Записки гематолога-гурмана: Наружное применение

Привет, читатель.

Ты уже знаком с доктором Фиалковским и его нездоровой страстью к гематологическим дегустациям. В этой истории наш чудак зациклился на вопросе наружных заражений. Ему мало было бояться того, что он пьёт, — теперь он решил выяснить, чего стоит бояться, когда просто мажешься.

Это, конечно, чистой воды бред. Но именно в таком бреде, на стыке высокого штиля и полнейшего абсурда, и рождается тот самый фирменный юмор, за который мы все любим Аркадия Аркадьевича. Он снова будет корчить из себя учёного, снова будет слушать голоса своей печени и снова придет к выводу, который все мы знали и без него. Но как же изящно он это сделает!

Приятного чтения. Надеюсь, после этого рассказа ты с новой стороны посмотришь на банальную царапину и антисептик.

Приготовьтесь погрузиться в затхлую, но столь пленительную для изысканного ума атмосферу подвала Городской клинической больницы № 17. Ваш покорный слуга, вооружившись пером, стилизованным под скальпель, и чернилами, отдающими легким привкусом антикоагулянта, представляет сию малую толику гурманских изысканий.

Доктор Аркадий Аркадьевич Фиалковский, лаборант от Бога (если, конечно, Творец наш не без греха и обладает извращённым чувством юмора, о чём неопровержимо свидетельствовала вся жизнь сего достойного мужа), пребывал в состоянии, сродни тому, что испытывает астроном, обнаруживший на небосводе новую, доселе невиданную и оттого пугающую звезду. Его мир, некогда столь ясный и дивно устроенный, где жизнь умещалась между двумя стёклышками и говорила на отточенном языке эритроцитов и лейкоцитов, был вновь взбаламучен. На сей раз виной тому был не внутренний демон, соблазнявший его на гастрономические изыски, а вопрос сугубо внешний, профанный, что называется, «на злобу дня».

Вдохновлённый, если так можно выразиться, своим предыдущим исследованием о коварстве резуса и тщетности поисков любви в пробирке, Аркадий Аркадьевич обратил свой изощрённый ум к проблеме наружных заражений. Его, жреца «склепа», знатока самых сокровенных тайн гемоглобина, до глубины души возмущала та беспечность, с какой мирское большинство относилось к таким титанам патогенного мира, как вирусы гепатитов В и С. ВИЧ, чьё призрачное присутствие он когда-то опасался обнаружить в собственном желудке, теперь казался ему старым, почти что знакомым грешником, чьи повадки хоть и отвратительны, но предсказуемы. Гепатиты же представлялись ему бандитами с большой дороги, грубыми и беспардонными.

«Помилуйте! — мысленно вступал он в полемику с невидимым оппонентом, коим обычно выступал портрет Гиппократа, пылящийся в кабинете главврача.

— Они пекутся о пероральном пути, о поцелуях и прочей ерунде, а меж тем эти громилы, эти вирусы-обормоты, так и норовят влезть в организм через какую-нибудь царапину! Через нарушенный покров! Это же верх неприличия!».

Возмущение его, впрочем, быстро сменилось профессиональным любопытством, тем более жгучим и сладостным, что предмет изысканий был столь осязаемо опасен. Он решил провести мысленный эксперимент, сиречь серию изящных умозрительных построений, дабы определить не только механизм, но и, если можно так выразиться, «стилистику» заражения.

Первым на его виртуальный эшафот взошёл вирус гепатита В.

Аркадий Аркадьевич, закрыв глаза, представил его этаким наглым, живучим хулиганом. «Вот падает он, подлец, на порез от грязной иглы, — бормотал доктор, впадая в легкий транс. — И не просто падает, а втирается, влезает, как незваный гость в щель под дверью. Устойчив, как дворняжка! Сохнет неделю на воздухе — и хоть бы хны! А попав в кровоток, ведёт себя не как тайный агент, а как матрос в увольнении: шумно, вызывающе! Печень, бедная, наша многострадальная печень, отвечающая за возвышенные токсины и благородные ферменты, вдруг ощущает на себе грубую длань оккупанта. Она воспаляется, желтеет от унижения, словно аристократка, вынужденная слушать похабные частушки».

Он вздохнул, смакуя горечь этой метафоры, и перешёл к гепатиту С.

Этот вирус был ему куда более симпатичен, ибо вёл себя с изяществом истинного злодея. «А вот этот — другое дело, — мысленно улыбнулся Аркадий Аркадьевич. — Настоящий диверсант, тихий убийца с бархатными манерами. Проникает так, что жертва и не заметит. Не через грубый порез, нет! Через микротрещинку, через невидимую глазу ссадинку. И поселившись, десятилетиями может не подавать признаков жизни, ведя себя как образцовый квартирант, исправно платящий за жильё молчаливой порчей чужого имущества. А потом — раз! — и цирроз. Или того хуже — карцинома. Это вам не грубый дебош гепатита В, это — изысканный, растянутый во времени роман с трагической развязкой. Настоящий шекспировский сюжет в пределах печёночной дольки!».

Что же до ВИЧ, то с ним Аркадий Аркадьевич чувствовал себя уже почти на короткой ноге. «Наружно? — мысленно хмыкал он. — Да он для наружного применения — сущий недотрога! Робок, как девица из викторианского романа. Ему подавай прямую, интимную связь, струйку крови, льющуюся прямо в цель. Порез? Так ему нужен не абы какой порез, а глубокий, душевный, можно сказать! На поверхности он гибнет, бедняга, от малейшего дуновения ветерка, от капли спирта. Его участь — быть падуанской чахоточной барышней в мире вирусов-грузчиков».

Однако мысленного эксперимента ему показалось мало. Его гурманская натура требовала осязания, некоего, пусть и иллюзорного, соучастия. И он, с присущей ему методичностью, решил воссоздать «ситуацию риска» в стерильных (что являлось главной иронией) условиях своей лаборатории.

Он раздобыл несколько капель собственной крови — образец, конечно, был кристально чист, но оттого не менее ценный для опыта. С лихорадочной тщательностью он принялся мазать её на различные участки своей кожи: на тыльную сторону ладони, на запястье, на крошечную царапинку, намеренно нанесённую стерильным скарификатором. Он втирал, он наблюдал, он ждал откровения.

«Что я чувствую? — спрашивал он себя, закатывая глаза в поисках нужной синестетической ноты. — На запястье — ничего. Сухо, прохладно, будто нанёс каплю слабого чая. На царапинке… ага! Лёгкое, едва уловимое пощипывание! Но это щиплет не вирус, о нет! Это щиплет совесть, приправленная соляной кислотой страха! А где же обещанная грубость гепатита? Где изысканное коварство "цэшки"?».

Опыт длился несколько дней. Он ходил, обмазанный, как первобытный шаман, высохшими каплями собственной жизненной силы, и прислушивался к своим ощущениям с трогательным, почти детским надрывом. Ему чудилось, что его печень, эта терпеливая труженица, с недоумением взирает на его манипуляции. «Успокойся, — словно говорила она ему на языке трансаминаз, — я и без того перерабатываю твою мадеру. Не усугубляй».

Однажды ночью, подвыпив лечебной мадеры (чистой, ибо эксперимент требовал трезвости чувств, если не ума), ему привиделось, будто крошечные вирусы гепатитов В и С, наряженные в костюмы грубияна-разносчика и коварного лакея, стучатся в двери его пор. «Впусти, хозяин! — хрипел первый, ломясь плечом. — Неси свою печень, будем пировать!». «Позвольте незаметно проскользнуть, сударь, — шептал второй, изящно придерживая фрак из липопротеинов, — я не побеспокою, я просто всё тихонько испорчу». А за ними, робко переминаясь с ноги на ногу, стоял бледный юноша ВИЧ, и в руках у него была не игла, а хрупкая стеклянная трубочка, полная поэтической тоски.

Аркадий Аркадьевич проснулся в холодном поту. Утро застало его сидящим перед микроскопом. Он смотрел на свой собственный мазок, на аккуратные, как шеренга солдат, эритроциты, на лейкоциты, лениво плавающие в прозрачной плазме. И его осенила простая, как мыльный пузырь, и столь же невероятная мысль.

Весь этот сыр-бор, все эти классификации и страхи — они не о том, что происходит снаружи. Они о том, что творится внутри. Один вирус — крикливый дебошир, другой — тихий вредитель, третий — меланхоличный романтик. И организм в ответ на их вторжение закатывает то шумную попойку с желтухой и температурой, то многолетнюю, изматывающую интригу с фиброзом и циррозом, то тихую, почти незаметную для посторонних глаз трагедию иммунного истощения.

Он тихо рассмеялся. Его поиски «наружного применения» закончились ничем. Он не почувствовал ни грубого толчка гепатита В, ни бархатного прикосновения гепатита С. Он лишь в очередной раз убедился, что истинная драма разыгрывается не на коже, а в таинственных глубинах организма, куда не проникнуть взгляду гурмана, а лишь — взгляду души, если, конечно, у клеток эта душа имеется.

С тех пор доктор Фиалковский остепенился.

Его маниакальное стремление к наружным опытам утихло. Он по-прежнему смаковал особенные образцы, но теперь, глядя на каплю крови, он видел не просто химический состав, а целую вселенную со своими драмами, комедиями и трагедиями.

Он понял, что болезни, подобно винам, имеют не только вкус, но и характер, и судьбу. И в этом, как ему теперь казалось, заключалась вся комедия, и вся мистика, и вся грусть не только его жизни, но и жизни вообще. Он обрёл не ответ, а новую, более изощрённую загадку.

И это было куда ценнее.