Заглушая истину, метаться меж чужой любовью и собственной корыстью

Небеса, не скупившиеся на дожди последние несколько дней, не способствовали тому, чтобы дорога, большая часть которой обновлялась ещё при последнем императоре, сохранила свои качества комфортного пути для путешественников. Сейчас она более всего напоминала лужу, протянувшуюся на много ли вперёд, грязную и совершенно не достойную выполнять свою основную функцию. И всё же земля по обеим её сторонам превратилась в настоящее болото, а потому путешественники – три промокших до нитки человека, полагающиеся на своём пути лишь на силу собственных ног, скрипя сердцем, продолжали идти, рискуя с каждым новым шагом поскользнуться на утонувших наполовину в топкой грязи плитах.

Выражал своё недовольство лишь один из них, делая это негромко, но довольно часто. Замолкая, он тут же начинал кривить довольно красивое смуглое лицо, прикрытое от капель влаги бамбуковой шляпой:

– Если таким образом мироздание даёт нам знать о приближающейся беде, то я предпочёл бы сразу перейти к ней, а не мокнуть, ощущая, как размякают мои гэта.

– Как знать, – хмыкнул его товарищ, идущий рядом, или, скорее, пытающийся идти. Мало того, что смуглый ворчун был высок и плечист, так ещё и рост его собеседника вряд ли можно было назвать даже средним. На каждый шаг товарища рядом он вынужден был сделать три, чтобы остаться рядом, а не безнадёжно отстать. Не помогали и длинные серые одеяния, волочившиеся по земле и стесняющие движения. – Может быть, первые капли дождя были предупреждением, в то время как последующие – тем, о чём предупреждали.

Недовольный ответом, смуглолицый путешественник ещё сильнее сдвинул бамбуковую шляпу на глаза:

– Мы проделали долгий путь, и всё то время в совершенном спокойствии. И если для равновесия мира все причитающиеся злоключения падут на нас именно сейчас…

– Прошу, не отчаивайтесь сейчас, господин, – сказал человек, державшийся на несколько шагов впереди. Остановившись, он повернул голову, приподнял свою соломенную шляпу и улыбнулся:

– Ширээте моего храма совершал то же паломничество, что и мы, а потому подробно рассказал обо всём, что может пригодиться в пути. Вы видите?

Он указал вперёд, туда, где заходящее солнце освещало горные пики.

– Стоит нам пройти ещё немного, и мы сможем переждать дождь в чайном домике, что стоит в деревне у подножья горы Шиккеяма, прежде чем начнём своё восхождение.

– Не проще ли уважаемому господину начать подъём в горы сразу же, как только мы окажемся рядом с ней? – пробурчал негромко смуглый мужчина, но человек впереди него, казалось, обладал очень чутким слухом, а потому, снова улыбнувшись, два раза отрицательно качнул головой:

– Не лучшим решением для не знакомого с местностью будет начать восхождение в ночь, к тому же, ещё и тогда, когда земля напоена водой и вспучилась. Этот аскет не хотел бы, чтобы с вами что-то случилось, и он не смог бы заплатить вам причитающиеся за работу деньги.

– Тогда почему бы не отдать их нам сразу же, как только мы окажемся в чайной? – вопросил столь же тихо мужчина, но человек перед ним, облачённый в тёмно-коричневые монашеские одеяния, кажется, предпочёл не услышать этого вопроса.

– Из всех прочих этой госпоже больше всего по нраву монахи-шакьямунисты, – хмыкнула низкорослая фигура, подбирая свои бесформенные серые одеяния так, чтобы не дать им ещё сильнее испачкаться в грязи.

– Это чем же? – непонимающе воззрился на неё сверху товарищ.

– Несмотря на свои учения о спокойствии и иллюзорности всего, их окружающего, они не теряются, когда сталкиваются с проявлением всего беспокойного, что случается в быту, – объяснила фигура, и луч закатного солнца осветил её лицо.

Прикрытое капюшоном, скрывающим верхнюю его половину, и мяньша, скрывающим нижнюю, так, что открытыми оставались лишь одни только чарующие зелёные глаза, оно, из-за недостатка черт, казалось завораживающе отталкивающим. Таким, что заставляет мурашки пробегать по спине от одного только взгляда и гадать, не скрывается ли за бесформенным балахоном незримое уродство. По какой иной причине обладательнице столь прекрасных очей понадобилось бы скрывать свою внешность? Уж не потому ли, что всё остальное, кроме сверкающих изумрудов очей, обезображено шрамами или последствиями болезни?

– Одна их половина учит доброте и смирению, в то время как другая – тому, что не стоит вмешиваться в дела их менее пытливых собратьев, занимающихся сбором пожертвований. Если, конечно, посягатель на подаяния не хочет заиметь лишнюю дыру в своей голове. И хорошо, если только в ней и только дыру, – хихикнула женщина, в кокетливо опустив веки.

– Я имел дело со вторыми, – заявил смуглолицый. – И этот на них не похож.

– А ты желал бы проверить? – притворно восхитилась она. Пусть монах в тёмно-коричневом и не отличался высоким ростом (он казался лишь немногим выше её самой), но каким-то образом ему удавалось держаться впереди них, не прилагая никаких усилий – даже пройдя тысячу ли, служитель Гаутамы казался таким же свежим и кротким, как и в начале пути. – Впрочем, даже убив его и забрав деньги, нам пришлось бы двигаться вперёд в любом случае – в окрестностях более нет иных поселений. Так что, если бы мы решили поступить, как плохие наёмники, стоило задумываться об этом в начале нашего странствия, а не сейчас.

Женщина говорила довольно громко – так, чтобы быть уверенной в том, что монах услышал всё вплоть до последнего слова.

– Откуда ты знаешь, что здесь нет иных поселений? – спросил смуглолицый наёмник.

Высунув из-под просторного рукава белую ладошку, совершенно гладкую и без каких-либо видимых уродующих черт, она показала указательным пальчиком с длинным ногтём на почву под их ногами.

– Будь здесь неподалёку поселения, дорога выглядела бы чуть более ухоженной – крестьяне старались бы держать её в порядке. Управляй этими землями кто-нибудь могучий феодал – неважно, ван или же оми – за её состоянием следили бы тщательно. Ничего не говорит о слабости правителя так явно, как плохие дороги.

– И ордена заклинателей-даосов на его территории, – скривился мужчина.

– Там, где нет сильного, сильный приходит. Это в порядке вещей, – пожала плечами фигура. – Эта госпожа слышала о том, что орден совершенствующихся на горе Шиккеяма отличается от прочих своими невероятными дисциплиной и телесными наказаниями за проступки. Большими, чем в других орденах.

– Надо бы расспросить о них нашего господина нанимателя.

– Кажется, для проявления подобного рода интереса стоило выбрать куда более ранний момент времени. Скажем, в начале пути. С чего бы тебе интересоваться жаждущими бессмертия сейчас?

– Настроение плохое.

– Жаждешь исправить его, подравшись с парочкой даосов? – хмыкнула фигура. – В любом случае, на территории их ордена располагается та самая пагода, к которой стремится в своём паломничестве наш господин наниматель. А так как он твёрд в своём намерении заплатить нам, лишь ступив на её порог, ради нашего обоюдного материального блага я посоветовала бы тебе умерить свой пыл, по крайней мере, до тех пор, пока из «нанятых сопровождающих» мы вновь не превратимся в «странствующих наёмников-оборванцев».

– Ты много болтаешь и много судишь, – буркнул смуглолицый мужчина, но, кажется, внял совету. По крайней мере, его рука больше не тянулась к ножнам, а походка стала чуть более непринуждённой.

Как и обещал монах, они ступили на прекрасно мощёную дорогу, ведущую к уже довольно хорошо различимым деревянным домам, раньше, чем солнце окончательно скрылось за горизонтом.

В том месте, где размытые дождём потрескавшиеся плиты уступали место новым, плотно друг к другу подогнанным, крепким и вычурным, у обочины высилась стела из чёрного гранита с выбитыми на ней письменами, которые гласили:

«Уважаемый и почитаемый, почитаемый и уважаемый, глава ордена Шикке Линь, достопочтенный Линь Шао, выстроил эту дорогу, чтобы путникам было легче в своём пути. Да не будет забыт этот добродетельный поступок».

– Кажется, этот Линь Шао так и не определился, важнее ему быть уважаемым, или же почитаемым, – заключил смуглолицый, остановившись, чтобы разглядеть надпись на стеле.

– Должно быть, уважаемый глава ордена хотел показать, что в одинаковой степени хочет быть и уважаем, и почитаем, – предположил монах, любезно останавливаясь и давая время своему спутнику прочитать письмена, несмотря на тот факт, что к тому моменту дождь, до того падавший с неба почти лениво, сейчас начинал разыгрываться в полную силу.

– В таком случае ему стоило потратить больше денег и отремонтировать больше дороги, чтобы иметь возможность поставить две стелы. А так его уважаемость и почитаемость имеет на деле не такой уж и большой радиус действия. По крайней мере, для проходящих мимо путников, – подытожила женщина.

Деревня, раскинувшаяся у подножия горы Шиккеяма, была достаточно большой и многолюдной, чтобы места в ней хватило как для жилищ обычных её жителей, так и для лавок торговцев, игорных домов, гостиниц и зелёных теремов. Опрятные и прямые улицы даже в дождь не размывались, и грязи на них было едва ли больше, чем в столице в такую же погоду.

Упоминаемый монахом-шакьямунистом чайный домик действительно оказался едва ли не первым зданием, встречавшим приходящих в деревню путников. И всё потому, что поселение не было ограждено от мира вокруг ни стеной, ни даже деревянным частоколом.

– Орден следит за порядком на прилежащих территориях, – объяснил монах, пусть его никто и не спрашивал. – Уже многие годы никто не решается чинить здесь нападения на мирных жителей.

Хозяин чайной, едва увидев тёмно-коричневую одежду монаха и кхатвангу в его руках, любезно согласился обслужить их в такой поздний час.

Рассевшись, они наблюдали сквозь приоткрытую дверь, как бушует стихия, не в силах пробраться внутрь дома. Вскоре немолодой хозяин преподнёс им глиняные пиалы с чаем, низко поклонившись и, словно бы совершенно случайно, притомившись от проделанной работы, сел рядом.

– Скажи, добрый человек, – обратился к нему аскет. – Нет ли в этой достопочтенной деревне места, где могли бы переночевать путники прежде, чем начать своё восхождение на Шиккеяму?

– Как же, добрый господин монах, конечно, есть, – закивал старик. – Вы и ваши спутники можете остановиться здесь же, на втором этаже. Я и денег с вам много не возьму.

– Этот слуга будет рад заплатить честную цену, – склонил голову монах. Соломенная шляпа покоилась рядом, не скрывая более его бритую голову.

Одарив присутствующих алчной улыбкой, старик вскоре принялся осторожно расспрашивать путешественников, сгорая от интереса:

– Если господа не сочтут интерес этого старого человека за грубость, правильно ли он мыслит, что вы направляетесь к пагоде на вершине?

– Всё верно, господин.

– А ваши спутники… – хозяин чайной посмотрел на сопровождающих монаха, очевидно, надеясь, что те назовут свои имена.

Фигура в бесформенном одеянии, кажется, слишком увлеклась чаем, а вот смуглолицый высокий мужчина, одарив старика неприязненным взглядом, не проронил ни слова, вернувшись к созерцанию вступившего в полную силу дождя.

– Прошу прощения за проявленную ими грубость, – склонил голову монах, улыбнувшись слегка сконфуженно. – Позвольте представиться вместо них. Этот слуга зовётся Фасянем, его сопровождающая в сером прозывается госпожой Пакпао, а его сопровождающий…

Монах замялся, скрыв некоторое своё замешательство или же нежелание договаривать дальше очередным глотком чая.

– Я Гомидоро, – закончил за него мужчина, даже не оборачиваясь. – Мусорная грязь, ничего не знающая о чести и хороших манерах.

– Вот как… – протянул хозяин чайной, растерянно замолчав. Силясь придумать нечто, что позволило бы окончить невежливую паузу, он обратил внимание на особенность внешности, бросавшуюся в глаза не так сильно, как смуглый оттенок кожи. Она была отчётливо видна, несмотря на бамбуковую шляпу. – Я вижу, что у господина путника волосы на голове как будто бы пострижены очень коротко. Он также хочет начать свой путь в достопочтенные монахи?

– Нет, – коротко ответил смуглолицый, впрочем, расщедрившись на некоторые подробности, которые, однако, были старику не в радость. – Этот господин ненавидит своих предков и желает, чтобы они об этом помнили.

Поклонившись даже слишком быстро, ещё больше растерянный хозяин чайной предпочёл более не мучить их расспросами и переместиться в другой угол комнаты, наблюдая оттуда за ночными гостями. Вспомнив, что на улице уже почти невозможно разглядеть собственную протянутую вперёд руку, он вышел, вскоре вернувшись с несколькими бумажными фонарями, которые, зажигая, принялся развешивать.

– Тебе стоит быть более чутким к окружению, – пожурила товарища женщина. – В здешних местах почитают предков, никогда не касаясь волос ножницами, позволяя им расти, пока те хотят. Подобное твоему поведение могут расценить превратно.

– И что они смогут сделать? – фыркнул мужчина, позволяя себе развалиться на полу во весь рост. Его промокшая грязная одежда спуталась, и без того не слишком ухоженная, сейчас она придавала ему варварский вид.

– Вопрос не в том, что смогут сделать они. Эту госпожу подобное волнует даже меньше, чем красота собственных ногтей.

– Значит, ты всё же волнуешься, – осклабился собеседник, сдвигая так и не снятую бамбуковую шляпу на глаза. – Ведь уделяешь ногтям достаточно времени, чтобы сильно волноваться об их красоте.

– А в том… – впервые за этот день в по-издевательски спокойном тоне просквозили взбешённые нотки. – Что даосам наверху вряд ли понравится, что кто-то множит неспокойствие в их деревне. И они не будут разбираться, кого стоит назначить на место зачинщика.

– Это не их деревня, – пожал плечами смуглолицый, едва ли не растягиваясь на полу чайной. – Ордена заклинателей подчиняются местному правителю. И даже если его нет поблизости, это не значит, что какой-нибудь гуань не собирает здесь налоги.

– Кажется, этот господин наёмник уже забыл о том, что эта госпожа говорила о состоянии дороги, – пропела издевательски женщина. – Даже если владения управляющего этих земель настолько обширны, что ему нет дела до путей, не ведущих в большие города – высокопоставленный янбан всё равно отдал бы эту деревню ордену совершенствующихся в кормление. Чтобы самому не думать о её благополучии.

– В здешних местах всё равно нет разбойников, – пожал плечами собеседник, споря не ради нахождения истины, но ради самого процесса спора. – Значит, кто-то всё равно следит за порядком. И это уж точно не жаждущие бессмертия – я готов поставить свою удачу на то, что тем нет дела до того, как живётся людям, что не поселились у подножия их камня.

– Но господин наёмник, наверное, забыл, что на пути мы всё же вынуждены были столкнуться с хуфэй, – сказал монах, до того предпочитавший молчаливо застыть с лёгкой улыбкой на лице. Показателем его терпения служило веко, дёрнувшееся только один раз.

– Какие же это разбойники? Так, оголодавшие крестьяне, которые не смогли выплатить налоги и теперь вынуждены как-то выживать, – фыркнул мужчина.

В тот же самый момент в полуоткрытой двери чайной показался новый силуэт. В руках он держал зонтик голубого цвета, который тут же изящно поставил рядом со входом.

Незнакомец был одет в дорогое ханьфу, которое даже после пребывания владельца под проливным дождём не утратило своей белизны. Одеяние посетителя также было украшено узором из синих полос.

Даже самая дорогая и роскошная одежда не смогла бы затмить красоты этого человека – его правильные и мужественные черты лица, чёрные брови идеальной формы и смотрящие с превосходством глаза могли принадлежать только совершенствующемуся выдающейся силы.

– Хозяин, нет ли у тебя свободных комнат? – бросил незнакомец почти на грани вежливости. Но даже с таким выражением глубина и красота голоса заставила большинство присутствующих заворожённо вслушаться в короткую фразу, смакуя её кратковременное звучание.

Старик, до того желавший казаться несуществующим, вырос перед этим посетителем даже быстрее, чем перед монахом, заулыбался заискивающе и низко раскланялся, чуть ли не светясь от удовольствия:

– Уважаемый старейшина, конечно, этот никчёмный хозяин чайной разыщет для вас свою самую лучшую комнату.

– Понадобится три.

Иссиня-чёрные волосы незнакомца были собраны в хвост на затылке, скреплённый дорогой нефритовой шпилькой, во всём его облике сквозили изящество и благородная отрешённость от мирских забот.

За его спиной появились ещё двое юношей – одетые в ханьфу такого же сине-белого цвета, но проще, тоже красивые, но не производящие того же впечатления. Если тот, кого назвали старейшиной, вполне мог сойти за спустившееся на землю божество, то они казались простыми даосами, совершенными для человека, но не для Небес.

– Этот никчёмный человек просит прощения… – замялся хозяин чайной, взглянув искоса на своих первых посетителей. Не будь монаха, их, не церемонясь, вышвырнули бы за порог. – Но часть комнат уже занята прибывшими раньше. Я могу предложить вам лишь две.

– Учитель, думаю, вам нужно выбрать, как этим ученикам предстоит разместиться, – сказал юноша, пришедший вместе со старейшиной.

Он стоял по правую руку от незнакомца, беспечно кривя своё красивое лицо в улыбке. На вид он был самым молодым из присутствующих, а его мужественные черты одновременно давали ему право называться также и самым красивым, не считая своего учителя.

– Учитель, я ни за что не буду спать с Линь Бяо в одной комнате! – возмутился последний из новоприбывших – статный юноша с луком и колчаном стрел за спиной. Его одежда выглядела побогаче, чем у первого.

Старейшина, словно застыв в пространстве, отрешившись от мира насовсем, казалось, не услышал обращения к себе.

– В таком случае, уважаемый шисюн, ты можешь остаться на улице. Уверен, никто не будет попрекать за такое поведение сына главы ордена. Кроме того, это может научить смирению, что есть добродетель.

– Ты! – мигом вскипел юноша с луком, но не смог ничего ответить, так и оставшись с красным лицом и подрагивающими плечами. – Твой язык слишком длинный и бесконтрольный для шиди! Может быть, мне преподать тебе урок вежливости?!

– Линь Бяо и я… – вдруг сказал первый из вошедших, обладатель нефритовой шпильки, божественный старейшина. – Он и я… наверное… будет лучше…

Он застыл в задумчивости и нерешительности, его красные от холодного дождя кончики ушей странно смотрелись на благородном лице. Кажется, или при входе они не были такими красными?

– Прошу прощения.

Все из говоривших обернулись, увидев монаха, который, встав на ноги, поклонился самому старшему.

– Этот слуга случайно подслушал ваш диалог. Ему не хотелось бы быть причиной вашего неудобства, а потому он готов уступить вам одну из своих комнат. Для него и его спутников будет достаточно одной.

– Мне не хотелось бы, в свою очередь, стать причиной вашего неудобства, уважаемый, – склонил голову мужчина. Обращаясь к монаху, он был несколько более вежлив, чем в разговоре с хозяином чайного домика. Уголки его красивого рта слегка искривились, когда взгляд упал на смуглолицего и бесформенную из-за грязной одежды фигуру. Кажется, он не сразу признал в ней женщину. – Должно быть, вы держите путь в храм на вершине горы?

– Этот достопочтенный учитель чрезвычайно мудр и проницателен, – ещё раз склонился монах. – И рядом с этим священным местом этому служителю Гаутамы хочется быть ещё более благочестивым.

– В таком случае, я приму любезно предложенные вами комнаты. Уже поздно, и подняться на пик Шиккеямы мы планируем завтра утром. Если ваши планы схожи, возможно, нам всем было бы удобно начать восхождение в одно и то же время.

– Этот монах принимает ваше предложение и благодарит за то, что вы позволите ему и его сопровождающим проделать этот путь вместе с вами.

– Да будет так, – кивнул учитель. – Имя этого человека Линь Сяоай, старейшина ордена Шикке Линь. Моих учеников зовут Линь Чао и Линь Бяо.

– Приятно познакомиться с уважаемым монахом, – поклонился Линь Бяо, юноша с улыбкой на устах и издевательскими нотками в голосе. Линь Чао, чертыхнувшись, повторил за ним.

– Рады знакомству с уважаемыми даосами, – вопреки словам, выразить свою радость решил один только монах, в то время как его спутники предпочли сделать вид, будто бы ничего не происходит. Смуглолицый мужчина, прикрывший глаза бамбуковой шляпой, кажется, и вовсе задремал.

Учитель со своими учениками не задержались надолго, вскоре отбыв в свои комнаты. Монах, сославшись на то, что в столь важный для себя день, в час которого всё же окажется в священном месте, до которого так долго добирался, надеется быть в наибольшей свежести и остроте своего ума, также вскоре покинул главную комнату чайной.

– Чтобы наш господин наниматель, и устал? – фыркнул смуглолицый, оставшись наедине со своей спутницей. Как только монах, а следом за ним и хозяин чайной, покинули комнату, он тут же выпрямился, и вся напускная сонливость с него слетела. – Клянусь, это не мы охраняли его в паломничестве, но он нанял нас, чтобы заботиться о ком-то в пути.

– Что делает его лучшим нашим нанимателем, – пожала плечами госпожа Пакпао, выуживая из-под своего обширного одеяния простую деревянную коробочку и склоняясь с нею над низким столиком. – Эта госпожа думает, что он желал пройти весь путь и подняться к пагоде, очистившись телом и духом. Осуществить подобное оказалось бы невозможным, отбивайся он на протяжении всего пути от бандитов. Высокая духовность редко терпит обилие чужой крови на собственных руках. По крайней мере, на первых этапах.

– Подумаешь, припугнул бы парочку крестьян с деревянными вилами.

– Их было больше сорока человек, Танасягаси. И, насколько эта госпожа помнит, никто из них не отступил даже тогда, когда ты рассёк первого надвое своим цзянем.

– Не называй меня по имени, – пробурчал смуглолицый. В его голосе не было вражды, лишь ленивое неудовольствие: – Я Гомидоро, мусорная грязь – ни родных, ни чести. И сколько раз мне говорить, что это не цзянь, а цуруги.

– Эта госпожа не будет чернить свои губы твоим прозвищем.

Из деревянной коробочки были последовательно извлечены три полустёртые монеты, бамбуковая планка для письма, чернильница, кисть и переписанный от руки видавший и несоизмеримо более достойные виды свиток. Продолжая разговаривать, фигура в бесформенном одеянии начала подбрасывать монеты.

Если все три ложились на одну сторону, она обмакивала кисточку в чернила и рисовала на планке цельную линию. В противном случае на писчий материал наносилась линия с разрывом посередине.

– И она тем более не станет запоминать различия двух абсолютно одинаковых дао.

– Ни цзянь, ни цуруги не похожи на дао, – хмыкнул Танасягаси. Пакпао, не обращая на него внимания, продолжила заниматься затеянным ею ритуалом.

Затёртые монеты были шесть раз подброшены и столько же раз упали на столик прежде, чем она, закончив свой рисунок из линии, развернула свиток.

– Посмотрим. Номер семнадцать, номер двадцать три… Номер двадцать девять, Си-кань.

Не желая показывать своего интереса, Танасягаси, тем не менее, повернул голову в её сторону, а когда молчание продлилось слишком долго, нетерпеливо спросил:

– Так что там? Что говорит тебе твой свиток?

– Для этой госпожи было бы величайшим деянием всей её жизни сотворить нечто, столь же великое, как этот трактат. В нём хранится способ предсказывать будущее – единственным возможным способом, с помощью гексаграмм. Не пренебрегая его советами, мы всегда будем знать, что нас ждёт впереди, и подготовиться достаточно, чтобы это пережить.

Ещё немного подержав интерес собеседника в своих руках, Пакпао объяснила смысл своих слов:

– Си-кань. Повторная опасность.

На смуглолицего Танасягаси это не произвело ровным счётом никакого должного эффекта, и она, вздохнув, попыталась передать результат своего ритуала чуть проще:

– Худшая комбинация. Потери, поражения, неудачи.

Собеседник чуть склонил голову. Отчаявшись, Пакпао выразилась ещё проще:

– Ничего хорошего грядущее нам не сулит.

– Как и всегда, – пожал плечами Танасягаси. – Мы же наёмники. Нам проще найти неприятности, нежели жить спокойно.

– Нет, не всегда, – произнесла, посерьёзнев, Пакпао. – До того обыкновенно гексаграммы были не столь неблагоприятны… большую часть времени.

– Этим меня не напугать.

Потянувшись, смуглолицый наёмник зевнул.

– Если ты предлагаешь послушаться твоего свитка, сейчас же покинуть нашего нанимателя и отправиться в обратный путь, не получив оплату за свои труды…

– Никогда подобные ложные суждения не покинули бы губ этой госпожи, – прервала его совершенно не вежливо собеседница. – Она лишь просит своего спутника быть более терпеливым и более чутким к окружающему, только и всего.

– Как бы сильно ни дул ветер, гора перед ним не склонится, – сказал Танасягаси. Впрочем, не было похоже, что слова товарища прошли сквозь его уши, не оставшись в голове.

– Уже пора закрыть глаза и дождаться наступления нового дня, – заключил он, первым поднимаясь на ноги. Пакпао, собрав все вои вещи в коробочку, поспешила вслед за ним.

Вскоре возвратившийся в главную комнату зевающий хозяин таверны затворил вход и затушил фонари, в последний раз взглянув на блестящую в лунном свете улицу. Дождь прекратился совсем недавно, а потому количество влаги на земле и домах всё ещё оставалось довольно большим.

Постепенно затихла вся улица, и только в другой части деревни ещё слышались чьи-то возбуждённые пьяные возгласы и воркование женщин из зелёных теремов.