Земский докторъ. Том 8. Маски и лица

В девятнадцатом году весна в Москве выдалась ранняя, в начале марта уже мало где лежал снег, разве что таился в глубине дворов лежалыми темными сугробами, таял, исход синими ручьями. Ребята пускала кораблики, веселилась, купались в прозрачных лужах воробьи.

Щурясь от солнца, Иван Палыч вышел из наркомата и уселся в машину, все ту же «Минерву» с виду больше походившую на громоздкую карету. Правда, мотор был хорош, да и ход плавный, и сотню километров в час авто запросто выдавало, только вот разгонялось долго — тяжелая.

— Приветствую, товарищ замнаркома!

Выскочив с шоферского — открытого всем ветрам и дождикам — места, новый водитель, кудрявый жизнерадостный парень по имени Кузьма, поспешно открыл дверь в салон.

— Ты еще поклонись! — погрозил пальцем доктор. — То же еще, нашел барина! Знаешь, за такие дела самого товарища Бурдакова чуть из партии не выгнали!

— Но! — сдвинув на затылок кожаную фуражку, водитель озадаченно открыл рот.

— Вот те и «но»! На парткомиссии «строгача» влепили — будьте-нате! За комчванство! Не посмотрели на прежние заслуги… Я считаю — правильно! Хоть Михаил мне и друг. Так что ты это того, прекращай.

— Слушаюсь, товарищ замнаркома! — хрустнув хромовой тужуркой, вытянулся шофер.

— Тогда уж — «товарищ директор», — хмыкнув, доктор забрался в салон — просторный, обитый темно-голубым велюром, словно купе первого класса. — А лучше просто зови — Иван Палыч. Понял, Кузьма?

— Понял, то… Иван Палыч!

— Ну, коли понял, так поехали. Сначала на Девичье, в Хирургический…, а потом уж и в Люберцы. Посмотрим, как там дела.

Постав на сиденье небольшой «докторский» саквояж желтой кожи, Иван Палыч опустил переднее стекло:

— Наган не забыл взять?

— При себе!

— Ну, вот и славно.

Доктор тоже был вооружен, добросовестно исполняя очередной приказ Совнаркома, коим всем сотрудникам предписывалось обязательно иметь при себе оружие. В самом начале года в столице распоясались бандиты — Сабан, Яшка Кошельков, Ленька Пантелеев, Митрофан Ухин — эти имена наводили на москвичей ужас! Шутка ли — более шестидесяти банд. Самого Владимира Ильича ограбили — отобрали казенный «Роллс-Ройс», хорошо, ни пассажиров ни шофера не тронули, посмеялись только. А зря! Ленин это случай не забыл, милицию и ЧК взбодрил конкретно!

Штаты расширили, увеличили жалованье и паек, и — по совету того же доктора — без всяких ограничений стали принимать на работу бывших царских ищеек. И результат не заставил себя ждать! Почти все банды были ликвидированы без всякой жалости, главари частью сдались, частью разбежались. По американскому опыту, за них объявили награду. Прельстившись обещанным, Яшку Кошелькова выдала собственная маруха, Сабан же скрылся под Тамбовом, в деревне, где в припадке подозрения убил собственную сестру и еще нескольких односельчан. Ну да остальные деревенские такой беспредел терпеть не стали — что им какой-то Сабан? Взяли, да подняли гада на вилы, безо всякого суда и следствия. Молодцы мужички!

А сейчас пошла новая волна — кто-то убивал постовых милиционеров и забирал оружие. Однако, много ли с постового возьмёшь? Тот же наган — и только-то. Не оружие здесь было причиной, а желание посеять страх! Дело явно пахло контрреволюцией — вот его и поручили ВЧК, а конкретно — Иванову Валдису, с которым Иван Павлович Петров, доктор, замнаркома и директор фармфабрики в Любрецах, приятельствовал вот уже больше полугода.

Банды, убийства… Так что иметь при себе револьвер — предосторожность не лишняя.

На перекрестке махнул палочкой регулировщик, останавливая поток извозчиков и машин. Скрипнул тормоза. Слева от «Минервы» в нетерпении подвывал двигателем солидный бежевый «Спидвелл», «американец».

Автомобилей производства Северо-Американских Соединенных Штатов после войны становилось в Советской России все больше и больше, сам Генри Форд даже собирался построить на Волге завод — и переговоры с Совнаркомом велись.

Вот снова «Спидвелл» рыкнул двигателем. За рулем сидел молодой человек в спортивной кургузой курточке и клетчатой кепке, рядом с ним — дама, даже скорее — молодая девушка, блондинка в модном мешковатом пальто из синего велюра. Да, да. Дамочка вся при всем — модная шляпка с искусственной розочкой, горжетка из ондатры Американская. Такие стали не так давно продаваться в только что созданных торгсинах, объединениях по торговле с иностранцами за валюту и ценности. Торгсины, к слову сказать, в этой реальности появились лет на десять раньше! Во многом, благодаря доктору и его влиянию на некоторых товарищей в Совнаркоме.

НЭП в Советской России тоже начался раньше… Была разрешена частная инициатива, развивалась кооперация и торговля, восстанавливалась денежная система — знаменитый советский червонец становился твердой валютой… На пару-тройку лет раньше, чем в той реальности, которую доктор — частный московский хирург Артем, когда-то в начале двухтысячных изучал в средней школе. Прежде, чем по злой воле судьбы угодить в тело молодого земского врача Ивана Павлович Петрова…

Правда, Артем (Иван Палыч) об этом давно уже не жалел, получив возможность реализоваться в любимом своем деле и — самое главное — возможность изменить это мир в лучшую сторону! А еще была любимая жена, Анна Львовна, коей в этом году исполнялось уже двадцать два года. И, вообще-то, через полгода она уже должна была рожать.

Интересно, кто роится — сын или дочка?

Иван Палыч задумчиво глянул в окно…

Сидевшая на переднем сиденье «Спидвелла» дама тоже повернула голову, случайно встретившись с доктором глазами… Красивое лицо ее исказила гримаса!

Разрешая движение, регулировщик повернулся боком…

Дамочка хлопнула водителя по плечу, и автомобиль, рыкнув двигателем, ходко рванул вперед, ловко обгоняя остальные машины.

— Кузьма, за ним! — подавшись вперед, выкрикнул доктор. — Бежевый «Спидвелл»!

Шофер оглянулся:

— А, который рванул? Понял…

Увы! Тяжелая «Минерва» и разгонялась так же тяжело. Пока набрали скорость, «американца» и след простыл.

— Как пел когда-то Вертинский — исчез «в мокрых бульварах Москвы», — выдохнув, доктор раздраженно потер переносицу. — Нет, ну, надо же! Нос к носу… В Москве! Значит, ни в какую Англию она не сбежала…

— Куда теперь, Иван Палыч? — снизив скорость, обернулся водитель.

— Давай на Девичье, в Хирургический… — Иван Палыч отрешенно махнул рукой.

Ну, надо же так-то…

***

В Московском хирургическом госпитале доктора хорошо знали. Именно здесь он почти год назад, почти сразу по переезду в столицу, начал первые лабораторные опыты по выведению пенициллина, именно здесь столкнулся с врагами и завистниками… и приобрел верных друзей, многих из которых переманил на строящуюся фармацевтическую фабрику… Да что там фабрика? Целый комбинат! Работало все! Делалось! Пенициллин и не только… Наращивались объемы, поставки, а с месяц назад даже появился отдел дизайна упаковки из выпускников ВХУТЕМАСа.

Первый, кого Иван Палыч встретил в Хирургическом, был его старый друг и коллега Трофим Васильевич Глушаков, бывший нанчмед санитарного поезда, спасенный доктором от гангрены благодаря пенициллину. С недавних пор Глушаков заведовал в госпитале отделением гнойной хирургии.

А почему бы и нет? Доктор тоже расставлял на ответственные посты верных ему людей! По примеру совнаркомовского «жучилы» Миши Бурдакова.

— Какие люди?! — сверкая единственным глазом, обрадовался Глушаков. — Иван Палыч! Чайку? У меня и ситный имеется!

— Чаек — это хорошо! — Иван Палыч зябко потер руки. — Но, сначала телефонирую! Аппарат там же, в ординаторской?

— Да-да, там. Так я жду!

Махнув рукой, доктор поднялся на второй этаж, в ординаторскую. Курившие там молодые врачи, завидев «высокое начальство», поспешно ретировались — стеснялись.

Усевшись за выкрашенный белой краской стол, Иван Палыч покосился на висевший рядом, на стене, плакат «беременная женщина в разрезе» и пододвинул к себе массивный телефонный аппарат, тоже белый.

— Але, але! Девушка, мне ВэЧеКа… Да, да, на Большой Лубянке, где раньше «Якорь» был… Добавочный — восемь три девять… Товарищ Иванов? Слава Богу, на месте! Ты-то мне и нужен! Валдис, это Иван… Вот и хорошо, что узнал. Слушай внимательно! С час назад я встретил Лору! Ну, ту, шпионку! Ту, что сбежала, вырубив охрану… Ни в какой она не в Англии! Здесь в Москве! И явно не бедствует…

Доктор описал шикарный американский автомобиль и водителя, сразу высказав предположение, что номер мог заметить регулировщик на перекрестке Садового кольца с Большой Якиманкой…

Закончив беседу, Иван Палыч прошел в смотровой кабинет Глушакова. Трофим Васильевич уже заваривал чай, похоже, что настоящий, китайский. Молоденькая сестричка в белом халатике проворно нарезала ситный. Улыбнулась:

— Сейчас еще и вареньица принесу!

— Славная девушка, — одобрительно кивнул Глушаков. — Чем-то нашу Женю напоминает. Такая же наивная, светлая… Помнишь Женю, сестричку с поезда?

— Да как такое забыть?

— А эту Варей зовут. Варвара Зябликова… — Трофим Василевич расставил на столе стаканы в серебристых подстаканниках. — Между прочим — сирота из дома призрения. И вот — медицинская сестра! Еще и на доктора выучится хочет… Эх, при прежней-то власти одна дорога — в прислуги. А нынче?

Глушков покачал головой:

— Я ведь Иван, в советскую-то власть поверил не тогда, когда ты меня с того света вытащил… А вот когда такие, как Варя — здесь! В люди вышли! Эх… Давай по граммульке!

Подмигнув гостю единственным глазом, Трофим Васильевич поднялся на ноги и вытащил из шкафчика кочку с чистейшим медицинским спиртом. Плеснул по стаканам:

— Давай. Пока чай не налили… За советскую власть!

Чокнулись… Сладким огнем обожгло нёбо, провалилось внутрь, блаженно разливаясь по телу…

— Иван Павлович! — впорхнула в смотровую Варвара. — Там это… По телефону… Вас спрашивают. В ординаторской велели позвать… Вас спрашивают! Сам товарищ Семашко на проводе.

Семашко звонил по поводу приезда американцев. Какое-то благотворительное общество, через которое уже переправляли пенициллин. И вот сейчас они нашли спонсоров и загорелись построить точно такую же фабрику, как у в Люберцах. Иван Палыч должен был встретить гостей уже завтра утром, все рассказать и показать. Хорошо хоть, не огранивать расселение — делегацию уже расселили на Тверской в гостинице «Люкс», с начала марта больше известное, как Общежитие Коминтерна. Как раз проходил учредительный съезд, о чем писали во всех газетах.

***

— Ох, далась мне эта их делегация! — встав с утра, пожаловался жене Иван Палыч. — Считай дня три насмарку.

— Так люди-то, Иван верно, не зря приедут! Уж как-нибудь переживешь. У нас, вон, из Абиссинии делегация — и ничего!

Анна Львовна покачала головой, пышные, словно бы напоенные ласковым солнцем и медом, локоны ее рассыпались, растеклись по плечам золотым водопадом.

Доктор поцеловал жену, обнял, затем наклонился и припал к животу ухом…

— Ну, что там, дочка?

— Сынок! — рассмеялась Анна. — Эй-й, ты что делаешь-то?

— Так через ночнушку плохо слышно!

— Тихо! Тсс!

Аннушка приложила палец к губам и, кивая на дверь, прошептала:

— Снова подслушивают! Вот половица скрипнула…

— Ну, София Витольдовна… — скривился Иван Павлович.

Анна Львовна тихонько засмеялась:

— Не скажи! Там и Владимир Серафимович — любопытник еще тот. Хоть и бывший присяжный поверенный!

Супруги по-прежнему жили в коммунальной квартире, на третьем этаже бывшего доходного дома. Соседи оставались все те же: Владимир Серафимович, София Витольдовна, железнодорожные работники Сундуковы, Игорь и Лена, с двумя подростками-детьми, Юлей и Витенькой… Мельниковы, Алексей с Пелагеей. Вот только еще один прежний жилец, Андрей Христофорович Березки куда-то запропал, а, поскольку типом он был скользким, то предполагать можно было всякое — скорее всего, ввязался в какую-то сомнительную аферу, а то и сам ее организовал.

Машина, верная «Минерва» уже ждала у подъезда, водитель Кузьма деловито протирал фары и лобовое стекло чистой шелковой тряпочкой.

— Иван Палыч! А вам пакет… Ну, письмо, — завидев начальство, улыбнулся шофер. — Сам нарком велел передать. Я там, на сиденье, положил.

— Письмо? А, помню, помню — отчет по кадрам… Давно уже должны были прислать.

Забравшись в салон, доктор вскрыл плотный коричневатый конверт с печатью Управделами Совнаркома.

Ну, все правильно… Справка по прошлым отчетам… Запрос по недавно принятым сотрудникам… Все, как обычно — для служебного пользования.

А кто у нас из новеньких? — задумался по пути доктор.

Новеньких было пять человек: трое парней охранников, два научных сотрудника с медицинского института и одна совсем еще юная лаборантка, Николаева Настя.

Настя работала третий месяц и за это время уже успела очаровать весь коллектив, особенно — молодую его часть. Впрочем, и те, что постарше заглядывались на молодую и красивую девушку. Каштановые локоны, зеленовато-серые, с поволокой, глаза, чувственные губки…

Даже женщины в возрасте — и те относись к Насте доброжелательно, что, вообще-то, женским коллективам не свойственно. Да что там говорить, юная лаборантка понимала всем настроение одним своим присутствием! Невысокая, юркая, чуть склонная к полноте и подвижная, словно ртуть, девушка легко сходилась с людьми, причем за словом в карман не лезла и могла запросто отбрить любое начальство. Постоянно улыбалась напевала, рассказывала какие-то смешные истории, от которых окружающие смеялись до слез, в общем — излучала самую доброжелательную атмосферу, что явно шло на пользу всему коллективу.

Что ж, надо будет в отчете все это указать, раз уж требовали…

***

Дорога до Люберец пролетела незаметно. Поднявшись в лабораторию, доктор проверил состояние материалов и, уже направляясь к себе в кабинет, вдруг услышал звук льющейся воды и пение… Новая лаборантка мыла химическую посуду. Старательно, надо сказать, мыла — аж высунула от усердия кончик языка. И вот снова запела.

— Чикен уок, Чикен уок, уок, уок, уок!

Девушка, межу прочим, пела по-английски… и с очень хорошим произношением, насколько доктор вообще мог судить. Для простой работницы… одна-ако! Хотя, что ту и петь-то? Примерно как — мани мани мани… маст би фанни…

Доктор не удержался, напел…

— Здравствуйте, Настя!

— Здрасьте! Ой… — какая же обаятельная была у нее улыбка. А как сверкнули глаза! — Ой! Иван Павлович…, а это вы пели сейчас? Ну, так… гудели, как ржавый саксофон!

Да уж язык, как бритва. Или — как помело? А черт его…

— Мани, мани, мани… — поставив вымытую до блеска колбу на жестяной стол, напела девчонка. — Что это за песенка, Иван Павлович? Право же, чудная какая… Почему я ее не знаю?

— И я толком не знаю, — доктор развел руками. — Кажется, это шведская песенка.

— Не может быть! — Настя всплеснула руками. — Маст би фанни — это же по-английски! А шведы по-английски не поют.

— Ага, не поют, а АББА как же? Ой… — поняв, что наговорил лишнего, Иван Палыч быстро перевел разговор — как-то неприлично было вот так вот сразу уйти.

— А вы что за песенку пели?

— Чикен Уок! — заулыбалась девчонка. — «Цыплячья прогулка». Модный американский танец! Я на рынке ноты купила, недорого… Иван Павлович! Нам надо в Красный уголок обязательно рояль купить! Ну, или фисгармонию, я знаю, где можно недорого… А то ведь на «Треугольнике» — самодеятельный рабочий театр, в Иванове, у ткачих — хоры. А у нас что же? Одни таблетки, да, прости Господи, плесень? Да знаю, знаю, пенициллин — вещь нужная. Но и рабочий задор ведь нужен не меньше! Я в профсоюзе подниму тему…

— Да, да… Конечно…

Вот фисгармонии здесь только и не хватало! Мани-мани-мани…

Махнув рукой, доктор поспешно вышел в коридор.

И вовремя! В кабинете давно уже надрывался телефон: массивный, черный.

— Слушаю, директор…

— А, Иван Павлович, батенька, здгавствуйте! Как ваши делишки? Как Анна Львовна?

— Спасибо, Владимир Ильич. Все хорошо. Здравствуйте.

Звонил Ленин. Интересовался, как идет производство, готовы ли к встрече американской делегации, не нужно ли чего срочно…

Под самый конец разговора Ильич вдруг поинтересовался… Николаевой Настей!

— Работает у вас такая, Иван Павлович?

— Да-а… Лаборанткой. Нареканий к ней нет.

— Вот и славненько! — посмеялся в трубку Владимир Ильич. — Вы, батенька, вот что… Особых условий ей не создавайте…, но и не придирайтесь по пустякам. Относитесь ровно, как ко всем прочим…

— Так я, Владимир Ильич, ко всем именно так и отношусь.

Странный вышел разговор. Насколько знал Иван Палыч, Ленин никогда «своим людям» открытого покровительства не оказывал и никого за них не просил. Хотя, особой-то просьбы и сейчас не было. Относится, как ко всем, ровно. Так, а как иначе-то?

Делегацию привезли в Люберцы уже ближе к обеду, на просторном «Руссо-Балте», куда, кроме шофера и сопровождающего чекиста, уместилось еще пять человек, включая переводчика, унылого вислоносого типа в куртке с барашковым воротником.

— Здравствуйте, Иван Павлович! — из машины первым выскочило чекист — Яков Блюмкин, и доктор, честно говоря, этому был удивлен. После всего того, что натворили левые эсеры, Блюмкин не только сохранил свой пост начальника иностранного отдела, но весьма упрочил влияние. Небось, выдал кого-то из своих и подал заявление в РКП (б), как еще с прошлого года стала именоваться большевистская партия.

В модном светло-сером пальто с белым шелковым кашне, с непокрытой головою, юный девятнадцатилетний чекист, как всегда был обаятелен и элегантен. Поздоровавшись с доктором, Яков представил ему выбравшихся из машины людей, трех американцев и примкнувшего к ним француза, представителя президента Раймона Пуанкаре. Впрочем, американцы тоже оказались не простые.

— Мистер Джон Далтон, — по очереди представлял чекист. — Фирма «Далтон и Далтон», частный капитал.

Кивнув, кругленький, добродушного вида капиталист в забавном клетчатом пальто, протянул руку.

— Мистер Джереми Лайвси, фирма «Лайвофарм»…

Сухопарый пожилой дядечка с седыми усами церемонно приподнял котелок.

— Мистер Саймон Джерси, представитель президента Вилсона, — третий представился сам, пусть и с заметным акцентом. Коренастый, с темно-рыжей бородой и перебитым носом, он чем-то походил на бывшего боксера.

— Месье Анри Анрио, представитель президента Пуанкаре, — представляя юркого чернявого француза в черном полупальто и полосатых брюках, улыбнулся Блюмкин. — Только что из Парижа! Ну, что, господа? Прошу!

Конечно же, особый интерес у гостей вызвала лаборатория. Смотрели, восхищались, расспрашивали… даже с разрешения директора — «господина Петрова» поговори с работниками об условиях труда. Американцы — через переводчика, тоже явного чекиста. А вот француз нашел себе собеседника сам. Вернее — собеседницу: уединившись в уголке, у стола для чистых реторт и пробирок, месье Анрио оживленно болтал… с Николаевой Настей!

Ну, естественно, какой же француз пропустит столь обворожительную красотку?

Лаборантка отвечал довольно бойко, тоже по-французски…

Правда, Иван Палыч не обращал на это никакого внимания — не до того было. Показывал американцам цех, склады, двор…

Около двух часов гости уехали, вежливо отказавшись от предложенного обеда. Как втихаря пояснил Блюмкин, у них был заказан «Яръ».

Прощаясь, доктор лишь хмыкнул:

— Ну, как же, как же — цыгане! Катя Ларина! Нашей-то столовой не чета… А мы, между прочим, фисгармонию покупать собрались! Тоже песни петь будем, не хуже цыганских.

— Здоровы вы про песни! — заценила шутку лаборантка.

— Да-да, — Иван Палыч рассеянно потер переносицу. — Ну, что же, товарищи… Прошу на обед…, а потом — на работу. С новыми, так сказать, перспективами. Пока толком неясными.

Сотрудники потянусь в столовую, осуждая приезжих капиталистов.

— А тот-то, клетчатый! Ну, как с карикатуры в «Репейнике»! Типичный капиталист.

— А бородатый-то, борода! Ну, чистый разбойник!

Доктор тоже собрался идти пообедать, как вдруг почувствовал, как кто-то взял его под руку. Пахнуло духами.

Лаборантка! Настя Николаева… И что же нужно?

— Иван Павлович, мне надо вам кое-что сказать, — сверкнув чудными серо-зелеными глазами, девушка огляделась по сторонам.

— Ну, так говорите же, — пожал плечами доктор. — Такое впечатление, что вы хотите поведать мне какую-то страшную тайну!

— Да не тайну, — отмахнулась красотка. — Так, одно наблюдение. Француз — никакой не француз и, уж точно, не парижанин! Париж он не знает совсем. Бульвар Распай вовсе не пересекается с бульваром Капуцинок! Нет там никакого — «на углу». А уж Les Champs-Elysées с Champ de Mars ни один француз не спутает.