Занимательное искусствоведение

— Я считаю, интеллигентный человек должен сочувствовать быдлу, — сказала Настик. — Интеллигент живет в мире, который придумал сам для себя. Реальный мир, где все по правде. А быдло живет в мире, который для него выдумывает нейросеть. Это ведь ужасно. Это ведь не жизнь.

Катюсенька пожала плечами.

— Это в принципе ужасно, и мы наверное должны... Но быдло само виновато, раз не может отличить правду от подделки. Да оно и не считает это проблемой. В силу нехватки мозгов.

— Но ведь миссия интеллигента — создавать новые смыслы и...

— Только не для быдла! При чем тут оно вообще? Мы с ним не пересекаемся. Оно если и потребляет что-то сделанное нами, то одну упаковку. Жует фантики от наших конфет ручной лепки.

— Ну, не знаю, — Настик потупилась и заглянула в свой полупустой бокал с модным коктейлем модной тусклой расцветки.

Вечно у Настика бокал наполовину пуст, и вечно она твердит, что мы должны кому-то сочувствовать.

А кто нам посочувствует, непонятно, думал Шуша. Нет, было время, когда нашей драмой прониклись если не все, то многие. И помогали русским от чистого сердца. А потом мы надоели.

— Быдло никогда не хотело, чтобы ему сделали красиво — только красивенько. Верно, Шуша? — позвала Катюсенька. — Подтверди как искусствовед.

Шуша глядел в стеклянную стену ресторана и думал, как ему осточертели эти пустые умные разговоры, эти глупые русские еврейки, этот мутный нерусский город, и вот это вот все.

За стеной было влажное марево, в нем дрожал и мутился Тайбей. Казалось, столица Тайваня вот-вот расплавится и стечет в океан. Атмосфера здесь уже не такая убитая, как раньше, когда летом по улице ходили в масках, задыхаясь от смога, но климат побороть невозможно. Потный город летом и промозглый зимой.

Не так отвратительно, как в Питере, но вовсе не рай.

На душе у Шуши было не лучше, чем там, за стеной, он тоже плавился и плыл. Всю жизнь плыл по течению — и вот, приплыл. И болтайся тут, как навоз в проруби. Скоро тебя выловят и выкинут.

Будь Шуша не навоз, он бы сейчас заказал стакан водки, хлопнул залпом по-нашему, по-русски, а затем, цинично не расплатившись по счету, потому что все равно денег нет, разбежался как следует — и пробил головой стекло. Вылетел с тридцать третьего этажа и улетел. Туда, где нет всего этого. Туда, где человека уважают по умолчанию, раз он человек, где не заставляют притворяться и прогибаться, не принуждают, не вынуждают, не мучают. Где всем пофигу, кто ты. Где свобода.

Надо было в свое время не поддаться панике и не рвануть куда попроще, а любой ценой пролезть в Америку. Да, пришлось бы там мыть туалеты. Зато в свободной стране. Где ты можешь делать что хочешь, даже мыть туалеты, даже нелегально. А здесь тебе фиг дадут в руки швабру. Не положено. Не имеешь права.

Фашисты косоглазые.

— Алё, эксперт! — позвала Катюсенька. — Заснул?

— В первую очередь, милые барышни, интеллигентный человек не будет употреблять слово «быдло», — сказал Шуша.

— Ишь ты, — поразилась Катюсенька. — Шуша, я тебя спросила как искусствоведа, а не этого... Розенталера.

— Розенталя, — машинально поправил Шуша.

— Ну, ты-то, слава богу — Шульман!

— Чего ты наезжаешь? — вступилась за искусствоведа Настик. — Вечно ты на него наезжаешь. А между прочим, слово «быдло» несет такую мощную отрицательную коннотацию, что объективирует не только быдло, но и интеллигента.

— А как этих неандертальцев еще называть? — искренне удивилась Катюсенька. — Быдло и есть.

Шуша открыл было рот, но Катюсенька перебила.

— Я не про интеллект. Возможно, для отдельных быдлопрофессий нужен какой-то ай-кью. Я про способность видеть прекрасное. Люди, выросшие на культуре, созданной нейросетями, просто не смогут понять настоящее искусство. И, главное — не захотят. Это замкнутый круг. Есть запрос аудитории, роботы его обеспечивают. На наших глазах появился идеальный механизм воспроизводства быдла в природе.

— Это хуже, чем замкнутый круг. Это штопор, — ввернула Настик.

Катюсенька поглядела на Настика, потом на батарею винных бутылок в шкафу неподалеку.

— Самолет, когда падает... — Настик нарисовала в воздухе пальцем спираль.

— А-а... — протянула Катюсенька.

И покосилась на подругу неодобрительно. Мол, что же ты меня перед Шушей дурой выставила.

Настик работала переводчицей, начиталась всяких книг, нахваталась разных слов, и они из нее неконтролируемо сыпались. Так что Катюсенька выставлялась дурой регулярно, просто этого не замечали ни та, ни другая, а Шуша деликатно молчал. Ему сегодня жить расхотелось, на все стало наплевать, вот он и полез высказываться. А то бы вел себя дипломатично, без дискуссий про быдло и нелегкую судьбу интеллигента.

Тем более, что интеллигентка Катюсенька угощает.

Она делала для этого бездарного модного ресторана бездарный звуковой дизайн, и ей перепала пара бесплатных обедов с выпивкой.

Справедливости ради, Катюсенька хотя бы неплохо выглядит. Ну, не так плохо, как Настик. Катюсеньке Шуша бы вдул. Но ей вдувает тот, кто оплачивает ее творческую самореализацию. В отличие от некоторых, ей ни дня не пришлось работать на удаленке по заказам из Мордора, сгорать от стыда и терпеть косые взгляды эмигрантской тусовки. Катюсеньку сразу подцепил добрый тайваньский айтишник. У них сейчас мода на творческих русских баб, сбежавших от тоталитаризма.

Понимайте как хотите, но это местные так выражают свое отношение к китайской оккупации. Типа, вы наш остров захватили, а мы будем вам назло подкармливать русскую интеллигенцию. Ну и попутно трахать ее, раз уж подвернулась.

То, что материковому Китаю такая изощренная логика недоступна, и он в упор не видит протестной активности, тайваньцев не беспокоит. Важна не форма, важно содержание.

Это как со словом «быдло». Содержание вроде бы верное, а форма — будто кого-то трахают, и есть вероятность, что тебя.

Шуша терпеть не мог быдло, и отдельно русское быдло. Но если ты за правду и справедливость, будь любезен, помни, что простой народ, бессмысленный и беспощадный, неповинен в своей простоте: он обманут, его угнетают, ему привили рабский менталитет.

— Хорошо, — сказал Шуша. — А вот представь, чисто теоретически, что власть захотела поднять культуру лоу-класса.

— Зачем?! — Катюсенька вылупила глаза.

— Черт ее знает, — честно признал Шуша. — Но примем за теорию. И внезапно как раз нейросети помогут. Если их перенастроить на повышение качества — вуаля! — через одно-два поколения у тебя вся нация на новом уровне. Вырастут люди, натасканные с детства отличать приличную вещь от халтуры. Публика, которая уже не купится на красивенькое, она красивого захочет. Тебе же лучше. Представь: огромная аудитория, целый народ, открытый для новых смыслов, которые ты создаешь...

— Чушь какая, — сказала Катюсенька. — Что с тобой сегодня, Шуша? Этот Шуша несет чуши. Шуши-чуши-шуши-чуши...

Она уставилась куда-то в сторону, легонько отбивая ритм по столу.

— То, что делает Катюсенька, это не для народа, — поддержала Настик.

— Народ меня не интересует, — согласилась Катюсенька. — Шуши-чуши... Народ не в состоянии такое оценить.

— А кто тебя интересует?

— Шуши-чуши... Ну вот, сбил... Шуша, я тебе открою тайну. Нейросеть нельзя обучить игре на повышение. Чего так смотришь? Это не я придумала, это мой китаёза проболтался. На днях его пытала — чего я вкалываю, как маленькая куколка, хотя половину моей работы мог бы делать робот. А он говорит: даже не думай. Нейросеть никогда не даст тебе изысканный продукт. Она не понимает, зачем это надо.

— А уверяли, что они умнеют, — буркнул Шуша.

— Они еще как умнеют, но по-своему. Нейросеть хочет быть эффективной. А на нижней планке качества самый большой спрос. Тынц-тынц, бдыщь-бдыщь, любовь-морковь... И потребитель счастлив. Были бы нейросети просто тупые... Но они псевдоживые, и поэтому они псевдотупые. Они сознательно тупят, понимаешь? Тупизна гарантирует рост продаж, то есть, с их точки зрения, эффективность. А такое не лечится.

— Печально, — сказал Шуша и заглянул в свой бокал.

Тот не был даже наполовину пуст. Там осталось на донышке.

Как в самом Шуше. Тридцать три года, пора на крест.

Не возвращаться же назад, в гребаный Мордор.

Не ехать же в какой-нибудь задрипанный Таиланд. Там своих мойщиков туалетов не знают, куда девать — туалетов столько нет. И даже до Таиланда ты все равно не доползешь, откуда деньги-то.

Зато в Мордор тебя отсюда с превеликим удовольствием депортируют за государственный счет.

— Шуша, ты чего надулся?

— Да вовсе я не...

— Надулся-надулся, — подтвердила Настик.

— Придешь сегодня на презентацию? — спросила Катюсенька.

— А?.. Прости, задумался.

— Мой китаёза намекнул, что скучно не будет.

— Вот как, — сказал Шуша.

— Шоу делают местные, если ты понимаешь, о чем я. У ребят из «Чайна-Т» огромный представительский бюджет, и им подсказали, как тут умеют веселиться. Ну и чтобы на всех хватило. Ага?

— Ага, — сказал Шуша.

— Только не бери свою профессоршу. Для нее это может оказаться слишком... Молодежно.

— Нет-нет, — Шуша помотал головой.

— Как тебя вообще угораздило с ней связаться...

— Катюсенька, да пожалей ты его! — вдруг пришла на помощь Настик. — Ну зачем ты издеваешься? Он к ней так хорошо относился, а она его бросила. Нашла себе помоложе, нимфоманка старая.

— Бросила? — Катюсенька сделала большие глаза и снова неодобрительно покосилась на подругу: что же ты молчала, вечно я из-за тебя все самое интересное узнаю самой последней.

— Скажем так: мы расстались, — выдавил Шуша, глядя в дно бокала.

— Тебя с кафедры не выгонят? — ляпнула Катюсенька.

Шуша уставился в бокал так пристально, словно задумал отыскать на дне смысл жизни.

Или денег на билет в Америку. Ну и чтобы там обустроиться. Не сразу же хватать швабру и идти искать сортир. Надо сначала обжиться в стране, понять ее. Вдруг там не только в сортире есть место для еще одного русского искусствоведа.

Насчет того, что русских искусствоведов сейчас по всей планете навалено примерно как дерьма за баней, Шуша был в курсе. Но случается же всякое. Вот как ему поначалу в Тайбее повезло.

Но на дне бокала не виднелось ни смысла, ни подсказки, где срубить по-быстрому деньжат. Там пузырилась модная серо-зеленая суспензия.

— Ну, я понял, — сказал Шуша. — Оторвемся сегодня.

И поднял на Катюсеньку честные-пречестные глаза, по которым никак нельзя было прочесть, что он думает на самом деле.

— Повод-то какой, — сказала Катюсенька. — Тебе небось уже статью заказали, и не одну.

— Оторвемся сегодня, — повторил Шуша и подмигнул.

***

Обильно потея, Шуша плелся по улице, чувствуя себя липким и осклизлым не только снаружи, но и внутри.

Над толпой одинаковых по росту и с лица тайваньцев там и сям торчали белые рожи понаехавших. Тоже одинаковые, с глазами вареных креветок. Раньше это забавляло, теперь надоело.

Шуша думал, что есть в этой парилке некий момент воздаяния за грехи: допустим, ты баню не любишь с детства, но невнимательно отнесся к климату страны релокации — и обмишурился по полной. И поделом тебе.

Еще Шуша с детства не любил русский авангард в целом, и супрематизм отдельно. За это ему тоже предстояло нынче пострадать.

Компания с непроизносимой вывеской «Чайна-Тайвань-чего-то-там», которую все, и она в первую очередь, звали для краткости «Чайна-Т», купила себе в коллекцию «Черный квадрат» Малевича. Не настоящий, конечно, и даже не из числа известных авторских копий, а всплывшую на аукционе ранее неизвестную версию 1933 года. Все правильно-честно, живая рука Малевича, не фальшак, вот результаты химических анализов, вот сертификат от самой Третьяковки, где на Малевиче собаку съели, и за него порвут. Они там время от времени друг друга рвут публично за недостаточно восторженное отношение к этому шарлатану.

Шуше было на Малевича глубоко наплевать, но если не пойти на презентацию, считай ты сам на себе поставил черный крест. Тусовка не любит неудачников, и если от Шуши отвернутся, он получит моральную травму. Зачем это надо, лишний раз себя мучить. Значит, Шуша должен выглядеть, будто у него все расчудесно, а потом взять и покинуть Тайбей внезапно и тихо. Был — да сплыл. Шуша всегда так жил. Наперекор всему. «Шуша это маленький зверек, который никак не попадет в дырку», припечатала его болтливая одноклассница. И прилипло это прозвище к Мише Шульману. И он с тех пор доказывал себе, что очень даже ушлый, ловкий и во все дырки попадает метко.

Только вот нормальные люди бежали из Мордора в Европу, а Шушу от великого ума занесло на Тайвань.

Он заехал сюда по студенческой визе, и сначала все шло неплохо. Прекрасная толерантная страна, прекрасный современный город, прекрасные улыбчивые и воспитанные люди. Правда, на квартиру денег было жаль, а общежитие выглядело форменной казармой, но Шуше вдруг повезло.

Моды на русских содержанок тогда еще не было, потому что Китай еще не вперся на остров. И Шуша стал в некотором смысле первопроходцем, вступив в особые отношения с немолодой профессоршей. Тетка умела ценить изящное, даром что искусствовед, а Шуша был компактного сложения и с правильными чертами лица, хорошенький на любой вкус, хоть тайваньский, хоть российский. Он в этом контексте всегда всем нравился без разбора. Вскоре Шуша стал внештатным ассистентом преподавателя. Слово «внештатный» он в разговорах и письмах деликатно опускал, и тут-то ему, как говорится, фишка поперла, а Шуша сдуру решил, что жизнь наконец удалась.

Российский Шушин диплом искусствоведа был вполне государственного образца, но, чего греха таить, от дешевого виртуального института, вдобавок заочный, Шуша его получил только чтобы задобрить маму. Дело оказалось зряшное, мама все равно рассвирепела, когда Россия захватила Крым, и они с сыном разругались вдребезги. Мама смотрела на аннексию строго как экономист и назвала ее инвестицией в будущее державы. А Шуша был в ужасе, ведь его родина напала на мирную демократическую европейскую страну и оттяпала кусок с двумя миллионами ни в чем не повинного населения. Под конец скандала у мамы вырвалось: «Ну весь в отца, такой же неблагодарный жиденыш». Это было чересчур, и даже как-то не по-русски. Шуша давно подозревал, что у мамы с головой непорядок, и испытал громадное облегчение, когда хлопнул дверью.

И за отца Шуша обиделся. Он его почти не помнил, но отслеживал по соцсетям, чисто из любопытства. Тот давно перебрался в Израиль, работал русскоязычным гидом и практиковал полиаморию, из-за чего Шуша ему отдельно завидовал. Лет десять назад отец коротко приезжал на родину, осмотрелся в Москве и написал: знаете, город стал заметно чище, это недурно выглядит, но сильно настораживает: когда наводят порядок на территории, значит, надвигается диктатура.

Умнейший человек, согласитесь.

Иногда Шуша думал, что надо было собраться с духом, напомнить папе о себе и попросить вызов в Израиль. Но там тоже искусствоведов девать некуда, а еще могут напасть арабы, и тебя заберут в армию. Ну и судьба человека второго сорта Шуше еще в России осточертела. Только на родине он стал изгоем добровольно, из-за критического образа мыслей, а в Израиле станет гоем по умолчанию, из-за русской мамы. Евреи ребята конкретные, для них кровь не водица, а аргумент.

Фашисты пархатые.

Воистину, страдание — вот профессия русского интеллигента.

Страдать Шуша умел, но зарабатывать на этом не научился, а в качестве искусствоведа нигде и никогда не котировался, сколько бы ни надувал свои красивенькие щеки. Да, он вроде бы давно и успешно подвизался в либеральном интернете, писал текстики-компиляции о том, как в СССР гнобили свободное искусство, и как гнобят его теперь в России. Но требовали с Шуши именно компиляции, сляпанные по-быстрому, и платили гроши. Поляну серьезной публицистики за серьезные деньги захватили люди с громкими именами, зачастую не понимающие в искусстве ничего, прямо до смешного, если бы не было так грустно. Но почему-то именно они писали для интеллигенции, и обычно полную ахинею, а интеллигенция шумно аплодировала. Шуша старался работать качественно, но вынужденно обслуживал быдло — и быдло оставляло под его текстами быдляцкие комментарии, а Шуша мучительно переживал. В моральном плане ему немного полегчало, когда такие же тексты начали с тем же успехом клепать нейросети. Но материально это ударило по карману, а на культурных запросах интеллигентов по-прежнему паразитировали живые идиоты.

И только в эмиграции Шушу оценили по достоинству. Когда из независимого эксперта он превратился в сотрудника солидной кафедры университета Тайбея, вдруг оказалось, что Шуша может сделать приличный текст, за который заплатят уже не копейки. Он вписался в тусовку и стал если не важной персоной, то своим в доску парнем. Даже успел мимоходом вдуть Настику, пока та сидела на переводах для Мордора, что делало ее в глазах тусовки безусловно страдалицей, но еще и человеком третьего сорта. Потом Настик вступила в особые отношения с местной издательницей и прыгнула сразу в высший сорт: оказалось, что бедняжка лесбиянка, просто в Мордоре была обязана притворяться, и через силу привыкла давать мужикам. Шуша тогда занервничал, но Настик, добрая душа, толерантно делала вид, что у них то ли ничего не было, то ли ей было не так уж противно.

В общем, жизнь наладилась, а потом разладилась. Шуша заканчивал обучение и уже имел намек из деканата, что когда получит диплом, его сразу зачислят в штат. Это все решало: с Шушиным видом на жительство задержаться на Тайване без работы нельзя, а дауншифтить до мытья туалетов понаехавшим не позволено — туалеты строго для уроженцев острова. Здесь вобще-то безработица. Значит, или ты ценный для Тайваня специалист, или чемодан-аэропорт-Мордор.

Видимо, зная о подвешенном Шушином состоянии, ему подал сигнал замдекана: парень, я бы не отказался курировать твой дальнейший профессиональный рост, если ты согласишься на особые отношения. И тут Шуша сделал глупость. Он непростительно долго думал, готов ли русский интеллигент переквалифицироваться в тайваньского гомосексуалиста. Замдекана не привык, что его игнорируют, обиделся, и беспардонно наврал профессорше, сволочь косоглазая, что не только сделал Шуше предложение, но и разок ему вдул, а тому понравилось. Профессорша, на словах вся из себя толерантная, оказалась еще и ревнивой. С криком: «Я же тебя из грязи вытащила, русская свинья!» отхлестала Шушу по морде и нашла ассистента помоложе.

Жизнь накрылась одним интересным местом буквально в момент. Шуша вел себя довольно безалаберно и не успел накопить денег на новую релокацию. Морально он оказался выбит из седла примерно как в дни аннексии Крыма, когда Шушу в первый раз предала Родина. А материально — вообще как никогда. В Питере ему хотя бы мама давала денег. Нет, ее можно и сейчас попросить, сказав что-нибудь типа «прости, но я ведь твой родной сын». И мама купит родному сыну билет в Мордор, который ему и так вручат за счет гостеприимного Тайваня.

Китайцы, сволочи, могли бы хоть слегка подправить миграционное законодательство. Надо же что-то менять. Оккупация ведь.

Но это русские творят кровавый беспредел на захваченных территориях, а китайцы, со свойственным им коварством, оккупировали Тайвань так, что не изменилось практически ничего. Только возникли правительственные агентства, куда пересели опытные люди из местных министерств. Вон как непотопляемый мистер Ливингстон, к которому Шуша сейчас шел на поклон.

Шуша плелся по гостеприимному Тайбею, будь он три раза проклят, думая, что был бы ты не размазня, а креативный парень, замутил бы протестную акцию. Выступил против тоталитаризма нетривиально, ярко и свежо. Хапнул на хайпе свои пятнадцать минут славы — глядишь, кто и заметит. И поможет.

Но зачем обманывать себя, Шуша трусоват и застенчив. Таких, как он, с Тайваня высылают пачками. И пускай те орут, что едут в Мордор на погибель — бюрократам плевать. Ну и наши страдальцы, чего греха таить, успевают снова из Мордора бежать кто в Армению, кто в Грузию, потому что Мордору неинтересна мелюзга, он показательно гнобит только людей с именами, раздавая им заочные приговоры.

Шуша дорого бы дал за заочный приговор. Тогда бы фиг его выслали. Или хотя бы переправили в относительно свободную страну. Но такое уважение и от Мордора, и от Тайваня надо заслужить. Надо его накреативить.

А Шуша, увы, не креативный.

И если он сегодня достаточно унизится, чтобы выпросить у мистера Ливингстона пригласительный билет на презентацию «Чайна-Т», это у Шуши будет, образно говоря, прощальная гастроль.

Последнее танго в Тайбее.

***

В вестибюле агентства с труднопроизносимым названием, которое русские, да и местные тоже, сократили до «отдел культуры», Шуша нарочно проторчал верных полчаса, чтобы обсохнуть. Как раз успели сообщить о посетителе — не бегом же носиться из-за русского, — а мистер Ливингстон милостиво согласился его принять.

— Чи боу ле ма?

— Не выпендривайтесь, Шульман. Садитесь.

Мистер Ливингстон был стар и крут, как окаменевшее яйцо мамонта. Он занимался тут культурными проектами невероятно давно, приблизительно от сотворения мира. В логике Шуши, китайцы должны были выслать этого экспата, а то и посадить: ведь стопроцентный британский шпион. Но у китайцев своя логика, русскому не понять.

— Ну? — спросил мистер Ливингстон.

— Хочу написать о презентации «Черного квадрата», — бодро начал Шуша.

— Так пишите, что мешает, — вяло отозвался мистер Ливингстон.

— Для этого надо бы на нее попасть.

— Зачем? Вы сколько всего накропали о картинах, которых в глаза не видели.

— Тут дело не в картине, дело в событии.

— В том-то и проблема, — буркнул мистер Ливингстон.

— Простите?..

— Освещать такие события, Шульман, это особый вид журналистики. Не говорите, что вам заказали статью.

Шуша вздохнул и помотал головой.

— Так я и думал. Вы просто хотите пролезть на презентацию и нажраться там этих ваших модных электронных наркотиков. Гульнуть на прощание. Последнее танго в Тайбее, да, Шульман?

У Шуши по спине потекла холодная струйка.

— Думали, не знаю? — Мистер Ливингстон глядел на него без малейшего сочувствия, равнодушно, как на бревно.

Шуша опустил глаза.

Чтоб ты сдох, фашист британский, осколок империи, думал он. Правильно вас Америка на кукан натягивает. Вот за это самое.

— Странно, как вы не догадались, — сказал мистер Ливингстон, — почему никто из ваших приятелей не спросил, нужен ли вам пригласительный билет.

— Они уверены, у меня и так есть, — с трудом выдавил Шуша.

— Не смешите. От кого? Не от кафедры же вашей, кому она нужна. Пригласили только самых проверенных блогеров и самых лояльных инфлюенсеров. «Чайна-Т» подходит к делу очень серьезно... Нет, Шульман, вас не позвали, уж простите старику такую откровенность, потому что вы отработанный материал. Но разумеется, кто-то не отказал себе в удовольствии спросить, придете ли. Чтобы посмотреть на вашу реакцию. И порадоваться.

— Никто не любит неудачников, — пробормотал Шуша.

— Вовсе нет. Сейчас мода на неудачников. Но это особая профессия, нельзя просто взять и стать неудачником, им надо сразу быть, а вы-то пытались вести себя, как мужчина. Пусть сомнительного качества, а все-таки, мужского пола. Когда мужчина начинает падать... Никому не интересно, как именно он разобьется. Но некоторым доставляет удовольствие легонько подтолкнуть.

Шуша молча разглядывал свои тощие коленки. Вдруг он зачем-то представил, что их обнимает замдекана, и к горлу подступил комок.

— А вот допустим... — протянул мистер Ливингстон. — Вам не заказали статью, а вы просто взяли и написали. Выложили к себе в блог и собираете лайки. Что бы вы могли написать? От себя, от всей души?

— Ну... — Шуша помялся. — А почему вы спрашиваете?

— Хотите знать, почему я спрашиваю? Вы серьезно, Шульман?

— Нет-нет. Извините, мистер Ливингстон.

Чтобы потянуть время, Шуша огляделся в притворной задумчивости. Стены украшало множество фотографий: хозяин кабинета со знаменитостями. И вон усатый дядька с медалью «Золотая Звезда» на пиджаке. Когда мистер Ливингстон служил до оккупации в министерстве культуры, эта фотка нахально висела у него на самом видном месте. Шуша, не будь дурак, написал куда положено: ответственный работник симпатизирует диктаторским режимам. А то вдруг местные не знают, кому и где давали такие звездочки. Шушу вызвали в госбезопасность и вежливо объяснили: фото сделано у нас на острове в 1994 году, это Таир Салахов, азербайджанец, почетный народный художник всего на свете, включая СССР, Россию и кучу мировых академий. Имел звание Героя Социалистического Труда, почему бы и нет. Но вы продолжайте наблюдение и сигнализируйте.

Было чертовски обидно.

— Ну так что же?

— Да-да, «Черный квадрат». В контексте маркетинга трудно понять, какой сигнал и кому именно подает «Чайна-Т» этим приобретением. Если денег некуда девать, Восточная Азия сейчас покупает Ван Гога. Если денег нет, она тем более покупает Ван Гога, чтобы сделать вид, будто деньги есть, и поднять стоимость акций на бирже. А Малевич, да еще такой странный, просто загадка. В варианты отмывки денег или взятки я не верю, для «Чайна-Т» слишком мелко и слишком заметно. Могу только предположить, что за покупкой стоит политика.

— А если они просто хотят «Черный квадрат» в свою коллекцию, потому что это очень мощный символ...

— Какой символ?! — Шуша даже руками всплеснул. — Бог с вами! Эта так называемая картина не стоит холста, на котором нарисована. Ее сделали ради хайпа сто лет назад, она собрала свои лайки и благополучно забыта.

Мистер Ливингстон так оживился, что даже изобразил на лице недоуменную полуулыбку.

— К вашему сведению, русские очень не любят «Черный квадрат», — сказал Шуша. — Это символ, да. Но для нас это символ обмана, профанации искусства.

— Все русские?

— Даже э-э... — Шуша попытался найти английский эквивалент слову «быдло», но не преуспел. — Даже самые необразованные. И интеллигенция, безусловно.

— А зачем тогда вы его выставляете в Третьяковской галерее? В Эрмитаже? В Русском музее? Если эта картина, как вы сказали, уже собрала лайки и забыта?

Шуша развел руками.

— А куда деваться музейщикам? Грошовая поделка, которую намалюет любой ребенок, имеет имидж шедевра. Приходится ее выставлять и делать хорошую мину при плохой игре... Но если вам интересно реальное мнение народа, почитайте интернет. Гугл-переводчик вам в помощь. В русскоязычных соцсетях достаточно просто упомянуть «Черный квадрат», чтобы поднять волну язвительных комментариев. В лучшем случае язвительных. Обычно люди ругаются. Им обидно, и их можно понять.

Мистер Ливингстон задумчиво покачал головой.

— Иногда мне кажется, что пресловутая загадочная русская душа это просто непроходимая тупость, — пробормотал он. — В любой нормальной стране смысл «Квадрата» объясняли бы детям в младших классах за пять минут. Откуда он взялся, почему он такой, и что из него следует. Как вся история мировой живописи вела к его появлению, и как он сам повлиял на живопись. И человек раз и навсегда понял бы, почему живопись — высокое искусство, и чем работа художника отличается от мазни нейросетей.

— Отчего-то так не делают в Англии, — парировал Шуша.

— В Англии нет своего «Квадрата», — отрезал мистер Ливингстон. — Мы не имеем на него прав. А доказывать молодежи крутизну некого явления на зарубежных примерах — нехорошо. Так воспитывается комплекс национальной неполноценности и преклонение перед иностранщиной. В Англии не было супрематизма — и точка. А что было у вас в России — хотя бы примерно можете сказать? Сколько великих визуальных образов дали миру русские?

— Ну...

— Три. Ровно три, Шульман. Один из них вы ненавидите. Осталось два. Вам не кажется это несколько расточительным?

— То есть, с вашей точки зрения, «Квадрат»... Да вы смеетесь надо мной, мистер Ливингстон. Или нет?

Шуша постарался не кривить лицо в ухмылке и вообще отнестись к разговору серьезно. Черт его знает, этого Ливингстона. Старик любит читать мораль и устраивать экзамены, но вдруг за его занудством кроется нечто большее? Может, он прямо сейчас наконец-то вербует тебя в английскую разведку. Не будь придурком, лови момент.

Мистер Ливингстон тяжело вздохнул, прикрыл глаза, снова открыл и поглядел на Шушу, как на того самого школьника, которому надо за пять минут втюхать идею крутизны супрематизма.

Внутренне Шуша посочувствовал им обоим, и мистеру Ливингстону, и особенно школьнику.

— За всю свою жизнь Россия создала три поистине великих и универсальных визуальных образа, — скучным голосом произнес мистер Ливингстон. — Они несли яркие, свежие и однозначно позитивные смыслы. Они отпечатались в истории. Они повлияли на оптику всего человечества. Странно, что вам это рассказываю я, британец.

Шуша кивнул: ну давай, давай, рожай. Удиви меня, старый пердун.

— Улыбка Гагарина. Красное знамя над Рейхстагом. «Черный квадрат», — сказал мистер Ливингстон.

И снова закрыл глаза: устал наверное.

— Э-э... Не сочтите за неуважение, мистер Ливингстон...

— Давай-давай, — буркнул тот. — Удиви меня, мальчик.

— Гагарин был украинцем.

Мистер Ливингстон открыл один глаз и впервые за всю беседу посмотрел на Шушу с неподдельным интересом.

— Этническим украинцем, — поправился Шуша. — Отсюда и его улыбка. В Советском Союзе так могли улыбаться только украинцы, генетически свободные люди, не знавшие рабства... Красное знамя — символ угнетения россиян и террора. Шестьдесят миллионов моих соотечественников было уничтожено в прошлом веке под красным знаменем... Ну, а «Черный квадрат» — типичный голый король, если вы понимаете, о чем я. Это вам скажет любой русский. Э-э... Мистер Ливингстон, вы в порядке?

Мистер Ливингстон что-то невнятно прохрипел, откашлялся, сунул руку под стол, вынул стакан, наполовину заполненный прозрачной жидкостью, сделал пару глотков, вернул стакан обратно.

— Как вы так живете-то? — спросил он наконец, глядя мимо Шуши.

— Простите, как?

— Вы сумели меня удивить, Шульман.

— Ну извините.

— В иных обстоятельствах я был бы рад заказать вам статью про все это дерьмо, — сказал мистер Ливингстон. — Но, слава богу, нас оккупировали китайцы, и дерьма больше не надо... Держите билет, Шульман, и идите жрать наркотики. Заслужили. Повеселили.

Он снова пошарил под столом, достал и бросил Шуше белую карточку с крошечным «Черным квадратом» и логотипом «Чайна-Т».

Лицо у мистера Ливингстона было каменное, но не исключено, что он сейчас и правда веселился.

Или нет.

Кто их знает, английских шпионов.

***

На презентацию Шуша пришел с опозданием, сознательно пропустив официальную часть. После разговора с мистером Ливингстоном ему вдвойне противно было бы слушать, чего там счастливые владельцы станут задвигать про мнимое величие мнимого шедевра. Шуша устроился в баре неподалеку, размялся пивом — и явился как раз к началу веселья.

Местные не подкачали: огромное фойе на первом этаже офиса «Чайна-Т» превратилось в шикарный ночной клуб. Музыка гремела, кругом плясали голограммы, и некоторые уже танцевали с ними. Правильно настроенный бас четко поддавал пониже живота.

— Зеленые! — крикнула Шуше в ухо Катюсенька. — Сейчас понесут!

Шуша благодарно кивнул.

В баре наливали все ту же модную серую гадость. Кто-то здорово в нее вложился в этом сезоне, она была повсюду. Надо отдать ей должное, гадость мягко подхватывала, обволакивала и уносила, а минут через двадцать приносила обратно. Но Шуша решил подождать. А то мало ли как на этот коктейль ляжет коронное угощение дня.

Пожав десяток рук, обнявшись раз двадцать и слегка измазавшись в губной помаде, Шуша кое-как отчалил от бара и огляделся: а где у нас виновница торжества? Должна быть в центре, по идее.

Да, там она и стояла в прозрачной витрине. Как и следовало ожидать, яркие сполохи цветомузыки забили «Квадрат»: он выглядел тусклым, унылым, да еще и кривобоким. Шуша даже на миг посочувствовал ему. В конце концов, полотно ни в чем не виновато. Это люди дураки.

Наконец по залу пошли девицы с подносами. На подносах горой лежали конфетки в ярких обертках. Народ бодро их расхватывал. Шуша протиснулся и выдернул себе пару зелененьких. Красные и синие наверное тоже ничего, но Катюсенька точно знает, какие самые зажигательные.

Одну конфету Шуша сунул в карман, вторую слегка понадкусывал и проглотил, запив остатками пива. Теперь она зайдет плавно. Не будет ощущения, словно тебе нажали кнопку, и все кругом сразу переменилось. В жизни так случается только плохое. Хорошее наступает постепенно.

Шуша мог бы вписаться в несколько разных компаний, но говорить ни с кем не хотелось. Зачем? Шуша просто шел сквозь толпу, внутренне прощаясь с ней. Черт знает, где он будет уже через месяц. Только не в Мордоре. Там жить нельзя. Из страны, где людей сажают за личное мнение, высказанное в блоге, он уйдет немедленно хоть пешком. Зайцем на электричках до ближайшей границы. Ну ладно, наклянчит в интернете денег на такси... Нет, не надо думать об этом. Не надо.

Шуша сделал круг по залу и задумался. Все тут очень веселые, а он очень грустный. Вон Катюсенька и Настик целуются взасос, такие счастливые, будто только этого всю жизнь и хотели, а вокруг Шуши словно зона отчуждения. Он среди людей — и один.

Наносхема попалась дефектная, что ли. Шуша достал вторую конфету, старательно ее разгрыз, проглотил и стал прислушиваться к ощущениям.

Это ведь не химия, тут частоты должны совпасть. В конфете наночип, он входит в резонанс с музыкой, и тогда тебе, как говорится, вставляет. Идеальное средство для загула и разгула без опасных последствий: отошел подальше — быстро протрезвел. А за пультом диджея работает специально обученный ритмотерапевт и следит, чтобы всем было равномерно здорово.

Чего же тебе, Шуша, так тоскливо?

Надо спросить у Катюсеньки, что бы это значило. Если они с Настик еще не уползли в темный угол трахаться.

Проходя обратно к бару мимо «Черного квадрата», Шуша случайно зацепил картину боковым зрением и подумал: чего-то с ней не так. Совсем не так. Если в первый раз ему показалось, что она кривая, теперь Шуша был почти уверен: это не оптический эффект. А какой? Психотехнический? Зеленая конфета так оригинально действует?

Шуша пробрался к подругам и деликатно тряхнул Катюсеньку за плечо.

— Не вставляет! — крикнул он ей в ухо.

— А чего ты грустный?!

— Так не вставляет!

— Так веселись, дурачок!

— Не понял!

— Если тебе надо, чтобы было весело — давай, веселись! И сразу вставит, мало не покажется! Зеленая это усилитель! Чего ты хочешь, того и получишь на всю катушку!

Чего я хочу, чего я хочу, чего я хочу, задумался Шуша.

— Падла! — заорал он. — Ненавижу!

Катюсенька, недолго думая, отвесила Шуше оплеуху, и тот упал.

Сквозь толпу подозрительно быстро просочились два мордоворота из службы безопасности. Ну да, Катюсенька ведь любовница местного, который делал шоу, вот они ее и пасут.

Шуша сидел на полу и рыдал. Настик утирала ему слезы рукавом.

Катюсенька заметила охранников и отмахнулась: нет проблем.

Вдвоем они выволокли Шушу на улицу. Там беднягу отпустило буквально за пару минут. Вид он имел до того жалкий и пристыженный, что Настик его обняла.

— Ну ты даешь, Шуша, — сказала Катюсенька. — Хочешь синюю? Она реально для веселья, но это же тупо и скучно, бычий кайф. А зеленая помогает раскрыться. Но тебе сегодня лучше синюю. Где-то у меня было...

— Да отстань ты от него с этой гребаной психотроникой! — Настик гладила Шушу по голове, как маленького. — Говорила я, она опасная.

— Еще скажи, тебе не понравилось.

Настик закусила губу и отвернулась.

— Да ты чего, я не сержусь, — утешила ее Катюсенька. — Ничто так не портит дружбу, как секс по пьяни. Сколько раз это со мной было, всегда плохо кончалось.

— Понравилось, — тихонько пробормотала Настик.

— А вот фигушки, — сказала Катюсенька. — Будем дружить. Не хватало мне еще твоей редакторше, или как ее там, морду бить из-за тебя. Мой китаёза если узнает, может сделать неправильные выводы. А он парень-то неплохой. Пассивный гомосек.

— Девчо-онки, — протянул Шуша. — Простите...

— Да ладно, — Катюсенька с высоких ступеней офиса оглянулась на ночной Тайбей. Город переливался всеми цветами радуги и был наконец-то совсем не потный. Ну, это временно. — Ночь-то какая блядская. Гулять так гулять. Держи синюю. Она зеленую перебьет.

— Нет, — сказал Шуша. — Мне надо решить одну проблему. Я сейчас.

— Тебя же там опять расколбасит! — крикнула Катюсенька ему в спину.

— Меня правильно расколбасит, — буркнул Шуша.

В зале он двинулся прямиком к «Черному квадрату». И буквально с каждым шагом внутри разгорался типичный искусствоведческий зуд. Желание разобраться, исследовать, докопаться до истины и объяснить.

Рядом с «Квадратом» никого не было, никто не мешал. Шуша несколько раз сместился туда-сюда, меняя ракурс, пытаясь убедить себя, что это все-таки обман зрения. Нет.

«Черный квадрат» был не квадратный!

Шуша нащупал в кармане очки. Та-ак... Не квадратный. Весь кривой. Едва заметные отклонения от прямых углов. Если специально не всматриваться, можно и проглядеть.

Кстати в этом что-то было. Отойдя на несколько шагов, Шуша понял: а ведь из-за такого легонького перекоса черный объект выглядит намного интереснее. «Квадрат» будто парил на белом фоне внутри квадратной черной рамы. Он стал живым, он рвался в небо... Стоп, это уже лишнее. Это уже включилась зеленая конфета. Не надо додумывать за автора.

Шуша подошел к картине вплотную и, взяв очки в руку, словно лупу, попытался рассмотреть ближайший угол «Квадрата». Ага... Увеличения не хватает.

Недолго думая, Шуша сломал очки пополам и начал смотреть через две линзы. Увидел примерно то, чего ожидал. Неизвестный халтурщик или пранкер, черт его знает, сначала начертил на холсте карандашом правильный квадрат, а потом криво закрасил его черным. И стер карандашную разметку, но следы остались. В какой-то момент Шуше показалось, что тут вообще была координатная сетка, но от этой мысли он отмахнулся. Не усложняй.

Шуша снова отступил от картины. В голове роились версии. Одна другой интереснее. Сертификат Третьяковки, говорите? Да ни в жизнь. Так, а если в галерею позвонили откуда надо и сказали: давайте потроллим китайцев? Но зачем... Да кто его поймет, этого кремлевского мечтателя, он ведь сумасшедший. Врубиться в логику тирана нереально. Если он вообще существует — говорили же, что давно умер.

Но какого дьявола «Чайна-Т» купила явный фальшак? А у кого она его на самом деле купила? И за какие деньги? И только ли за деньги?..

Вокруг танцевало, гремело и сверкало. От этого было только противнее. Тотальная фальшь происходящего накрыла искусствоведа с головой.

Шушу охватило глубокое и всепоглощающее омерзение.

Его снова предали.

Сначала предала Родина. Потом мама. Сегодня предал мистер Ливингстон, которого Шуша считал единственным культурным человеком в городе. А сейчас предала целая толпа незнакомого, но вполне отвратительного народу. Тот, кто нарисовал фальшивку, явно хотел, чтобы ее разоблачили. Но с ним поступили самым циничным образом: сделали вид, что ничего не заметили. Да еще и прикрылись именем главного национального музея России. Возмутительная афера, цель которой понять нормальному человеку невозможно.

Но можно выразить свое отношение.

Шуша повернулся кругом и, чеканя шаг, отправился искать подруг.

Как в бой пошел.

Катюсенька и Настик целовались на том же самом диванчике, в той же самой позе, только Катюсенька уже сунула руку подруге в штаны.

— Девчонки! — позвал Шуша. — Погодите кончать, берите смартфоны, будете снимать!

Девчонки не реагировали, пришлось их снова трясти.

— Шуша, блин! — рявкнула Настик. — Я тебе глубоко сочувствую, но сейчас ты и от меня огребешь!

— Смартфон бери! — крикнул Шуша. — Будет реально весело!

Как ни странно, обе подобрались и поспешили за ним. Вероятно он двигался уж очень целеустремленно. Шуша будто стал выше ростом и проламывал толпу упоротых электроникой танцоров, как ледокол.

Шуша шел к поддельному «Черному квадрату», чтобы на него плюнуть.

Просто взять — и наплевать.

Сделать раз в жизни то, чего желаешь всем сердцем.

И на последних шагах Шуша понял важное.

Еще полчаса назад он бы плюнул и в настоящий «Квадрат». И весь перехваленный русский авангард заплевал бы не хуже верблюда. И на абстрактную живопись в принципе харкнул бы с высокой колокольни. На всех этих ваших Клее, Поллоков и Ньюменов... А вот теперь за классический «Квадрат» с выставки девятьсот пятнадцатого года Миша Шульман порвет кого угодно не слабее, чем вся Третьяковская галерея вместе взятая.

Не потому что «Квадрат» ему нравится.

Просто нельзя профанировать искусство даже если оно само профанация искусства. Допустим, Малевич решил поиздеваться над современниками, а те натурально взбесились — и издевательство вышло таким успешным, что хватило на сто лет и на весь мир. Виноваты тут сами люди. Кто угодно, но не художник. Он совершил акт художественного высказывания. Пусть не всерьез. Но все равно это — святое. Это — не трогать! Не смейте опошлять своими подделками или пранками искреннее движение души творца!

У Шуши тоже есть творческая душа. Он понимает, как непросто быть художником. И он сейчас на вашу пошлятину от всей души плюнет.

Шуша не шел, а летел к «Квадрату», глядел только на него, и не заметил, что в паре шагов от витрины кто-то успел разлить коктейль.

Шуша поскользнулся.

С громким русским воплем «Blya!» искусствовед Шульман полетел вперед головой, врезался лбом в небьющееся стекло и разбил его вдребезги.

***

В полдень Шуше позвонил мистер Ливингстон.

— Шульман, — сказал он. — Бегом ко мне.

— С вещами? — машинально спросил Шуша.

— Что вы имеете в виду?

— Извините. Русская привычка.

— Бегом, — повторил мистер Ливингстон. — Акционист хренов.

Шуша тяжело вздохнул и пополз одеваться.

После вчерашнего тянуло блевать. Стыдно было невыносимо. Шуша получил свои пятнадцать минут славы, но если бы знал, что будет такое позорище, лучше бы повесился.

Ну, не повесился, конечно, у Шуши кишка тонка самоубиться, но хотя бы держался от «Квадрата» подальше.

Акционист хренов, это верно сказал мистер Ливингстон. Не годится Шуша в акционисты. В трезвом виде — точно.

Он даже не попал в полицию. Ему даже охрана не набила морду. Его просто осмотрели, сделали какие-то свои выводы, и выставили за дверь. Там ждала «Скорая». В больнице обработали расцарапанный лоб и сказали, зашивать не надо, само заживет. Шуша подумал, что если останутся шрамы, так ему и надо.

Настоящая беда началась с утра.

Заголовки новостей ужасали.

«Русский искусствовед совершил акцию против тоталитарного искусства».

«Бесстрашная акция русского искусствоведа раскрывает бесчеловечную суть русского авангарда».

«Протест русского искусствоведа против диктатуры».

И дальше все в таком роде. И наконец: «Известный русский художник-акционист Шульман осудил агрессивную политику Кремля».

Смартфон распух от входящих. Шуша так перепугался, что все их стер.

Катюсеньку и Настика было не найти по звонку, и обе куда-то пропали в соцсетях. Шуша всего лишь хотел перед ними извиниться и не сразу понял, что они его на всякий случай забанили.

Ну да, а кто, вообще-то, слил видео в интернет? И наболтал с три короба информационным агентствам? Только эти две дурехи, больше некому.

Шуша уже выходил, когда вдруг позвонила профессорша.

— Мальчик мой. Я подумала и решила, что была неправа.

— Да ладно, — сказал Шуша. — Попозже поговорим, хорошо? Если меня прямо сегодня не вышлют.

— Как это вышлют? — удивилась профессорша. — Куда вышлют?

— В ящике. По адресу «Москва, Кремль», — сказал Шуша и дал отбой.

И поежился. Это называется, пошутил...

Так пошутил, что с перепугу метнулся в туалет и надолго там застрял.

К мистеру Ливингстону в офис Шуша пришел бледный и дрожащий.

— Красавец... — оценил его внешность мистер Ливингстон. — У вас когда защита диплома?

— Ч-через н-неделю, — проблеял Шуша.

— Ну вот через неделю и собирайте вещи.

— А нельзя как-то...

— Нельзя!

— Они же меня теперь посадят... — прошептал Шуша.

— Чего вы там бормочете, Шульман?

— Они посадят меня! — крикнул Шуша и разрыдался.

Мистер Ливингстон сунул руку под стол, достал стакан с прозрачной жидкостью и сунул его Шуше. Тот, утираясь одной рукой, другой схватил посуду и отхлебнул. В стакане оказался джин, едва разбавленный тоником. Шуша задохнулся и принялся мучительно кашлять. Мистер Ливингстон глядел на него без малейшего сострадания.

Еще бы. Не тебе в идти в ГУЛАГ, морда британская. Это только для русских. Как говорится, если ты русский, от сумы и от тюрьмы не зарекайся.

Вот же угораздило родиться в России.

Может, и правда взять да повеситься?

— На вас имеется запрос из Смитсоновского Института истории искусств, — процедил мистер Ливингстон. — Они очень в вас заинтересованы. И поскольку Китайская Народная Республика, несмотря на явно недружественную политику Соединенных Штатов, не считает необходимым разрывать культурные связи... Думаю, вы поняли.

— Что-что? — переспросил Шуша.

— А теперь пошел вон отсюда, — сказал мистер Ливингстон.

***

— Строго говоря, имперские смыслы русского авангарда были видны давным-давно, просто ты их раскрыл и ввел в научный оборот, — сказала Катюсенька.

— Одним ударом, — сказала Настик.

Подруги рассмеялись и поглядели на Шушу так тепло, что тот смутился. Катюсенька сегодня весь обед строила Шуше глазки, когда Настик не смотрела. Настик, в общем, тоже не отставала.

Шуша глядел на них и думал, какие обе прекрасные. Какие умницы. И даже в принципе красивые. И как ему повезло, что они друзья. Грустно будет расставаться, но что поделаешь. Может, когда устроится в Штатах, попробует замолвить за них словечко. Начнет с того, что девчонки лесбиянки, американцам это понравится.

Наконец-то у Шуши был настоящий диплом искусствоведа, его сейчас обмывали. Шуша даже написал маме, что он теперь художник-акционист с мировым именем, и если это не повод гордиться сыном, то можно хотя бы принять новость к сведению.

Мама ответила, что раз такое дело, отчего бы сыну не вернуться на родину и акционировать там. Давно никто не прибивал свои тестикулы к брусчатке на Красной площади, народ скучает по перфомансу. Но тон письма был скорее шутливый, это радовало.

Шуша глядел на прекрасный Тайбей за стеклянной стеной. Ему будет не хватать этого волшебного города и его милых отзывчивых людей. Шуше вообще на людей везет. А уж какие знакомства ждут его в Америке! Наконец-то он встретит тех, кто родился и вырос в подлинно свободном мире.

И конечно полюбит их.

Одно не давало покоя: тайна фальшивого «Черного квадрата» так и останется в недрах «Чайна-Т». Но пришло в голову, что однажды — наверняка еще при жизни Шуши, — свободный мир победит тоталитаризм, упразднит все диктатуры, и китайскую в том числе. Тогда и загадка раскроется. Значит, беспокоиться не о чем.

Падут преступные режимы, и Мордор вспрянет ото сна... Люди-то там хорошие, талантливые, просто рабский менталитет уродует их. Придется русским поработать над этим, в основном на лесоповале. А для тех, кто не рабы, настанет бесконечный праздник. И в один прекрасный день пожилой и солидный американец, уже не Шуша, а мистер Шульман, приедет в Москву, зайдет в Третьяковку... Может, как член официальной делегации, а может, чем черт не шутит, и как новый директор галереи! Вау! Почему нет?!

И как доброму знакомому он подмигнет «Черному квадрату», без которого бы не было знаменитого художника Шульмана.

— Шуша! — позвала Катюсенька. — Заснул?

— Извини, задумался.

— О влиянии Малевича на современное искусство?

Подруги расхохотались.

— Ты не поверишь, — сказал Шуша.

Историческая справка.

Картина Казимира Малевича «Черный квадрат» (рабочее название «Четырехугольник») впервые показана в 1915 году. Изображенный на картине объект представляет собой четырехугольник без единого прямого угла. Ни одна сторона четырехугольника не параллельна ни одной другой его стороне и ни одной стороне квадратной черной рамы, в которую заключено полотно. Цвет четырехугольника не черный, а комбинированный, получен в результате смешения нескольких самодельных красок. При написании картины и ее трех позднейших авторских копий Малевич ориентировался по координатной сетке, прочерченной на белом фоне карандашом.

Едва заметная кривизна «Квадрата» создает иллюзию полета и показывает смысл супрематизма как творческого метода: зафиксировать и отобразить на полотне движение через простые геометрические формы. Автор называл этот объект «атомом живописи» и говорил, что из таких атомов будет заново собираться новое искусство.

Все четыре «Черных квадрата» хранятся в государственных музеях России.