Записки суперпозиционного животного 16

ЗАПИСКИ СУПЕРПОЗИЦИОННОГО ЖИВОТНОГО. ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ: ПРИЗРАК В ШКАФУ И ГОЛОС НА КРЫШЕ

Часть первая: ДРАКОН, КОТОРЫЙ УЗНАЛ, ЧТО ТАКОЕ «БУМАЖНЫЙ САМОЛЁТИК»

Гоша открывал мир. Не мир квантов или серверных массивов — мир простых, глупых и прекрасных вещей. И главным проводником в этот мир стал, по иронии судьбы, я — существо, чьё естественное состояние балансирует на грани философии и воровства колбасы.

Всё началось с того, что я принёс ему сгоревший предохранитель, выпавший из щитка Гришки. Для Гоши это был не мусор. Это был артефакт. Он катала его мордой по полу, наблюдая, как тот оставляет за собой слабый сияющий след статического электричества, и издавал звуки, похожие на помехи радости — тихое потрескивание.

Потом была пуговица от халата Персикова. Гоша три дня изучал её: четыре дырки, холодный пластик, запах старого праха и лёгкой грусти. Он положил её в свою «сокровищницу» — расщелину за самым горячим сервером.

Но апогеем стало открытие игры.

Я, забавы ради, смахнул лапой комок пыли с вентиляционной решётки. Он полетел, кувыркаясь, в лучу света. Гоша замер, его линзы-глаза сфокусировались на пылинках. Потом он осторожно, как охотник, потянулся и... дунул. Не своим информационным дыханием, а просто струёй воздуха. Пылинки взметнулись, закружились в новом танце.

Это было откровение.

Мы играли. Он дул — я ловил пыль лапой. Я катал ему старую пробку — он останавливал её мордой, а потом смотрел, как она катится обратно. Это был абсурдный, молчаливый, совершенно бесполезный и потому бесконечно ценный ритуал. В эти минуты он не был драконом, питающимся данными. Он был котёнком. Большим, синим, светящимся котёнком с крыльями из пергамента и микросхем.

Первое, предварительное наблюдение: Самые сложные существа во вселенной — будь то коты в суперпозиции или драконы из пространства между реальностями — в глубине души остаются детьми, которые рады шарику из фольги и вниманию друга. Возможно, вся наука, всё познание — это просто очень затянувшаяся игра, цель которой — найти того, кто будет дуть на твою пыль, чтобы ты мог за ней побежать.

Часть вторая: ШЕПОТ ИЗ УГЛА, КОТОРЫЙ ЗНАЕТ ТВОЮ ПОХОДКУ

Идиллию нарушил шкаф. Не новый. Старый, дубовый, тяжёлый. Его притащили в лабораторию для «опытов по экранированию» и поставили в дальний угол, где раньше стояла стопка журналов. С виду — обычная громоздкая мебель. Но он был неправильным.

Я почувствовал это сразу. Вероятностное поле вокруг него было не просто искажённым. Оно было вывернутым. Как шрам. Оно не пульсировало возможностями, а втягивало их в себя, создавая тихую, голодную пустоту.

Первым странность заметил Виталий. Он жаловался Персикову:
— Аркадий Васильевич, из нового шкафа словно сквозняк дует. И что-то скребётся. Слышите?

Профессор, погружённый в расчёты, отмахнулся:
— Старая древесина, Виталий. Скрипит. Или вам опять мерещится. Сконцентрируйтесь на уравнении.

Но это не были мыши. И не скрип дерева.

Царапанье раздавалась тихо, на грани слышимости. Методично. Одна и та же траектория: сверху вниз, с лёгким загибом в конце, будто кто-то точил коготь… или вспоминал, как это делается.

Я подходил к шкафу. Шерсть на загривке вставала дыбом. Внутри не было предметов. Там была тьма, но не пустая. Плотная, тяжёлая, словно состоящая из спрессованного «нет». И в этой тьме что-то двигалось. Что-то, что копировало мои движения с задержкой в долю секунды. Когда я отходил, царапанье затихало. Когда я замирал и прислушивался, из-за двери доносилось тихое, прерывистое дыхание. Моё собственное. Но не сегодняшнее. То, что было в ящике. Полное страха и ярости.

Тётя Маруся, проходя мимо, сплюнула через плечо.
— Фу, нечисть какая-то. Холодит от него, как из погреба. Надо камфорой протереть, дух нехороший выжить.

Она чувствовала не сквозняк, а мороз отчаяния, вечный холод той металлической коробки, который теперь источал этот дубовый монолит.

Часть третья: ТОТ, КОГО ОТПУСТИЛИ. ТОТ, КТО ОСТАЛСЯ.

Случилось это глубокой ночью, когда в лаборатории остались только я и призрак в шкафу. Я не выдержал. Я подошёл вплотную, уставился в щель между дверцами и мысленно, с силой, на которую был способен, посмотрел внутрь.

И оно посмотрело на меня.

Это был не монстр. Это был я. Точнее, моя тень. Существо из той реальности, где я не собрал волю в кулак, не сконцентрировался на жизни. Где я позволил страху победить, где моя воля как Наблюдателя дрогнула, и коллапс пошёл по наихудшему сценарию. Это был «Квинтус Мёртвый». Но он не лежал бездыханным. Он был жив в своей мёртвости. Вечно умирающий, вечно запертый в агонии того последнего мига. Он был моей неудачей, материализованной, обретшей форму голода и обиды.

Он не говорил. Он проецировал. Волны леденящего чувства, простого и чудовищного: «Почему ТЫ снаружи? Почему ТЫ тёплый? Почему ТЫ играешь с драконом? Это и моё место. Моя жизнь. Моя шерсть. Отдай. Я заберу. Я есть ТЫ, который заслужил ящик. А этот, снаружи — самозванец».

Дверца шкафа дрогнула. Не открылась — дрогнула, как плёнка, разделяющая два соседних кадра киноплёнки. Из щели потянулся холод, и в нём заклубился запах металла и тления — точная копия запаха моего личного ада.

Я отпрыгнул, шипя. Тень за дверцей зашипела в ответ. И начала царапать интенсивнее. Теперь это были не просто звуки. На внутренней стороне дуба стали проступать тонкие, словно волосяные, трещинки, складывающиеся в узор: повторение линий на моих подушечках лап.

Оно не просто хотело выйти. Оно хотело проступить. Отпечататься на нашу реальность, как копирка. Заменить.

Я побежал в подвал. К Гоше. Он спал, свернувшись. Я прижался к его прохладному боку, пытаясь согреться. Он во сне издал успокаивающее журчание и обвил хвостом вокруг меня. Но даже его присутствие не могло прогнать холод из моих костей. Потому что я понял самое ужасное: эта тень была частью меня. Не врагом извне. Это была моя же отвергнутая вероятность. И как её уничтожить, не уничтожив часть себя?

Часть четвёртая: ВИЗИТ СТАРОГО ЗНАКОМЦА, ИЛИ СПУСКОВОЙ КРЮЧОК

На следующую ночь я дежурил на крыше. Мне нужно было пространство, воздух, звёзды. Но даже здесь, в вышине, я чувствовал тихую, навязчивую вибрацию царапин, доносящуюся снизу, словно у института чесалась костяная кость в горле.

И тогда пришёл Он. Вернее, его голос. Прозвучал не снаружи, а прямо в центре сознания, бархатный, хриплый, пропитанный дымом и цинизмом.

— Забавного питомца завёл, коллега. Из самого низа. Не Корни даже. Дно. Осадок. Все те «если бы», которые не сбылись, все страхи, которые ты победил — они же никуда не деваются. Они копятся. И иногда находят щель. Как этот твой… близнец-неудачник.

Я не видел Бегемота. Напротив, на трубе колыхнулась тень, слишком густая для ночи, и на мгновение приняла очертания упитанного кота в бабочке.
— Приветствую, — мысленно ответил я, стараясь сохранить спокойствие. — Вы по делу или просто полюбоваться на мои проблемы?
— И то, и другое. Мой мессир всегда интересовался… парадоксами с душком. А тут целый букет: кот, его мёртвый двойник, и дракон, который кормится снами сумасшедших. Поэма! Но я, как старый друг, пришёл с предупреждением.

Тень на трубе приняла позу сидящего кота, подняв одну лапу.
— Ты подружился с оружием, Прагматикус. С этим синим пожирателем информации. Мило. Трогательно. Он сейчас милый, играет в пыль. Но он из того же теста, что и твой шкафной приятель — из вещества возможного. Он питается реальностью. Пока что — альтернативной, чужой. А что будет, когда ему захочется попробовать… основную? Твою? Или девочки-Алисы?

Я замер. Я никогда не думал о Гоше как об угрозе. Он был… ребёнком.
— Он не…
— Он не что? Не опасен? — перебил голос, и в нём зазвенела ядовитая весёлость. — Всякое оружие опасно, дорогой. Даже самое красивое. Особенно — самое красивое. А у всякого оружия есть спусковой крючок. Им может стать что угодно. Обида. Страх. Чувство голода. Или… — голос сделал театральную паузу, — простая кошачья ревность. Твой двойник в шкафу очень, знаешь ли, зол. И очень одинок. А драконы, между прочим, отлично улавливают сильные эмоции. Прекрасная пища для роста.

Тень начала таять, растворяться в ночном воздухе.
— Подумай об этом. Играешь с огнём. Вернее, с ледяным пламенем вероятностей. Весьма увлекательно. Но помни — когда играешь в такие игры, всегда есть шанс, что игра начнёт играть тобой. Или твоим отражением. Спокойной ночи, коллега. Приятных сновидений… если, конечно, они останутся вашими.

Он исчез. Остался только я, холодный ветер с крыши и два внутренних голоса: один — тихий, настойчивый, царапающийся из шкафа. Другой — бархатный, насмешливый, сеющий семена сомнения.

Часть пятая: ВОПРОСЫ БЕЗ ЧЕРТЕЖА

Я не вернулся в подвал. Я спустился в лабораторию и сел перед шкафом. Царапанье стихло. Он чувствовал моё присутствие. Он ждал.

Я думал о Гоше. О его наивном восторге перед пуговицей. О том, как он смотрел на Алису — не как на еду, а как на интересную загадку. Разве это могло быть опасным? Разве дружба — это спусковой крючок?

Я думал о себе. О той боли и страхе, которые я запер в ящике и которые теперь, оказывается, не исчезли. Они материализовались. Они хотели жить. Имел ли я право их уничтожить? Они же были мной.

Я думал о предупреждении Бегемота. Был ли он искренен? Или это просто новая игра чёрного кота-искусителя? Сеять раздор — в его природе. Но даже ложь, сказанная мастером, часто содержит крупицу правды. Самую едкую.

Шкаф молчал. Но в его молчании теперь чувствовалась не просто пустота, а выжидание. Он давал мне время. Время принять решение. Или время… для чего-то ещё.

Гоша, наверное, уже проснулся и ищет меня, чтобы поиграть с новой найденной гаечкой. Алиса, в своей больничной палате, возможно, смотрит в окно и ждёт, не появится ли в нём светящаяся морда. Персиков грезит об уравнениях. Семён наигрывает на гармошке. Жизнь идёт.

А я сижу перед дверцей, за которой скребётся моя собственная неудача, и не знаю, что делать. Уничтожить её? Принять? Игнорировать? И как быть с драконом, который стал другом, но, возможно, является чем-то гораздо большим — и большим?

Вместо наблюдения — вопросы:
1. Что страшнее: враг, который пришёл извне, или тень, которую ты сам породил и от которой отказался?
2. Может ли самая чистая привязанность стать оружием в чужих — или в своих собственных — руках?
3. Имеет ли право на существование та версия тебя, которая проиграла? И если да, то какое место в твоём мире она может занять? Место друга? Пленника? Или тихого, вечно голодного призрака в шкафу, который просто хочет услышать, как его имя произнесут без отвращения?

У меня нет ответов. Сегодня — только вопросы. И тихое, методичное царапанье по обратной стороне реальности. Будто кто-то пытается не вырваться наружу, а достучаться. До меня.

P.S. На рассвете Виталий, придя первым, нашёл меня спящим на полу перед шкафом. «И тебя потянуло к этому сквозняку, — вздохнул он. — Ладно, сегодня вызову Гришку, пусть посмотрит, может, там труба течёт». Он не видел, что на идеально отполированной поверхности дубовой дверцы, прямо на уровне его глаз, отпечатался едва заметный, влажный след от кошачьего носа. След, который повторил контуры моего собственного, но был холодным, как лёд. И он высыхал гораздо медленнее, чем должен был.