Зеленая лампа

1.

Страницы дневника шуршат, возвращая в прошлое. Вот она, первая запись о зеленой лампе…

Я впервые переступаю порог учебного заведения сына. Андрей все чаще дает повод для беспокойства. Мои каблуки стучат по кафельному полу, а вьющиеся темные волосы слегка колышутся при ходьбе. Я спешу, но все равно опаздываю. Потому что в офисе летом работать некому, все разъехались по отпускам. Поток заявок от клиентов ничуть не уменьшился. Скорее, напротив. Приходится задерживаться. А после нестись через город, объезжая пробки. Андрейка. Ох, Андрейка! Не верится, что тебе уже восемнадцать! И этот дурацкий вызов в универ, словно ты все еще школьник!

Пожилая декан с седыми пучками волос, торчащими из-под шпилек, бубнит что-то о летних зачетах, исправлении оценок. Ее голос звучит монотонно, словно заезженная пластинка. О возможном отчислении.

– Об остальном вам лучше поговорить с куратором. Зовут ее Светлана Павловна.

Тон ее голоса меняется, когда она произносит это имя.

Кабинет, в котором меня встречает Светлана Павловна пахнет мелом, старыми книгами и чем-то еще. Кажется, ее дорогими духами с горьковатым оттенком.

Она переходит сразу к делу, выкладывая передо мной четвертинку тетрадного листа в клетку.

– Ваш сын рисует на занятиях, – говорит она.

Я смотрю. Рисунком это назвать трудно. Скорее нелепое подражание скальной живописи первобытного человека.

На бумаге изображена женщина.

Она лежит на животе, одетая лишь в верхнюю часть бикини. Ее поза выглядит нарочито соблазнительной – призывно выгнутая спина, оттопыренная попа. Рядом – мужская фигура, нарисованная грубыми штрихами. Особенно выделяется одна деталь – короткий отрезок из области паха, нагло направленный прямо в лицо женщины.

Персонажи не подписаны.

Но женский силуэт...

Я поднимаю глаза на Светлану Павловну.

Она не выглядит оскорбленной. Хотя рисунок – фактически порнография. И, судя по силуэту, с ней в главной роли! Ну, Андрей! Так подставить меня! Нас! Что теперь? Его поставят на учет? Как потенциально опасного, склонного к сексуальным преступлениям?

– Вы хотите помочь сыну? – спрашивает она.

Я киваю, поправляя прядь темных волос, выбившуюся из-за уха.

– Знаете, у нас в штате работает опытный психолог.

Она делает паузу.

– Он мой... наставник.

По тому, как она запнулась, я понимаю – она что-то не договаривает.

– Его зовут Константин Петрович. От него я узнала об условных рефлексах в терапии под названием "Зеленая лампа". И о методике начисления баллов.

Она улыбается.

– И все его техники работают.

В ее глазах что-то мелькает.

Что-то, что заставляет меня сжать судорожно ноги, сводя колени.

– Пойдемте, я вас провожу к нему.

Мы идем по гулким коридорам, спускаемся по лестнице. Судя по запаху свежеструганной древесины, в подвале располагается столярная мастерская. Совсем как в моей школе. Боковой выход. И мы идем за ограду, в соседнее здание, на второй этаж. Это необычно. Не думала, что так бывает. Штатный психолог, имеющий кабинет за пределами школы. В рекреации, которую мы минуем, группа молодых ребят собирает музыкальные инструменты. Видимо, репетиция окончена.

Светлана ведет меня через тамбур, надежно отсекающий звуки. Нелишняя деталь, если рядом плывут гитарные басы и гремят барабаны. Но сейчас занятия завершены, и в здании царит неестественная тишина - только наши шаги затихают в пустом коридоре. На солидном металле нужной двери скромно белеет табличка.

В прихожей висит зеркало в тяжелой бронзовой раме, обрамляющее наше отражение: ее – собранную блондинку, с чувственным изгибом губ, и меня - брюнетку с вьющимися волосами до плеч, нервно сжимающую кожаную сумку так, будто это последний якорь в бушующем море.

– Проходите, – ее голос звучит мягко. Она указывает на дверь, и я замечаю, как изящно движется ее рука - длинные пальцы, безупречный маникюр.

– Проходите, – голос хозяина кабинета, вторя женскому приглашению, звучит мягко, но с оттенком усталости. Он указывает на диван, и я замечаю его руку – крупные суставы, след от чернильного пятна на указательном пальце.

Комната наполнена мягким светом. На массивном дубовом столе, среди аккуратных стопок тетрадей и методичек, стоит старомодная зеленая лампа. Та самая? Матово-черный корпус, с абажуром, по краю которого изображены миниатюрные скакуны на бегу.

– Садитесь, – его жест напоминает движение дирижера.

Я опускаюсь на край кожаного дивана, чувствуя, как старые пружины негромко скрипят под моим весом. В комнате пахнет древесиной, бумагой и крепким чаем.

– Вы знаете, как работает метод?

Молча качаю головой, поправляя прядь волос, выбившуюся из-за уха.

– Всё просто, – его пальцы стучат по краю абажура, будто проверяя прочность. – Зеленый свет успокаивает. Создает атмосферу доверия. А еще...

Щелчок выключателя звучит неожиданно громко.

Комната мгновенно преображается – изумрудное сияние заливает пространство, окрашивая наши лица в призрачные оттенки. Тени становятся мягче, контуры – размытее.

– Он делает некоторые вещи... менее стыдными.

Холодок пробегает по моей спине. В этом свете даже его морщины кажутся глубже, а седые виски – почти серебряными.

Константин Петрович снимает очки и протирает их платком. Без них его лицо выглядит старше, но глаза – серые, с желтоватыми прожилками – изучают меня с хирургической точностью.

– Все мы опасаемся чего-то. Я. Вы. Андрей. Желаем. И одновременно боимся собственных желаний. Тогда они находят обходные пути.

Он неожиданно протягивает мне тот самый листок с рисунком Андрея. Я нервно комкаю бумагу в кулаке.

– Пока страх живет в нас, он контролирует наши эмоции. Я считаю, что лучший способ избавиться от страха – посмотреть ему в лицо, – его голос теперь звучит тише, но каждое слово отдается четким эхом. – Что скажете, Марина Сергеевна? Готовы взглянуть своему страху в глаза?

Мои пальцы сжимают край дивана. Зеленый свет делает его улыбку одновременно и теплее, и отстраненнее.

– А где... Светлана Павловна? – я не заметила, как куратор исчезла.

– Ушла, – он пожимает плечами. Но не беспокойтесь. Ее методы... чересчур театральны. Мы обойдемся без спектаклей.

Он отодвигает стопку бумаг, и я замечаю на его запястье следы царапин – будто от кошачьих когтей.

– Мальчики рисуют такое не из вредности, – продолжает он, и его пальцы начинают медленно постукивать по столу. – Это гормональная буря, Мария Сергеевна. Вы помните, каково это – в восемнадцать лет чувствовать, как тело меняется вопреки тебе?

Я замечаю, как его рука непроизвольно тянется к ящику стола.

– Можете ли вы взглянуть на ситуацию его глазами? Хотите ли вы... – он делает паузу, поправляя галстук, – осознать его желание? Или вам проще осудить, чем понять?

Он замирает в ожидании. Я не могу отвести глаз от его рук – крупных, с коротко подстриженными ногтями, но удивительно подвижных.

– Хочу... осознать, – выдыхаю я.

Зеленый свет играет на его перстне, бросая блики на потрескавшийся лак стола.

– Иногда... – его голос становится глубже, – лучший способ помочь – это показать, что в этих желаниях нет ничего постыдного. На этом основана терапия.

Он достает из ящика папку с надписью "ТОТ" – те самые буквы, что так смутили меня в кабинете Светланы.

– Сокращенно, как имя египетского бога... Тот, – замечаю я, пытаясь скрыть дрожь в голосе.

– Остроумно, – он усмехается, но глаза остаются серьезными. – Но в данном случае «Телесно-Ориентированная Терапия».

Он раскрывает папку, и я вижу схематичные рисунки – позы, жесты, стрелки, обозначающие движение.

– Вы находите меня привлекательным? – вдруг спрашивает он прямо, и вопрос повисает в воздухе, как запах его одеколона – древесный, с горьковатым оттенком.

Я чувствую, как по спине бегут мурашки.

– Вы же хотите помочь Андрею, правда? – он наклоняется ближе, и перстень ловит свет, бросая зеленые блики на мои колени.

Мой кивок дается с трудом.

– Тогда давайте начнем, – его рука протягивается ко мне, и я замечаю, как дрожат мои пальцы, когда принимаю это приглашение.

Зеленый свет лампы льется густо. Константин Петрович стоит передо мной, расстегнув верхнюю пуговицу рубашки. Теперь я вижу начало седых волос на груди.

– Вы ведь понимаете, о чем я говорю, – он делает шаг вперед. – Дети чувствуют фальшь. Если мы сами стыдимся, они будут стыдиться вдвойне.

Его пальцы скользят по моему плечу. Я не отстраняюсь.

– Андрей... – начинаю я, но голос срывается.

– Андрей рисует то, что его волнует, – он проводит ладонью по моей спине, останавливаясь у основания позвоночника. – Но проблема не в рисунке. Проблема в том, что он боится своих желаний.

Его дыхание пахнет мятной жвачкой и чем-то лекарственным.

– А вы? – он наклоняется ближе. – Вы боитесь?

Я вспоминаю Сергея, его упрямые губы, сжатые в саркастическую складку.

– Нет, – выдыхаю я.

Константин Петрович улыбается.

– Тогда давайте проведем эксперимент.

Он берет мою руку и подносит к своему запястью.

– Первый урок: если что-то вызывает интерес, это нужно изучить.

Я чувствую под пальцами его пульс – учащенный, но ровный.

– Второй урок: стыд – это всего лишь привычка.

Его губы касаются моей шеи.

– А привычки... – он ловко расстегивает мою верхнюю пуговицу, – ...можно изменить.

Зеленая лампа мерцает. Где-то за окном кричат дети.

Вдруг раздаются шаги – тяжелые, размеренные.

– Константин Петрович? – голос за дверью звучит официально. Это декан.

Он резко отстраняется, поправляя галстук.

– Застегнитесь, – шепчет он. Быстро.

Я лихорадочно застегиваю пуговицу.

Когда дверь открывается, я уже сижу с тетрадью в руках, делая вид, что изучаю методички. Но мое лицо пылает, а сердце колотится так громко, что кажется – вот-вот вырвется наружу.

Константин Петрович стоит у окна, старательно проверяя часы.

– Мне... пора, – бормочу я, вставая.

Он кивает, но его взгляд говорит мне, что эксперимент не окончен.

– До следующего раза, – произносит он, и в его голосе снова появляются те нотки, что были под зеленым светом.

Я выхожу в коридор, чувствуя, как дрожат колени. Зеленый свет теперь кажется мне не успокаивающим, а опасным.

Но где-то в глубине сознания мелькает мысль: а не стала ли я частью того самого эксперимента, который должен был помочь Андрею?

– Марина Сергеевна, я вижу, вам уже объяснили суть методики? – голос декана, догнавшей меня на лестничной клетке, звучит ровно, без намека на интимную игру.

Я киваю, все еще чувствуя след губ на шее.

– "Зеленая лампа" – это не про эксперименты с чувственностью. Ее суть – создать купол доверия, где ребенок чувствует себя в безопасности, чтобы делиться сокровенным.

Я молчу, но внутри что-то сжимается. Значит, все сказанное ранее лишь самодеятельность?

– Он идет в паре со второй методикой. Системой начисления баллов, – продолжает она. – Например, проблема: игнорирование уборки в комнате. Фиксируем в таблице. Каждый вечер оцениваем – начисляем баллы за порядок или штрафуем за беспорядок. Раз в неделю – итоги.

Декан протягивает мне листок. В столбцах аккуратно расписаны критерии: "Заправленная кровать – 2 балла", "Разбросанная одежда – минус 1 балл".

Судя по примерам, она долго работал в школе.

– Поощрения должны быть значимыми, но не материальными, – объясняет она бесстрастно. – Дополнительный час за компьютером, выбор семейного ужина в субботу... Главное – система и последовательность.

– Обсудите систему с сыном. И помните: границы – это безопасность, – тихо говорит она, прежде чем проститься.

Из университета выхожу, крепко сжимая в руках таблицу. А в голове плывет почему-то образ Светланы.

Возвращение домой

Зеленый ночник лежит в пакете, упакованный в прозрачный блистер. Миниатюрный, почти игрушечный – торшер размером с ладонь, который нужно просто воткнуть в розетку. Я купила его на островке у супермаркета, пока ждала светофор. "Купол доверия", – вспоминаются слова Константина Петровича.

Дома тихо.

– Андрей? – зову я, снимая туфли.

Из-за двери его комнаты – ни звука. Но я знаю, он там. Затаился, как провинившийся щенок.

Первым делом – в ванну.

Горячая вода смывает остатки туши, тонального крема и… следы чужого парфюма. Я намыливаю шею, где еще чувствуется призрачное прикосновение губ. "Экспериментальные трюки". Мыло пенится, пузырьки лопаются на коже.

Тянусь за полотенцем, замечаю в мусорном ведре скомканные бумажные полотенца. Одно. Второе. И третье, рядом. Баскетболист совершил промах. Интересно, это тоже отразится в системе баллов, если я возьму ее на вооружение? Обычно Андрей никогда не пользуется полотенцами. Поднимаю по пути бумагу, – и сразу понимаю.

Характерный запах. Терпкий, мужской.

Вспоминаю мужа. Даже в медовый месяц он не мог трижды подряд. А тут – вчерашний подросток, гормоны, буря.

– Господи... – выдыхаю я, внезапно осознавая масштаб проблемы.

Рисунок в тетради. Беспорядок в комнате. Эти салфетки. Все это – не распущенность. Это гиперсексуальность, переполняющая его.

Переодеваюсь в домашнее – хлопковую футболку, мягкие лосины. Пакет с ночником кладу на тумбочку.

– Андрюш, выходи! – кричу на кухню, доставая сковороду. – Будем ужинать.

Из его комнаты доносится шарканье тапочек.

Он появляется в дверях – стройный, с начавшимися формироваться рельефными мускулами широких плеч… И с испуганными глазами.

– Мама, я...

– Садись, – прерываю я, разбивая яйцо на раскаленное масло. – Сначала поедим. Потом поговорим.

Желток растекается золотистым кругом.

Я решаю не начинать с упреков.

В конце концов, у меня теперь есть зеленая лампа.

И новая стратегия.

После ужина сын робко толкает тарелку в сторону и спрашивает:

– Ну... о чем ты хотела поговорить?

Я молча достаю из сумки смятый листок в клеточку и кладу его на стол. Его рисунок.

Он алеет до корней волос, взгляд тут же упирается в пол.

– Все преодолеем, – говорю я спокойно, проводя ладонью по только что вытертому столу. Вот так и надо было с Сергеем, его отцом. А не переходить на повышенные тона. – Ваш психолог порекомендовал метод. В его основе – доверие. Вот и начнем.

Кладу перед ним чистый лист бумаги. Мы сидим друг напротив друга, и в тишине кухни слышно, как по капле стекает вода из неплотно закрытого крана.

– Я понимаю твою проблему, – начинаю я, сжимая пальцы. – В тебе пробуждается...

Три скомканных полотенца в мусорке.

– ...уже пробудился… мужчина.

Слова звучат так неестественно, что я сама едва верю, что произношу это вслух. Мужчина. Мой мальчик, который еще вчера собирал лего и боялся темноты.

Андрей смотрит на меня широко раскрытыми глазами. В них – и страх, и любопытство, и что-то еще, чего я не могу понять.

– Андрейка... как часто тебе нужна... разрядка? – выдыхаю я.

Мои пальцы сами собой тянутся к фломастеру и чертят на бумаге неровную линию. Вторую. Получается графа с буквой «М».

– Мам, а что такое «М»? – он тычет пальцем в букву, и его голос дрожит.

– Мастурбация, – выдавливаю слова я, словно остатки зубной пасты из тюбика, чувствуя, как жар разливается по щекам.

Он не дает мне договорить, выпаливая:

– Трижды. Сегодня... трижды.

Я замираю.

– Молодец. Не солгал, – лаконично подытоживаю я.

Фломастер скрипит по бумаге, когда я вывожу цифру «3». Запястье дрожит, но цифра получается четкой.

– Это... нормально? – он смотрит на меня так, будто я держу в руках не фломастер, а ключ от какой-то тайной двери.

– Нормально, – киваю я. – Но нам нужно научиться это… контролировать. Чтобы это не мешало ни тебе, ни другим.

Он молчит. Кровь шумит в голове. Чтобы отвлечься, я добавляю еще одну графу – «Уборка».

– Вот смотри. Ты набираешь баллы. За порядок в комнате, за выполнение уроков. А за... «М» – просто фиксируем. Без осуждения.

– А... баллы на что? – он уже меньше напуган, в голосе проскальзывает интерес.

– На то, что важно тебе, – улыбаюсь я. – Дополнительное время за компьютером, например.

Ловлю себя на том, что буквально следую алгоритму Константина.

– И сразу добавим еще дну «У».

– Учеба?

– Точно!

– Так мы запутаемся.

– В чем?

– В двух «У».

– Как быть?

– Универ тоже на «У». Пусть будет «Ш». Школа. Я сегодня, кстати, четверку по алгебре получил! Это пойдет в зачет?

– Определенно.

– А я уже заработал балл?

Я на минуту задумываюсь. Отвечаю осторожно, оставляя себе шанс на отступление:

– Допустим.

– Я могу его потратить?

– Прямо сейчас?

– Да.

Я вспоминаю, что по условиям надо ждать. Но мысль о том, что отказ может оборвать только что сформированную нить интереса к методике у Андрея, заставляет подстроиться.

– На что?

– На откровенный вопрос.

– Попробуй…

Он задумывается, потом вдруг спрашивает:

– А тебе тоже... нравится Светлана Павловна?

Я чуть не роняю фломастер.

– Это... другой разговор, – бормочу я, быстро добавляя в таблицу новые графы.

Но в голове уже звучит ее голос: "Вы ведь понимаете, о чем я говорю?"

Зеленый ночник в розетке тихо светится в углу.

Купол доверия.

Теперь он здесь.