Записки гематолога-гурмана: Синдром финансовой коагулопатии

Подвал, где Аркадий Аркадьевич Фиалковский вершил свой двойной литургический акт — гематологии и гастрономии, — более походил на склеп алхимика, нежели на клиническую лабораторию.

Воздух, густой и спертый, был настоян на ароматах старых книжных переплетов, карболки и едва уловимой, но стойкой ноты трюфельного масла, что пролилось на «Атлас патологии крови» еще в прошлом квартале и теперь, подобно духу-хранителю, напоминало о бренности материального.

В застекленных шкафах, словно раки с мощами, покоились образцы редких аномалий: эритроциты, принявшие причудливую форму серпов, стремящихся, казалось, к некоему гематологическому хайку; лейкоциты, распухшие от наследственного тщеславия. А в центре — микроскоп, его окуляр — холодный зрачок, взирающий в сокровенную суть жидкостей, что определяют судьбу телесного сосуда.

Но в тот вечер взор Фиалковского был обращен не в линзы, а в экран ноутбука, где среди открытых пятнадцати вкладок царил хаос, достойный патологической физиологии.

С одной стороны — незавершенная глава монументального труда «Диссоциация коагуляционного каскада при парапротеинемиях», которую издательство ждало с терпением, достойным иного применения.

С другой — таблица, пестрящая именами, суммами и датами, напоминавшая то ли лейкоцитарную формулу, то ли рецепт изысканного салата, где вместо ингредиентов фигурировали долги. Долги коллегам, долги санитарам, долги случайным знакомым, чьи истории финансовой недостаточности Аркадий Петрович выслушивал с тем же сосредоточенным участием, с каким изучал мазки периферической крови.

Им овладел новый исследовательский порыв. Отложив в сторону и гематологию, и замысловатый ужин из каракатицы в черничном соусе, он погрузился в изучение вопроса, что терзал его уже не одну неделю: можно ли считать финансовой грамотностью и диверсификацией накоплений вложения в людей и их долги?

Он вообразил свой «портфель» — не кожанный, потертый, а инвестиционный.

Вот «высокодоходные, но высокорисковые активы»: молодой талантливый ординар Семен, просивший на новый стетоскоп, ибо старый, по его словам, «перестал слышать поэзию аритмий».

А вот «надежные облигации» — пожилая уборщица тетя Глаша, занимавшая неизменно пятьсот рублей до получки на пирожки для внука, и возвращавшая с точностью швейцарского хронометра.

«Вложения в стартапы» — смутные проекты дальних родственников, сулящие то ли ферму по разведению улиток, то ли производство арт-объектов из медицинских отходов. Аркадий Петрович скрипел пером по бумаге, выводя: «Диверсификация предполагает распределение капитала между активами с разной корреляцией доходности. Но как измерить корреляцию между честным словом одного человека и слезой другого?».

Он пытался применить к своей благотворительности принципы хеджирования. Давая деньги ветреному Семену, он мысленно резервировал сумму, которую наверняка вернет тетя Глаша, — словно создавая резервный фонд ликвидности против необязательности бытия. Это была сложная финансовая схема, основанная на вере в то, что совокупная добропорядочность человеческой популяции в его личной выборке стремится к некоему положительному числу.

Но однажды вечером, когда он уже мысленно представлял себе график, где по оси кординат откладывалась сумма возвращенных средств, а по оси абсцисс — степень душевного спокойствия, в его склеп постучались.

На пороге стояли трое: ординатор Семен с виновато-лукавой улыбкой, тетя Глаша, что-то нервно теребшая в руках, и незнакомый мужчина в костюме, пахнущий дешевым одеколоном и безнадежными кредитами.

Оказалось, Семен, движимый благодарностью и желанием «приумножить», втянул тетю Глашу в некую финансовую пирамиду, сулившую доходность, сравнимую разве что с бластомными клетками при остром лейкозе.

Пирамида, естественно, рухнула, а представитель коллекторского агентства прибыл выяснять детали, ибо Семен в порыве отчаяния указал адрес Фиалковского как «место работы спонсора».

Аркадий Аркадьевич выслушал эту какофонию жизненных обстоятельств, глядя на троицу поверх очков. Он видел не коллектора, не ординатора и не уборщицу, а три разных типа финансовых активов, внезапно проявивших абсолютную корреляцию в момент кризиса. Все его хитроумные построения, вся эта «диверсификация» рассыпалась в прах, обнажив простую и горькую истину.

Когда ситуация была с грехом пополам улажена, коллектор, получив символическую сумму «в знак доброй воли» (еще один безвозвратный кредит), удалился, Семен понесся выпрашивать прощение у тети Глаши, а та, всхлипывая, пошла мыть полы, Фиалковский остался один.

Он подошел к микроскопу, вложил в него предметное стекло с каплей своей собственной крови. Под увеличением эритроциты, ровные и румяные, как яблоки в саду доброго хозяина, плыли в прозрачной плазме.

Стремление к абсолютной безопасности, будь то в финансах или в гематологии, было тщетно. Можно описать сотню коагулопатий, но нельзя застраховаться от случайной слезы.

Можно диверсифицировать вложения, но нельзя распределить риски собственной доброты. Он вздохнул, и в тишине подвала этот вздох прозвучал как заключительный аккорд в симфонии о прекрасной и безнадежной попытке найти систему в хаосе человеческих отношений.

И, отложив в сторону все таблицы и графики, Аркадий Петрович наконец принялся за долгожданный ужин, понимая, что единственная по-настоящему ликвидная валюта, не подверженная инфляции, — это все же соус из черных трюфелей.