Зэ Битлз

...И носило меня, как осенний листок.
Я менял имена, я менял города.
Надышался я пылью заморских дорог,
Где не пахли цветы, не светила луна.

Пенсионное существование затягивало отставного генерал-майора Алексея Степанкова, обволакивая его липким и душным бездельем с неумолимой вязкостью белорусских болот, где он начинал лейтенантом. Он не привык к такому за тридцать пять лет службы, во время которой двадцатый век успел смениться двадцать первым. Вначале: разведывательный факультет высшего общевойскового командного училища, после служба в Белоруссии, затем, как и у многих его сверстников, Афганистан. После первой войны судьба разведчика бросала его по всей стране, от Камчатки – до Закавказья. Не обошлось без Алексея и в двух Чеченских войнах, о которых он не любил вспоминать.

Ранения, контузии, ордена и медали – как советские, так и российские, – всё это осталось теперь в прошлом. Как в прошлом остались и женитьба, и рождение дочери, и развод, и мимолётные, ни к чему не обязывающие связи с женщинами. Кончилось всё «приговором» военно-врачебной комиссии и выходом на пенсию. На все положенные ему выплаты Алексей приобрёл скромный, маленький домик в садовом товариществе в ста километрах от первопрестольной.

Гости к нему приезжали редко, поскольку служба в разведке не способствует общению отставников, выпавших из «обоймы», с действующими офицерами, на которых подписок о неразглашении – как блох на барбоске.

И вот как-то скука загородного времяпрепровождения была нарушена. В соседний пустовавший дом въехал новый жилец – высокий и худощавый мужчина, с длинными, совершенно седыми волосами, собранными в «хвост» на затылке, с ухоженными седыми усами и бородкой. Разговорившись с соседом и получив приглашение заходить в гости, Степанков прихватил из запасов бутылку хорошего коньяка и пошёл знакомиться по-настоящему.

Дом Александра, как представился ему новый сосед, оказался небольшим и довольно уютным. В комнате на первом этаже стояли диван, пара кресел и журнальный столик. Одну стену заполняли полки с книгами, как заметил Алексей, – минимум на пяти языках. Возле второй стены стояла тумба с проигрывателем виниловых пластинок «Ямаха», усилителем и парой внушительных акустических систем. Степанков и сам любил музыку, но ему было вполне достаточно компьютера и маленьких колонок, а тут перед ним был мощный проигрыватель «винила», о котором большинство меломанов уже вообще перестало вспоминать.

Оба быстро перешли на «ты». Александр споро расставил на столике маленькие рюмочки, тарелку с сыром, шоколадом и тонкими дольками лимона, и пригласил выпить «за знакомство».

Степанков всегда легко сходился с людьми, ведь армия – не место для интровертов. Вот и теперь, устав от ленивого одиночества за несколько лет пенсии, он сошёлся с новым соседом довольно близко. Да и что было ещё делать двум одиноким мужчинам, не обременённым особыми заботами, когда у них достаточно свободного времени на «посидеть за шахматной доской» с бутылочкой ими обоими весьма уважаемого коньяка.

***

Как-то раз во время очередных посиделок, зашел у новых приятелей разговор о жизни. Алексей, в пределах разрешенного, рассказал свою офицерскую биографию, а Александр в ответ – свою.

Саша Иванов родился и вырос в семье отставного майора танкиста и учительницы английского языка. Жили они в маленьком, затерянном на просторах Дальнего Востока, городке Шимановск, что стоял по обоим берегам реки Большая Пёра в Амурской области. Саня был самым обычным парнем из самой простой семьи, из самого обыкновенного провинциального городка. В семь лет, в шестьдесят шестом, как и все дети его возраста, он пошёл в школу. Учился Александр легко и на одни пятерки.

И вот однажды Иванову-старшему, зная о любви его супруги к современной англоязычной музыке, знакомые морячки из Владика, передали в подарок купленную «за бугром» пластинку The Beatles «A Hard Day’s Night».

Вечером после ужина семья собралась возле проигрывателя, иголка звукоснимателя опустилась на вращающийся диск – и тут случилось первое из чудес в жизни Сашки – он просто пропал. Нет, он не исчез из комнаты, он будто бы растворился в музыке и словах чужой, незнакомой речи, так восхитительно и обволакивающе звучавшей у него в ушах.

С этого самого дня Санёк был потерян для дворовых друзей, игр в футбол, салки, прятки, войнушку и всего того, что составляло нехитрый досуг пацанов. Всё свободное время он проводил, слушая песни «Битлов» и записывая на слух русскими буквами тексты на страничках тетрадок, заучивая наизусть фразы и подпевая музыкантам, благо, не смотря на весьма посредственный голос, Саша обладал отличным музыкальным слухом.

Сашкина мама, слегка обеспокоенная необыкновенно сильным увлечением сына, решила направить его энергию «в мирное русло» и начала учить его английскому языку, поскольку энтузиазм сына бил через край.

Надо заметить, что в те годы изучение иностранных языков в общеобразовательных школах начиналось с пятого класса и тянулось пять лет. Видимо, Министерство образования считало, что школьникам едва хватит этого времени на освоение простейших фраз типа: «Гуд монинг», «Май нейм из Вася» и «Лондон из зэ кэпитэл оф Грейт Бритн». Ну ведь правда, зачем мог понадобиться основной массе советских людей иностранный язык?

Сашка учился фанатично, истово, допоздна сидя за тетрадками и учебниками. Он погружался в освоение не только английского языка, но и других предметов, поскольку с подачи мамы твёрдо усвоил, что без золотой медали ему не светит поступление в «лучший и знаменитейший языковый институт страны» – Московский государственный педагогический институт иностранных языков имени Мориса Тореза.

Откровенно говоря, его мама считала, что и золотая медаль не особо поможет, учитывая конкуренцию многочисленных «детей своих родителей», стремящихся учиться в МГУ, МГИМО и МГПИИЯ.

Сашкин отец видел, как упорно и самоотверженно сын взялся за учёбу, и радовался, проверяя дневник, в котором стояли одни отличные оценки. Он поднял свои знакомства среди моряков торгового флота во Владивостоке, и те доставали все выходившие за рубежом альбомы любимой группы сына, ну и жены тоже.

Так и пролетели десять лет. Александр окончил школу, как и планировал, с золотой медалью и аттестатом с одними пятёрками, и подготовился к вступительным экзаменам в столичный ВУЗ.

Поездка на поезде через всю страну не особенно впечатлила Сашку, поскольку все его мысли были о поступлении. Он возник на пороге квартиры двоюродной тётки матери на Пречистенке: высокого роста, худощавый, с потрёпанным фанерным – бывшим «тревожным» – чемоданом отца, в котором лежали пара смен белья, рубашки и та самая первая пластинка The Beatles – как талисман на удачу.

С тёткой было договорено, что пока идут вступительные экзамены Санёк поживёт у неё, хотя радости ей это явно не доставило. Положив чемодан под раскладушку в комнате, нашарив вшитый мамой в пояс брюк – «техасов» карман с деньгами и прихватив документы, Сашка направился в институт – покорять Москву.

В приёмной комиссии Александра встретили весьма прохладно. Окинув его цепким взглядом, вальяжный мужчина в отменно сшитом костюме брезгливо принял документы, выдал кучу всяких бумаг и отправил Сашку заполнять анкету. Закрывая дверь, Саня услышал обрывок разговора этого мужчины с помощницей, сидевшей в том же кабинете:

– Ну что вы, милочка! Да будь у него хоть сверхзолотая медаль из этой, как её, Мухосранской средней школы! Он не пройдёт, вам ли этого не знать. Тут такие люди звонят по поводу зачисления, а он никто, просто пыль!

Саньку разозлило не то, что его назвали пылью, а безапелляционная уверенность вальяжного. «А вот хрен вам! Мне сдавать всего лишь один предмет, и я выберу английский. А там – мы ещё посмотрим!» – подумал он.

И тут случилось второе, но не последнее чудо в Санькиной жизни.

Для проведения вступительных экзаменов по английскому языку в институт приехала бывший декан факультета английского языка МГПИИЯ, а ныне – доцент кафедры английского языка Дипломатической академии МИД СССР Зоя Васильевна Зарубина.

Пятидесятишестилетняя, слегка полноватая, с приятным овалом лица, коротко подстриженными седыми волосами, в очках в роговой оправе, не скрывающих пронзительный взгляд, она слушала Сашкину историю жизни – разумеется, на английском языке, задавала вопросы и просто вела беседу, которая затянулась на целый час. Зарубина была приятно удивлена знанию идиоматических выражений лондонского простонародья «вундеркиндом» из далёкого Шимановска и его обширному словарному запасу.

«Так, Саша. Ставлю тебе «отлично», а поскольку ты медалист, можешь считать себя студентом. Поздравляю!» – объявила в конце экзамена Зоя Васильевна. «И еще. Вот тебе мои служебный и домашний телефоны. Если что-то пойдёт не так, немедленно мне позвони. Ну, иди, студент, до свидания!» – добавила она, не понаслышке знакомая с подводными течениями в инъязовской преподавательской среде.

Сашка вышел из аудитории мокрый как мышь, но с чувством неимоверного облегчения от мысли, что экзамен он не завалил и поступил в ВУЗ своей мечты…

Каково же было его изумление и расстройство, когда в положенный день Саша не нашёл своей фамилии на листках со списками студентов, развешенных на стенде в фойе института.

«Как же так? Я же сдал на пятёрку и должен был поступить. И что теперь делать? Неужели придётся звонить этой, в общем, не очень знакомой Зое Васильевне? Позвоню, пожалуй, хуже уже не будет!» – решил Саня и, выйдя из здания института, направился к ближайшему телефону-автомату.

Услышав сбивчивый и взволнованный рассказ Саши, Зоя Васильевна спросила: «Ты где сейчас? Возле института? Не уходи, жди меня перед входом, через час я буду!»

Минут через пятьдесят возле входа в институт остановилась черная блестящая «Волга», из которой вышла Зарубина в тёмно-синем костюме с россыпью орденов и медалей на нём, белой блузке, с голубым шарфом на шее и с задорным блеском в глазах.

«Ну и что ты голову опустил? Пошли-ка со мной, держись сзади и не отставай!» – скомандовала она.

Зоя Васильевна, позвякивая орденами и медалями, стремительно и неотвратимо двигалась по коридорам института с грацией миноносца, вышедшего на курс пуска торпеды, прямо к кабинету ректора. Следом за ней, в кильватерном строю перемещался и Сашка. Одним взглядом оттолкнув секретаря, Зарубина вошла в кабинет, забыв постучать, и прямо с порога начала свою обличительную речь мягким, спокойным голосом, от которого мурашки побежали по рукам и спине Саньки, и, кажется, у ректора тоже.

– Мария Кузьминична, а что это у нас в институте происходит? – вкрадчиво спросила она. – И с каких это пор золотых медалистов, сдавших на «отлично» профильный экзамен, не зачисляют? И кто дал такое распоряжение? И почему?

– Зоя! Что случилось? Ты успокойся, я сейчас во всём разберусь! – Мария Кузьминична, по возрасту примерно соответствовавшая Зое Васильевне и, вполне возможно, бывшая одной из её подруг, в изумлении широко открыла глаза.

– Машенька, ты уж будь так любезна, разберись внимательно, – промолвила Зарубина опускаясь в гостевое кресло. – Тут у тебя какое-то безобразие творится с абитуриентами! Видишь ли, у меня было желание позвонить сама знаешь кому, но учитывая твоё военное прошлое, я не стала поднимать волну, которая утопит тут всех без разбора.

Зарубина повернула голову к Александру и улыбка появилась на её лице.

– Саша, мальчик, подожди-ка в приёмной, пожалуйста, – мягким голосом сказала Зоя Васильевна, – и скажи там секретарю: пусть что ли, чаю принесут…

Очередное чудо творилось прямо на Сашкиных глазах: к кабинету почти подбегали разнообразные вальяжные мужчины и женщины, спрашивали разрешения войти и, получив его, просачивались в дверь. Среди них Александр увидел и того самого неприятного типа, принимавшего его документы.

Выходя через некоторое время из кабинета, посетители шумно выдыхали, на их побледневшие лица возвращался естественный цвет и даже румянец. Мужчины поправляли воротники рубашек и галстуки, а женщины пили воду из стакана, подносимого секретарём.

Беготня и суета закончились буквально через час, и Александр, в полном изумлении, получил кучу бумаг, включая выписку из приказа о зачислении, направление на заселение в общежитие и бог его знает, что ещё.

Он было бросился благодарить вышедшую из кабинета Зою Васильевну, но та, отмахнувшись от сумбурной речи, сказала: «Учись, Саша. Я, надеюсь, мы ещё с тобой вместе поработаем.»

А ректор института, улыбнувшись в спину уходящей Зарубиной, обронила фразу, смысл которой дошёл до Саньки не сразу: «Зоя ещё никогда в людях не ошибалась. Держись студент Иванов, теперь у тебя только один выход есть – тяжелая учёба, красный диплом и работа в МИД».

***

Два пожилых мужчины сидели за столом и молчали, оба находясь под впечатлением рассказа.

– Слушай, – спросил Алексей, – а Зоя Васильевна Зарубина – это, случайно, не та самая советская разведчица и переводчик, которая на конференции в Тегеране была, в сорок третьем, а потом в Ялте, Потсдаме и Нюрнберге?

– Не случайно, – ответил, задумчиво глядя в окно, Александр. – Она самая и была. Дочь советских разведчиков Василия и Ольги Зарубиных, падчерица еще одного известного разведчика, Наума Эйтингона. Она после сорок пятого участвовала в переводе документов по «ядерному проекту» и вообще известный в спецслужбах человек. Это сегодня, зайдя в интернет, можно много информации найти, а тогда я и знать не знал, кто мне помог.

– Ну а дальше, дальше-то, что было? – спросил Алексей, разливая ароматный напиток по рюмкам.

– А дальше была учёба в институте. Тяжелая, как и было сказано. Через пять лет я выпустился с красным дипломом и квалификацией переводчик-синхронист, – продолжил Сашка. – А ещё была свадьба с первой красавицей курса, за которой увивалась вся «золотая молодёжь» института. На пятом курсе она буквально силой и напором меня на себе женила. Ну а совсем потом я получил должность в МИДе и работал в Постоянном представительство СССР при ООН в Нью-Йорке. Там, в Америке, у нас родились дочь, а после сын. После распада Союза всё пошло кувырком, и в девяносто втором я ушел со скандалом и шумом из МИДа. Получил при этом «в нагрузку» развод с женой, которая не захотела быть супругой «неизвестно кого без внятных перспектив».

– Помотало тебя, – произнёс Алексей. – Прямо как в песне поётся: «Я менял города, я менял имена…»

– Видишь ли, – помолчав, сказал Саша, – вся остальная жизнь, а было в ней много всякого… Поехал туристом в США и вдруг там женился на дочке состоятельного бизнесмена. Десять лет прожил в штате Техас, работал в фирме тестя. Дочка там у меня родилась, американская. Потом второй развод. Потом нашёл работу уже непосредственно в аппарате ООН, там у меня были долгосрочные командировки в Африку, в Найроби и не только, и в Юго-Восточную Азию. Работал ещё и в Швейцарии – так вот, это всё ничто по сравнению с тем, что я не попал на похороны своих родителей, умерших в девяносто девятом с разницей в два месяца…

– Не успел или не сообщили?

Сашка не ответил. Помолчал, сжимая в руке рюмку с остатком коньяка. Потом решился и, глядя прямо в глаза Алексею произнёс:

– Знаешь, у меня такое чувство, что скоро всё закончится. Я же воинствующим атеистом был всю жизнь… Но вот в последнее время стали мне сниться мама и папа, молодые и красивые. Зовут меня, говорят, что ждут. Да и пора мне.

– Ну ты это брось, – попытался возразить Степанков.

– Глиобластома, – вздохнул тот. – Не хочу подыхать в больнице, обколотый наркотой. А наградное оружие не только у генералов имеется.

– Но…

– И вот еще что, – не замечая возражений, сказал Александр, – за мной, конечно, присматривают и периодически навещают, но я не хочу, чтобы после моей смерти все эти пластинки оказались на рынке или на помойке. Ты их забери, да и «вертушку» тоже.

Саша поднялся из кресла, достал из шкафа коробку, сделанную из тёмного, почти чёрного африканского дерева, и открыл её. На вишнёвом бархате, сверкая гранями, лежали советские ордена Красной Звезды и Знак Почёта, и российские ордена Почёта и «За заслуги перед Отечеством».

– И вот это передашь куда надо. Ну, ты знаешь.

– Вот оно как, так ты… – запнувшись, внезапно охрипшим голосом сказал Алексей. – Будь спок, сделаю!

– Я «будь спок» с детства не слышал, – улыбнулся Сашка. – А ту самую пластинку, кстати, я сохранил.

Он полез в шкаф, где стройными рядами на ребре стояли десятки виниловых дисков, и вытащил чуть потрепанный, немного пожелтевший конверт с четырьмя черно-белыми фотографиями на красно-белом фоне. На снимках парни с длинными прическами смотрели прямо в глаза фотографа.

Из конверта была осторожно извлечена пластинка с черной потёртой наклейкой. Сашка, держа ее аккуратно за края, поставил на вычурную, блестящую хромированными частями, вертушку и нажал кнопку. Звукосниматель неторопливо снялся с держалки и опустился на крайнюю дорожку – так же бережно и аккуратно, как обращался с пластинкой хозяин дома.

И полилась музыка, по нынешним временам простоватая, но до сих пор подкупающая искренностью…