Забыйягода II

Вертолёт Ми-8 шёл на бреющем, огибая выжженные холмы и покорёженные аномалиями овраги. Забыйягода сидел в грузовом отсеке, прислонившись спиной к вибрирующей обшивке, и смотрел в круглый иллюминатор на проплывающую внизу мёртвую землю. Три недели назад он вернулся в Зону. Три недели, как подписал новый контракт в том же военкомате, где когда-то в пьяном угаре согласился на первую командировку. Только теперь пил он не от радости, а чтобы заглушить боль.

Веруська. Доченька. Пустая квартира и казённая справка о смерти.

Он сжал кулаки и отвернулся от иллюминатора. Думать об этом нельзя. Думать — значит сойти с ума или пустить себе пулю в лоб. А он обещал себе вернуться в Зону. Здесь хотя бы всё понятно: кто враг, кто друг, где опасность, где укрытие. Здесь можно просто делать свою работу и не задавать лишних вопросов.

— Прапорщик, — окликнул его бортмеханик, перекрикивая рёв двигателей, — минут пять до посадки. Готовьтесь.

Забыйягода кивнул и проверил снаряжение. Новенький АК-74М, только что со склада. Бронежилет шестого класса защиты. Разгрузка с полным комплектом магазинов. Всё как положено, всё по уставу. Генерал Халецкий лично подписал его назначение на южный блокпост, тот самый, что стоял на границе со свалкой. Объект проблемный — три командира сменилось за полгода. Один погиб при налёте мутантов, второй дезертировал, третьего комиссовали с психическим расстройством.

— Командир, идём на снижение! — крикнул пилот.

Вертолёт качнуло, и Забыйягода схватился за ремень. В иллюминатор показались знакомые очертания: ржавые вышки, бетонные надолбы, остатки колючей проволоки. За периметром громоздились горы металлолома — свалка, одно из самых мерзких мест в Зоне. Аномалии там появлялись спонтанно, мутанты плодились как тараканы, а воздух был пропитан чем-то едким, от чего за неделю можно заработать рак лёгких.

Машина зависла над площадкой, подняв тучу пыли и мусора. Забыйягода расстегнул ремень, подхватил рюкзак и двинулся к открытой двери грузового отсека. Бортмеханик протянул ему руку, помогая выйти на шаткий трап.

— Удачи вам, прапорщик! Постарайтесь продержаться хотя бы месяц, а?

Забыйягода криво усмехнулся и спрыгнул на землю. Ветер от винтов бил в лицо, трава полегла до самой земли. Он пригнулся и побежал к низкому бетонному бункеру у края площадки. Вертолёт взмыл вверх, развернулся и пошёл на север, оставив за собой гулкое эхо.

Тишина накрыла блокпост как саван.

Забыйягода выпрямился и огляделся. Картина была безрадостной. Периметр в запустении: проволока порвана в нескольких местах, несколько столбов повалены, на вышке болтается изорванный флаг. Два барака выглядели более-менее целыми, но окна были заколочены фанерой. У дальнего барака стояла небольшая группа людей — человек шесть, не больше. Весь гарнизон.

Он пошёл к ним, стараясь идти уверенно, по-хозяйски. Солдаты проводили его настороженными взглядами. Грязная форма, небритые лица, тусклые глаза. Один курил, прислонившись к стене, другой ковырял ножом в деревянном ящике, остальные просто стояли и молча смотрели.

— Прапорщик Забыйягода, — представился он, остановившись в паре шагов. — Новый командир блокпоста. Кто здесь старший по званию?

Из группы вышел невысокий сержант лет тридцати пяти с узким лицом и выцветшими глазами. На рукаве болтались оборванные нашивки.

— Сержант Громов. Исполняющий обязанности командира. — Голос у него был хриплый, словно прокурен до дыр. — Добро пожаловать в ад, товарищ прапорщик.

— Доклад по обстановке, — коротко бросил Забыйягода.

Громов усмехнулся, достал мятую сигарету и прикурил.

— Обстановка? Обстановка — полное дерьмо, товарищ прапорщик. Боеприпасов на три дня активных боевых действий, продуктов на неделю, если экономить. Генератор барахлит каждый божий день, радиостанция работает через раз. Из пятнадцати человек личного состава осталось шестеро, остальные либо дезертировали, либо... — Он сделал паузу и затянулся. — Либо их сожрали. Вчера ночью на периметр вышла стая псевдособак, человек десять. Еле отбились, патронов спалили как на войне. Других вопросов не имеете?

Забыйягода молча прошёлся вдоль импровизированного строя. Солдаты избегали его взгляда. Двое совсем молодые, едва ли двадцать стукнуло. Один постарше, с широким шрамом через всю щёку. Ещё один тощий, нервный, всё время оглядывается по сторонам. И последний — здоровенный детина с бессмысленным взглядом, похожий на медведя-шатуна.

— Как вас звать? — спросил Забыйягода у тощего.

— Рядовой Хорёк, товарищ прапорщик.

— Почему трясёшься?

— Так... нервы, товарищ прапорщик. После последнего выброса плохо стало. Голова болит, руки дрожат.

Забыйягода кивнул и повернулся к сержанту.

— Громов, веди на склад. Посмотрим, что у нас в наличии.

Склад оказался в одном из бараков, в дальнем углу за решётчатой дверью. Громов открыл висячий замок и посторонился. Забыйягода вошёл внутрь и зажёг фонарь. Стеллажи полупустые. Несколько ящиков с патронами, две гранаты РГД-5, три коробки с консервами. В углу стоял РПГ-7 без боеприпасов — бесполезная железяка.

— Это всё? — спросил он, оборачиваясь к сержанту.

— Всё, что не разворовали, — буркнул Громов. — Предыдущий командир был не дурак. Перед тем как сматываться, хорошо постарался. Половину имущества слил контрабандистам, говорят.

— Понятно. — Забыйягода вышел из склада и запер дверь на свой замок, спрятав ключ в нагрудный карман. — Собирай всех. Через пять минут построение на плацу. Полная выкладка, с оружием.

Громов хмыкнул, но пошёл выполнять приказ.

Через пять минут гарнизон южного блокпоста стоял на плацу — жалкая кучка оборванцев с автоматами наперевес. Забыйягода прошёлся перед строем, заложив руки за спину.

— Слушайте меня внимательно, — начал он негромко, но так, чтобы каждое слово было слышно. — Я знаю, что здесь происходило. Знаю, что вы видели. Знаю, что вы потеряли товарищей и друзей. Знаю, что вы устали и хотите домой. Но домой вы не попадёте до конца срока службы. Таковы правила. Зато здесь, на этом блокпосту, вы будете жить как люди, а не как загнанные крысы.

Он сделал паузу, глядя в глаза каждому.

— С сегодняшнего дня порядок будет следующий. Дежурства строго по графику, смена каждые шесть часов. Патрули только парами, без исключений. Оружие чистое, снаряжение в порядке. Периметр восстанавливаем за неделю — всё, что можно починить, чиним. Генератор и радио приводит в порядок тот, кто в этом разбирается. Продукты и боеприпасы получим через три дня, я уже дал заявку. Есть вопросы?

Молчание. Только ветер гонял пыль по плацу.

— Хорёк, — окликнул Забыйягода тощего солдата. — Ты в технике что-нибудь смыслишь?

— Так точно, товарищ прапорщик. Электриком работал до армии.

— Отлично. Берёшь себе одного помощника и идёшь смотреть генератор. Чтобы к вечеру заработал. Громов, ты с двумя бойцами проверяешь весь периметр. Отмечаете все бреши, составляете список нужных материалов. Остальные — разбираете склад, наводите порядок в бараках. Чтобы можно было жить, а не выживать. Всем ясно?

— Так точно! — нестройно ответили солдаты, но уже с какой-то искоркой в глазах.

— Разойдись!

Гарнизон разошёлся, оживлённо переговариваясь между собой. Громов задержался, прищурившись на нового командира.

— Думаете, получится что-то путное из этого цирка?

— Получится, — спокойно сказал Забыйягода. — Потому что другого выхода у нас всё равно нет.

Он пошёл к командирскому бараку, сбросил рюкзак на скрипучую железную койку и сел на продавленный стул. В окно был виден весь периметр, свалка за ним и низкое серое небо над Зоной. Где-то там, за этими холмами и оврагами, был его старый блокпост. Блокпост номер семь, где всё начиналось. Где он превратился из пьяного прапорщика в настоящего командира. Где заработал свои деньги и потерял своих людей.

А теперь всё сначала. Новый блокпост, новые лица, новые проблемы. Только он уже не тот, что три года назад. Он знает, как выживать в Зоне. Знает, как превратить кучку испуганных солдат в боевую единицу. Знает, как делать деньги и как договариваться с нужными людьми. Знает цену жизни и смерти.

Забыйягода достал из нагрудного кармана мятую фотографию. Веруська улыбалась ему с выцветшего снимка, держа на руках маленькую дочку. Он провёл пальцем по дорогим лицам и бережно спрятал фото обратно в карман, поближе к сердцу.

— Потерпите ещё немного, — прошептал он в пустоту. — Я ещё не закончил здесь.

За окном послышался стук молотка и скрип ржавого металла. Солдаты начали работать. Блокпост оживал.

Через два дня южный блокпост было не узнать.

Забыйягода стоял на вышке и смотрел на результаты работы. Периметр восстановлен — новая колючая проволока натянута в три ряда, столбы укреплены, бреши заделаны. Хорёк со своим помощником, молодым рядовым по фамилии Светлов, умудрились не только починить генератор, но и наладить освещение по всему периметру. Теперь ночью блокпост был освещён, как новогодняя ёлка.

Громов с двумя бойцами вчера закончили ремонт радиостанции. Связь с командованием восстановлена. Сегодня утром пришёл первый транспорт — грузовик с боеприпасами, продуктами и, самое главное, с запасом чистой воды. Водитель, старый прапорщик Макаров, которого Забыйягода знал ещё по кордону, привёз сверх нормы два ящика тушёнки, мешок картошки и ящик водки.

— Слышал, ты тут заправляешь теперь, — сказал Макаров, пожимая руку. — Решил помочь. За старые времена.

— Спасибо, Макарыч, — кивнул Забыйягода. — Не забуду.

— Да ладно тебе. Ты мне когда-то жизнь спас на том блокпосту, помнишь? Когда кабан-мутант на меня выскочил. Теперь я тебе должен.

Макаров уехал, а Забыйягода распорядился разгрузить всё по складу. Продукты под замок, боеприпасы тоже. Водку решил оставить на особый случай — когда закончат все работы.

Сейчас, стоя на вышке и куря сигарету, он наблюдал за плацем. Там шло построение. И это было не то убогое зрелище, что встретило его два дня назад.

Шестеро солдат стояли ровным строем в чистой, выстиранной форме. Лица выбриты, волосы острижены, сапоги начищены. Автоматы блестят после чистки. На поясах новые разгрузки, которые привёз Макаров.

Сержант Громов шагал перед строем, проводя утренний осмотр. Он сам выглядел совершенно иначе — подстриженный, выбритый, в свежей форме. Даже оборванные нашивки на рукаве заменил на новые.

— Рядовой Хорёк! — рявкнул Громов.

— Я!

— Шаг вперёд!

Тощий Хорёк выступил из строя. Теперь он не казался таким жалким. Чистая форма, прямая спина, трясучка прошла после того, как Забыйягода дал ему задание и загрузил работой. Руки перестали дрожать, когда появилось дело.

— Доложи обстановку по технике, — приказал Громов.

— Товарищ сержант, генератор работает в штатном режиме. Радиостанция на связи. Освещение периметра функционирует. Запас топлива на десять суток работы. Всё в порядке!

— Молодец. Становись в строй.

Забыйягода спустился с вышки и направился к плацу. Громов заметил его и скомандовал:

— Смирно! Равняйсь!

Строй встал как вкопанный. Забыйягода обошёл солдат, внимательно осматривая каждого. Рядовой Медведев — здоровяк с бессмысленным взглядом, который теперь уже не казался таким тупым. Оказалось, парень просто был замкнутым, но работал за троих. Когда нужно было таскать тяжести при восстановлении периметра — Медведев был незаменим.

Рядовой Волынский — тот самый, со шрамом через щёку. Бывший десантник, попал в Зону по распределению после ранения. Опытный боец, знает своё дело. Именно он вчера заметил на периметре двух слепых псов и снял их из винтовки на расстоянии двухсот метров. Два точных выстрела, два трупа.

Двое молодых — Светлов и Курочкин. Оба призывники, по восемнадцать лет. Светлов оказался толковым парнем, быстро схватывал. Помогал Хорьку с техникой. Курочкин был послабее, но старался изо всех сил. Вчера весь день драил бараки, пока не заблестели.

— Вольно, — сказал Забыйягода. — Товарищи бойцы, за два дня вы проделали огромную работу. Блокпост восстановлен. Периметр укреплён. Техника работает. Снабжение налажено. Я вами доволен.

Он сделал паузу, глядя на посвежевшие лица.

— Сегодня вечером объявляю увольнительную до отбоя. Можете отдохнуть. Завтра начнём патрулирование территории и разведку свалки. Но это завтра. А сегодня — помылись, побрились, привели себя в порядок. И ещё. — Он усмехнулся. — Макарыч привёз ящик водки. Вечером, после ужина, каждому по сто грамм. За успешное начало.

По лицам солдат пробежала улыбка. Даже суровый Волынский ухмыльнулся.

— Есть вопросы? — спросил Забыйягода.

— Разрешите обратиться, товарищ прапорщик! — Это был Хорёк.

— Говори.

— А банька будет? — Хорёк замялся. — Просто мы тут уже месяц не мылись толком. Вода только для питья была.

Забыйягода задумался. Действительно, баня — это не роскошь в Зоне, это необходимость. Грязь, пот, радиация — всё это нужно смывать регулярно.

— Будет баня, — сказал он. — Громов, займись этим вопросом. Есть старая бочка?

— Есть, товарищ прапорщик. Двухсотлитровая, целая.

— Отлично. Установите её на кирпичах, разведите под ней костёр. Натаскаете воды из колодца, нагреете. Организуете место для мытья в дальнем бараке. Чтобы к вечеру всё было готово.

— Есть! — Громов козырнул.

— Всё, свободны. Приступайте к текущим обязанностям.

Строй разошёлся. Забыйягода прошёл к командирскому бараку и зашёл внутрь. Помещение тоже преобразилось. Пол вымыт, окна протёрты, койка застелена чистым бельём. На столе аккуратно разложены карты местности, блокнот с записями, рация.

Он сел за стол и открыл блокнот. Два дня работы дали результат, но это только начало. Впереди — патрулирование, разведка свалки, возможные столкновения с мутантами и сталкерами. Нужно наладить связи с контрабандистами, как он это делал на старом блокпосту. Нужно найти источники дополнительного дохода.

Забыйягода взял ручку и начал составлять план на ближайшую неделю.

За окном послышались голоса. Медведев с Курочкиным тащили бочку, Громов командовал, куда её ставить. Волынский раскладывал дрова для костра. Хорёк со Светловым проверяли освещение периметра.

Блокпост жил. Солдаты работали не из-под палки, а потому что видели результат. Видели, что командир не бросает слов на ветер. Видели, что если он что-то обещал — выполнит.

К вечеру, когда солнце начало садиться за свалку, окрашивая небо в кровавые тона, на плацу собрался весь гарнизон. Громов притащил ящик водки, Курочкин нарезал хлеба и открыл банки тушёнки. Устроились прямо на ящиках, по-простому.

Забыйягода разлил водку по граненым стаканам. Все семеро — шесть бойцов и он сам — подняли стаканы.

— За нас, — просто сказал Забыйягода. — За то, что выжили. За то, что работали. За блокпост.

— За блокпост! — хором ответили солдаты.

Выпили. Закусили. Потом Волынский достал гитару — откуда она взялась, Забыйягода не спрашивал — и тихо заиграл какую-то старую армейскую песню. Солдаты подпевали вполголоса.

Забыйягода сидел чуть в стороне, курил и смотрел на своих людей. Чистые, выбритые, в порядке. Живые. Это было важно. В Зоне так легко перестать быть человеком, превратиться в животное, которое только ест, спит и боится. Но его бойцы были людьми. И он сделает всё, чтобы они такими оставались.

Где-то вдали завыл мутант. Может, псевдособака, а может, что похуже. Но на блокпосту было тихо и спокойно. Генератор ровно гудел, освещение горело, периметр охранялся.

Всё было под контролем.

Костёр потрескивал, отбрасывая оранжевые блики на лица сидящих вокруг солдат. Водка закончилась быстро — по сто граммов на брата, как и обещал Забыйягода. Теперь сидели просто так, никуда не торопясь. Редкий момент покоя в Зоне, когда можно расслабиться и не думать о мутантах, аномалиях и смерти.

Волынский перебирал струны гитары, негромко наигрывая мелодию. Лицо со шрамом в свете костра казалось задумчивым, почти мягким. Он допел куплет и отложил гитару в сторону, бережно прислонив к ящику.

— Эх, — протянул он, глядя в огонь. — Дома бы сейчас с пацанами в гараже сидели. Шашлык, пивко, разговоры за жизнь. А тут... — Он обвёл рукой блокпост. — Тут вместо пива — вода с привкусом ржавчины, вместо шашлыка — тушёнка, и в любой момент может выскочить какая-нибудь тварь с тремя башками.

— Зато романтика, — усмехнулся Хорёк, закуривая самокрутку. — Приключения, опасность, адреналин. Девчонкам потом расскажешь — обалдеют.

— Какие девчонки, — буркнул Курочкин, самый молодой из всех. — Я вот до армии даже толком ни с одной не встречался. Стеснялся всё. А теперь сижу здесь, в этой дыре, и думаю — может, зря стеснялся-то? Может, надо было хоть раз попробовать подойти, заговорить?

— Ты, Курочкин, не парься, — сказал Медведев неожиданно низким, глуховатым голосом. Здоровяк обычно молчал, и когда он заговорил, все невольно повернулись к нему. — Вернёшься домой — всё наверстаешь. Главное — живым вернуться. Тогда и девчонки будут, и всё остальное.

— А ты-то откуда знаешь? — с любопытством поинтересовался Светлов. — У тебя что, был опыт какой?

Медведев почесал затылок, смущённо улыбнулся, отчего его медвежья физиономия стала почти добродушной.

— Была у меня девушка. Катька. Хорошая была, добрая. Мы со школы вместе дружили, потом встречаться начали. Она меня ждала, когда я в армию пошёл. Письма писала каждую неделю, фотки присылала. А потом... — Он замолчал, уставившись в огонь. — Потом узнала, что меня в Зону отправили. И перестала писать. Видать, решила, что не вернусь. Или просто испугалась.

Повисло неловкое молчание. Только дрова в костре потрескивали да ветер гонял искры в темноту. Громов сплюнул в сторону и процедил сквозь зубы:

— Бабы. Одно слово. Пока всё хорошо — рядом вьются, как мухи на мёд. А как запахло жареным — сразу линяют, ищут того, кто побогаче и побезопаснее.

— Не все такие, — возразил Светлов. — Моя мать, например, отца ждала три года, когда он в Афгане воевал. И дождалась. Живут до сих пор вместе, уже двадцать пять лет в браке.

— Твоей матери повезло, — сухо сказал Громов и закурил. — А вообще, бабы — они непредсказуемые. Вот у меня была жена. Красавица, умница, образование высшее. Думал — вот она, любовь на всю жизнь, как в кино. А она мне года полтора назад рога наставила. С моим другом, представляете? Пока я на службе горбатился, они в моей квартире трахались, на моей кровати. Вернулся как-то раньше срока по делам — застал их в процессе. — Он хмыкнул и затянулся. — С тех пор подал на развод, всё оформил. И в Зону подался добровольцем. Здесь хоть всё честно. Мутант на тебя бросается — ты его убиваешь. Без соплей, без лицемерия, без вранья в глаза.

Забыйягода молча слушал, попыхивая сигаретой. Громов оказался циником, разочаровавшимся в людях и отношениях. Таких в Зоне немало. Сюда многие приходили именно за этим — сбежать от прошлого, от боли, от предательства. Начать с чистого листа, пусть и в самом опасном месте на земле.

— А ты, Хорёк, чего в Зону подался? — спросил Волынский, подкладывая в костёр сухую ветку. — Ты же, по-моему, добровольцем пришёл? Сам подписал контракт?

Хорёк затянулся самокруткой и выдохнул дым в ночное небо, где между облаками проглядывали звёзды.

— Пришёл, — подтвердил он. — Денеги нужны были. Много денег. У матери рак обнаружили, третья стадия. Нужна операция, дорогущая, химиотерапия. В областной больнице сказали — двести пятьдесят тысяч рублей минимум. Где их взять простому электрику с зарплатой в пятнадцать тысяч? Вот и пошёл в Зону. Здесь платят хорошо, если выживешь. Тридцать тысяч в месяц, плюс премиальные за опасность.

— И как, собрал уже? — тихо спросил Курочкин.

— Больше половины, — ответил Хорёк. — Ещё месяцев пять-шесть отслужу — соберу всё, что нужно. Главное, чтобы мать дождалась. Последний раз звонил — врачи говорят, держится пока. Но времени мало.

Снова повисла тишина. Только костёр потрескивал, да где-то вдали в сторону свалки выл ветер, пробираясь между искорёженными металлическими конструкциями.

— А я, знаете что, — вдруг сказал Светлов, — я в Зону попал случайно. Совсем не планировал. Меня по распределению отправили после военного училища. Думал — ну ладно, год отслужу по контракту, вернусь, устроюсь на нормальную работу. Но теперь думаю — а может, это и к лучшему? Я вот здесь столько всего узнал, чему научился за эти месяцы. Технику чинить, с оружием обращаться как профи, не паниковать в критической ситуации. Раньше я был сопляком, честно признаюсь. Боялся всего — темноты, высоты, драк, крови. А здесь... здесь или научишься не бояться, или сдохнешь в первую же неделю.

— Правильно говоришь, пацан, — кивнул Волынский. — Зона — она как фильтр. Слабых убивает быстро, причём безжалостно. Сильные выживают. Но не всегда физически сильные, понимаешь? Иногда главное — голова на плечах и воля к жизни. Видел я здоровых детин, которые сдыхали от страха. И видел худых очкариков, которые выживали там, где опытные солдаты погибали.

— А ты откуда шрам взял? — неожиданно спросил Курочкин, показывая на лицо Волынского. — Если не секрет, конечно. Просто... он такой жуткий, через пол-лица.

Волынский провёл пальцем по шраму, усмехнулся без особой радости.

— Чечня. Девяносто девятый год. Нас взяли в засаду в одной горной деревне, даже названия не помню уже. Группа из двенадцати человек отправилась на задание. Вышли только трое, и то еле живые. Мне осколок от гранаты Ф-1 пол-лица распорол, от виска до подбородка. Повезло, что глаз не задел — на миллиметр прошёл мимо. Лежал в госпитале три месяца, перенёс четыре операции. Потом комиссовали, дали вторую группу инвалидности. Думал — всё, военная карьера закончена, буду на гражданке прозябать. А потом узнал про Зону. Что туда берут всех, кто согласен и может держать оружие. И пошёл. Потому что больше ничего толком делать не умею. Я военный. Это моя жизнь, моё призвание.

— Ты разведчик был? — уточнил Медведев с уважением в голосе.

— Разведчик. ГРУ. Пока осколок не получил.

По тому, как он это сказал — коротко, без эмоций, — стало ясно: разговор на эту тему окончен. Волынский не из тех, кто любит рассказывать о войне и героических подвигах. Слишком много там осталось мёртвых товарищей, слишком много крови видел.

Курочкин вздохнул и почесал покрасневший нос.

— А я просто неудачник, если честно, — сказал он тихо, почти виноватым тоном. — Школу еле-еле закончил, с двойки на тройки перебивался. В институт не поступил, даже на платное не хватило баллов. Работу нормальную найти не смог — то опыта нет, то образования, то ещё какая причина. Отец говорил — пойдёшь в армию, может, из тебя хоть что-то путное выйдет, а то совсем в тряпку превратишься. Вот и попал сюда, в Зону. И знаете, я иногда думаю — может, он прав был? Здесь я хоть чувствую, что живу по-настоящему. Что делаю что-то важное, нужное. Что не просто бездельничаю и не прожигаю жизнь впустую, как раньше.

— Да ладно тебе, пацан, — сказал Хорёк. — Ты хороший парень. Работаешь хорошо, не жалуешься, не ноешь. Это уже много в наше время, поверь.

— Ага, — язвительно протянул Громов, и в его голосе прозвучала неприкрытая ирония. — Только вот скажи мне, Курочкин, зачем ты позавчера спёр с моей полки шоколадку? Думал, не замечу, что ли? Думал, старый сержант слепой?

Курочкин покраснел даже в полумраке, лицо налилось краской.

— Я... я просто очень хотел сладкого, — пробормотал он. — Правда, извини, Громов. Верну, честное слово. У меня ещё две плитки в заначке есть, отдам.

— Верни, — буркнул сержант. — И больше так не делай. Воровство в армии — дело серьёзное, за это могут и по морде дать, и вообще жизнь испортить. Здесь, в Зоне, воровство — это вообще статья. Могут застрелить без разговоров, если что серьёзное спиздишь.

— Ладно, Громов, — спокойно вмешался Забыйягода. — Парень признался, извинился. Давайте закроем тему и не будем раздувать из мухи слона.

Громов пожал плечами и демонстративно отвернулся. Курочкин благодарно и испуганно кивнул командиру.

— А вы, товарищ прапорщик, расскажите о себе, — попросил Светлов, глядя на Забыйягоду с неподдельным интересом. — Если не секрет, конечно. Мы вот все про себя рассказали, душу излили, а вы молчите. Интересно же.

Забыйягода затянулся сигаретой, глядя в пляшущее пламя костра. Рассказывать о себе не хотелось. Особенно о том, что случилось дома, о пустой квартире и справках о смерти. Но солдаты смотрели на него с искренним интересом и ожиданием. Они открылись перед ним, поделились своими историями, болью. Было бы неправильно, даже подло, отмолчаться сейчас.

— Я служу в Зоне третий год, — начал он медленно, подбирая слова. — До этого был на блокпосте номер семь, в северном секторе. Там многое пережил. Видел, как гибнут товарищи — хорошие, надёжные ребята. Видел, как обычные люди превращаются в зверей или сходят с ума от радиации и аномалий. Воевал с сектантами, с ордами мутантов, с бандитами и другими сталкерами. Заработал денег, немало. Думал — вернусь домой, куплю квартиру получше, может, дом с участком, устроюсь на спокойную работу, буду жить нормально с семьёй.

Он замолчал, сделал глубокую затяжку, выдохнул дым.

— А потом приехал домой. Жена и дочь умерли. Вернулся в пустую квартиру. Нашёл справки о смерти и несколько фотографий. И снова в зону...

Молчание было абсолютным, гнетущим. Даже костёр будто притих, и пламя стало меньше. Все уставились в огонь, не зная, что сказать.

— Простите, командир, — тихо, почти шёпотом сказал Хорёк. — Мы не знали. Простите, что спросили.

— Откуда вам знать, — Забыйягода пожал плечами. — Я никому об этом не рассказывал раньше. Вернулся в военкомат, подписал новый контракт и приехал сюда, на этот блокпост. Потому что дома мне больше делать нечего. Там пустота. А здесь хоть есть цель — защищать этот блокпост, командовать вами, выживать вместе. Это даёт хоть какой-то смысл всему.

Волынский медленно покачал головой и негромко, но твёрдо сказал:

— Понимаю тебя, командир. У каждого из нас в Зоне своя причина быть здесь. У кого-то — деньги для семьи, у кого-то — бегство от прошлого и предательства, у кого-то — просто некуда больше деваться. Но сейчас мы все здесь, на этом блокпосту. И мы — команда. А команда должна держаться вместе, прикрывать друг друга. Иначе в Зоне не выжить.

— Верно говоришь, — глухо поддержал Медведев.

Забыйягода кивнул, чувствуя, как что-то тёплое и непривычное разливается в груди. Не водка, нет. Что-то совсем другое. Может быть, это и есть то самое фронтовое товарищество, о котором говорят старые вояки и ветераны. Когда не важно, кто ты, откуда и каким был раньше. Важно только то, что ты рядом сейчас, что прикроешь спину товарищу, что не подведёшь в бою.

— Ладно, мужики, — сказал Громов, поднимаясь и отряхивая форму. — Хватит соплями размазывать и психологию разводить. Завтра опять на работу, а сегодня спать пора. Кто на дежурство заступает?

— Я и Медведев, — отозвался Волынский. — Первая смена наша по графику.

— Тогда пошли, Медведь. Проверим периметр, обойдём вышки.

Солдаты начали расходиться, поднимаясь с мест и потягиваясь. Костёр постепенно догорал, превращаясь в тлеющие угли. Забыйягода остался сидеть один, глядя на красноватые угольки. Завтра будет новый день. Новые задачи, новые проблемы, может быть — новые опасности. Но теперь он знал своих людей получше. Знал, что Громов — циник и мудак, но надёжный в бою. Что Хорёк воюет за больную мать и каждый рубль на счету. Что Курочкин — слабак и мелкий воришка, но старается измениться. Что Медведев — тихоня, но сильный духом и верный. Что Светлов — умный и перспективный парень. Что Волынский — настоящий боец, прошедший огонь и воду.

Это была его команда. Его блокпост. Его новая семья, пусть временная и странная.

Он поднялся, затоптал остатки костра сапогом и пошёл к бараку. Завтра начнётся новая жизнь, новый этап. А пока — сон. Короткий, чуткий, солдатский сон, из которого можно вскочить в любую секунду по тревоге или выстрелу.