Земные врата

– Кайся, Григорий – сколько душ погубил, сколько золота украл. Скольких чиновников подкупил, чтоб твои воровские дела покрывали.

Прежде, чем высказать такие обвинения, граф Строганов ознакомился с положением дел на Кыштымских заводах и выслушал жалобщиков – тех, что сумели дойти до него. Если хоть половина доносов верна, то стоящего перед ним немолодого мужчину следовало взять под стражу. Далее – суд, шпицрутены, вечная каторга.

А мужчина, хоть и подлого происхождения, был человек видный. Высок ростом, плотно и крепко сложен. Осанка волевая, взгляд умный. Одетый по моде сибирских купцов, без претензий на изысканность, он выглядел достойно и богато. Портрет заводского управителя довершали аккуратно подстриженная окладистая борода и вьющиеся седоватые волосы.

– Ваше сиятельство, – степенно поклонился Григорий Зотов, – все поклёпы на меня – ложные, по зависти и по невежеству. Варнаки и голь кабацкая завсегда рады оговорить человека честного, трудящегося и исправного. Тридцать лет господам служу в поте лица. Первому хозяину, корнету Яковлеву, в год давал три миллиона доходу…

Одно было страшно Григорию – репутация Строганова. Как подобает ушлому дельцу, Зотов скорой почтой справился у приятелей в столице: «Что он за птица?» Ответ пришёл неутешительный: «Молись, Гриша, граф неподкупен словно камень».

Титул, чин флигель-адъютанта, звание подполковника – и те отступят перед щедрой мздой. Но фамилия «Строганов» весомей, чем «Демидов». Строгановы ещё Грозным царём обласканы, а что Демидовы? При Петре из крестьян выбились.

То есть деньгами Строгановых не прельстишь. Они с походов Ермака в деньгах купаются. Да и характер много значит, а судя по стальному взору, характера его сиятельству не занимать.

– Подумай, прежде чем отпираться, – холодно ответил граф. – Принесёшь повинную – глядишь, будет тебе снисхождение. А станешь упорствовать, не миновать алтайских рудников и кандалов…

Будучи много моложе Зотова, Александр имел выправку куда твёрже, чем осанка управителя из Кыштыма. Если Гришка сызмальства крутился в делах заводских и приисковых, то юность Строганова прошла в сражениях у Дрездена и Лейпцига. Артиллеристы ядрам не кланяются, оттого и выправка у них – железная.

– Не в чем мне каяться, ваше сиятельство. Если суров бывал, так то радея о заводах да о прибыли. Иной раз в зубы дашь кому за леность, велишь пьяницу бросить в холодную, смутьяна на пожарной выпороть, или выслать бунтовщика в Сибирь – но как с ними иначе быть? Хитники, каторжное семя…

– Если ты чист, бояться тебе нечего, – заговорил Строганов с видом обманчивого добродушия. – Значит, задуманное мной ты примёшь с лёгким сердцем и спокойной совестью…

– Готов во всём содействовать.

– Вот и прекрасно. Тогда распорядись до дна спустить заводской пруд. Незамедлительно. А мои люди проследят за этим.

– Пруд?.. – У Зотова ёкнуло в груди. – Но… Как можно-с – ведь от водяного колеса станки работают, воздушные меха… Завод встанет! Это ж какой убыток!..

– Перед владельцами и горным департаментом в ответе буду я – если остановка завода напрасная. Но если в пруду сыщется нечто особенное… Вот мой совет – ступай в церковь да поставь небесному заступнику рублёвую свечу. Только имей в виду – с сего часа тебя будут сопровождать два нижних чина. И покидать Кыштым тебе воспрещено.

Вслед выходящему Зотову граф смотрел с жестоким интересом. Что с ним стало? Словно в спине что-то надломилось. И шаг изменился – управитель стал едва заметно шаркать ногами.

«Пожалуй, и я выйду к пруду, постоять на плотине. Шлюз широк, вода быстро сойдёт. А зрелище… На поле боя под Кульмом и не такое было».

Вопросительно смотревшему поручику Строганов негромко молвил:

– Глаз не спускать. Провожать даже в отхожее место. И пусть поёт, пока нужду справляет. Чуть смолкнет – ломать дверь.

Посланный в Пермскую губернию с ревизией, граф уже уяснил для себя, что в здешних особняках даже кухонный шкаф мог повернуться на невидимой оси, открывая путь к бегству через потайной ход, нередко подземный. Особенно это касалось домов, принадлежавших богатым раскольникам, которые – золотопромышленники, заводчики, купечество, – составляли на Урале род элиты.

К этой общине принадлежали и Зотов, и его сват Расторгуев, ныне покойный, что перестроил для себя старый демидовский дом в Кыштыме.

* * *

Невдалеке на западе синели пологие горы. Александр Строганов пытался представить, как там, на склонах, цветёт спирея, чтобы воспоминание о её запахе перебило тяжкий дух, идущий от пруда.

В обширной илистой впадине мужики в броднях до паха медленно ходили по вязкому дну, вытягивая ноги из густой грязно-зелёной жижи. Они шаг за шагом прощупывали месиво перед собой шестами и баграми. Что находили, волокли на берег, там выкладывали в ряд – костяки и почерневшие рогожные кули с ужасным содержимым. Лекарю из больничной казармы приказано было сосчитать находки, учесть раны на телах и отделить годных для опознания.

Поскольку колесо остановилось, и работа замерла, заводской люд высыпал к пруду. Только цепь солдат сдерживала их, но стонам, плачу и выкрикам цепь не помеха.

– Зверь!.. Ирод, кровопийца!.. – доносилось до графа с той стороны. – Ваше высокоблагородие, заступитесь! Явите милость – велите выдать нам Зотова!..

Строганову стало очевидно, что идея взять с собой роту пермского горного батальона была донельзя удачной. Местную стражу заводчане ненавидят и могут смести одним напором, а чужаков со штыками робеют.

Само явление столичного штаб-офицера внушало народу благие упования. Его одинокая фигура в треуголке, стоящая на гребне плотины, издали казалась ангелом справедливости, сошедшим в ад Кыштымских заводов.

Приблизился на подгибавшихся ногах поблекший лекарь. Запинаясь, доложил результаты первого осмотра.

– К завтрашнему утру представить мне в письменном виде, – распорядился граф, не глядя на лекаря. – Все раны запротоколировать подробно. Подтвердишь под присягой.

И всё-таки уделил ему взгляд свысока:

– Бывал ли ты зван в пыточную, смотреть истязуемых?

У того губы задрожали, вот-вот падёт на колени:

– Ваше-ство, не погубите…

– Лжец и подлец сами себя губят, милейший.

Солнце снизилось к горам, ложе спущенного пруда заполнила тень. На плотине закрывали шлюз. Пора было вернуться в особняк и расспросить кое о чём сидящего взаперти Зотова. Увы, при этом не миновать было выложенных на берегу находок. По крайности, придётся мимо них пройти, чтобы не дать крюк и не показать простонародью своей брезгливости.

Там пермяк-поручик с унтерами умно построил солдат, прогоняя заводчан как бы колонной сквозь строй, а ротный писарь был готов отметить, если кого-то узнают. Бабьего воя здесь было сверх меры. Графу земно кланялись:

– Знать, дошли к царю-батюшке наши мольбы. Дождались мы дня, а то и при солнце жили, как на цепи в горе! Слёзы кончились, кровью плакали…

«Неудивительно, что на заводах бунт за бунтом вспыхивал, – размышлял Строганов, пока солдаты оттесняли от него желающих припасть к ногам. – Горное начальство куплено заводчиками, житьё работников буквально каторжное… И смертоубийство вдобавок!»

Как из воды вынырнув из череды людей, вьюном проскользнув под солдатским ружьём, встал перед ним парнишка. Золотистый волосом, смугловатый, синеглазый, статный и ладный, выглядел он будто барский казачок, хотя и одетый подпаском – рубаха, порты, ноги босы. Точно не заводской – те грязны, изнурены, неряшливы, а этот чист и сыт.

К удивленью графа, паренёк не поклонился. Глядел прямо и спокойно, словно изучал его, держа голову чуть набок.

– Чего хочешь? – строго, даже сердито спросил граф. – Если с жалобой – знай место и время.

«Ишь, невежа. Выскочил пред начальством – соблюдай приличия! Или мало их Зотов порол, раз манерам не выучил?»

– Узнать, какой ты есть, человек издалёка, – ответил тот певучим, мелодичным голосом.

– Эй, паря!.. – прянул к пареньку солдат, метясь схватить за плечо, но тот быстро присел. Через миг смуглого юнца не стало, лишь мелькнула его светлая рубаха.

– Виноват, упустил, вась-сиясь, – растерялся служивый. – Прикажете поймать?

Тут как тут возник поручик – зоркий пермяк всё примечал, всегда рядом оказывался:

– Что случилось?

– Босяк какой-то выбежал, – ответил Строганов недовольно. – Без уважения к мундиру, к званию, говорит предерзко… Распустился народ на заводах. Тут мерами кротости не обойтись, иной раз и розги нужны. И ведь не замордован, сукин сын, как молоком умыт… Вот вам приметы, поручик – лет пятнадцати, ростом мне по эполет. Волос у него золотой, сам загорелый, глаза синие, одет как пастушонок. Найти, внушить основы чинопочитания, чтоб знал, как подходить и челом бить. Он где-то здесь, за чужой спиной прячется.

– И голос напевный?.. – пробормотал пермяк, отчего-то вытянувшись лицом и быстро озираясь. Испуганный взгляд его метался, высматривая среди заводских.

– Да. Этакий ангелок из пейзан. Ему б на клиросе петь, а он государевым слугам дерзит. Потом приведёте ко мне, я проверю – поумнел ли. Он вам известен?

– Мало́й, – выдохнул поручик, скорой рукой перекрестившись. – О нём… говорили. Я… постараюсь, ваше сиятельство.

– Так идите же. Старайтесь!

Досадную сценку Строганов выкинул из головы прежде, чем вошёл в особняк.

* * *

Однако Зотов, если и был смущён тем, что обнаружилось в пруду, виду не подал:

– Без доказа нет вины, ваше сиятельство. Судите меня судом немилостивым, а всё равно правда себя покажет. Были и беглые, и те, что до зелёных гостей допивались. Пруд не огорожен – кому охота, лезь хоть в прорубь.

– А кули рогожные чем объяснишь?

– Самоубивцы на всё горазды! Их душами владеет окаянный, им закон не писан.

– Ловок ты на отговорки. Мёртвые молчат, да?.. Зато заговорят живые. И скорее, чем ты думаешь.

Намекал граф, имея в запасе, чем ещё озадачить Зотова. Но упрямство управителя показывало – у того тоже есть козыри, спрятанные до поры.

Кыштымское золото на весах Фемиды – сила! Мало его – в ход пойдут соболя, серебро, ассигнации. Богатства промышленников совратили многих, а в министерство финансов шли ложные отчёты берг-гауптмана и заводского исправника – де, заводы благоустроены, рабочие живут в достатке… Наверняка и в столице кто-то помогал обману!

После мрачной картины, развернувшейся на берегу пруда, ужинать Строганову расхотелось. Велел принести курительных свечей, но трудно было избавиться от проникшего в ноздри запаха. Чтобы отвлечься, засел за бумаги, однако на ум приходили лишь угнетающие мысли.

Ревизия горных заводов, порученная графу, скрывала истинную цель его поездки. После событий на Сенатской площади в запрошлый год государь всюду подозревал оппозицию и стремился предотвратить любые волнения. Рудничный и заводской Урал давал много поводов для подозрений – здесь гнездилище всяческих сект, и что ни год работный люд бунтует.

«Так и будет длиться, пока есть местное самоуправство, – думалось Строганову. – Значит, мой долг – пресечь. Рекомендовать спасительные меры».

Рука бегло писала, перо то и дело ныряло в чернильницу, на лист ложились строки черновика. Рождался проект доклада с обвинениями.

«Нет следов отеческого христианского попечения о людях, которых здесь можно смело сравнить с неграми африканских берегов… Два крестьянина за одно намерение подать просьбу блаженныя памяти Государю Императору Александру I застрелены по приказанию Зотова при заводском исправнике, о чем, якобы, известно всем крестьянам».

«О взятках ревизорам и застольях с непотребствами, о жестокости и притеснениях, о казнях без суда – обо всём! Затем – мои предложения о мерах к искоренению зла».

Но осторожный разум подсказал в конце приписать:

«Всё сие произвести без излишней огласки, так чтобы оная не могла подать повода злонамеренным людям возбуждать вновь беспокойство между крестьянами расторгуевских заводов».

«Да! Канцелярская тайна и спокойствие державы – превыше всего».

Довольный собой, граф с улыбкой откинулся на спинку стула – и тут ему почудился певучий голос, как тень звука пролетевший за окном:

– Какой ты есть, человек издалёка?

* * *