Записки гематолога-гурмана: Опыт о вакцине

Доктор Аркадий Аркадьевич Фиалковский, лаборант от Бога, если Творец, конечно, не без греха и обладает извращённым чувством юмора, пребывал в состоянии, близком к интеллектуальному смятению. Его мир, некогда столь ясный и дивно устроенный, где жизнь умещалась между двумя стёклышками, был ныне взбаламучен вторжением грубого, профанного вопроса, коим пестрели все газеты и умы обывателей: вредно прививаться или нет?

Вопрос сей, подобно навязчивой мелодии, вертелся в его голове, лишая покоя. Он, жрец «склепа», знаток самых сокровенных тайн гемоглобина, наблюдал, как весь медицинский мир раскололся на два лагеря — ревнителей «спасительного укола» и адептов «естественного иммунитета». Аркадий Аркадьевич же, будучи человеком тонкой душевной организации, не мог примкнуть ни к тем, ни к другим бездоказательно. Ему требовался личный, гурманский опыт.

Мысль эта, подобно споре особо цепкой плесени, упала на благодатную почву его сознания и принялась тихо, но неумолимо расти. «Что есть вакцина, как не особый бульон, суп из ослабленного или фрагментированного агента? — размышлял он, протирая предметное стекло. — И если я могу ощутить нотки тоски в крови старика или трепет в крови юной балерины, то почему бы мне не распробовать саму суть медицинской доктрины?».

С этого дня его «гурманские» сеансы обрели новую, судьбоносную цель. Он решил провести эксперимент in vivo, сиречь на себе, дабы органолептически оценить сам акт вакцинации и его последствия.

Первый этап его исследования был посвящён «чистому» материалу. Через знакомую процедурную сестру он раздобыл ампулы с различными профилактическими эликсирами. Он не колол их, о нет! Это было бы слишком вульгарно. Он вскрывал ампулу, подносил к носу и делал небольшой глоток, подобно тому, как сомелье пробует молодое вино, чтобы предугадать его потенциал.

«Интересно, весьма интересно, — бормотал он, закатывая глаза. — Этот, против кори, обладает выраженным вкусом куриного эмбриона, с горьковатым финалом. А вот этот, от столбняка… о да, это явные нотки формальдегида, с длительным, металлическим послевкусием. Навязчиво, даже несколько агрессивно».

Но это была лишь прелюдия. Венцом его исследования должна была стать знаменитая векторная вакцина, о которой столько спорили. Раздобыв заветную дозу (под предлогом контроля качества), он, содрогаясь от предвкушения, совершил ритуал.

Капля прозрачной жидкости попала на язык. И тут произошло нечто невероятное. Его язык, этот высокочувствительный инструмент, вдруг ощутил не просто вкус. Он ощутил… информацию. Да-да, именно её! Это был не вкус в привычном понимании, а странное, щекочущее нёбо ощущение чужеродного кода, попытки встроиться в систему. Он почувствовал лёгкое, почти эфемерное присутствие аденовируса шимпанзе — не болезнетворное, а вежливое, даже учтивое, как визитёр из иного мира, стучащийся в двери восприятия. Букет был сложным, техногенным, с нотами чужеродной ДНК и сладковатым привкусом полиэтиленгликоля.

«Браво! — мысленно воскликнул Аркадий Аркадьевич. — Какая сложная композиция! Настоящий молекулярный перформанс!».

Затем наступила вторая фаза эксперимента. Через несколько дней, когда в его организме, как он полагал, должен был идти активный процесс «инструктажа» иммунитета, он принялся дегустировать свою собственную кровь. Каждый день он отбирал капельку из пальца и с величайшим тщанием анализировал её вкус.

Сначала изменения были едва уловимы. Лёгкая терпкость, намёк на воспалительную активность, словно где-то вдали зазвучали тревожные, но пока ещё тихие барабаны. Затем букет стал насыщенней. Он улавливал ноты интерферона — суховатые, горьковатые, но благородные, как горький шоколад. Он чувствовал, как «просыпаются» лимфоциты, их вкус становился более ярким, уверенным, почти дерзким. Это был вкус обучения, вкус памяти, формирующейся в реальном времени. Весь его организм превратился в изысканный ресторан, где подавали блюдо под названием «Иммунный Ответ».

Однако эксперимент не обошёлся без мистической составляры. Однажды ночью, подвыпив мадеры, ему почудилось, что крошечные аденовирусные вектора, эти вежливые курьеры, не просто доставили посылку и удалились. Нет, ему показалось, что они остались внутри и теперь тихо, на языке биохимии, шепчут ему на ухо странные вещи. Он ловил обрывки мыслей, не своих — обрывки чужого кода, намёки на иные биологические царства. Ему привиделось, будто он слышит тихое, хоркое пение шимпанзе, доносящееся из глубины его собственного костного мозга. Это было пугающе и прекрасно.

Прошло несколько недель. Иммунный бум в его крови утих, оставив после себя лишь стойкое, уверенное послевкусие готовности. Аркадий Аркадьевич сидел в своей лаборатории, глядя на пустую ампулу от вакцины. Его грандиозное исследование подошло к концу.

И тут его осенила простая, как мыльный пузырь, и столь же невероятная мысль. Весь сыр-бор, все эти яростные споры — не о вреде или пользе. Они о вкусе. Одни предпочитают терпкий, сложный, с привкусом чужеродности «коктейль прогресса». Другие — простой, знакомый, но рискованный «настой естественности». И тот, и другой путь имеет свою цену и свою поэзию.

Он тихо рассмеялся. Его поиски не дали однозначного ответа «да» или «нет». Вместо этого он обнаружил, что истина, как и хорошее вино, — многогранна и зависит от того, кто и с каким настроением её вкушает. Он больше не был просто лаборантом со странной диетой. Он стал дегустатором самой жизни во всём её противоречивом и прекрасном многообразии.

И в этом, как ему теперь казалось, заключалась вся комедия, и вся мистика, и вся грусть не только его жизни, но и жизни вообще. Он обрёл не ответ, а новое, более изощрённое измерение для своих вопросов. И это было куда ценнее.