Записки гематолога-гурмана: Высокая кухня

Доктор Аркадий Аркадьевич Фиалковский, лаборант от Бога, если Творец, конечно, не без греха и обладает извращённым чувством юмора, пребывал в состоянии, близком к интеллектуальному смятению. Подвал-склеп, его царство, пах озоном, формалином и вечной тайной.

Здесь, в застеклённых гробах-термостатах, покоилось его вино — коллекция образцов крови, собранная за три десятилетия. Каждая пробирка была для него бутылкой с выдержанным бордо или игристым бургундием, чей букет рассказывал целую сагу о сосуде-ампело́се, из которого её извлекли.

И вот, новая дегустационная нота завладела его умом. Аркадий Аркадьевич задумал грандиозное исследование: изучить влияние на гематологический ландшафт двух титанических сил — мортидо, влечения к смерти, и либидо, влечения к жизни. Как эти страсти, эти подземные толчки души, отливаются в формулу эритроцитов и лимфоцитов? Как агония страсти и агония угасания преломляются в хрустальной призме плазмы?

Мысль сия созрела в нём, подобно редкому трюфелю, найденному под корнями старого дуба. Он, как сомельье апокалипсиса, принялся за работу.

Возьмём, к примеру, образец № 347. Пациент — молодой человек по имени Игорь, чья любовь к некой Светлане достигла градуса лихорадочного бреда. Кровь Игоря, поднесённая к свету микроскопа, была подобна молодому шампанскому «Вдова Клико» — беспокойная, игристая, с бесчисленными пузырьками-лейкоцитами, готовыми взорваться от малейшего волнения.

Эритроциты неслись в тотальном гемолизе страсти, словно обезумевшие гончие, преследующие лису-серотонин. «Ярко выраженная эозинофилия, — бормотал Аркадий Аркадьевич, смакуя терпкий привкус диагноза. — Прямо-таки цитологический эквивалент серенады под балконом».

Контрастом служил образец № 211, принадлежавший бухгалтеру Вере Петровне, которую после тридцати лет брака супруг бросил ради тренера по зумбе. Её кровь была тяжёлым, окислившимся хересом. Лимфоциты, эти цепные псы иммунитета, пребывали в состоянии унылого оцепенения, словно сторожа опустевший склад. А тромбоциты… О, тромбоциты слипались в комья беспросветной тоски, точно зёрна икры, которую забыли подать к блинам. Мортидо Веры Петровны было тихим, кислым, как уксус, перебродивший из недопитого вина.

Но истинный шедевр, «вино» невероятной сложности, ждало его в пробирке № 518. Её доставили из отделения кардиологии с пометкой «гипертонический криз». Пациент, некто дядя Вася, сантехник, испытал в один день два катаклизма: выиграл в лотерею сто тысяч рублей (ликующее либидо!) и тут же сел на только что отремонтированный им же унитаз, который с треском обрушился под его торжествующей тяжестью (унизительное мортидо!). Кровь дяди Васи представляла собой нечто феноменальное.

В одном поле зрения можно было наблюдать и лимфоциты, ликующие, словно пьяные матросы в увольнении, и эритроциты, сморщенные от стыда, как горох, и тромбоциты, забившиеся в углы, подобно напуганным тараканам. Это был настоящий биологический карнавал, где вакханалия жизни танцевала канкан на похоронах собственного достоинства. Аркадий Аркадьевич, вдыхая этот хаос, испытывал чувство, сродни тому, что испытывает гурман, откусывая изысканный сыр с плесенью — отвращение и восторг в равной мере.

«Либидо и мортидо, — изрёк он, отставляя пробирку, — не антагонисты, судари мои. Они — шеф-повара на одной кухне. Один сыплет перец, другой — соль. А в итоге… в итоге получается такое рагу, перед которым бледнеют все соусы великой кухни».

И, довольный, доктор Фиалковский отправился на обед, с наслаждением предвкушая тарелку простого, ясного, ничем не отягощённого метафизикой борща.

От автора