Запретный дар Артемиды

Адский холод проедал внутренности.

Казалось, что он живое существо – вечное, прожорливое, впивающееся клыками льда в каждую клетку. Он грыз мои кости методично, как крыса труп, заползал под кожу игольчатыми лапками, высасывая последние капли тепла. Каменный пол цитадели Аргоса не прощал слабости. Даже когда я вжимался в стену до хруста позвонков, пытаясь слиться с грубым песчаником, ледяное дыхание темницы находило щель – просачивалось сквозь дырявый холст рубахи, лизало обожженное клеймо над ключицей.

Орел вечно ныл. Казалось, что его когтистые лапы впивались в мою плоть и днем, и ночью. Шрам пульсировал фантомной болью, будто раскаленное железо все еще шипело на моей коже.

Иногда мне чудилось, как двуглавая тварь шевелит перьями под рубахой. Это было клеймо собственности Ароса. Такое ставили всем рабам, чьи жизни принадлежали империи.

И единственное, о чем мы могли мечтать, это о свободе.

Это призрачное слово обжигало сильнее коленного металла. Я повторял его шепотом, когда цепи впивались в лодыжки, когда плети надсмотрщиков оставляли на спине новые шрамы. Это слово жило в уголках памяти: я все ещё помнил запах полыни в степном ветре, крик ястреба над ущельем, материнские руки, нежно гладили по голове.

Но каждый раз, когда я пытался вдохнуть полной грудью, я ощущал лишь запах сырости и отчаяния. Она въелась в легкие черной плесенью. Смешивалась с запахом ржавых оков, с мочой из углов, где слабые теряли последнее достоинство. С вонью гниющей соломы, на которой мы спали. Но хуже всего был запах отчаяния – кислый, липкий, пропитавший стены за два века существования цитадели.

Порой мне чудились голоса в скрипе камней. Ночью плиты пола будто сдвигались ближе, храня память о тех, кто навсегда остался в этих стенах. Может, и мой прах однажды станет частью цитадели? Или я уже давно умер, а эта вечная мерзлота — расплата за дерзость мечтать о невозможном?

Как-то раз, один из узников сказал, что Аргос справедлив и честен, и это была откровенная ложь. Пустые звуки, бессмысленные в подземелье. Я собственными глазами видел императора Аргоса, берущего золото взамен на ложь. Видел воинов в сияющих доспехах, вырезающих целые селения. Здесь, в каменной утробе, иллюзии о доброте и чести растворяются. Остается только правда — голая и беспощадная.

Мы стали расходным материалом. Топливом для жерновов империи.

Из тягучих мыслей меня вырвал звук шагов.

Они были тяжелые, мерные, звенящие железом по камню. Это были надсмотрщики. Они совершали обход каждый три часа. Но сейчас, почему-то мне казалось, что их аги стремительно приближались к моей камере. Из-под сальных волос. Которые ниспадали мне на лоб, я заметил грязную бороду мужчина, тупые глаза и вечную ухмылка садиста. Надсмотрщик остановился у решетки, плюнув сквозь прутья. Слюна шлёпнулась в сантиметре от моей ноги.

– Эй, собака! – его голос, хриплый от плохого вина, резал тишину. – Ты еще живой там? Или твоя проклятая кровь наконец застыла?

Я не ответил. Просто поднял голову, уставившись в его свиные глазки. Молчание злило их больше всего. Он пнул решетку.

— Эй, выродок! Глаза-то опусти! — Его пальцы впились в прутья, туловище протиснулось в проем. Дубинка дрожала в потной ладони.

Это была роковая ошибка, как у всех, кто забывал, с кем имеет дело.

Жар начался где-то под рёбрами — волна расплавленного свинца, поднимающаяся к вискам. Знакомый ужас и благословенный кошмар. Гема пробуждалась, как всегда — с тошнотворной нежностью обнимая каждую клетку.

Император называл это даром. Я чувствовал, как кровь превращается в кипящую смолу, как ногти впиваются в ладони от спазмов. И это была цена. Вечная цена за силу, которая нужна только им. За то, чтобы остаться не трупом в канаве, а ценной вещью в каменном ящике.

— Сейчас я тебя... — начал он, но голос сорвался, когда моё сознание упёрлось в его руку. Мне не нужно было воображать, как сделать это, было достаточно желания.

О, как я этого желал.

Его запястье хрустнуло под невидимым прессом ещё до крика. Дубинка грохнула между нас, отскакивая от плит ритмичным эхом. Теперь он визжал — высоко, по-бабьи, вырываясь всей тяжестью тела. Бесполезно.

— Проклятая тварь! — выл он, а я вдыхал его страх. Гема ликовала, выворачивая мои внутренности наизнанку. Каждый хрустящий сустав отзывался огнём в собственных жилах.

Боль. Она всегда начиналась с покалывания в кончиках пальцев, поднималась к горлу металлическим привкусом. Но сегодня — сегодня это стоило его расширенных зрачков, слёз, смешивающихся с потом на щеках.

Он рухнул на колени, и звук его падения отозвался в каменных стенах глухим эхом. Рука, изуродованная невидимой силой, безвольно болталась, пальцы дёргались в такт судорогам, будто пытаясь схватить ускользающую жизнь. Гема бушевала под кожей, требуя продолжения — она всегда жаждала большего. Я чувствовал, как легко было бы сломать плечо, перемолоть кости в порошок, заставить его визжать до хрипоты.

— Пожалуйста… — прошептал чей-то незнакомый дрожащий женский голос в голове, как лист на ветру.

Это слово пронзило меня острее любого клинка. К горлу подступил кислый ком тошноты, а в висках забилось что-то, словно кузнец выковывал там свою медь. Я разжал невидимые тиски. Воздух гудел, пропитанный запахом рвоты и страха.

Гема отступила, оставив после себя пустоту. Она заползла под рёбра, цеплялся за душу когтями. Сегодня вновь меня кто-то остановил. Этот женский голос… Я часто стал слышать его в голове, когда “гема” пробуждалась. Не всегда, но чаще, чем хотелось бы.

Внезапно память ударила с такой силой, что я едва не застонал.

Дым. Его едкий вкус до сих пор жил на языке. Пламя лизало брёвна дома, треск горящего дерева сливался с лязгом мечей. Я видел, как ярко-красный плащ элидского наёмника мелькнул в дверном проёме. Отец заслонил собой мать, крича что-то на языке, который мы больше не услышим. Но ярче всего запомнились глаза сестры. Широкие, тёмные, полные не детского ужаса. Она не плакала. Не успела. Только смотрела на меня, пока элидец не швырнул её маленькое тело в огонь. Я лежал под обломком балки, чувствуя, как жар прожигает кожу, как кровь стекает по виску. Не мог пошевелиться. Не мог закричать.

Они уничтожили всё. Оставили меня живым лишь затем, чтобы Аргос получил послушного пса. Критон подобрал меня тогда — полу мертвого, обгоревшего. Не из жалости, а лишь потому, что узнал о Геме.

Увидел в пепелище инструмент.

— Тварь… — охранник хрипел, прижимая искалеченную руку к груди. Его ненависть витала в воздухе гуще дыма. Он попятился к выходу, спотыкаясь о собственную тень. — Сдохнешь здесь… Сгниешь собака..

Я не ответил. Дрожь в пальцах постепенно стихала, оставляя после себя ледяное безразличие. А следом вновь раздались шаги.

Сначала я не поверил слуху. Но звук нарастал — тяжёлые, размеренные удары сапог по камню. За ними — шорох шёлковых одеяний и лёгкий звон оружия. Знакомый звон.

Я поднял голову, не меняя позы. Пальцы непроизвольно вцепились в колени, будто земля уходила из-под ног. По коридору, освещённому дрожащим светом факелов, шли пятеро. Впереди — он.

Критон.

Его плащ цвета воронова крыла струился по плечам, золотая застёжка в виде орла сверкала тускло, как глаз хищника. За ним — четверо стражников в латах, лица скрыты под шлемами. Но я узнал бы его походку в тысяче толп. Медленную, уверенную, словно лезвие, разрезающее воздух.

— Ну что, пёс, — голос его звучал мягко, как шёлковая удавка, — снова кусаешь руку, которая кормит?

Я молчал. Язык прилип к нёбу, сердце колотилось где-то в горле. Гема зашевелилась под кожей, но слабо — будто испуганный зверёк.

Он остановился в двух шагах от решётки, скрестив руки на груди. Взгляд скользнул по моим оковам, по грязному полу, по луже мочи у порога.

— Жалкое зрелище, — продолжил Критон, — я надеялся, ты научишься благодарить за столько лет того, кто тебя спас.

Спас. Слово обожгло, как тогда, когда он вытащил меня из-под обломков. Когда сунул в лицо кусок хлеба и спросил: «Ты будешь убивать для меня, если хочешь жить?». Я был ребенком, а гема стала неуправляемой. И это был единственный шанс, пропитанный местью, чтобы выжить.

— А тебе так нравится спускаться в преисподнюю,чтобы потешить свое Эго ? — мой голос прозвучал хрипло, будто я годами не говорил.

Он рассмеялся. Низко и хрипло.

— Хладнокровие тебе к лицу, Ксанф, — брови Критона изогнулись в изумлении. — Но не забывай, что твоя новая жизнь началась после того, как я спас тебя. И тебе лучше всего научится благодарить тех, кто до сих пор не дают тебе умереть.

Я сжал кулаки, чувствуя, как ногти впиваются в ладони. Гема вновь забилась в жилах.

Тишина повисла густым пологом. Даже факелы будто перестали трещать.

— У меня есть для тебя важное поручение, — Критон присел на корточки, но по прежнему держал дистанцию. Он знал, что я опасен. Даже не смотря на то, что являюсь собственностью императора.

— Мне плевать на твои поручения, — выдохнул я и сплюнул рядом с решеткой.

— Плевать? — он произнёс это тихо, почти нежно. — Интересно… А что скажет твоя Гема?

Боль ударила внезапно — будто кто-то вогнал раскалённый гвоздь в основание черепа. Я вскрикнул, согнувшись пополам. Гема взревела, вырываясь на свободу, но Критон лишь щёлкнул пальцами.

— Видишь? — он улыбнулся, наблюдая, как я корчусь на полу. — Ты всё ещё моя собака. И будешь гавкать, когда я прикажу.

Я попытался отдышаться, чтобы заглушить боль.

— На севере, у самой границы с Элидой... — Его голос резал воздух, как лезвие по пергаменту. Пальцы нервно перебирали рукоять кинжала за спиной, но я видел это — всегда видел мельчайшие движения сквозь решётку клетки. — В руинах храма Артемиды... — Он сделал паузу, нарочито медленную, наслаждаясь моментом, когда моё дыхание участилось вопреки воле. — ...находится Артефакт.

Слово прозвучало с придыханием, будто священная реликвия. Я ощутил, как Гема шевельнулась под рёбрами — тревожный толчок, будто предупреждение. Цепи на запястьях зазвенели, когда я невольно дёрнулся.

— Оружие, — продолжил Критон, и теперь его губы искривились в подобии улыбки, — способное переломить ход войны.

Щелчок пальцев. Взрыв боли между лопатками заставил выгнуться дугой. Зубы впились в нижнюю губу до крови, чтобы не закричать. Он ждал этого — всегда ждал, пока я подниму глаза.

— Ты доставишь его мне.

Голос ровный, без намёка на сомнение. Как будто говорил с вещью, а не с человеком. Воздух пахнул ладаном с его одежд и моей рвотой от предыдущих «уроков». Гема заныла глухим гулом, требуя ответа на унижение. Но я сжал кулаки, чувствуя, как ногти впиваются в старые шрамы на ладонях.

— Приказываешь рабу... — начал я, заставляя слова выходить ровно, хотя горло сжимал спазм, — ...принести оружие судьбы? — Слюна с привкусом железа напомнила о разорванной губе. — Раньше ты посылал меня за ядами. За головами. А теперь... — Нарочито медленно облизал рану, наблюдая, как его бровь дёргается. — Сам не справляешься, и просишь собачену?

Тень пробежала по его лицу. Рука дрогнула у кинжала — казалось бы, что это крошечная победа. Он ненавидел, когда я напоминал о своей незаменимости.

— Это сделка, Ксанф. — Он сделал шаг вперёд, и свет факела высветил морщины гнева вокруг рта. — Ты выполнишь задание. А я... — Палец с кольцом императора упёрся в прутья, — ...позволю тебе дышать не спёртым воздухом дерьма, а ветром с гор.

Он предлагал свободу.

Слово обожгло сильнее Гемы. Сердце ударило в рёбра, заставив глубже вдохнуть затхлый воздух.

Вспомнился запах сосен на перевале Хельгара. Холодные струи ручья, где мы с отцом ловили форель. Песня сестры, доносившаяся с кухни...

— Какой гарантии? — Выдавил я, чувствуя, как предательская дрожь идёт по рукам. Цепи заскрипели.

Он рассмеялся. Звук, похожий на скрежет камней.

— Если ты вернёшься, то получишь то, что так давно хотел. — Уверенность в голосе заставила сжаться желудок. — Если нет, то сдохнешь, и сделки не будет. Все просто, Ксанф.

Гема взбунтовалась. Кровь прилила к вискам, окрашивая мир в багровые тона. Я увидел его — не императорского советника в пурпурном хитоне, а мальчишку-палача, который когда-то выволок меня из-под трупа матери.

Ту же жадность в глазах. Ту же уверенность, что я снова стану орудием.

— А если найду способ сбежать? — Шёпот сорвался громче крика.

— Попробуй. — Он наклонился, и теперь наши лица разделяли лишь прутья. — Твоя сила работает только через боль. Чужую или свою. — Палец ткнул мне в грудь, прямо в старый ожог от клейма. — А чтобы сбежать... придётся убить много-много людей.

Тишина повисла тяжёлым пологом. Где-то капала вода, отсчитывая секунды. Я закрыл глаза, вдруг осознав вкус надежды на языке — горький, как полынь.

— Ты думаешь, для меня это помеха?

— О нет, мой дорогой Ксанф. Для тебя помеха — сама свобода, о которой ты так мечтаешь. Если твоя Гема не будет получать подпитку, то она тебя просто сожрет. А у меня есть кое-что, что поможет тебе выжить.

В его руках сверкнул браслет. Гема внутри забилась в конвульсиях, словно увидела что-то страшное. Я вдохнул аромат и почувствовал, что это браслет пропитан темной магией, которая могла бы усмирить внутри Гему. Той же магией, которой орудовал Критон, чтобы сдерживать меня в тисках.

Я уткнулся лбом в колени, пытаясь заглушить вой Гемы, требующей мести. Но под рёбрами уже теплилось иное — крошечное, опасное пламя. Шанс.

– Принеси мне Оружие Элиды, – произнес Критон с ледяной четкостью, – и я сожгу клеймо. Ты будешь свободен. Клянусь Стиксом.

Его слова ударили в виски громче любого колокола. Сожженное клеймо. Никогда больше не быть чьей-то собственностью. Никогда больше не слышать:

"Эй, собака!"

Маленькая, но такая дерзкая возможность уйти далеко. Туда, где не знают ни Аргоса, ни Элиды. Туда, где нет воспоминаний о дыме сожженных домов и глаз, полных ужаса.

Но доверять клятве Критона? Это все равно что доверять скорпиону не жалить. Его клятва Стиксом стоила меньше плевка того охранника. Я видел, как он лгал. Как он предавал. Как он сжигал целые деревни, чтобы "преподать урок".

Но… а если? Если это шанс? Единственный за долгие годы рабства. Даже если это ложь, даже если это путь в петлю – двигаться вперед, к призраку свободы, лучше, чем гнить здесь.

Я поднялся. Медленно, скрипя каждым суставом. Выпрямился во весь рост, глядя Критону в глаза. В его взгляде читалось удовлетворение. Он знал, что поймал меня на крючок. Наживка была слишком сладка, даже если отравлена.

— Когда? — спросил я хрипло.

Щелчок. Боль отступила, оставив послевкусие слабости.

— Завтра на рассвете. — Критон уже отворачивался, его плащ взметнулся, задевая окровавленную солому. — Тебе дадут все, что будет необходимо.Ты выдвинешь не один, а в составе отряда Ликарха.

– Где он? – спросил я хрипло, избегая прямого согласия. Признать, что я верю его лжи, было выше моих сил.

Критон едва заметно улыбнулся уголком губ.

– Будет ждать у ворот с отрядом. Коня и оружие тебе выдадут. – Он повернулся, чтобы уйти, его пурпурный плащ взметнулся. – Не задерживайся, Ксанф. Свобода ждет. Но только если ты принесешь мне то, что я хочу. Помни об этом.

Он удалился, оставив после себя запах дорогих благовоний и тяжелое ощущение ловушки, захлопывающейся у меня за спиной.

Мысль о свободе выглядела призрачной ложью. Красивой сладкой ложью. Но я пойду. Потому что даже призрак надежды сильнее этой каменной пустоты. Потому что я ненавидел Элиду почти так же сильно, как ненавидел Критона. И если этот "артефакт" может хоть как-то навредить тем, кто уничтожил мою жизнь… почему бы и нет?