Заложник

Третье сияние Маат. Год 225 восстановления священного порядка. Месяц пятый. Массилия.

Бренн пялился в бездонный черный потолок, и никак не мог заснуть. Проклятая темень угнетала, но выбора у него все равно нет. Ночью ученикам свет не полагается, ибо нечего жечь впустую масло и китовый жир. Они денег стоят, а до ветра можно и на ощупь сходить. Так сказал господин ментор, когда его сюда привезли. Спорить нельзя. Ученику вообще ничего нельзя. Ему должно быть присуще смирение и преклонение перед высшими, которые дарят привезенному из диких земель олуху толику своих бесценных знаний. Так опять же господин ментор сказал.

Вообще, все, кто никогда не покидал владений благословенного ванакса Архелая II, да правит он вечно, думали, что за отрогами Севенн жизни нет. Там, в диком Загорье, бегают полудемоны-полулюди, одетые в вонючие шкуры, и вытирают задницу рукой. Когда Бренн пытался доказать, что это не так, на него смотрели в лучшем случае с ледяным равнодушием, а в худшем — с презрением и брезгливостью, как на бродячую собаку. Он ведь не гражданин Вечной Автократории1. Он даже не совсем человек. Он заложник, присланный из-за гор во владения царя царей. Его кормят за счет казны, учат за счет казны, одевают за счет казны и даже развлекают за счет казны. Ему дают возможность приблизиться к званию человека, и потому он должен любить свою новую родину и восхищаться ей. И уж никак не пытаться объяснить истинным людям, что в забытой всеми богами Бибракте, где он родился, тоже есть водопровод и отхожие ямы. Это даже как-то невежливо с его стороны.

Надо сказать, на всем потоке Бренн был такой один. Только он смотрел на происходящее скептически. Остальные отроки и отроковицы пребывали в полном восторге от общественных бань, ипподрома, библиотек и неописуемых красот храмов и дворцов. Они слушали господ менторов, раскрыв рот, понемногу забывая свою прошлую жизнь. Да и немудрено. Заложников семи-восьми лет привозили в Массилию возами, как цыплят, забирая их из семей знатнейших всадников и друидов Кельтики. Их, кстати, заложниками называть стыдились. Считалось, что детей отдают в учение, что полностью соответствовало истине. Образование отпрыски знати получали куда лучшее, чем в школах Аллезии, Герговии или Бибракты. После восьми лет в гимнасии отроков возвращали домой, поселив в них самые радужные воспоминания о пребывании в землях Автократории. Наиболее везучим из ребят удавалось поступить на службу и получить полное гражданство, а почти все девушки становились вторыми или третьими женами какого-нибудь жреца или эвпатрида не из высшей знати. Их, собственно, для этого сюда и посылали, чтобы в гимнасии с них стряхнули луковую шелуху, приучили брить ноги и отучили сморкаться на людях в два пальца. Чтобы повысить шансы на замужество, в заложники отдавали самых смазливых из дочерей знати. Все счастливцы потом писали восторженные письма домой, благословляя свою судьбу. Они становились легендой в собственном племени, а их семьи — объектом самой лютой зависти. И да, они никогда больше не видели своих родных, ибо незачем.

— Мягкая сила, — прошептал вдруг Бренн. — Это называется мягкая сила.

Он вскочил, как будто подброшенный пружиной, и схватился за голову, словно пытаясь залезть пальцами внутрь. Он ведь не в первый раз ловит себя на мысли, что странные слова в его голове вовсе не принадлежат ему. И сомневаться он начал совсем недавно, а ведь раньше был точно такой же, как все. Глупый щегол, верящий каждому слову ментора, как гласу с небес.

— Ты кто? — спросил он, осененный внезапной догадкой. — Что ты делаешь в моей голове? Ты даймон? Я с ума схожу?

— Не сходишь, — услышал он голос. — А я сам хрен знаю, где я. По ходу да, в твоей голове. Я погиб на войне, парень, и кажется, моя душа заблудилась. Я летел по длинному туннелю, к яркому свету, но внезапно оказался здесь. Ты думаешь, мне тут нравится? Да ничего подобного. Твоя башка — на редкость дерьмовое место. Тут пусто, как в моем кармане при жизни.

— Иди к Сету! — решительно сказал Бренн, не на шутку обидевшись.

— Да я бы рад, — услышал он насмешливый голос, — но не могу. Застрял я тут.

— И давно ты там появился? — спросил Бренн с дрожью в голосе.

— Да прямо тогда, когда ты с Эпоной в первый раз того… заперся. У вас там такой фонтан эмоций случился, что, видимо, искривил ткань бытия. Это я шучу, парень, не обращай внимание. Просто ничего лучше не придумал.

— Так ты все видел? — Бренн начал наливаться багровым румянцем. Он совершенно пропустил мимо ушей вторую часть сказанного.

— И даже немного поучаствовал, — услышал он голос, исполненный глубочайшего удовлетворения. — Пришлось тебе малость подсобить. Потому что сам ты зеленый еще. Никогда еще девку не целовал, да?

Хм, — задумался Бренн. Он и впрямь тогда поразил Эпону, отчего она теперь бегает за ним, как хвост. А он-то думал, что сам такой герой…

— Слушай, — снова раздался голос, но в нем появились умоляющие нотки. — Развей меня. Я же чувствую, что ты сможешь. Тогда я найду упокоение. Я же умер, мать-перемать. Мне не положено в чужих головах чалиться. Мне просто любопытно было, вот я и сидел мышкой. Я вообще не пойму, что тут у вас происходит. Я много книжек читал, но чувствую себя дурак дураком. Карту я видел твоими глазами. Массилия — это Марсель, тут как раз несложно. Но вот с остальным — полный мрак. Тут у вас вроде бы Средневековье, но оно какое-то странное. В моем Средневековье чистых кельтов в этих местах уже не было. Они с римлянами и германцами перемешались.

— Нет тут никаких римлян, — уверенно подумал Бренн. — Слышишь ты, даймон! Я это точно знаю. У меня четверка по географии! А германцев мы бьем! Их шайки прибегают из-за Рейна, но их эбуроны, секваны и треверы режут. Понял?

— Да не ори ты, я не глухой, — послышалось в голове. — Я уже понял, что их тут нет. У вас тут какая-то каша из языков и культур. И голландские слова встречаются, и французские, и русские, и тюркские, и англицизмов много. Основа речи — точно греческая, но много слов с латинским корнями. Римлян нет, а латынь есть. Что тут за безумие творится?

— Не знаю, — растерянно сказал Бренн. — Я вообще ни слова не понял из того, что ты сейчас сказал.

— Слушай, развей меня, сделай милость, — услышал он усталый голос. — Исправь этот долбаный сбой матрицы. Иначе мы с тобой вместе поедем в дурку. Дурка у вас тут есть?

— Приют есть для скорбных разумом при храме Астианакта Исцеляющего, — ответил Бренн, который почему-то значение слова дурка понял сразу. — Я туда не хочу, там плохо. А что будет, если я тебя развею?

— Я исчезну навсегда, — ответил голос. — Я точно знаю, что должен обрести покой. Я это заслужил. Просто ляг и расслабься, паренек. Ты меня увидишь. Я выгляжу как тучка.

Бренн послушно лег и закрыл глаза. Он и впрямь увидел сероватое облако. Парень протянул к нему руку, и оно послушно исчезло, как будто его и не было никогда. И тогда надоедливый голос и впрямь исчез. Только вот сразу после этого Бренн внезапно понял, что он уже не тот сопливый мальчишка, сын друида из племени эдуев. Он стал совсем другим. Намного старше, намного умнее и сильнее. И что теперь он способен перерезать человеку горло и умеет стрелять из РПГ, хотя даже приблизительно не представляет, что это такое. Раздавленный этим новым знанием, Бренн провалился в черную пустоту. Только вот он внезапно осознал, что ему очень нравится это новое ощущение самого себя…

— Эй, парень, ты что-то не то сделал… — услышал он растерянный голос, доносившийся из бесконечной дали.

***

Звук колокола ворвался в мою несчастную голову густым, надоедливым звоном. Рассвет, пора вставать. Бессонница давала о себе знать, и я едва не вывихнул челюсть зевая. Соседи по комнате, Акко, Нертомарос и Клеон уже заправили свои койки и теперь удивленно пялились на меня. Они не понимали, чего я вожусь, а я смотрел на них так, словно видел впервые. Впрочем, частично так оно и есть. Акко — худощавый паренек из семьи всадников, голубоглазый блондин, как почти все кельты. Нертомарос — сын вергобрета2, рослый и здоровый, как медведь. Он рыжий и конопатый до того, что веснушками покрыты даже руки и плечи.

Мы все трое — из народа эдуев, а Клеон — коренной талассиец из мелкой знати. Он учится здесь всего три года. Клеон смуглый и черноволосый, как и все настоящие люди, с одинаковым презрением смотрящие и на белокожих варваров севера, и чернокожих дикарей юга. У него крупный нос с горбинкой, а передние зубы немного искривлены и смотрят назад. Он не красавец, но наши девчонки тают от одного его взгляда. Еще бы! Истинный эвпатрид из самой столицы. Видимо, у его семьи с деньгами совсем туго, раз прислали своего отпрыска учиться в захолустную Массилию, а не отдали в один из гимнасиев Сиракуз, Энгоми или Александрии. Или, на худой конец, Неаполя или Карфагена. Впрочем, Клеон — парень что надо, нос не задирает. И менторам он не стучит, и в драке не подводит. Мы друзья.

Как ни крути, а Массилия — порт хоть и важный, но стоит в пограничье, защищенный от нападений кельтов отрогами Севенн и замками на тамошних перевалах. Больших набегов, правда, уже лет двадцать не было, но все равно, шайки отчаянной молодежи лезут через горы одна за другой. То коров угонят, то разграбят торговый обоз. Потому-то Массилия всегда живет настороже. У здешнего префекта хорошие отношения далеко не со всеми родами. И далеко не все из них дают своих детей в заложники.

— Заболел? — участливо спросил Акко. — Ты бледный какой-то.

— Да нет, нормально все, — протер глаза я. — Не спалось что-то. Чушь какая-то всю ночь снилась.

— Тогда пошли быстрее, — поторопил Клеон, — если на молитву опоздаем, влетит нам. У нас драка сегодня с арвернами. Надо им навалять. Ненавижу этих сволочей.

— Мы им точно наваляем, — гулко пророкотал Нертомарос, завязывая шнуровку сандалий. — В лоскуты порвем! Они нас на фехтовании сделали, а мы в панкратионе отыграемся.

Храм Сераписа Изначального стоит напротив синойкии3, и толпа гомонящей молодежи от семи до шестнадцати лет веселым ручейком потекла по длинному коридору, куда вливались улочки поменьше. Девочек, по понятным причинам, селили отдельно и запирали на ночь, что, впрочем, помогало далеко не всегда. Молодость есть молодость, а Великая Мать благосклонно взирает на любовь, если она не приводит к нежданной беременности. Тут уж никакая Великая Мать со всей ее милостью не спасет блудную дочь от отцовского гнева. Я горестно вздохнул. Вот поэтому Эпона мне и не дает. Девушка из приличной семьи нипочем не потеряет невинность до свадьбы. В наказание могут и за амбакта4 выдать, а это позор немыслимый. Я закрутил головой, чтобы увидеть ту, о ком грезил ночами. А вот и она. Хорошенькое личико мелькнуло неподалеку, и меня едва до пяток не прожгло, так горяч был ее взгляд. Белоголовая, белолицая и синеглазая, Эпона не считалась здесь красавицей. Она тонка в талии, а в Талассии ценятся бабы в теле, чернявые и крикливые, как галки. Но мне было на это плевать. Я от нее без ума.

— Ох, парень! — сказал я сам себе. — Тебе же срочно баба нужна. Гормональная интоксикация налицо. Тебя вместо спичек использовать можно. Хотя девчонка — огонь, ничего не скажешь. Красотка.

Полутемная утроба храма вместила всех учеников сразу. Собственно, святилище и строилось именно под это количество. Центральный зал отделяется двумя рядами колонн от длинных и узких нефов, расположенных по бокам. А над головой блескучим разноцветьем переливаются стеклянные витражи, в которые бьет яркое утреннее солнышко. Статуя Сераписа, курчавого юноши с перекрученной лентой в руке, смотрит на отроков со скрытой усмешкой. Бог-создатель знает, что всем им жутко хочется спать. И что только господа менторы, неусыпно следящие за их благочестием, способны привести на молитву это буйное стадо едва отесанных цивилизацией варваров. Дай им волю, и те молились бы привычным богам, коих в Кельтике несметное количество. У каждого племени они свои. Кроме, пожалуй, Беленуса и Росмерты. Их везде почитают.

— Бог-создатель, — привычно забубнил я, почти не вдумываясь в смысл. — Я чту Маат, священный Порядок, основу жизни. Я чту Великий Дом, ибо сами боги даровали ему власть над миром. Я чту тех, кто выше меня, ибо так предписано Вечными. Я чту предков и свято блюду их наследие. Моя добродетель — смирение. Я стремлюсь к безупречности во всем, что делаю. Служение ванаксу — мой священный долг. Я не жду за него награды, но она ждет меня на небесах. Сам Великий Судья взглянет на меня божественным глазом и увидит, что я чист и прожил достойную жизнь. Покой Элизия станет мне наградой.

Узкая девичья ладошка схватила меня за руку, отчего по телу пробежала горячая волна. Я почувствовал легкий аромат трав и тут же выбросил из головы и священное служение, и одноглазого судью, который взвесит мое сердце на весах Истины. Ведь это Эпона. Я тихонько сжал ее пальцы, и она шепнула.

— Вечером после ужина, приходи туда же. Госпожа наставница сегодня пораньше уйдет. У нее тетка умерла. Вот ведь здорово, скажи!

После этого Эпона склонила к полу хорошенькую головку, бормоча молитвы вместе со всеми. Я пытался успокоить суматошно колотившееся сердце, и мне отчего-то не нравилось происходящее. Я какой-то слишком… порывистый, что ли. Прямо как пацан.

— Так я и есть пацан, — хмыкнул вдруг я, прервав молитву. — И вообще, завтрак скоро. Жрать охота, просто сил нет. Во мне все сгорает, как в паровозной топке.

— Пусть Серапис Спаситель поразит змея Апопа, источник Хаоса Исфет, — услышал я окончание молебна. — Пусть сияние Маат под сенью благочестивого ванакса Архелая длится до скончания веков. Идите с миром.

Гомонящая толпа потекла вспять, в столовую. Мы молимся вместе и едим вместе. Заложники, собранные в отдельные классы, метеки, неполноправные инородцы без гражданства, и надутые спесью дети уважаемых горожан, которые ни нас, ни метеков в медный халк не ставят. Тем не менее, жрать хочется всем одинаково, а потому, похватав тарелки, мальчишки и девчонки выстроились к раздаче, где суровые тетки шлепали им черпак овсяной каши. Следующая выдавала кусок лепешки и ворчала:

— Проходи, проходи, сорванец, не задерживай…

Ноги понесли меня к привычному столику, где всегда сидел выпускной класс. Мы учимся вместе, дюжина крепких парней, зыркающих друг на друга довольно неприветливо. Дружим мы по комнатам, ровно с теми, с кем делим крышу. А с остальными… А вот с остальными не дружим со всеми вытекающими отсюда последствиями. Даже драки случаются, хотя если это не приводит к увечьям, то господам менторам на это ровным счетом наплевать. Количество синяков на телах юных варваров их интересует меньше всего на свете. Я плюхнулся на свое место и потянул руку к еде. А, блин! Молитва! Чуть не забыл!

— Пусть славится Создатель за тот хлеб, что дал нам. Пусть славится Эней Серапис, посланник его, спаситель мира. Пусть славится Священная кровь во веки веков.

Вот теперь и пожрать можно. На столе стоят кувшины и тарелки с оливками и нарезанным сыром. Я налил себе вина, разбавленного раз в десять, и забросил в рот горсть оливок. С оливками в школе не жлобились, это же не мясо. Тут, на юге, они сами растут.

— Хорошо, но мало, — сыто рыгнул Нертомарос, накормить которого было не легче, чем завалить в драке. Я, внимательно следя за его загребущей лапой, ловко выдернул из-под нее остаток своих оливок и высыпал себе в рот.

— Не балуй! — веско сказал я, прошамкав набитым ртом. — Самому мало.

— Жадина, — беззлобно улыбнулся Нертомарос.

— Я слышал, у нас сегодня учебные поединки по панкратиону, — раздался негромкий голос на другом конце стола. — Вороненок, готовь задницу. Я ее снова надеру.

Ток, Уллио и Вотрикс. Они из арвернов, это наши южные соседи и лютые враги. Раз в поколение у нас с ними случается большая война. А раз в два-три года одно из племен устраивает набег, где гибнет сотня-другая горячих голов. Эти слова произнес Вотрикс, заводила своей четверки. Он крут, перед ним даже Зенон, сосед-талассиец пасует.

Стоп! — подумалось вдруг. — Вороненок — это же я. Ворон — это мое имя. И он меня уже не раз колотил. На редкость сильный гад.

— Готова моя задница, — лениво ответил я, словив после бессонной ночи непривычный кураж. — Навалю тебе прямо на башку, козленочек.

Молодецкий гогот раздался в нашем углу, а сидевшая рядом тройка крепышей-аллоброгов даже застучала кулаками по столу, придя в полнейший восторг от ураганной шутки. Юмор у кельтов незатейлив и прост, как и они сами. Северяне не понимают соленых афинских острот и не способны оценить изысканные подтексты в шпильках этрусков из Популонии. Восьми лет едва хватает, чтобы снять с юношей стружку. Многих сыновей всадников из дальних усадеб за первый год учебы только к отхожему месту приучают. Второй год уходит на то, чтобы они перестали красть по ночам шторы и шить из них плащи. И только на третий год их начинают выпускать в город под присмотром ментора, почти не опасаясь, что они что-нибудь сопрут или разнесут, или ввяжутся в драку на ножах с портовой рванью. Кельты — народ гордый. Одного обидного слова достаточно, чтобы такой белоголовый мальчишка взял камень в руку и пошел в одиночку на ватагу грузчиков. В общем, того, что я сейчас сказал, хватило бы на полноценную кровную месть наших родов, длиной лет этак в сто. И за куда меньшее начинали резаться.

— Эпона? — спросил вдруг Вотрикс, который оставался поразительно спокоен. — Ты ведь по ней сохнешь? Я видел, как она терлась около тебя в храме. Я скажу этой девке, что мы деремся. Пусть полюбуется на твой позор.

Еще вчера такое привело бы меня в ужас, но сегодня я ответил.

— Позови, козленочек, услужи мне.

А вот эту шутку уже никто не оценил. Назвать слугой сына рикса — это за гранью добра и зла. За такое убивают, о чем, собственно, Вотрикс и сообщил.

— Ты умрешь плохой смертью, Вороненок.

Арверны встали и молча удалились. Драка в столовой — верный путь лечь под розги. А на такое гордый воин не согласится, он ведь не раб. Знатный кельт скорее начнет драку со служителями и пойдет в здешнюю темницу на пару месяцев, где его клопы заживо сожрут. И где он будет свою краюху у голодных крыс отнимать.

— Бренн, ты совсем дурак? — нарушил тягостное молчание Акко. — Да что с тобой творится с утра? Он же тебя теперь убьет и в своем праве будет. За тебя даже мстить не станут. Закон на его стороне. Ты же его при свидетелях слугой назвал.

— Угу, — поддержал его Нерт. — Ты, брат, не подумавши как-то… Но теперь поздно жалеть. Надо драться.

У этого парня все просто. Все свои жизненные коллизии он разрешал дракой, и на удивление, этих коллизий у него было немного. Наверное, они его побаивались и обходили стороной.

— Разберусь, — легкомысленно отмахнулся я, переполненный дурной силой юности и несвойственной раньше уверенностью в себе.

Урок истории шел как-то мимо меня. Я витал в облаках, думая то о предстоящей драке, то о тугих сиськах Эпоны, отчего удостоился неудовольствия господина ментора, носившего имя Скопас. Впрочем, называть господина ментора по имени — неслыханная дерзость. Такое и в голову никому не придет.

— Ты! — увидел я уставленный в свою сторону палец. — Расскажи об истории священного символа Вечной Автократории!

— Слушаюсь, господин ментор, — я встал и оправил рубаху. — Изначально Вечная Автократория состояла из одного царства — Талассии, но потом Эней I Серапис, да пребудет он в Элизии среди богов, после смерти фараона Рамзеса… номер какой-то там… сына Рамзеса и царицы Лаодики… помершего в молодом возрасте от чахотки… или от малярии…, а может, его глисты заели…

Парни загыгыкали, придя в полный восторг от моего остроумия, а ментор хлопнул указкой по столу. Это означало, что в следующий раз она погуляет по моей спине. Указка у него что надо. Как уставная палка у пехотного десятника. Хотя… наверное, это она и есть. Я тут же исправился.

— Его величество ванакс женил внука Александра на сестре фараона, царице Нижнего Египта Нефертари. Так к синей короне присоединилась красная…

— Не женил, а сочетал священными узами по воле своей! — нахмурился ментор, который вольного толкования сакральных текстов не допускал.

— Так точно, — гаркнул я. — Сочетал по воле! А потом захватил Верхний Египет, где правил еще какой-то Рамзес, но не тот, что от чахотки помер… Другой какой-то Рамзес… Номер запамятовал, господин ментор. Там одни Рамзесы, побей их лихоманка. Путаюсь я.

— Не захватил, — рыкнул ментор, — а возложил священную длань, прияв царство! Олух ты! Дикарь неотесанный, прости меня Серапис!

— Так точно, — снова гаркнул я, зная, что ментор из бывших сотников, и без армейских примочек жить не может. — Возложил, значит, длань и присоединил Верхний Египет, отчего… э-э-э… увенчал себя третьей короной, белой. Сию тройную корону ванакс, да пребудет он в Элизии среди богов, передал своему сыну, Илу Полиоркету, Сотрясателю Городов, а тот своему возлюбленному племяннику, Александру Никатору, Победоносному, именем которого великий город назван.

— Садись, четыре, — махнул рукой ментор. — А ведь ты не дурак, как многие тут, просто ленив. Недоучиваешь, Бренн. А у тебя выпускной экзамен на носу. За такие ошибки господин архиментор с тебя шкуру спустит.

Я сел, оглушенный внезапной догадкой. Я любовался на бюст ванакса Архелая II, украшавшего учебный класс, и не мог оторвать от него взгляда. Высоченная шапка, состоявшая из трех разноцветных ярусов, расставила все на положенные места. Истина засияла передо мной во всей своей элементарной простоте.

— Корона! — шептал я. — Бело-сине-красная корона. Греки, или кто они тут, кириллицей пишут советского образца, без фит и ижиц. Буквы Й и Ё в алфавите. Теперь-то понятно, что у вас тут за дичь происходит. Эней I Серапис, а ведь ты был изрядным шутником! Такую козырную пасхалочку оставить…

1 Автократория — греческая калька с латинского слова Империя.

2 Вергобрет — выборный глава у племени эдуев. Занимал свою должность не более года, потом его меняли на другого аристократа. Главным органом управления у многих галлов был сенат, а общество напоминало раннефеодальное. Аристократы, которых римляне называли всадники, имели зависимых людей, почти бесправных, и собственные дружины. Аутентичные названия «сената» и «всадников» до нас не дошли. У других племен, например, арвернов или сенонов правили военные вожди — риксы.

3 Синойкия — общежитие в переводе с греческого.

4 Амбакт — полный аналог римского клиента у галлов. Зачастую именно из амбактов составлялись личные дружины кельтской аристократии.