошке добрым, и глаза эти вроде страшные, а вроде нет. Дядька поморщился, будто ему было больно, и казалось… Он мог заплакать!

И Антошка не смог угадать, насколько опасно это существо. Это большое существо, оно что несло ему?

— Я однажды, — мужчина не смотрел на него, тяжело сглотнул. — Видел такую, как ты… Её звали Тата, её… Не кормили. Она была такая же худенькая, но ты ещё и маленькая.

Антошка так возмутился, что ноги стали двигаться!

Дядька мерзкий нахмурил брови.

— Погоди… О, прости! Ты мальчишка! Это из-за волос я спутал. Нам надо с тобой поесть, — незнакомец почти шептал эти слова.

Антошка пожалел его, раскрыл свою руку, на ладони осталось ещё несколько ягод. Их он протянул мужчине, чтобы накормить его.

— Только ягоды, — хрипло сказал незнакомец. — Видно, что ешь только ягоды.

Антошка вдруг испугался своей смелости и одёрнул руку. Его обманывали! Здесь нельзя оставаться, ничего с мужчины он не стянет. Ничего не получит.

Он попятился назад.

— Постой, — сказал мужчина, сделал бросок, но поймать мальчика он не смог.

Антошка рванул вперёд.

— Стой! Подожди, я накормлю тебя, я помогу тебе, — кричал страшный мужчина, вскакивая на ноги.

Антошка не оглядывался. Нельзя было оглядываться, надо было нестись вперёд и смотреть, где спрятаться. Не убежать от такого, и ребёнок нырнул под кусты. Замер. И старался не дышать, потому что казалось страшила услышит стук маленького перепуганного сердца.

Его сложно найти, он умел так прятаться, что будто детским колдовством глаз отводил.

Незнакомец пробежал мимо, звал, кричал, а потом ушел.

Только когда давно не было слышно шагов и голоса, Антошка вылез из укрытия.

До ночи бродил по лесу. Вышел в посёлок и направился к мальчишкам. Не маленьким, а большим. Маленькие так и не вернулись.

Большие парни вроде не обижали его в прошлый раз, а сейчас будто не узнавали. Он к ним с доверием, они же его по волосам гладили, конфеты дали, с собой взяли.

Здесь темно было, а они тусовались не под фонарём. Богатые дома остались за спиной. Не богатые начинались впереди.

В животе гудело от ягод и немного кружилась голова от усталости, но Антошка шёл вперёд. К пацанам.

Тот самый, который кормил его конфетами, заметил.

— Что принёс? — спросил взрослый парень.

Антошка остановился. Показал свои синие от черники ладошки, но никто не увидел, что они испачканы ягодами, было темно.

Его схватили за волосы. Начали трясти.

— Ты что-то взял? Где ты шлялся? Ты украл? А раз не украл, будешь наказан!

Они били его.

— Да ничего у него нет. Вот ведь крысёнок! Я ему семечки отдал, надо было его куда-нибудь сунуть, чтобы он нам вытащил из дома.

Они били. Били больно. Они привыкли бить друг друга, а он же меньше. Рвали волосы. Кулаками прямо по лицу. Антошка скулил, плакал, кричал: ни словами, а только звуками. Пытался вырваться, но чем больше он вырывался, тем сильнее они срывали на нём злобу. Потом силы закончились, он почти ничего не видел, потому что болели глаза.

Кто-то свистнул, где-то лаяла собака, Антошка пополз в кусты.

Но в кустах было неуютно. Скоро пошёл дождь. И он пополз в сторону дома. Он старался не показываться людям на глаза, не попадать в свет фонарей. Думал только о том, что нужно лечь на подушку и обнять самолётик. И тогда будет все хорошо, всегда все было хорошо, когда он оказывался за шкафом.

Очень больно. Страшно. Он снял кроссовки. Так было легче. Без обуви было удобнее ползти.

Носков уже давно не было. Ногти иногда ломались.

Темно. В доме горели огни. Мальчик с трудом забрался на завалинку, посмотрел, что творилось внутри. Там опять чужие люди. И он не рискнул туда войти через дверь.

Антошка обошёл дом стороной. На его счастье – окно в комнату со шкафом было открыто. Он очень аккуратно забрался на подоконник.

Услышал стоны. И голоса: кто-то кого-то душил прямо на кровати, и кровать скрипела.

— Крыса! — Закричала какая-то женщина.

— Нет здесь крыс, — грубо ответил пьяный мужчина.

— Нет, крыса! Я видела. Она промелькнула.

Антошка уже спрятался за шкафом. Мужчина и женщина припадали к полу, чтобы заглянуть под шкаф. Они даже открыли створки шкафа, включили свет, но ничего не нашли.

Вытащили что-то из одежды, переговаривались.

Потом Антошка перестал слышать их голоса. Он был счастлив и улыбался, что лежит в своей постельке, хотя под ним неровная выбитая стена и время от времени палки впивались в спину. Но подушка была мягкая. И одеяло тёплым. В посиневших окровавленных пальцах он держал сломанный самолётик.

Было больно. Очень больно.

А потом было жарко.

Наконец-то он согрелся, у него горели щеки, горело лицо. Ему казалось, что это баня. Ему казалось, что он слышит шум воды. Описался.

Хотел пить сильно-сильно. В горле пересохло. Боль то возвращалась, то терялась. Ему виделся свет и бабушка…

В джинсы не влезала нога. Она очень сильно распухла и стала тяжёлой будто наполненная водой бутылка. Один глаз перестал полностью видеть, а другой ощущал свет.

Он куда-то улетал.

В начале плакал, потому что хотелось пить, и было больно, потом улыбался, потому что самолётик у него в руках и подушка вроде ещё пахла вкусно, но ему так казалось – она пахнет шоколадом и жареной курочкой. Он помнил этот запах жареной курочки.

Проваливался в яму, больше не ощущая твёрдости стены… Ничего не ощущая.

Шкаф начали двигать. Антошка бы всполошился и попытался сбежать, но сил не было, он не двигался, может быть, давно не двигался.

Шкаф отодвинули. Яркий свет. Голоса. Антошка открыл свой глаз и увидел того самого мужчину с волосами похожими на чернила. Он стоял над дырой и на его фоне, шкаф-великан казался не таким уж и большим.

И Антошка подумал, что дядька этот красивый и добрый, потому что плакал. И слезы текли по его скулам.

— Я нашёл тебя, — еле слышно, сказал мужчина. — Не бойся. Я… Я твой папа. Тата, ты обещала! — строго сказал он.

И Антошка из последних сил, чуть приподнял голову, чтобы посмотреть на девочку Тату, которую морили голодом. Она ничего не ела, у неё не было еды, как у Антошки.

Но Тата оказалась не маленькой девочкой, как предполагал мальчик, это была большая, взрослая тётя. С большими, добрыми глазами, но не такими чёрными, как у папы.

— Да, — сказала она, вытирая слезы. — Я обещала быть сильной. Ничего, мы справимся. — Она протянула к Антошке мягкие, тёплые руки, — я твоя мама.

Антошка был грязный, избитый. У него был жар, он описался и плохо пах. Он не хотел быть таким, когда оказался в её руках. Он бы хотел быть самым лучшим мальчиком на свете. Самым чистым, самым красивым, чтобы мама его любила. Но маме оказалось все равно в каком он виде. Мама его на руки взяла, прижала к своей груди. Она укрыла его с собой. И папа укрыл их сверху.

Они вкусно пахли, они были добрые.

Потом Антошка куда-то пропал. Он словно уснул и почти не помнил осмотр врачей.

В больнице мама спала с ним на одной постели и ругалась с папой. Но она по-доброму ругалась, не сильно. Она не хотела уходить от Антошки. А Антошка не хотел, чтобы она его бросала, он пальчиками, не теми, которые в гипсе, другими держался за край её красивого платья в цветочек. И не отпускал.

— Пока не решишь вопрос с опекой, я отсюда не уйду, — строго говорила мама. — Мы выйдем из больницы только уже официально с ребёнком.

И руки её мягкие гладили очень короткие волосы Антошки. Он никогда не будет носить длинные волосы, всегда будет стричься, потому что это прилично.

Он закрывал глаза от удовольствия, и вся боль уходила, когда она рядом. У неё большая грудь, к которой она прижимала Антошку, и он укладывал туда свою голову, пытаясь, спрятаться в ней, как в нише за шкафом.

И улыбался, закрывал глаза. И он не боялся уколов, когда она его обнимала, когда целовала в висок, в носик и в провалившиеся щёчки. Мама любила.

Девочка.

Она была большая. Её звали Динара. У Динары большие карие глаза и пепельно-тёмные кудри. Она была похожа на странную сову из сказки. Динара – часть мамы. Антошка даже не понял, почему так произошло, видимо, мама что-то сказала, как-то так повернула, что Антошка понял: Динара – его сестра.

А ещё был старший брат. Совсем дядька. Его звали Серёжа, он добрый. Но Антошка его боялся. Потом. Он потом привык и разрешал возить себя на широких плечах, а пока нет, ему даже папа не особо был нужен, только мама. Только мама. И ради неё, потом уже, когда они уехали из больницы, в дорогом и богатом доме, ради неё он набрался смелости и сказал: «мама». И Тата смеялась от счастья. И попросила его говорить, говорить как можно больше! Потому что это приносило ей радость.

А Антошка хотел только радовать её. Он так любил маму! Ну и немножко папу.