Загадка для краснолюдков

Хороводные песни Свентояньской (Купальской) ночи (с 23 на 24 червца)

Людская:

— Słońce, Słońce się narodziło,

Słońce, Słońce przyszło do nas!

Słońce urosło i dojrzało,

Słońce rozszalało się i stało się

Słońce stworzyło, świat oświetliło,

Słońce, Słońce — niech zawsze będzie!

Niech żyje, żyje dla nas!

(- Солнце, Солнце народилось,

Солнце, Солнце к нам явилось!

Солнце росло и повзрослело,

Солнце бушевало и стало,

Солнце ярилось и оженилось!

Солнце, Солнце — да будет всегда!

Пусть живёт, живёт для нас!)

Лесная:

— Kto widział słońce?

Kto spojrzał w górę?

Nie wołaj, a przyjdzie.

Wołaj, a odejdzie.

Las nie jest pierwszy i nie jest ostatni.

Las jest drogą i porusza się sam z siebie.

Poruszamy korzeniami, pamiętając kroki.

Jesteśmy cieniami liści, pamiętając imiona.

A kto ścina drzewo, naraża się.

A kto zdradza las, nigdy nie wróci do domu.

Słońce dla lasu i las dla słońca.

(- Кто видел солнце?

Кто посмотрел наверх?

Не зови — и придёт.

Назови — и уйдёт.

Лес не первый, и лес не последний.

Лес дорога, и ходит она сама.

Мы подвижные корни, помнящие шаги.

Мы тени от листьев, помнящие имена.

А кто дерево рубит — тот себя обнажает.

А кто лес предаёт — тот домой уже не вернётся.

Солнце для леса и лес для солнца).

Краснолюдская:

Kamień spał — my go obudziliśmy.

Płomień śpiewał — my daliśmy słowa.

Pęknięcie nie jest wrogiem.

Pęknięcie jest oddechem.

Jesteśmy tutaj, pod słońcem,

Ale wciąż podtrzymujemy sklepienie.

Jesteśmy tutaj, pod słońcem, nie na zawsze.

Ale póki tu jesteśmy, podtrzymujemy sklepienie.

Młot wie, komu będzie służył,

Lecz czasami ręka zapomina.

I nie złoto — przysięga dzwoni,

Nie korona — proste plecy.

Przeklęty ten, kto kuje bez miary,

Bo kamień pamięta wszystko.

(Камень спал — мы его разбудили.

Пламя пело — мы дали слова.

Трещина — это не враг.

Трещина — это дыхание.

Мы здесь, под солнцем,

Но всё ещё держим свод.

Мы здесь, под солнцем, не навсегда.

Но, пока здесь, удерживаем.

Молот знает, кому он послужит,

Но рука иногда забывает.

И не золото — клятва звенит,

Не корона — спина пряма.

Проклят тот, кто куёт без меры,

Ибо камень всё помнит).

1.

Башня ордена Белобога находилась, как будто, при крупном городе Вара-и-Савы (рыбака Вара и русалки-валькирии Савы), но не в центре его, а совсем на отшибе, вдалеке от других построек. И при том возносилась над городом высоко-высоко, расположившись на самой вершине единственного в своём роде холма с очень крутыми, почти вертикальными склонами. Кстати сказать, не из гордости так высоко, а по необходимости. Важная функция башни — прислушиваться к гармонии, а гармонию легче слушать, когда она не кричит прямо в ухо.

Ядвига стояла босиком на узком балконе под самым куполом. Камень был ещё тёплым, хоть день и клонился к вечеру, солнце не жгло, а лишь вежливо пригревало, словно бы не решаясь совсем уйти. А внизу, на широких лугах у могучей Виспулы, начинались уже Купальские хороводы. Самые разные. Человеческие и не только. Но основное веселье начнётся, когда солнце присядет и в небо взовьются большие костры.

Сколько кругом заготовок из хвороста для купальских костров было видать с балкона!

Ибо не зря сей балкон также зовут «смотровою площадкой», хоть последнее именование, как Ядвига недавно узнала, предназначено лишь для отвода любопытных ушей и глаз выходящих порой на балкон гостей из шляхетных профанов — эта площадка на деле служила скорее слуху, чем зрению.

Вот и Ядвига почти не смотрела вниз. Она слушала.

— Не глазами, — напоминал и наставник Гжегож, стоя за её плечом. — Никогда не начинай с глаз. Глаза любят обманываться.

Он был стар, этот Гжегож, даже по меркам древнего ордена: совершенно седой, с бородою лохматой, неровной, в старомодном плаще, что давно перестал быть идеально белым. Гжегож его не спешил менять, из-за чего был уважаем за скромность, но вызывал и подозрения в скрытой гордыне.

— Ну? .

— Я слышу три ритма, — сказала Ядвига после недолгой паузы. — Есть людской, есть лесной… и ещё один. Он как будто бы на поверхности, но при этом такой… глубинный.

— Угу, — подтвердил старый Гжегож. — Краснолюдский. И они сегодня пришли к нашей речке. Редчайший случай.

Солнце присело на горизонт, и внизу зажглись первые из больших Свентояньских огней.

Ритмы наполнились тёплой мелодией слов.

Люди — те пели громко, распахнуто во всю ширь лугового простора, песня их шла вперёд, не оглядываясь и не встречая препятствий. Лешие отвечали из тени, временами вплетая в людские слова свои — грустно-протяжные, с паузами, где важнее молчание, чем звучащая речь. Третий же ритм шёл как будто из-под земли, голос совсем забивался сопровождением — каменным стуком.

— Эти поют не словами, — Ядвига нахмурилась, — я затрудняюсь перевести.

Гжегож облокотился на камень перил балкона:

— Потому что пытаешься переводить вложенный смысл. А надо — само намерение. — Он закрыл глаза. — Слушай не песню. Слушай, зачем поётся.

Что ж, Ядвига последовала совету. Без особой надежды. Но вдруг поняла!

— Это не призыв, — медленно проговорила она, — и не благодарность Солнцу. Это… напоминание.

— Кому? — тихо спросил наставник.

— Камню, реке, людям… самим себе.

Она замолчала, прислушиваясь к глубинному отклику на краснолюдский ритм:

— Вот что поют: «Мы здесь не навсегда. Но, пока здесь, удерживаем».

Гжегож открыл глаза и посмотрел на неё внимательнее. Словно не на ученицу, почти на равную.

— Хорошо услыхала, — промолвил он. — А теперь расскажи, что не так?

И Ядвига снова прислушалась.

Людской хор иногда сбивался. Кто-то смеялся некстати, кто-то на шаг опаздывал. Это ничуть не мешало песне, она жила. И лесные тянули неровно, с умыслом, словно бы проверяя друг друга. Но вот краснолюдский напев…

— Он слишком ровный, — прошептала Ядвига.

— Да, — подтвердил наставник.

— Он поёт у реки, но не спорит с рекой. Он её… перекрывает! — У Ядвиги аж холод прошёл по спине от собственных слов. — Они поют так, будто очень хотят, чтобы всё здесь… остановилось… Но ведь с этим желанием точно нельзя вести хоровод! Не понимаю я краснолюдков…

Гжегож долго молчал.

— Раньше, — сказал наконец, — они пели иначе. С трещиной. С выходом. — Он посмотрел долгим взглядом вниз, в отражения Свентояньского пламени в тёмной воде. — Этот вечер запомни, Ядвига. Это ещё не беда. Но первый её признак.

— Но учитель, — тихо спросила тогда Ядвига. — Неужели гармонию можно нарушить, сделав её чересчур упорядоченной и правильной?

— Можно, — ответил он после раздумий, — Но в этом случае надо внести изменение в основные задачи ордена. Не следить за явлениями дисгармонии, не исправлять. А — заметить, что мир перестал ошибаться.

Там, внизу, хороводы закручивались всё быстрее. Там всё смешивалось — и огонь, и вода, и тени в нарядных платьях. И с балкона они выглядели так красиво, почти идеально.

Тут Ядвига поймала себя на мысли, что ей это страшно видеть, и поняла: ну, значит, теперь она слушает правильно.

2.

То, что встревожило Гжегожа и Ядвигу в Свентояньскую ночь, орден Белобога, конечно же, не оставил бы без внимания — если бы Гжегож последовал орденскому уставу. Но наставник Ядвиги ценил самую суть миссии ордена много превыше буквальной реализации уставных правил.

Поутру они тихо сидели внизу, под башней, как бы на полдороге между нею и прогоревшими кострами Купальской ночи. Ночь остыла благополучно, естественно, лишь могучая Виспула продолжала нести в себе отзвук пропетых песен. К этому отзвуку можно было возвращаться — здесь, где камень был много древнее ордена и позволял молчать и прослушивать снова и снова живое купальское эхо.

— Представляешь, что будет, — промолвил наставник, — если я предоставлю рапорт Великому Светочу.

Это был не вопрос. И Ядвига кивнула:

— Пошлёт отряд.

Да. Чего же другого можно дождаться от Светоча, если речь о защите гармонии во имя самого Белобога? Ясно, отряда. Белые плащи, копья с печатями, предписание разобраться с племенными вождями краснолюдков.

А краснолюдки не любят, когда в их любимые трещины кто-то заходит строем. Непременно замкнутся. И даже начнут упорствовать в том, чего им попытаются запретить. Станут ещё ровнее, мертвеннее, неподвижнее — просто назло. Вот тогда и наступит беда. Та беда, о которой наставник сказал, что её ещё нет, есть лишь первый симптом. Та, в которой народ краснолюдков будет потерян уже окончательно.

— Ты поняла, — констатировал Гжегож.

Ну ещё бы. Он все эти мысли её расслышал.

— Что же нам делать?

— Есть подходящий путь… — Гжегож легонько стукнул ладонью по камню, и Ядвига подумала, что в этом движении часть ответа. Путь, подходящий для краснолюдков должен идти через камень, само собой. И порождать характерные звуки ударов, объединённые ритмом.

— Ты поняла, — повторил наставник. — Это, конечно, будет не орденский путь. Несколько… личный.

В этот момент Ядвига насторожилась. Мысли услышать она никогда не умела, но вот эмоции, состояния… В голосе Гжегожа ясно звучало волнение.

— Ты, вероятно, не знаешь Дарека, — предположил наставник.

Вот кого ей предстоит узнать!

— Нет, ну я слышала, — произнесла. — Знаменитый кудесник… Ну, то есть, бубенщик! — быстро ввернула, чтобы Гжегож не стал ещё раз объяснять, что такое кудеса. — Да, он, по-моему, из краснолюдков.

— Был, — поправил наставник, затем помолчал и поправил уже себя: — и остаётся, хотя он от них ушёл… Он теперь обитает в уединении на границе камня и леса, в месте, где тропы не сходятся в круг.

А ещё, догадалась Ядвига, Дарек не держит своих хороводов и не входит в чужие. Не возглавляет род, не признаёт начальства.

— Да, это так, — поддержал её мысли Гжегож. — И, наверное, потому к его бубну всегда прислушиваются.

— Он, — спросила Ядвига, — знает правильный ритм?

— Он ощущает момент, когда ритму пора сорваться. И умеет учить этому так, что никто не почувствует себя исправленным.

Что ж, это важно. В особенности, для краснолюдков.

— Если направить его в тот краснолюдский круг, — Гжегож кивнул на погасший костёр Купальский, — и представить не как приказ, а как просто встречу, без солдат Белоордена, без моего отчёта, их хоровод может снова ожить, задышать…

— А если откажется? — перебила Ядвига. — Если Дарек откажется, что тогда? — Она слышала, что кудесник чаще отказывает просителям.

— Значит, откажется, — Гжегож пожал плечами. — Это ведь тоже честно. — Помолчал и добавил: — Я, к сожалению, сам не могу к нему обратиться, и никого не могу направить официально.

— А меня? — спросила Ядвига. — Я не такая уж «официальная». Просто послушница.

Гжегож кивнул. И по тому, как молчаливо он подтвердил догадку, Ядвига определила, что это будет за поручение. Оно точно не будет записано, не будет подтверждено, если же что-то пойдёт не так, то даже и ордена Белобога рядом, увы, не окажется.

Всё поняла, но не утерпела, полюбопытствовала:

— Почему я? — Словно бы не сама предложила.

Гжегож отнёсся к вопросу её с пониманием:

— Потому, — растолковал подробно, — что ты уже научилась слушать, потому что ты слышала искажённые хороводные песни и догадываешься, как их могут ещё искажать. И, наконец, потому, что кудесник Дарек… Он не пойдёт никуда с посланником Белобога, говорящим от его имени.

— А со мною пойдёт?

— Не исключаю, — ответил Гжегож.

3.

Надо запомнить, упрямо твердила себе Ядвига. Я не от имени Белобога. Только от своего… Гжегож не зря протянул её не свиток и не печать. Он протянул ей бубен. Старый, и тёмный, с неясным рисунком по вытертой коже.

— Это его? — с удивлением вопросила.

— Нет, но он догадается, зачем ты его несёшь.

Она взвесила бубен. Показался тяжёлым. Не по весу, по памяти пережитого в долгих сеансах шаманского путешествия.

— Что мне сказать ему? В смысле, сказать по делу…

— Скажешь, что хоровод его соплеменников держится чересчур совершенно. И что мир уже начал сие замечать за ними.

Кивнула. Запомнила. Прошла за ворота, аккуратно сошла с крутого холма по ступеням каменным. Башню — высокую, белую — оставила позади. А перед ней теперь расстилалась дорога. Ритм на дороге нельзя задавать заранее. Мало ли что впереди приключится, собьёт старый ритм на новый. Надо в готовности быть, не то в старом ритме останешься и не сумеешь с умом поучаствовать во событии.

Гжегож смотрел ей, наверное, вслед, вероятно, задумчиво. Думал о чём-нибудь этаком: «Ежели Дарек таки снизойдёт-согласится, знать, это будет победа. Победа не ордена, но Белобога. Первая в своём роде, поскольку совсем без приказа. Ну, а если не будет победы — тогда хороводы придётся срывать. Ну и Ядвига назад не вернётся такой, как вышла».

Впрочем, всё это наставник ей не сказал. Если подумал, она его не услышала. Вообразила — сама, под свою ответственность. Вообразила, ибо имеет право.

Это право ухода. Гармония, если она настоящая, позволяет ученикам уходить, не задерживает насильно.

4.

Шла Ядвига не по дороге, а по свободно вьющейся тропке-стежке. Тропы такие не возражают против шага людского, но и не приглашают. Шла через луг, через пущу, именуемую Кампиносской, шла к небольшому скоплению каменных скал. К месту, где лес уже как бы не лес, а камень ещё не камень. Краснолюдское соединение зон природы. Здесь любая неровность впереди на дороге выглядит как бы случайной, но всегда под ногой оказывается строго вовремя.

Бубен висел за спиной. Не стучал — это было важно. Если бы он отсчитывал шаг, тропа бы исчезла и появилась бы вновь только когда умолкнет.

Так учили не в ордене. Догадалась сама. Впрочем, с подачи наставника Гжегожа.

Вот и полдень явился. И вместе с полуденным зноем как бы сгустился воздух. Звуки стали запаздывать. Камень покатится — шорох его раздавался не сразу, а чуть погодя. Словно бы лес в тишине раздумывал, признавать ли звучание. Сойка кричала — и лишь через вздох доносился крик. Не доверяя глазам, Ядвига несколько раз проследила за напряжением розовой грудки птицы. Точно: запаздывала её песня.

Может, полудницы забавляются, предположила Ядвига и потихоньку от них сотворила охранный знак. Но ни знак не ускорил движения звуков по лесу, ни с Ядвиги в одночасье не спала ослепляющая пелена солнечного удара. Да и полудницы — светлые ведьмы, если припомнить точнее, подстерегают на полевых, не на лесных дорогах. В лес они, кажется, даже не вхожи, здесь ослаблена их сила полуденного чародейства.

Раз не полудницы, то… Неужели пришла?

Это ведь Дарек-кудесник живёт в тех местах, где ритм отстаёт от мира.

5.

Дом его трудно было назвать в полном смысле домом. Это, скорее, была серокаменная полукруглая ниша, словно кто-нибудь начал вырубать в каменной стенке зал, да передумал на середине дела. Перед входом — костровище, сложенное так аккуратно, словно его каждый раз разбирали и собирали заново — аж Ядвига залюбовалась его живописным видом. И, что встревожило…

Ни печатей. Ни оберегов. Ни каких-либо явных следов защиты.

Можно ли выжить в таком незащищённом месте?

Впрочем, отшельнику Дареку, видимо, нипочём обыденные напасти.

Ладно. Ядвига остановилась у дома и хозяина звать не стала. Помнила: Дарек никогда не приходит на зов. А прийти должен сам по себе, без всякого зова.

И всё верно решила: он вышел сам.

Выглядел Дарек, как и положено краснолюдкам. Невысокий, плечистый, седина в бороде. Может, немного повыше среднего роста для краснолюдского племени, но Ядвиги-послушницы где-то на голову ниже. Цвет лица совпадает по тону с огненно-рыжей копной волос. Голубые глаза прищурены и насмешливы. А одежда простая — на ней ни одной ровной складки, всё как будто бы прожито, а не пошито.

А в руках его — бубен. Тоже ободный, но не такой, как ей дал старый Гжегож. Много старше и бубна Гжегожа, да и Гжегожа самого. Настоящие, что ли, кудеса нерукотворные — те, что первокудесникам вручены самыми старшими из богов?

А, не важно. Но главное, бубен живой, звенящий. С тонкою свежею трещинкой по самому краю кожи, говорящей о том, что на нём недавно играли. Может, даже как раз на Купалу, на Свентояньский праздник. Не обязательно для хоровода, для собственного веселия…

Дарек взглянул не на Ядвигу, а на тропу за её спиной.

— Ты шла правильно, — молвил он. — И не быстро. И не уверенно.

Это, наверное, не было комплиментом.

— Я не знала, что подхожу к тебе, — честно сказала Ядвига.

Ну ещё бы. Когда повстречала задержку звуков, сторожилась полудниц. Хоть, наверное, стоило бы в первую очередь о богинках подумать — это же в их прямом ведении все лесные дорожки…

Дарек лишь усмехнулся:

— Значит, тем более правильно.

Тут он взглянул на неё и впервые заметил бубен.

— Это не мой, — сообщил.

А Ядвига в ответ:

— Я знаю.

— Тогда зачем ты его несёшь?

И Ядвига сняла бубен со спины и поставила его между ними, на землю:

— А затем, что один из Купальских кругов начал держаться избыточно крепко.

Дарек замер.

— Кто это сказал? — задал тихо вопрос.

— Я сама услышала. И наставник мой тоже услышал. Но он… не написал об этом.

Дарек фыркнул:

— Значит, не всё потеряно.

Он присел, коснулся пальцами кожи принесённого бубна, но не ударил:

— Они поют ровно?

— Слишком.

— Все вместе?

— Ага. Без дыхания.

— Плохо, — закрыл он голубые глаза.

Знать, показалось ему даже не плохо, а очень плохо.

6.

Дарек поднялся и посмотрел на Ядвигу прямо. Произнёс:

— Ты из ордена.

Был это не вопрос.

— Да, — подтвердила Ядвига на всякий случай.

— Так почему пришла ты, а не орденские солдаты?

Она выдержала его взгляд:

— Потому что солдаты умеют ломать. А ты — отпускать и настраивать.

Умные речи будто бы сами из уст лились. Даже не приходилось обдумывать.

А вот Дарек задумался. Долго молчал. А потом взял свой бубен — кудесы — и раз ударил. Звук вышел малость кривым, словно звонил треснувший колокол.

Лес ответил эхом не сразу. Пропустил где-то три или четыре вдоха.

— Если я к ним пойду, — молвил Дарек, — это будет совсем не урок.

— Я понимаю.

— Я не буду, — продолжил он, — говорить им, как правильно.

Ясное дело. Ядвига знала и это.

— Я… — призадумавшись, он добавил, — даже сорву им круг.

И Ядвига кивнула:

— Иначе он не оживёт.

Дарек тогда взглянул на неё внимательно:

— А не боишься ли ты, что обвинят тебя?

— Нет, — отвечала она. Впрочем, она боялась. И под насмешливым взглядом призналась: — Уже боюсь. Но ведь это никак не причина туда не идти.

Он усмехнулся — впервые по-настоящему:

— Ладно, послушница Белобога. — Поднял свой бубен, закинул за спину. — Что ж, покажи, где мир начал… маршировать.

И, когда они пошли вместе, шаги их не совпадали.

Но тропа-то держалась. А может, её держали богинки.

7.

Путь к хороводникам с Дареком был каким-то иным, чем оттуда к Дареку, хоть Ядвига старательно шла по своим же следам. И тропа была шире, чем прежде: как раз для двоих, не одной. Будто кто убрал лишние корни, кусты чуток вырубил, чтоб подравнять края. Постарались, видать, богинки. Идти теперь стало удобней. Правда, Ядвига и раньше не жаловалась.

Да, удобней идти. Может, слишком удобно стало?

А прислушаешься к шагам: не одинаково ли звучать. И у Дарека все одинаково, и у Ядвиги тоже. Хорошо, хоть её и его шаги различаются между собой.

Он вдруг остановился. Резко, как будто споткнулся о воздух.

— Вот, — сказал он с удовольствием понимания. — Слышишь?

— Ничего… — пробормотала она.

— Именно. Именно.

Дарек ударил в бубен.

Звук не распался, не распространился в стороны. Он упруго и твёрдо встал между деревьями, словно натянутая нить.

— Раньше здесь эхо путалось, — заметил Дарек. — Теперь же оно послушное.

Холод прошёл по коже Ядвиги:

— Это, наверное, сделали не краснолюдки.

— И не богинки, — прибавил Дарек. — Сделали те, кто боится, что лес отвечает не так, как от него ожидают.

Лешие, что ли? Да нет же, чего им бояться, мысленно пробормотала Ядвига. Леший в лесу — это и есть сам лес.

Стало быть, сделал… ну, кто-то такой, кто чужд одновременно и лесу, и даже лесным дорогам. Хоть отдельный вопрос, как он сумел это сделать — сделать в стихии, которой как раз и чужд.

— Люди, — промолвил уверенно Дерек. — Всё от людей.

Вот не подумала бы, что люди такое могут!..

Хотя…

По дороге им встретились вскоре следы недавнего пребывания несомненных людей: и костёр, не совсем аккуратно затушенный, и тщательно сложенные камни, и застрявший на ветке обрывок белёной ткани.

— Они даже не знают, что оставляют следы, — констатировал Дарек. — Думают, если всё ровно, то и следов никаких.

— Хм… ты знал? — полюбопытствовала Ядвига.

— Я догадывался. Но и надеялся, что ошибаюсь.

8.

Круг краснолюдков был виден издалека. Не по огню — огонь был обычный, купальский, честный.

По особому шагу.

Краснолюдки, наверное, думали, что не ведут уже хоровод. Но на деле — водили. Да, в разошедшемся, вроде, круге. Каждый куда-то ходил, по своим, вероятно, делам… Но земля под ногами звучала так ровно, как будто здесь был королевский плац, и на нём проходили жовнерские построения. Коль приглядишься, увидишь: а краснолюдки-то ходят в ногу. И не хотят, а ступают предельно точно.

И не только шаги. Тени, ложащиеся вокруг костра, по длине совпадали.

— Видишь? — шепнул ей Дарек. — Они больше не слушают землю. Они слушают только друг друга и старательно совпадают.

— Да, как в хоре, — кивнула Ядвига.

— Нет, — сказал Дарек. — Как по приказу.

Краснолюдки их встретили чуть настороженно, но без вражды. Старший по кругу — коренастый, медноволосый, с бронзовой пряжкой и слишком прямой спиной — явно узнал соплеменника. Он шагнул им навстречу и проговорил:

— Ты давно не бывал здесь, Дарек.

— Значит, здесь было тихо, — ответил тот.

— Мы, — сказал старший, — хорошо держим круг. В точности, как учили.

Дарек взглянул на их ноги:

— Верно, вы держите. Круг не держит.

Этот ответ краснолюдки не слишком-то поняли. Кстати, Ядвига — тоже. Но ни она, ни они не обратились за разъяснениями. Что говорить, когда надобно двигаться. И в движении, в действии, станет и так понятно…

А между прочим, подошедшие к ним краснолюдки как бы случайно организовывались в форму Купальского круга.

Стало быть, дело за Дареком: ему и кудеса в руки.

9.

Он не стал входить в хоровод. Это было важно. Сел у самой границы света, где цепляются тени за пятки, бубен поставил на землю. Сказал краснолюдкам:

— На меня не смотрите. Лучше смотрите под ноги.

Несколько краснолюдков усмехнулись насмешливо. Но и они опустили взгляд.

А Дарек продолжил:

— Удар будет один. Потом тишина. Кто потеряется — значит, услышал верно.

Старший нахмурился:

— Это против обычая.

— Не у кудесника ли об обычае надо спрашивать? — возразил ему Дарек. И добавил, поскольку старший по-прежнему не менялся в лице: — Умер обычай. Вы его славно забальзамировали.

Он ударил.

Кудеса звучали неровно, как бы с провалом в самой середине звука, будто бы кожа в какой-то момент звучать передумала, но затем собралась, зазвенела вновь.

От такого удара кто-то из хороводящих сделал шаг слишком рано, а кто-то другой — слишком поздно. Дрогнул весь круг.

— Стойте! — резко воскликнул старший. — Мы сбились!

— Да не сбились. Проснулись! — с усмешкой ответил Дарек.

Он ударил опять и опять замолчал.

Тишина длилась дольше, чем позволяла привычка. И в той тишине первый из краснолюдков переступил, потому что нога затекла, а второй вдруг прислушался — знать, под землёй продвигался древесный корень, ну а третий и вовсе захохотал, пусть и коротко, перепуганно. Смех выпускает любые краснолюдские чувства.

Круг распался. И это-то было правильно.

— А теперь, — сказал Дарек, — каждый снова идёт. Но идёт, когда сам захочет.

— А когда захотеть? — буркнул кто-то.

— Как захочется, так и сразу. Но осторожно, ребята, чтобы не сбить соседа.

— Невозможно, — ворчал старший в круге.

А Дерек:

— Такая жизнь.

Он поднялся, и, не выпуская кудес, направился к кругу. Но не в центр его, а на самый край. Все ожидали: кудесник задаст им ритм. И просчитались: не задал. Он только портил. Иногда Дерек бил слишком рано, иногда слишком поздно. Чаще всего — так вовсе не бил.

И Ядвига припомнила, что такое кудеса. Да, разумеется, краснолюдский ободный бубен. Но играют на нём не сериями ударов, а сочетанием верно подобранных пауз.

А краснолюдки как будто забыли особенности инструмента. Было заметно, что ожидают совсем другого. Злятся, встречая вместо ударов паузы. Точно так бы озлились жовнеры на королевском плацу, но жовнерам не важно: они из людского корня. А краснолюдки — уж лучше б они не злились, а спросили себя, о чём говорит им злость…

Мало-помалу и впрямь перестали злиться. Слушали больше не стук по кудесам. Слушали паузы.

Их шаги стали разными. Зато круг — живым.

А Ядвига стояла в тени под ветвистым дубом и чувствовала, как переводит дыхания та земля, что лежит у неё под ногами.

Старший потом подошёл к кудеснику и промолвил:

— Слышь, если кто спросит… Скажем, что вспомнили. Скажем, что сами вспомнили.

Дарек кивнул:

— Так и было.

Вопрос решён.

Старший тогда посмотрел на Ядвигу:

— А ты как-то слышишь странно.

— Ну, я учусь, — объяснила она.

Он хмыкнул:

— Не разучись.

10.

А когда они уходили, круг уже был настолько неидеальным, что, казалось, ничто не заставит вернуть его к совершенству.

Краснолюдки нарочно ломали свой хоровод. Кто спотыкался, кто выпадал и возвращался вновь, кто неожиданно для других менял направление. И над всей этой катавасией не царило чувство порядка, но зато её осеняло чувство устойчивости.

И Ядвига назад оглянулась, а дарек нет.

— Это подействует? — спросила его она.

— Ненадолго, — проговорил он. — И в этом смысл.

И она поняла. Может, по-своему, но поняла, разобралась. Он, вероятно, имел в виду, что гармония — это не состояние. Это процесс и умение снова начать. Ну, когда круг неизбежно собьётся, всё запустить по-новому.

Важное знание. Но и опасное знание, как выяснилось потом.