Забавный парень из моих отражений

Воздух на мощеной рыночной площади был густым от запахов специй, жареных каштанов и человеческого потока. Я спешила, уворачиваясь от толпы, сжимая в руке сверток с новой нитью для вышивания — моим единственным утешением в этом шумном, чуждом мне мире. И в этот момент я совершила роковую ошибку. Я не увидела ее, засмотревшись на витрину с восточными шелками.

Резкий толчок плечом, и я едва удержалась на ногах. Но та, в кого я врезалась, не пошатнулась вовсе. Она была монолитом, скалой, одетой в черное. Полная, даже тучная женщина. Ее тело было укутано в дорогие, отливающие синевой меха, несмотря на летний жаркий сезон, а с шеи, запястий свисали десятки украшений из черненого серебра, резной кости и тусклого, словно вобравшего в себя весь окружающий свет, янтаря. Ее лицо, широкое и бледное, напоминало испорченное убежавшее тесто, но глаза… глаза были двумя углями, горящими из глубины недр преисподней.

— Слепая дрянь! — ее голос прозвучал не криком, а низким, гортанным рычанием, от которого закладывало уши. Она не сердилась. В ее взгляде читалось холодное, хищное любопытство. — Куда прешь, не видя пути?

— Простите, я… я не заметила, — пробормотала я, чувствуя, как по спине бегут мурашки. Я попыталась отступить, но толпа сомкнулась за моей спиной, не давая уйти.

Женщина медленно, с наслаждением вытянула руку, унизанную перстнями, и, вытянув ко мне палец с крупным кольцом, провела холодным камнем по моей щеке. Я замерла, парализованная отвращением и страхом.

— Пуста, — прошептала она, и ее дыхание пахло полынью и старой кровью. — Пуста, как зеркало без отражения. Ну что ж, я подарю тебе нового друга. Более веселого. Чтобы не скучала в своей тихой норке.

Она отступила на шаг, подняла руки, и ее украшения загремели зловещей симфонией.

— Отражение твое сменится личиной иной! — ее голос внезапно взревел, заглушая рыночный гамм, и несколько человек рядом обернулись с испугом. — Пусть в стекле живет тот, чья душа светла и чье сердце свободно! Чтобы ты ненавидела его солнечный смех, тоскуя по своей унылой тишине! Да будет так!

Она резко щелкнула пальцами перед моим лицом. Звук был таким громким, что я на мгновение оглохла. Когда мир вернулся ко мне, женщины уже не было. Толпа текла вокруг, как ни в чем не бывало. Лишь легкий запах полыни, да ледяное онемение в щеке, где она меня коснулась, напоминали о случившемся.

В тот вечер, вернувшись в свою комнату, я подошла к овальному зеркалу в резной раме, чтобы расплести свои черные, тугие косы. Руки еще дрожали. И вздрогнули еще сильнее, когда движение в глубине стекла оказалось не моим. Там, за стеклом, ухмылялся рыжий парень. Веснушчатый, с взъерошенными волосами цвета осенней листвы и глазами, слишком зелеными для этого призрачного мира.

Он был жив. Не отражение, а настоящий, запертый в холодной глубине стекла. Он стукнул костяшками пальцев по внутренней стороне зеркала, и звук, глухой и далекий, словно доносился откуда-то с другой стороны стекла, заставил меня отпрянуть.

— Эй, не бойся! — его голос я услышала словно навязчивую мысль. Он был хрипловатым и удивительно веселым. — Похоже, мы соседи!

Я, онемев, смотрела на его ухмылку, на озорные искорки в его зеленых глазах. Он выглядел так, словно только что сорвался с ветки, пробежал по рыжей осенней траве и случайно угодил в мое зеркало. Эта жизнерадостность была настолько чужеродной в моей тихой, затененной комнате, что казалась оскорблением.

— Выйди отсюда, — прошептала я, и голос мой дрожал. — Немедленно убирайся!

Он рассмеялся, и этот смех отозвался в моей голове теплым, но от этого еще более невыносимым эхом.

— Не могу, хозяйка. Видишь ли, меня, кажется, привязали заговором. Очень крепким. — Он сделал преувеличенно печальное лицо, но глаза все так же смеялись. — И, кажется, к тебе.

Я отшатнулась, а он тем временем окинул себя критическим взглядом. На нем было точь-в-точь мое платье — скромное, серое, домашнее. Сидело оно на нем нелепо, широко и мешковато, подчеркивая его угловатость.

— Фу, какая тоска, — проворчал он, дернул за рукав и ткань на нем послушно сменилась на яркую рубаху, а поверх возник жилет из потрепанной кожи. Он покрутился передо мной, словно демонстрируя наряд. Его рыжие локоны, казалось, только стали ярче от этого безобразия. — Так-то лучше. А то прямо уныние кисельное.

— Замолчи! — прошипела я, озираясь — стены в доме тонкие, соседи услышат этот дурацкий спектакль. — Убирайся обратно!

В этот момент в соседней комнате кашлянула миссис Гловер, моя хозяйка. Я замерла, вжавшись в тишину.

Парень в зеркале тут же оживился.
— Эй, кто это там? Соседка? — крикнул он так, что его голос, без сомнения, должен был быть слышен по всему этажу. — Заходите на огонек! У нас тут весело!

Из-за стены послышался удивленный вздох, а затем поспешные тяжелые шаги медленно зашаркали прочь, в сторону кухни. У меня похолодело внутри. Теперь она точно решит, что я сошла с ума и привела в комнату мужчину.

Я в ярости швырнула в зеркало наперсток. Он со звоном отскочил от стекла.

— Ой, как резво! — он засмеялся, не отрывая своего зеленого взгляда от меня. — Ладно, ладно, не кипятись. Я молчу. Ну, почти.

Он притих, усевшись в углу своего заточения, скрестив ноги по-турецки, и принялся насвистывать какую-то, незнакомую мне мелодию. Звук был тихим, но настойчивым, как жужжание назойливой мухи.

Я в отчаянии набросила на зеркало тяжелое покрывало. Надежда на то, что это хоть как-то поможет, таяла с каждой секундой.

— Так даже уютнее! — сразу провозгласил его голос из-под ткани, такой же ясный и громкий. — Темно, ничего не видно. Можешь рассказывать сказки на ночь. Или я тебе. Я знаю одну про дракона и пропавшие носки...

Я зажала уши руками, зажмурилась, но его свист, его готовность болтать без умолку, сама его неестественная, чужая жизнерадостность висели в воздухе моей комнаты, отравляя каждый уголок. Проклятие было хуже, чем я могла представить. Он был не в моей голове. Он был в моем мире. И его было слышно.

Дни, последовавшие за проклятием, превратились в странную и изматывающую пытку. Я назвала его Лиамом — просто чтобы не думать о нем как о «нем» или «этом». Он был невыносим. Его болтовня не умолкала ни на секунду, его смех раскалывал тишину моей комнаты, а его привычка менять свой наряд в зеркале на что-нибудь невообразимо яркое и нелепое резала глаза. Я злилась, я кричала на него, я завешивала зеркало плотной тканью, но его голос, звучавший прямо в сознании, никуда не девался.

Но постепенно яростное отвращение стало смягчаться до раздражения, а затем и до привычной досады. Как бы я ни пыталась это отрицать, его присутствие нарушало гнетущее одиночество, в котором я жила до этого. Он был навязчив, но он был. И против своей воли я начала привыкать к его комментариям, к его дурацким шуткам и даже к его непоколебимому солнечному настроению, которое, как я с удивлением обнаружила, оказалось заразительным.

Однажды вечером, когда я особенно тосковала, он тихо, без обычного пафоса, сказал: «Эй, хозяйка. Улыбнись. Мир не такой уж и серый, я из своего окна вижу». И я поймала себя на том, что уголки моих губ дрогнули.

Мы начали говорить. Сначала это были его монологи, но потом я стала отвечать. Он рассказывал о лесах из янтаря и реках из звездной пыли — выдумки, конечно, но такие яркие и живые. Я рассказывала ему о книгах, которые читала, о запахе дождя на мостовой, о старом Сольфамире и его бесконечных байках. Он слушал меня с таким вниманием, словно мои скучные истории были величайшим приключением.

И тогда я поняла, что случилось нечто ужасное и прекрасное одновременно. Я больше не ненавидела его. Мне показалось это странным, но я ждала возвращения домой, чтобы завести этот необычный абсурдный разговор с собственным отражением. Я искала его зеленые глаза в глубине стекла и ловила себя на мысли, что его улыбка заставляет мое сердце биться чаще.

Я влюблялась. В того, кого не могла коснуться. В того, кого, как я знала, рано или поздно мне придется скрывать ото всех.

Как раз в это время пришло приглашение от Жанны: вечером у них собиралась компания на очередную настольную игру. Я уже было собралась отказаться, как всегда, но Лиам вдруг сказал:
— Ты должна пойти.
— Не могу. Они… они могут что-то заподозрить. Услышат тебя.
— Я буду тише воды. Обещаю. Ты слишком долго пряталась и прятала меня. Иди. Живи.

В его голосе не было привычной насмешки, только теплая, искренняя поддержка. И я согласилась.

Вечером, натянув простое платье, я с тоской посмотрела на зеркало. Лиам был одет в свою лучшую «вечернюю» иллюзию — темный бархатный пиджак, который делал его рыжие волосы на контрасте еще ярче. Он подмигнул мне.
— Не скучай без меня. Постараюсь не шуметь.
— Ты? Не шуметь? Это будет величайшее чудо из всех, — фыркнула я, но сердце сжалось от странной тревоги. Мне показалось, что это могло его обидеть.

Встреча проходила в уютной гостиной Альфреда. Были Жанна, чьи завитые алые волосы блестели на свету, молодой парикмахер Альфред и старый Сольфамир, чья белая борода, казалось, излучала мудрость и спокойствие. На нем были маленькие круглые очки и длинный синий свитер.

Я старалась быть собой, смеяться их шуткам, старалась погрузиться в игру, но часть меня оставалась там, в комнате, у зеркала. Я ловила себя на том, что мысленно разговариваю с Лиамом, делюсь с ним впечатлениями, и ждала момента, когда смогу вернуться.

И тогда случилось неизбежное. Я пошла за новым кувшином воды и остановилась в коридоре перед большим зеркалом в позолоченной раме, чтобы поправить прядь волос. Я совсем забыла о том, что у меня это не получится.

Я замерла. В отражении была не я. Прямо передо мной, ухмыляясь во весь рот и беззастенчиво разглядывая интерьер, дублированный и в его зеркале тоже, стоял Лиам. Он был так ярок, так реален, что казалось, его можно коснуться.

Я ахнула и резко обернулась. За моей спиной была пустота. Я снова посмотрела в зеркало — он был там, махал мне рукой.

В дверном проеме появилась Жанна.
— Эй, ты там как? Вода то не… — она замолчала, ее взгляд перешел с моего перекошенного от ужаса лица на зеркало, где явственно виднелась фигура рыжеволосого парня. Ее глаза расширились и она нервно улыбнулась. — А это… кто?

Альфред и Сольфамир, привлеченные ее тоном, появились следом. Наступила тишина, которую разрезал только голос Лиама, прозвучавший у всех в головах:
— Ой. Кажется, я провалил миссию «незаметности».

Я чувствовала, как земля уходит из-под ног. Я была готова к крикам, к страху, к обвинениям в колдовстве. Но Сольфамир медленно протер очки и мудро произнес:
— Гм. Зеркальный спутник. Дело хозяйское, но редкостное.
Альфред присвистнул:
— Вау! Это круто! Он всегда такой… веселый?
Жанна, нахмурившись, подошла ближе, изучая Лиама с профессиональным любопытством байкера к необычному механизму.
— И как давно он у тебя? — спросила она просто и совсем без удивления.

Я все им рассказала. О ведьме, о проклятии, о том, как все начиналось с ненависти, а закончилось... чем-то совсем иным. Говорила и смотрела на Лиама в зеркале, и он смотрел на меня, и его улыбка была уже не насмешкой, а чем-то мягким и грустным. Жанна, Альфред и Сольфамир слушали, не перебивая, и в их глазах читалось не осуждение, а потрясение, удивление и желание понять, даже можно сказать гордость за меняю

Вдруг за окном послышался нарастающий, непривычный гул — не совсем мотора автомобиля, а низкого баса, словно пел какой-то механический навороченный музыкальный инструмент. Гул смолк, разрезая ночную тишину, и в дверь постучали — три четких, негромких удара.

Сердце у меня упало. Я узнала это присутствие, эту леденящую ауру, еще до того, как Альфред, недоумевая, открыл дверь.

На пороге стояла она. Та самая женщина в мехах и черненом серебре. Но на этот раз ее меха были наброшены на элегантный кожаный комбинезон, а за спиной у нее, на террасе, замирая в воздухе, висел потрясающий летающий мотоцикл — длинный, обтекаемый, сияющий хромом и магическими рунами.

Она вошла без приглашения и беспардонно прошла до середины комнаты, и воздух в комнате стал густым и тяжелым. Ее бездонные черные глаза медленно обвели комнату, скользнули по моим остолбеневшим друзьям, задержались на зеркале, где замер, насторожившись, Лиам, и наконец остановились на мне.

На ее широком, бледном лице читалась не злоба, а неловкость, почти смущение.
— Нашла, значит, мой подарок, — ее голос по-прежнему звучал низко и гортанно, но теперь в нем не было прежней угрозы, только усталая искренность. — Я... зашла извиниться.

Я могла только смотреть на нее, парализованная страхом и непониманием.

— Колдовской юмор — дело темное и часто неуместное, — продолжала она, избегая моего взгляда и тяжело шагая по комнате, разглядывая свои перстни. — Ты была такой... пустой. Тихой. Мне стало любопытно, что произойдет, если в эту тишину впустить немного шума. Немного нахального, глупого света. Это была шутка. Дурной вкус, признаю. Я не думала, что это зайдет так далеко. Мне в один момент стало тебя жалко. Всё таки заклинание сильное.

Она наконец посмотрела прямо на меня, и в ее взгляде я увидела неожиданную искру чего-то похожего на раскаяние.
— Прошу прощения. Это было несправедливо по отношению к тебе.

Она повернулась к зеркалу. Лиам стоял, прислонившись лбом к стеклу изнутри, и смотрел на нее без страха, с горьковатым печальным пониманием, поджав губу.

— Пора закругляться, солнышко, — тихо сказала ведьма. — Представление окончено, как и твоё существование.

Она щелкнула пальцами. Звук был не оглушительным, как в тот раз на рынке, а мягким и чистым, успокаивающим.

Лиам посмотрел на меня. В его зеленых глазах не было ни веселья, ни ухмылки. Только тихая, бездонное сожаление.
— Прощай, хозяйка, — прошептал он у меня в голове, и его голос прозвучал как мимолетный ветерок. — Не возвращайся в тишину. Обещай.

Я не могла вымолвить ни слова. Комок подступил к горлу. Я только кивнула, чувствуя, как по щекам текут горячие слезы.

Его образ задрожал, стал прозрачным. Он улыбнулся мне в последний раз — своей самой солнечной, самой искренней улыбкой, которая теперь резала сердце как лезвие. А затем распался на миллионы золотистых искр, словно рой светлячков, и растаял в глубине стекла, не оставив и следа.

В зеркале снова было только мое отражение. Бледное, с заплаканными глазами, но — мое.

Ведьма тяжело вздохнула, пожала плечами, повернулась и молча вышла на террасу. Гул мотора снова заполнил ночь, нарастая, а затем быстро затихая, уносясь вдаль. Она исчезла так же внезапно, как и появилась.

В комнате повисла тишина. Но это была уже не та удушающая тишина одиночества, что была до Лиама. Это была тишина, полная значения, тишина после бури, которую разделяли друзья.

Я стояла, не в силах пошевелиться, глядя на свое пустое, настоящее отражение.

Первой нарушила молчание Жанна. Она молча подошла и крепко, по-сестрински обняла меня. Ее кожаная куртка пахла дорогой и ветром.
— Все, стерва улетела, — тихо сказала она. — Придется тебе с нами скучать.

Альфред аккуратно пододвинул ко мне стул.
— Присаживайся. Сейчас чай сделаем. Крепкий. Со скольки хочешь ложками сахара.

А старый Сольфамир мудро покачал головой, глядя на зеркало, которое было теперь просто куском стекла.
— Отражение ушло, дитя мое. Но чувства-то остались. И свет, что он тебе зажег, — тоже. Это куда реальнее и долговечнее любого зеркального заклинания.

Я кивнула, смахнула слезу и позволила Жанне усадить себя. Я смотрела на своих друзей, на их живые, полные участия лица, и сквозь боль в сердце пробивалось странное, тихое тепло. Он исчез. Но он оставил после себя не пустоту. Он оставил после себя эти звездочки радости. И новую меня, которая больше не боялась быть услышанной.