Заяц Мороз. Сборник лесных рассказов.

Снег в этом году выпал рано и обильно. Он укутал старый дремучий лес в белое пуховое покрывало. Марфа, старая осина на краю поляны, шелестела последними сухими листьями, словно проверяла тишину. Тишина была такая полная и неживая. Не то что бы страшная, нет. Просто безнадежная. Такой она казалась Зайцу.

Он сидел у корней Марфы. Прижался спиной к шершавой коре и смотрел на свой нехитрый склад. Мешок из бересты протерся до дыр в трех местах и лежал, бессильно разинув рот. Внутри него были лишь жалкие крохи изобилия: горстка сморщенных высушенных лесных яблок; несколько шишек, из которых еще можно было выковырять семечко; пара мховых шариков, больше для утепления, чем для еды. И всё. Бюджет, как горько подумал бы человек. Бюджет на чудо.

Зайца в лесу звали Зайцем, но у него была тайна. Тайна, которая неожиданно стала обязанностью, а потом превратилась в тяжкий, невидимый крест. Заяц был местным Дедом Морозом. Неофициальным, непризнанным, но от этого не менее ответственным.

Все началось с той зимы, когда упала Большая Ель — настоящая, столетняя красавица, на которую поколениями вешали самые красивые снежные украшения. Тогда лес погрузился в уныние. Белка перестала делать запасы, просто сидела на суку и смотрела в бесцветное небо. Сойка, обычно болтливая до неприличия, молчала. Даже ветер стих, не желая шелестеть голыми ветками. И тогда Заяц, движимый порывом, от которого потом долго тряслось сердце, взял последнюю морковку. Да не простую, а свою, ужинную! , Он обвязал ее травинкой, несмело подкрался и подложил к корням осины Марфы. А рядом нацарапал на снегу: «От Деда Мороза. За терпение».

Наутро поляна была полна жизни. Белка, которая нашла морковку, пищала от восторга и показывала находку всем. «Видали? Дед Мороз не забыл! Он знает!» Сойка трещала на все лады, сочиняя версию о том, как седой великан пробирался сквозь сугробы. Лес поверил, потому что отчаянно нуждался в этой вере. А Заяц, глядя на вспыхнувшие искорки счастья и веры в чудо в глазах соседей, понял, что назад пути нет.

Теперь, спустя годы, он был заложником собственной легенды. Каждый год к Марфе приходили с заказами. Белка писала на березовом листке угольком: «Хочу орешек с серебристой скорлупкой». Ёжик, стесняясь, шептал на ухо: «Можно, чтобы весна пришла на три дня раньше? А то спина от сырости болит». Сороки оставляли блестящие безделушки: крышечку от жука, фольгу, занесенную ветром. В обмен на обещание «чего-нибудь повкуснее и пошумнее».

И Заяц старался. Не было орешков с серебром — находил самый круглый, самый золотистый. Не мог ускорить весну — носил Ёжику сухой мох для подстилки. А для шумных Сорок собирал самые звонкие сосульки и развешивал их на кусте, чтобы они мелодично позванивали на ветру. Он был не волшебником, а дипломатом, добытчиком и, что греха таить, иногда вором. Воришкой чужих запасов, которые потом преподносил как «дары Мороза», и возвращал в ином, праздничном виде.

Но в этом году был полный крах. Урожай шишек скудный, ягоды вымерзли еще осенью, а те крохи, что были, съели первые же снегопады. Голод стоял на пороге. О каком чуде могла идти речь? О какой вере?

— Копаешь? — раздался над ухом скрипучий голос Марфы.

— Нет. Думаю, — вздохнул Заяц, не отрывая взгляда от пустого мешка.

— Плохое занятие. Думать. Особенно в одиночестве. Корни от этого гниют, — вздохнула осина с таким звуком, будто сделала долгожданные потягушки.

В голосе Зайца зазвучала непривычная тоска:

— Что мне делать, Марфа? — чуть не плакал он от отчаяния. — Мешок пуст. Лес ждет. А я… Я не настоящий.

— Настоящий, — скрипнула осина. — Самый что ни на есть настоящий. Потому что держишь слово, даже когда не можешь его сдержать. Это и есть главная настоящесть.

— Словами сыт не будешь! Им нужны доказательства! Подарки! — Заяц даже зажмурился от безысходности.

— Им нужна надежда, Заяц, — если бы осина могла улыбаться, она бы именно сейчас это и делала: по-доброму, успокаивающе. — Маленькое чудо, чтобы продержаться до весны. А чудо не в шишке, а в том, что шишка эта найдена. В самый нужный момент, в самую темную ночь.

Зайцу стало немного стыдно. И еще больше — тяжело. Философия философией, но пустой мешок от этого не наполнится. Он встал, отряхнул снег с шерстки и взвалил берестяную ношу на плечо. Надо было идти. Хоть на край леса. Искать.

Он шел целый день. Рыл снег до земли, заглядывал в дупла, обшаривал каждый бугорок. Нашел две замерзшие рябиновые грозди, забытую кем-то сухую травинку и… игрушку. Человеческую. Маленького пластмассового солдатика в оторванной каске. Он лежал на спинке, уткнувшись штыком в небо, совершенно нелепый и чужой в этом мире пушистого снега и тишины. Заяц поднял его, стряхнул снежок. Солдатик блеснул тусклой краской. «Безделушка для Сорок, — безрадостно подумал Заяц, вздохнул и сунул находку в мешок.

Смеркалось. Наступал Канун, самая длинная ночь. Пора возвращаться к Марфе для раздачи. Отчаяние сжимало его доброе сердце. Он представлял разочарованные глазки Белки, смущенное молчание Ёжика.

Но вдруг Заяц услышал тихий плач. Не писк, не всхлип, а именно плач — жалобный и такой безутешный. Зайка свернул с тропинки и подкрался к старому валежнику. Под корягой, в маленькой пещерке из снега и веток, сидел Лисенок. Маленький, огненно-рыжий комочек, который трясся от холода и горя.

— Что случилось? — спросил Заяц, заглядывая в укрытие рыжего малыша.

Лисенок вздрогнул и попытался спрятаться, но всё же ответил:

— В-все… — всхлипнул он. — Мама ушла далеко-далеко искать еду… А я… я потерял. Последнее…

— Что потерял?

— З-зуб. Молочный. Он должен был быть под подушкой, а его нет! Мама говорила, что если положить его под подушку в Канун, то придет Зубная Фея… или Дед Мороз… и оставит что-нибудь вкусненькое. А зуб потерялся! И никто не придет! И мы будем голодать!

Лисенок разрыдался пуще прежнего. Заяц смотрел на него, и в его душе что-то перевернулось. Вот он — самый честный, самый важный заказ. Не для коллекции и не для развлечения. Для веры. Для того, чтобы маленькое сердечко не разбилось о камень жестокой реальности раньше времени.

Заяц действовал почти не думая. Он достал из мешка одно из драгоценных сморщенных лесных яблок. Потом нашел небольшую плоскую льдинку, отполировал ее лапкой до прозрачного блеска. И, наконец, вынул того самого солдатика.

— Смотри, — тихо сказал Заяц. — Твой зуб не потерялся. Он был особенный, волшебный. Он превратился…

Лисенок перестал плакать и уставился большими зелеными глазами.

— Видишь это? — Заяц показал на льдинку. — Это твой зуб. Он стал таким красивым и твердым. А это, — он бережно положил яблочко рядом. — Подарок от Деда Мороза за такое прекрасное превращение. И вот это, — он поставил перед Лисенком солдатика. — Это страж. Он будет охранять твою новую… э-э-э… ледяную жемчужину и твой подарок. Чтобы все было в целости и сохранности, пока мама не вернется.

Лисенок смотрел, завороженный. Его носик задрожал, но уже не от плача. Он потянулся лапкой, осторожно дотронулся до холодной льдинки, потом до солдатика.

— Правда? — прошептал он.

— Честное слово Деда Мороза, — серьезно сказал Заяц, и впервые за долгое время эта фраза не резала ему слух ложью.

Он помог Лисенку устроиться поудобнее в снежной пещерке, положил подарки рядом, а солдатика поставил на стражу. Малыш, утомленный слезами и впечатлениями, почти сразу заснул, прижавшись мордочкой к ледяному кристаллу.

Заяц вернулся на поляну к Марфе. Мешок был почти пуст, но сердце — нет. Оно было странно спокойно и полно. Зайка достал оставшиеся крохи и разложил их под осиной. Просто тихо оставил. Он знал, что утром они найдут своих адресатов.

А потом он сел, прислонился к Марфе и смотрел, как в вышине, между ветвей, зажигаются одна за другой холодные, яркие звезды. Лес вокруг затих, завороженный величием Кануна.

— Ну что? — скрипнула Марфа. — Нашел?

— Не совсем, — тихо ответил Заяц. — Но, кажется, понял. Чудо — это не то, что ты кладешь в мешок, а пустота, которую ты заполняешь в чужой душе. Даже если для этого приходится отдать последнюю морковку или солдатика.

Заяц закрыл глаза. Завтра будет новый день, возможно, голодный. Возможно, трудный. Но сегодня, в эту самую длинную ночь, Заяц чувствовал себя настоящим Дедом Морозом. Не потому, что подарил игрушку, а потому, что сотворил чудо. И сам, впервые за долгое время, безоговорочно в него поверил. А когда веришь, даже пустой мешок не кажется таким уж страшным. В нем всегда найдется место для одной льдинки, превратившейся в жемчужину, и для тихой веры маленького рыжего сердца.