Записки старого доктора

Записки эти достались мне случайно. Я снимал квартиру, и хозяйка попросила выкинуть с чердака мусор. "Обломки прежних радостей", - как она выразилась.

Разбирая эти "обломки", я набрел на книги. И вот там, между "Патфизиологией" и монументальным трехтомником "Клистирное дело" попала мне в руки тонкая тетрадка. Обложки у нее не было. Сразу начинался текст. Вот он:

Совесть Федора Ивановича.

Совесть к Федору Ивановичу приходила всегда в образе его прабабки, Апполинарии Герасимовны. В далеком детстве, маленький Феденька ездил к ней в деревню на лето.

Каждое утро, прабабка будила его словами: "Феденька, а вот молочка парного, теплого". Феде очень хотелось спать и совсем не хотелось молока. Он пробовал уговаривать старушку, что сон по утрам полезнее. Что молоко можно попить и позже. Но Апполинария Герасимовна горячо любила внука и обделять его пользой готова не была. Хотя поначалу она было согласилась, но, страдая склерозом, быстро забывала собственные обещания.

От безысходности Федя стал бороться. Первым делом он лег спать в другой комнате. Не помогло. На другой вечер он ночью ушел в поле и спал в стогу. Сено пахло замечательно. Снилось что-то приятное. Мама, Рождество, мандарины... Тем тяжелее было пробуждение. "Феденька, а вот молочка...". Так прошел месяц.

В тот день Федя сидел в саду на дереве. Он видел, как старый бабушкин кот пытался залезть на яблоню. И его осенило: "Бабушка же тоже старенькая. Она не сможет на дерево залезть!". Вечером Федор залез спать на черешню. Черешня была старая и выше всех деревьев в саду. Он был совершенно уверен в успехе своей идеи. Однако рано утром Федя проснулся от знакомого голоса: "Феденька, а вот...". Дальше он не слышал. От неожиданности он дернулся и покатился с черешни в полном согласии с законом тяготения.

Через пару месяцев Федя уже мог ходить без костылей и казалось история закончилась.

Когда Федор подрос, обнаружилась у него небольшая странность. Он был клептоман. Впрочем, воровал он всегда мелкие вещи. Но никогда не признавался. Плакал, клялся, бил себя в грудь, но не признался ни разу. Так и жили.

Пришло время и Апполинария Герасимовна преставилась. Федя, к тому времени, уже стал Федором Ивановичем. Возвратясь с похорон, он привычно утащил со стола чайную ложку. И ладно бы серебрянную, нет, простую, алюминиевую. А ночью стала его мучить совесть. Стояла перед ним его прабабушка и твердила "Ай, ложку уволок! Ай, стыдно то как!"

Утром, невыспавшийся Федор Иванович пошел в милицию. Но приняли его там неприветливо. Все были заняты серьезным делом и про ложку даже слушать не стали. Федор Иванович обрадовался и пошел по своим делам. Однако радовался он рано. Ночью снова явилась бабуля и велела чего хочет делать, но наказание понести. Никакие объяснения про милицию не помогли. Так же не помогли походы в церковь, к врачам и знахарям. Апполинария Герасимовна приходила строго по графику и была совершенно непреклонна.

Чтобы спастись от бессонных ночей, пришлось страдальцу пойти на хитрость. Он украл ручку у дежурного в милиции. А потом, демонстративно ее вернул и показал язык. За что был взят под стражу. За оскорбление при исполнении и попытку кражи казенного имущества ему присудили 3 дня исправительных работ. Апполинария Герасимовна, видимо, была удовлетворена и ночью не явилась.

Однако случился и следующий раз. За время отбывания кары, Федор Иванович не выдержал и утащил казенный веник. Ему, как рецидивисту, назначили срок 15 суток.

В итоге закрутилась такая катавасия. Бедного страдальца терзала то совесть, то милиция. Причем, если первая была однообразна, то вторая с каждым разом увеличивала степень наказания. Что пугало.

В конце концов, измученный Федор Иванович обратился ко мне. Увы, медицинской помощи я ему оказать не смог. Нет у медицины способа от совести. Но, с помощью моим знакомых, нашлось замечательное решение.

В местной тюрьме отгородили одну из камер. Чтобы изнутри туда доступа не было. И сделали отдельный вход. Федору Ивановичу выдали от нее ключ. А сверх того, бессрочное судебное решение. Которое обязывало его всякий раз, после совершения преступления, пребывать в этой камере в ночное время. А в дневное, продолжать свою работу.

Все были удовлетворены. Милиция и суд освободились от огромной череды дел. Апполинария Герасимовна перестала являться и, наверное, была этим довольна. А Федор Иванович просто блаженствовал. Он как-то заходил поболтать и рассказал, что в своей квартире довольно-таки страдал. Над ним жила семья с маленькими детьми. А в соседней квартире, молодой, подающий надежды барабанщик. Это, не говоря о пивном ларьке под окном...

В тюрьме Федор Иванович сдружился с охраной, в которой оказались два гитариста, балалаечник и гармонист. В общем, жизнь его тоже наладилась.

В скором времени я переехал в другой город и, увы, не знаю продолжение этой истории.