Запах железа и дождя

В 03:22 дождь в Лондоне был не просто осадками. Это была метафора, вечная, навязчивая ирония. Он омывал фасады зданий в «Золотом кольце», но не мог смыть грязь, въевшуюся в камень, в политику, в каждую транзакцию, происходившую за этими стеклянными стенами. Детектив Шон О’Коннелл, сидя за рулем своей старой, неброской машины, чувствовал себя частью этой влажной, усталой машины города. Ему было тридцать пять. Прошлая ночь была потеряна для очередного отчета, и пульс стучал в висках. Он был одинок. Не просто без жены или семьи, а абсолютно одинок в своей приверженности к Долгу. Это была не гордость, а скорее травма. Много лет назад он упустил мелкую деталь в деле о коррупции, что привело к самоубийству свидетеля. С тех пор Шон поклялся, что ни одна деталь, даже самая ничтожная, не ускользнет от его внимания. Его работа была его искуплением, его аскезой. Он натянул старую кожаную куртку, которая давно пропиталась запахом чужих квартир и чужого страха. Он ехал к месту, где жили те, кто думал, что купил иммунитет от законов физики, морали и правосудия. У ворот особняка Виктора Ставрова, похожего на черный, блестящий сейф, его ждал Дэвид.

— Ты привез с собой всю депрессию округа, Шон, — проворчал Дэвид, протягивая ему стаканчик с кофе. — По-моему, ты влюблен в дождь.

— Дождь честен, Дэвид. Он моет грязь, — Шон сделал глоток. — Что у нас тут?

— Ставров. Бывший политик. Убит около двух часов назад. Выглядит как казнь, Шон. Очень, очень чистая казнь. Без борьбы.

Шон прошел под ленту. Запах внутри особняка был ошеломляющим — не кровь и не страх, а смесь дорогих чистящих средств и чего-то, что он едва успел уловить на улице. Гостиная была размером с его квартиру. Жертва лежала на персидском ковре. Удар ножом был нанесен с удивительной, почти анатомической точностью — прямо в сердце.

— Послушай, — Шон прервал монолог Дэвида. — Запах. Ты его чувствуешь?

Дэвид вдохнул, пожал плечами. — Э-э... да. Кажется, уборщики перестарались с полиролью.

— Нет. Принюхайся глубже. Это живое. Это пахнет чем-то, что растет. Жасмин, мята... и сырая, влажная земля.

Шон подошел к телу. На шелковом халате, прямо над местом удара, он увидел микроскопический, едва заметный, зеленый налет. Это был след от растения.

— Он не приглашал садовника в три ночи, Дэвид. Убийца принес этот запах с собой. У этого убийства нет гнева, нет страсти. Оно просто... выполнено.

Шон прошел мимо тела и остановился у журнального столика. На нем стояли чашка, пульт и маленькая фарфоровая статуэтка — абстрактный ангел. И он был смещен. Сдвинут на два миллиметра от идеального центра.

— Дэвид, — Шон говорил тихо, почти шепотом. — Посмотри на эту статуэтку. Убийца её задел. А потом попытался поставить на место. И промахнулся.

— И что?

— А то, что профессионал не поправляет ангелов. Ему всё равно, — Шон склонился над столиком. — Это признак тревожного, педантичного человека, который по роду своей деятельности привык работать с хрупкими вещами. Шон указал пальцем. Точность удара сочеталась с нервной небрежностью в деталях.

— Мы ищем того, кто использует деликатный инструмент. Что-то, что требует точности, но применяется к чему-то живому и нежному. И кто несет на себе груз вины.

Шон покинул особняк, когда Лондон начал обретать грязно-серый оттенок рассвета. Дождь почти прекратился. Аромат жасмина, мяты и земли преследовал его. Он вспомнил Клэр, его бывшую невесту-флориста. Она ушла, сказав, что Шон женат на своей работе. Но сейчас, впервые за долгое время, его работа несла в себе эмоциональный отпечаток, который не давал ему покоя. Он достал телефон и набрал судмедэксперта Хелен.

— Хелен, это Шон. Скажи мне еще раз про орудие. Точность удара. Какая-то специфическая форма?

— Очень узкий, тонкий клинок. Не кухонный нож. Похоже на филировочный нож или профессиональный нож для обрезки. Что-то, что используют для тонкой работы, — прозвучал усталый голос.

— Ищи волокна, Хелен. Ищи цветочную пыльцу. Ищи всё, что связано с растениями.

Он положил трубку. Филировочный нож. Инструмент для создания красоты, ставший инструментом смерти. Шон знал, что найдет её. Он найдет цветочницу с дрожащими руками, убивающую из-за шантажа. Он найдет женщину, которая, возможно, была единственной, кто заслуживал сострадания в этой грязной истории. Но его Долг... Долг был абсолютен. Нельзя позволить, чтобы шантаж, месть или любая другая эмоция заменила Закон. Если он отпустит её, он разрушит не только свою карьеру, но и тот последний моральный компас, который остался у него. Он заехал на территорию своего дома и долго сидел в машине. Он знал: этот случай был ловушкой, которую ему подстроила судьба. Ловушкой, где выполнение долга — это потеря собственной души. Он вышел из машины. Город ждал. Убийца ждала. И Шон, верный своему Долгу, знал, что сегодня его путешествие началось, и оно закончится трагедией.