Зелёный пакт

Юг Ортиона с древних времён звался Ветроречьем. Там, где солнце встаёт над морскими скалами, а реки катят серебристые воды через спокойные и тихие, умиротворённые и любимые самой природой холмы и долины, жизнь течёт в согласии с дыханием земли. Ветры здесь не знают покоя: они поют на утренних вершинах, шумят в листве и шепчут о далёких краях, куда ещё никогда не ступала нога эльфа.

Ветроречье — земля благословенная. Здесь нет стен и каменных крепостей, что заслоняют своей грозностью горизонт, нет ржавых цепей на реках, перекрывающих плавание лодкам, и дымных кузниц, что тянут к небу гарь и смог. Города эльфов, если их вообще можно назвать городами, — это скорее переплетение домов и деревьев, мостов и рощ, где искусство и природа не спорят, а соединяются в единую тихую песню.

Утро в Ветроречье начинается с пения птиц. С первыми лучами солнца свет ложится на зелёные кроны, и деревья словно оживают, простирая ветви к небу. Лёгкая роса блестит на листве, и в этом блеске эльфы видят отражение своего прошлого. Они говорят, что каждый рассвет — это напоминание о том, что мир рождается заново, и пока он рождается, жизнь сильнее смерти. И что их дело - хранить эти рассветы и красоту мира, что окружает всех.

Их жизнь размеренна и полна гармонии. Воины тренируются на лесных полянах, юные поэты учатся у старших слагать песни, а мастера высекают узоры на белом камне, украшая мосты и храмы. Их праздники — это танцы под луной, где сама природа становится частью торжества: цветы раскрываются в час пика веселья, птицы выводят мелодии, а ветер подхватывает эльфийские голоса и несёт их далеко в степь, где уже нет ни домов, ни садов.

Но в эти годы мир уже изменился.
С тех пор как Боги вернулись в Ортион, всё вокруг стало иным. Магия перестала быть достоянием избранных и снова текла в реках и ветрах. Старинные камни, что веками спали в земле, начали сиять мягким светом. Дети рождались с глазами, в которых отражался зелёный огонь. Сны стариков становились пророчествами. Казалось, сама ткань мира вновь обрела силу.

Эльфы встретили это с благоговением. Они всегда считали себя ближе к небесам, чем остальные народы. Их сердца знали ритм звёзд, их души понимали язык леса. И когда магия вернулась, они приняли её как родную сестру. Ветроречье наполнилось чудесами: деревья росли быстрее, чем раньше, урожаи были богатыми, раны заживали за считанные дни. Люди севера и степей называли это колдовством и злыми чарами, но эльфы знали: это дар, а всякий дар несёт не только свет, но и испытание.

И испытание пришло.

Сначала о нём говорили только в песнях бардов, что странствовали по трактирам человеческих городов. Шёпотом упоминали степи к северу от Ветроречья, пустые, как будто бы чем-то выжженные, где теперь поднимался серый туман, которого никогда там не было. Потом до эльфов дошли вести о том, что на границах Оргарона, королевства людей, что находится ещё севернее самых дальних степей, люди исчезают без следа, а деревни совсем опустели. Те, кто вернулся, рассказывали о тенях, что скользят в вечной мгле лесов и полей, о мёртвых, что встают из могил, и о голосах, зовущих из глубины чёрного тумана.

Эти слухи не сразу приняли всерьёз. Оргарон пал в бездну тьмы давно, лет 5 назад, и для всех живых - его столица лежала в руинах, и многие полагали, что там не могло уцелеть ничего, кроме памяти о былой славе и хаотично живущих там тварей что населяли эти руины. Но с каждым месяцем тьма всё сгущалась. И хотя степи всё ещё разделяли эльфов и эти проклятые земли, ветер уже приносил оттуда запахи гнили и холода, могильного холода.

Эльфы слушали. Они всегда слушали мир — и слышали больше, чем другие народы. Лес говорил с ними. Вначале тихо, словно в шёпоте листвы. Потом всё отчётливее, в каждом скрипе ветра, в каждом шелесте ветвей. Он говорил о том, что равновесие нарушено, что в сердце Ортиона зреет рана, и если её не залечить, весь мир погрузится во мрак.

И тогда старейшины эльфов созвали каждый из своих народов на единый сход в самом сердце их лесов.

***

Юг Ортиона был обширен и многообразен, и даже в пределах Ветроречья эльфы разделялись на народы, каждый из которых хранил собственные обычаи, песни и образы силы. Все они считали себя ветвями одного древа, но каждая ветвь имела свой изгиб и свой цвет листвы.

Прибрежные эльфы — Лисгвейры. Они жили там, где зелёные холмы и леса обрывались в море. Их города стояли на скалах, и белые башни отражались в волнах. Лисгвейры славились как прекрасные мореходы и певцы: их ладьи скользили быстрее ветра, а песни звучали так, что сами лютые штормы утихали перед их храбростью. Их старейшины носили жемчуг и кораллы, а в их речи звучал прибой. Они первыми встречали рассвет, и потому их называли «Зеркалом Солнца».

Лесные эльфы — Каэринн. Старейшие из народов, они жили в глухих рощах, где деревья тянулись к небу на сотни локтей. Их дома были высечены в стволах, их города — в кронах. Каэринн были хранителями древних песен, знали язык каждой птицы и силу каждого растения. Их жрицы говорили с духами, а их воины исчезали среди листвы, словно сами становились ветром. Они первые научились заново давно утраченной магии и услышали голос Леса, что звал их, своих детей.

Поляне — Глардис. Их земли тянулись вдоль рек и лугов. Глардис славились возделыванием земли, виноградниками и садами. Они считали, что красота в плодородии, и умели превращать каждую долину в цветущий сад. Их мастера ткали ткани из тончайшего шёлка и создавали узоры, которые всем гостям казались живыми. Глардис умели говорить с землёй, и урожай всегда был с ними. Они - житница всего Ветроречья, и многих земель вне эльфийских долин.

Чащобники — Тирвейры. Дикие и суровые, они жили ближе всех к северу, у границ суровых степей. Их города скрывались в буреломах и топях, где ни один чужак не пройдёт. Тирвейры носили звериные шкуры и вставляли в волосы когти хищников, как украшение и знаки силы. Они почитали лес как дикого зверя, а не как сад или домашний скот, и считали, что сила приходит через борьбу за выживание, ежедневный надлом и преломление самих себя. Их воины были яростнее всех, их охотники — незаметнее тени.

Цветочные эльфы — Флориннель. Поэты и мастера красоты. Их города были садами, где каждое дерево цвело круглый год. Флориннель верили, что мир создан для восхищения, и их руки умели превращать камень в лепесток, металл — в аромат, свет — в музыку. Их песни звучали в каждой стране, и даже люди признавали: нет прекраснее их искусства. Все барды мира Ортион - ехали именно к ним - за вдохновением, новыми песнями, танцами и просто - за чем-то что поднимет настроение, даже в самый тёмный момент жизни.

Эльфы луны — Илфарион. Таинственные, замкнутые, они жили на высоких холмах и наблюдали за небесами. Их города сияли белым камнем, который в особо звёздные ночи - отдавал лунным светом, а окна выходили к самим звёздам через крышу. Илфарион верили, что ночь не меньше важна, чем день, и что в тьме живёт истина. Их маги были сильнейшими в Ветроречье, они умели читать судьбы по сиянию луны и направлять сны. Их кожа была белее чем снег, как и их волосы. Но несмотря на их непохожесть - остальные эльфы их так же любили.

Каждый из народов имел своих старейшин, свои песни, свои знамёна. Но всё это были только листья на древе, корни которого уходили в глубины Ортиона.

Но помимо шести народов, что соединили руки в священной клятве Зелёного Пакта, существовал ещё один — седьмой. О них редко говорили вслух, и уж тем более не вспоминали в речах, когда нужно было показать единство эльфийского народа. Их имя произносилось с уважением, но и с тревогой, будто в каждом звуке скрывался отзвук древней ошибки.

Это были дроу, или, как они сами себя называли на своём языке — К’Шаэлинн.

Когда-то, в те времена, когда мир был молод, дроу были эльфами света. Они шли рядом с лесными и прибрежными братьями, но их душа была более пылкой, а тянулась она не только к сиянию дня, но и к тайнам ночи. Именно в них первой проснулась жажда познания Тьмы. Их маги шагнули туда, куда остальные боялись даже взглянуть — в бездны, что дышали холодом между звёздами. И там они нашли не только знания, но и цепи.

Тьма окутала их, дала силу, но лишила воли. Так дроу стали эльфами Тьмы, первыми падшими из всего рода. Долгие тысячелетия они служили мрачным божествам, воздвигая алтари в чёрных залах Подземья, принося кровавые жертвы и ведя войны против братьев, что отказались подчиняться мраку.

Но пришёл день, когда их сердце устало. В мире установился Пакт Пяти Божеств. Магия из мира ушла в большинстве своём и старейшины К’Шаэлинн, израненные войнами и проклятиями, разорвали свои клятвы. Они отвернулись от безжизненных богов Тьмы, разбили алтари и сожгли кости, что некогда приносили в жертву. Но цена оказалась велика: проклятие не исчезло, а лишь иссушило их. Лишившись благоволения Тьмы, они оказались чужими и для Света. Ни Солнце, ни Луна не были им больше близки.

И тогда они сделали выбор: уйти вглубь земли, туда, где нет ни дня, ни ночи, где вечность меряется мерцающими грибными лесами и тихим журчанием подземных рек. Там, в глубинах, они построили свои города — чёрные, но прекрасные, высеченные в скалах и озарённые кристаллами, сияющими багровым светом.

Тысячелетия дроу жили под землёй. Они забыли вкус ветра, запах полевых цветов, шёпот листвы. Их дети рождались уже с кожей, впитавшей темноту пещер, и глазами, что видели дальше всех во мраке. Они сохранили гордость и мудрость, но утратили желание жить на поверхности. Для большинства из них подземный мир стал домом, а Солнце — лишь далёкой легендой.

Но последние двадцать лет всё изменилось, даже задолго до крушения Пакта Пяти, в сердце К’Шаэлинн снова зашевелилось беспокойство. Сначала пришли слухи: воины-дроу появились на торговых путях, их послы начали вести переговоры с городами Ортиона. Затем — первые караваны, первые поселения у входов в подземные ходы. Старые врата, что веками были заперты, раскрылись, и из тьмы вышли воины и жрецы, мудрецы и купцы и редкие маги.

Они начали возвращаться. Медленно, осторожно, словно испытывая Солнце, как зверь, впервые вышедший из логова. Но возвращение было не хаотичным — в нём чувствовалась цель. Словно дроу, некогда ушедшие от братьев, готовились к чему-то большему.

И видит Бог Талос — может быть, в этот раз К’Шаэлинн окончательно выйдут из земли. Может быть, они снова станут частью мира, к которому когда-то принадлежали. Но, увы, они не вошли в Зелёный Пакт. Их старейшины не явились в храм Элионды, что стоит в самом сердце земель эльфов, и не подняли руки к небу, не произнесли клятву вместе с остальными.

Они живут особняком, как жили веками до этого. Их врата и тоннели рассредоточены по всему Ортиону, и никто не знает, где именно можно встретить очередной выход в Подземье. Дроу ходят там, где хотят, и появляются там, где их никто не ждёт. Они остаются загадкой, силой, что может стать союзником или врагом.

И пока шесть народов эльфов хранят свою клятву под Солнцем, седьмой — К’Шаэлинн — хранит молчание в тени.

***

Когда новая, до этого неизвестная, тьма поднялась из Оргарона и ветер принёс её дыхание к южным долинам, все шесть народов созвали Великое Собрание в храме Элионды, названного в честь древней королевы эльфов, что возвела его в честь любви к своему мужу. Никто не помнил, чтобы такое случалось прежде за последние хотя бы лет 500. Сотни лет они жили в согласии, но каждая держава Ветроречья сама решала свои судьбы. Теперь же грозный зов леса был един, и никто не посмел его ослушаться.

Место собрания было выбрано у Сердечного Древа, древнейшего из всех, что росли в Ветроречье. Его крона возвышалась, как небесный купол, а ствол был столь широк, что в его тени можно было укрыть целый город. Здесь стоит храм — круглый, без крыши, с витражами, ловящими солнечный свет. Сотни лет храм стоял полупустым, без магии и какого-либо Бога, но в этот день его ступени вновь ожили.

Старейшины шести народов явились со своими свитами. Лисгвейры в одеждах, сияющих как волны. Каэринн — в плащах из зелёной листвы. Глардис — в золотых венках из колосьев. Тирвейры — в чёрных плащах с когтями медведей. Флориннель — в лепестках и узорах. Илфарион — в белом и серебре.

В храме стояла тишина, но лес шумел вокруг, словно сам ждал решения.

Вокруг собрались тысячи эльфов, простые воины и певцы, жрецы и ремесленники, матери с детьми. Но ближе всех к корням стояли старейшины, каждый — в одеждах своего народа, каждый — символ целого мира.

Первым выступил старейшина Каэринн, седовласый Арвайон Лесогласный. Его волосы, белые, как снег, спадали до пояса, а в руках он держал резную трость, украшенную золотыми листьями. Его голос не был громким, но, когда он заговорил, лес замер, и даже дыхание птиц стало тише.

— Лес сказал: равновесие нарушено. Если мы останемся в своих рощах и дальше, весь Ортион падёт перед тьмой. Мы должны стать мечом, а не только ветвью. Мы не должны сидеть. Дварфы, орки и люди - не смогут. Мы - те кому самой судьбой, самим Лесом назначено стать мечом света!

И когда он произнёс эти слова, листья на деревьях зашуршали, словно подтверждая его правду.

Вторым поднялся Лисгвейр по имени Таргвил Мореход. Его одежда была соткана из тончайшей ткани, переливающейся цветами морской пены. На его шее сияли ракушки, а на руках — перламутровые браслеты. Когда он поднял руку, казалось, что в воздухе раздался плеск волн.

— Море умирает от чёрных рек. Рыба гибнет, волны мутнеют. Если мы не выступим, солнце не взойдёт над водами. И наши дети больше не смогут почуять свежего морского бриза.

И в тот миг в небе пролетела стая чаек, закричав так, будто сами воды отзывались на его слова.

Третьим выступил Тирвейр, Гронд Буреломный. Высокий, широкоплечий, он был облачён в броню, украшенную корой вековых дубов. В руках он держал толстое копьё, вонзившееся в землю. Гулкий удар пронёсся по поляне, словно гром.

— Я видел север. Земля там гниёт. Мы, воины чащи, первыми пойдём против Тени. Сначала очистим степь, а затем и сам источник этой скверны - Оргарон! Клянусь своей честью!

И земля ответила ему дрожью, корни Сердечного Древа чуть приподнялись, будто само основание мира слышало его клятву.

Четвёртым поднялся Глардис Меврон Певчий. На его плечах свисал плащ как будто бы из колосьев, перевитых золотыми нитями. Его глаза были мягки, но голос твёрд. Он склонил голову и заговорил:

— Поля не цветут, если корни гниют. Мы дадим хлеб армии, мы дадим вино её сердцу. И станем теми кто должен выкорчевать все сорняки с поляны жизни!

И в тот миг ветер поднял цветы и пронёс их через толпу, разнеся сладкий и терпкий запах луга и чего-то неуловимо приятного, как свежий поцелуй.

Пятым выступил Флориннель Эларис Цветопевец. Он был облачён в одеяние из сотен лепестков, что не вяли и не теряли красок. В его руках сиял меч, как будто бы сотканный из стеблей цветов и одновременно - острейшей стали.

— Пусть наши песни будут знаменем. Пусть красота ведёт нас против уродства. Пусть добро уничтожит на корню зло!

И тогда воздух наполнился ароматом роз и лилий, и даже воины, привыкшие к крови, почувствовали, как их сердца стали легче.

Шестым выступил Илфарион Каледрин, Лунный Оракул. На его плечах лежал плащ, сотканный из теней, а глаза сияли серебром. Он поднял взгляд к небу, и казалось, что звёзды склонились ближе к земле.

— Я видел звёзды. Они дрожат. Если мы не поднимемся, небеса падут вместе с землёй. И падём и мы все с вами. Я согласен со словами своих братьев. Мы должны выступить. Как никогда до этого.

И на небосводе вспыхнуло созвездие, яркое, как никогда прежде, в виде шести ярких звёзд.

Но клятва не могла остаться без вождя. Каждое древо имеет ствол, каждая песнь — голос, каждая армия — предводителя.
И тогда старейшины воззвали:

— Один должен вести. Один должен быть древом среди ветвей. Один — светом, что поведёт других сквозь тьму.

Долго шёл спор. Одни говорили: «Да будет вождь из лесных, ибо Лес сам пробудился первым». Другие возражали: «Нет, пусть будет он из прибрежных, ведь море знает и штиль, и бурю». Чащобники стучали копьями, требуя вождя из своих, ибо война — их удел. Поляне склонялись к своему певцу, ибо хлеб и вино держат жизнь. Цветочные говорили о красоте, как о силе, что не уступает клинку. Лунные видели знаки в звёздах, утверждая, что именно их мудрость должна вести.

И всё же ни один голос не стал превыше других. Древо молчало. Камень не сиял. Мир ждал.

Тогда поднялся Илфарион Лунный Оракул. Его глаза горели серебром мудрости, и он сказал:
— Не из нас, но через нас. Не по гордости, но по заслуге. Есть один, чьё имя уже вписано в судьбу мира и всех нас.

И он назвал имя: Илионтар Веласир.

Воин северных чащоб, тот, кто в юности водил дружины против орков, кто видел кровь и тьму, но не ожесточил сердце. Муж и отец, певец и мудрец, он соединял в себе всё, чем должен быть эльф. Его знали в деревнях и в столицах, в храмах и в лагерях. Он был не старейшиной, но был сердцем народа.

Толпа зашумела. Одни спорили: «Он слишком молод». Другие возражали: «Именно юность его — сила». Но в самый разгар спора сами корни Сердечного Древа дрогнули, и листья запели, подтверждая выбор Богов Леса в его пользу.

Илионтара вывели к камню. Он шёл босыми ногами по корням, словно сам лес нёс его вперёд. Его доспех был прост, из шкур и бронзы. В руке он держал меч, которому было сто лет, но который сиял так, будто только что выкован.

И когда он возложил обе руки на Сердечное Древо, свет из камня ударил вверх, озарив его лицо зелёным сиянием.

И он сказал:

— Я — Илионтар, сын чащи. Клянусь быть стволом, что держит ветви. Клянусь быть мечом, что рубит тьму. Клянусь быть светом, что не угаснет. Пусть кровь моя станет семенем, если падёт это древо.

В тот миг лес не просто ответил — он взревел. Гром прокатился над Ветроречьем, молнии вспыхнули на горизонте.
Корни поднялись из земли, оплетая ноги Илионтара, словно признавая его частью своей плоти, и отпустили, оставив на нём плотный доспех, что был прочнее любой стали. Птицы сорвались в небо, образовав вокруг солнца круг.

Тогда все шесть народов склонились, преклонив колени. Их старейшины возложили оружие и символы власти к подножию Древа.

С тех пор имя Илионтара Веласира стало не просто именем вождя — оно стало символом самой эпохи. Его нарекли Стволом Пакта.
И с того дня Зелёный Пакт имел сердце, голос и руку, ведущую к войне против Тени.

В тот день пели песни, каких Ортион уже не слышал веками. Трубный голос разрезал утренний воздух, барабаны отбивали шаг, и тысячи певцов взялись за старые, забытые мотивы — те самые, что знал только лес. Ветры подхватили их мелодию и разнесли её по долинам, так что каждая тропа, каждый холм и каждая речная заводь будто бы услышали зов и ответили эхом.

Над храмом, у подножия Сердечного Древа, один за другим взвились знамёна шести народов Ветроречья. Они несли в себе историю каждого края — не пустые полотнища, а живые символы, тянущиеся к небу и к корням одновременно.

— Знамя Лисгвейров взметнулось первым: лазурное полотно с серебряной волной и раковиной в центре, отблескивающей как утренняя пена. Оно пело о море и ветре, о ладьях, что разрезают мрак; над ним — перламутровая бахрома, что мерцала, словно море само благословляет поход.

— Рядом поднялся стяг Каэринн: глубокий зелёный клинок листвы, вырезанный на мшистом фоне, с корой древнего дуба, обвивающей древко. Это был стяг лесных — тех, кто слышит корни и знает имя каждого дерева.

— Глардис явил золотой стяг с переплетённым колосом и проточной лозой; он пахнул хлебом, вином и плодородием — и даже небо над ним казалось яснее.

— Тирвейры подняли тёмно-оливковый стяг с изображением когтя и сломанной ветви — суровый знак чащи, где закон жизни — борьба, а судьба — проверка на прочность.

— Флориннель внесли стяг из сотен лепестков: переливчатый, ароматный, с вышитым венком из роз и лилий; он был словно живая поляна цветов, что никогда не вянет.

— И, наконец, Илфарион — серебристо-лунный стяг, тонкий диск с узором звезды и полумесяца; он светился мягким холодным светом, как луна, что хранит ночные тайны.

И между ними взвился новый стяг — знамя Зелёного Пакта. Серебристо-зелёное полотно, на котором было изображено древо с семью ветвями: шесть ветвей — каждому из народов по ветви, а седьмая стволом и корнями связывала их воедино. Под древом — символ Сердечного Камня; по краю — рунная надпись, что обещала хранить жизнь, где бы она ни росла.

Толпа внизу разом утихла; даже те, кто не понимал все оттенки речи старейшин, прочитывали в этих знамёнах обещание и присягу. Илионтар стоял на небольшом помосте у корней Древа. Его лицо было спокойно, но глаза горели так, будто в них отразился свет нового мира. Он поднял руку — и молчание, как покров, опустилось на всех присутствующих.

Тогда эльфы сказали вслух то, что доныне звучало только в их сердцах:

— «Пусть все другие расы помнят и знают: мы — старший народ. Мы — хранители Ортиона. Мы идём не ради них, но ради всех. И всё, что спасено, будет спасено нами и мы затем сами, как старшие, дадим другим жизнь!».

Слова эти не были кличем эгоизма — в них звучала старшая ответственность: та, что даёт право и тяжесть одновременно. В них был вызов миру и обещание, обращённое к ветрам, к рекам, к самой земле: «Мы встанем между жизнью и смертью».

И Ортион узнал это по-новому. Люди, торговцы и послы, стоявшие на окраинах поляны, опускались на колени: не от слабости, а от осознания — перед ними не просто клятва одного народа, но ритуал, что определит дыхание и жизнь всего континента.

Но в воздухе чувствовалась и тень разлада. Там, где должны были стоять ещё одно знамя — знак древних, подземных эльфов — не было полотнища. К’Шаэлинн, дроу, чьи ходы и врата лежали по всему Ортиону, не подняли знамён у храма. Их коридоры под землёй были тихи; их факелы мерцали далеко в глубинах, но верхом — на солнце — их представительства не было.

Илионтар заметил это. Его взгляд, как лезвие, медленно окинул пустое место. Он не произнёс укор, не бросил слова призыва — у дроу была своя воля и свои счёты с прошлым. Пусть миру было ясно: К’Шаэлинн не вошли в Пакт. Они сделали свой выбор — жить в тени или вернуться по собственному умыслу; и этот выбор теперь лежал между звёздами и корнями, как угрожающая паутина, что могла либо порваться, либо затянуться.

После клятвы настало время дара. Илионтар обошёл знамёна, останавливаясь перед каждым старейшиной, и те по очереди клали к его ступням символы своей власти и преданности: от Лисгвейров — раковина, наполненная морской водой и жемчугом; от Каэринн — посох с живой зеленью; от Глардис — охапка хлеба и сосуд с вином; от Тирвейров — боевой топор, отполированный до блеска; от Флориннель — венок из вечных цветов; от Илфарион — серебристый диск, вырезанный из лунного камня. Каждый дар был обещанием — не клятвою рабства, а взаимной опекой: дары стали печатью союза.

Когда последний дар упал у подножия, Илионтар поднял знамя Пакта высоко, и его голос, теперь уже властный и мягкий одновременно, пронёсся над собравшимися:

— «Кто знает цену корня, тот знает цену жизни. Кто не сломается перед тьмой, тот даст свет дочерям и сыновьям. Мы — ствол и рука; пусть наши корни будут глубоки, а ветви — щедры. За нами свет!»

Лес отозвался таким шумом, будто сам мир воскликнул «Да будет свет!». И с этого дня эльфы перестали быть лишь хранителями рощ: они стали силой, вставшей наперекор Тени. Но пустота в рядах — отсутствие дроу — осталась предвестьем сложной доли: союз явился единым, но не все корни согласились войти в ствол.