Зеркальная гора

Утром госпожа сказала, что они отправятся в Зуйходэн. Это естественно – что еще делать почтенной вдове, давно обрившей голову, как не посещать усыпальницу своего супруга. И что делать верной ее фрейлине, как не сопровождать госпожу. А они обе, хотя много лет уже как стали монахинями, всегда останутся госпожой и фрейлиной.

Следовало позаботиться о паланкине. Здесь, при храме, их не держали. О да, многие почтенные вдовы, приняв обеты, не оставляют свои дома и семьи. И уж тем боле для дамы из такой могущественной и богатой семьи нет нужды жить в храме. Но именно поэтому госпожа избрала жилищем Зуйгандзи, а не один из замков или городскую резиденцию, откуда и должны были прислать паланкин.

Госпожа терпеть не могла паланкины и носилки. Но давно миновали те времена, когда они мчались верхом, пренебрегая условностями. До последнего времени госпожа шла до усыпальницы пешком. Теперь возраст давал о себе знать. Ей трудно давались даже небольшие расстояния. Ее обуревает слабость, иногда острая боль пронзает ее сердце. Она никогда не жалуется, но фрейлина знает. К тому же – холод. В Старой столице об это время деревья уже покрыты молодой листвой и скоро распустятся цветы, но здесь, на севере, конец зимы – это все равно зима.

Озаботившись, чтоб госпожа тепло укуталась и удобно разместилась, фрейлина идет рядом с носилками. Она тоже стара, но все же на десять лет моложе госпожи, и чувствует себя еще крепкой. Это важно. Она должна нести свою службу, и пристально оглядывает всех, кто встречаются по дороге. Они следуют по улице, а не через рощу криптомерий, и людей встречается немало. Глупо думать, что в Сэндае кто-то захочет причинить госпоже вред: покойный господин для города – бог-хранитель, его вдову здесь чтят, и поклоны, которые отбивают горожане при виде паланкина – не от страха, а от чистого сердца. Но кто знает, что придет в голову тем, в Новой столице? У сёгунского рода всегда были непростые отношения с княжеским, и хоть господин давно мертв, в бакуфу могут замыслить недоброе. И фрейлина крепко сжимает рукоять короткого меча, который так удобно прятать под одеждой.

Этот меч подарен госпожой и совсем не похож на тот, что был у нее в отрочестве. Тот меч был с прямым клинком, и по правде говоря, слишком тяжел для ее руки. Но другого у нее не имелось. Меч и старый боевой конь – вот все, что осталась ей от отца. У многих не нашлось и этого.

Отец, хоть и растил ее скорее как сына, чем как дочь, ни за что бы не отпустил ее на войну. Сам бы пошел, а ее не отпустил. Но он умер за год до того, как приплыли вэку.

В отряде, куда она записалась, вероятно, поняли, что этот мальчишка – не мальчишка вовсе, но что поделать - людей не хватало, оружия не хватало, а она умела драться лучше многих добровольцев. Поэтому на ее присутствие закрывали глаза. Да и некогда думать о таких вещах, когда бои идут изо дня в день, а в тринадцать лет ты не можешь угадать замыслы командования – и вообще, есть ли у него какие-либо замыслы.

Тогда их бросили к Ульсану. И если раньше бои казались ожесточенными, теперь они стали еще более яростными. В тот день, когда все изменилось, их взяли в клещи, и командир велел пробиваться к крепости – а ей прикрывать отход. Почему ей? Она не думала. Может, потому что ей удалось бы это лучше других, может, потому что, потеряв такого бойца, командир потом не нажил бы неприятностей. Она не думала. Она дралась.

И в тот миг, когда казалась, что ей все удалось, она не только прикрыла своих, но и может спастись сама, перед ней оказался новый противник.

Вэку презрительно называли карликами, «мелкими чертями». Но этого мелким никак нельзя было назвать. Высокий, отлично вооруженный – против нее, почти выдохшейся, много уступавшей в силе. А главное – она хорошо дралась только в сравнении с ополченцами. Против мастера меча ей было не выстоять. И все-таки она держалась. Какое-то время держалась. Но противник не собирался давать поблажку слабому. Она словно попала в жернова. Сбитый шлем покатился по земле, пробитый доспех не защищал, а потом она сама вылетела из седла. Противник тоже спешился. Он мог бы добить ее и так, но должно быть, уже успел разглядеть, что перед ним девушка. А значит…

Она стиснула зубы. Да, ей не справиться. Но она не позволит осквернить себя. По крайней мере, меч еще у нее в руке, и сил достанет, чтоб полоснуть себя по горлу.

Он наклонился над ней, но прежде, чем она подняла руку с мечом, опустился на землю, вытянул полосу ткани и принялся ее перевязывать.

Потом поднял на руки и понес в лагерь.

Настоятель Храма Явления Феникса вышел навстречу самолично, дабы приветствовать госпожу Ётокуин. Только здесь, пожалуй, госпожу называли ее монашеским именем. Люди в городе по старой памяти, говоря о княгине, называли ее, как прежде. И даже монахини в Зуйгандзи за глаза называли ее мирским именем. Или прозвищем, что было с именем созвучно. Мэгои, Прекрасная. Сама она не любила слышать этого, в ее возрасте такое прозвание казалось ей насмешкой.

Госпожа стала раздражительна в последнее время. Еще не так давно она могла развлекаться, сочиняя стихи и упражняясь с оружием. Но сейчас память ее подводит, а руки не удерживают лук. И ее не утешить тем, что в восемьдесят лет вряд ли кому такое доступно.

Фрейлина провожает ее в усыпальницу, поддерживает. Нередко их сопровождает Ироха-химэ, но сегодня ее нет в храме. Должно быть, призвана на княжеский совет. Она потому и живет в Сэндайском замке, а не в храме.

Фрейлине не хочется признаваться себе, что она рада этому обстоятельству. Теперь, когда заморская вера запрещена, и мать, и дочь стали буддийскими монахинями. Но госпожа, возможно, забыла о прежней своей вере. А может быть считает, что молиться Будде и Дэусу Киристо-сама – одно и то же. Ироха-химэ определенно так не думает. Фрейлина предполагает, что Ироха-химэ втайне хранит у себя распятие, и смотрит на мать, поклоняющуюся Будде и ками, с укоризной.

Но Зуйходэн посвящен покойному князю, и главная здесь – его гробница. В Зуйгандзи же находится его статуя. Госпожа самолично распоряжалась ее изготовлением, и сердится, когда говорят, что его светлость не похож на себя при жизни.

Фрейлине тоже кажется, что не похож, но она не спорит с госпожой. Та, после молитвы подходит к гробнице, что-то бормочет. Может быть, беседует с усопшим, но нет, если прислушаться, ясно, что она спорит с теми, кому не понравилась статуя. Бесконечный спор о том, с одним или с двумя глазами его следовало изображать. Или мысли о том, где разместить собственную статую.

– Вот здесь буду сидеть я… а с другой стороны - Ироха…

Госпоже положена собственная усыпальница, таков обычай. Но даже и после смерти она намерена быть здесь. Даже если ее статуя будет не слишком похожа. Это фрейлина тоже неоднократно слышала.

– Возвращаемся, – говорит госпожа, – холодно…

В полевой лечебнице ей выделили отдельный закуток, так что ее никто не беспокоит. Ну, почти. Она не знала, почему о ней заботятся. Может, сочли знатной особой, и ждут, что ее выкупят или обменяют? Не дождутся. Но об этом она им говорить не будет.

О худшем думать не хотелось.

– Тебе просто повезло, – сказал лекарь, врачевавший ее раны. Он тоже был чосонец, из пленных.

Она могла только огрызнуться. Ничего себе повезло: позорно проиграть поединок, попасть в плен.

– Если подумать, тебе трижды повезло, – продолжает лекарь.—Ты осталась жива – это раз. Ты ранена, но не останешься калекой – это два. И главное, – он усмехается, – ты попала к Северной армии. У других бы с тобой нянчится не стали, а у этих свои обычаи…

Она не верит. Ей все эти осьминожьи головы на одно лицо.

Человек, захвативший ее в плен, приходит справиться об ее здоровье. Она молчит и отворачивается. Впрочем, она все равно не понимает их варварского языка, его вопросы переводит лекарь. Он и сказал, что фамилия этого господина – Ямаока. Господина, ха!

Вообще-то он и вправду не похож на черта, и хоть красавцем его тоже счесть нельзя, при других обстоятельствах она сочла бы его привлекательным. Но обстоятельства – именно те, какие есть. Они все на одно лицо.

Лекарь и пояснил, почему Ямаока не удивился, когда понял, что перед ним – девушка.

– У них так принято. Каждую женщину из семей воинов учат владеть оружием. Она и служанок своих научить должна.

Ей обидно слышать, что она вела себя, как женщины врагов, но если это ей поможет... ладно.

Когда ей становится лучше, ей приносят чистую одежду. Доспехи не приносят, это и понятно, и они все равно были негодны. А вот меч приносят – они что здесь, с ума посходили?

Когда ей позволяют выйти наружу, она понимает – нет, не посходили. Охрана лагеря налажена очень хорошо, уж в этом она научилась толк понимать.

Пленных много. И среди них нет воинов. Если б были, можно было бы устроить восстание. Но здесь в основном ремесленники. Это она тоже понимает. Захватчикам нужны рабы.

И много детей.

– Они собирают военных сирот, – поясняет лекарь. – Как приедет корабль, отправят к себе, на острова.

Надо быть настоящим чудовищем, чтоб угонять в рабство детей, и она, наконец, говорит это.

– Ты ведь из янбанов, – говорит лекарь.

Она гордо вскидывает голову.

– Мой отец служил в пограничной армии!

Военная служба в Чосоне ценится невысоко, но она никогда не хотела признавать этого. Однако лекарь, кажется, имеет в виду что-то другое.

– Ну вот. А здесь многие впервые узнали, что значит – есть каждый день.

Князя, который командует здешней армией, который хочет увезти в рабство детей, она видела.

Он-то на черта как раз похож. Роста малого, с подростка, худой, с битым оспой лицом. Правый глаз пересекает черная повязка. Говорят, что в бою он рассекает всадника до седла – вместе с доспехами. Она не верит. Не хочет верить.

Однажды она видела его рядом с Ямаокой, которой выше его на голову, и он посмотрел на нее единственным глазом. И засмеялся. И впервые с момента пленения ей стало страшно, хотя его смех вовсе не был злым.

– Этот человек, – говорит лекарь, – являет собой воплощение всех пороков. И всех талантов, в той же мере. И, конечно же, он думает о том, что будет с его владениями, когда они проиграют войну.

– Проиграют? – Эти слова звучащие музыкой для ушей, кажутся вымыслом. Вэку лучше вооружены, лучше обучены… чосонцы успели в этом убедиться.

– Непременно проиграют, – говорит лекарь. Почему-то в его голосе не слышится радости.

Господин Ямаока пытается убедить ее, что ничего дурного с ней не случится. Теперь она уже немного его понимает.

Когда приходит корабль, ее отправляют в Японию вместе с другими пленными.

Годы спустя, когда японцы действительно проиграют, и чосонским пленным будет дозволено вернуться на родину, никто из тех детей и ремесленников, что попал во владения дома Датэ, возвращаться не захочет.

Она тоже не вернется, но у нее свои причины.

Ее везут не на север, как остальных. Его светлость Датэ Масамунэ отправил ее в Старую столицу, под опеку своей жены.

Наутро госпожа остается в постели. Но отказывается звать княжеского лекаря. Достаточно храмовой травницы, говорит она.

– Я просто простыла. В мои-то годы - обычное дело.

Фрейлина подносит госпоже целебные настойки, сидит рядом, когда та дремлет. Во сне морщины на лице госпожи разглаживаются, она кажется гораздо моложе своих лет. И голос ее, когда госпожа просыпается и заводит беседы, звучит как в прежние года.

– Знаю, там все думают, что я выжила из ума. Да и ты, наверное, думаешь. Все время твердить, что у Одноглазого Дракона было два глаза! – она смеется, и смех ее звучит как смех молодой девушки. – Ну, конечно же, два! Эти дураки напридумывали историй, как ему выбили глаз стрелой, как он, будучи ранен, вырезал глаз кинжалом, и прочее. А он просто в детстве ослеп на один глаз из-за оспы. Так что правый глаз у него был, хоть и незрячий. Уж мне ли не знать!

Фрейлина соглашается. Хотя об этом она слышала неоднократно.

В ближайшие дни госпожа не встает, и видимо, настоятельница послала гонца в замок, потому что прибывает Ироха-химэ. Фрейлина сидит у двери в покои, чтобы не мешать матери и дочери.

Ироха-химэ, старшая дочь, была любимицей покойного господина, а детей у него – и от жены, и от наложниц, было без малого полтора десятка. И, разумеется, господин хотел для нее великолепной будущности. Для этого у Ирохи было все – знатность, красота, ум, богатство.

Не получилось. Несмотря на то, что ее отдали замуж в правящую семью. Муж Ирохи впал в немилость у отца и был обречен бессрочной ссылке. Ироха-химэ, вернувшись к родителям, наотрез отказалась выходить замуж снова. Уговоры были бесполезны, а заставлять ее не стали.

Это было давно, фрейлины тогда не было здесь. Сейчас Ироха-химэ уже состарилась, и возможно, ее устраивает быть тем, чем она является – монахиней в миру, госпожой Западных покоев, советницей правящего князя.

Покойный господин говаривал: если бы Ироха родилась мужчиной, она бы стала великим правителем.

Разумеется, она обеспокоена состоянием матери, и убеждает госпожу в том, что той необходим лекарь. Но та стоит на своем. Вот если бы сердце прихватило – другое дело. А тут обычная простуда. Они обе одинаково упрямы – и мать, и дочь.

Когда Ироха-химэ собирается уходить, госпожа предупреждает:

– Брату ничего не говори. Незачем ему беспокоиться.

Князь Тадамунэ – хороший правитель. Не такой, как его отец - вместилище всех пороков и всех талантов. Но нынешние времена не требуют блестящих правителей. Достаточно и хорошего. На дворе мир, а Сэндай из рыбацкой деревушки превратился в процветающий город. Сколько из тех ремесленников, купцов, чиновников, которых фрейлина встречает, покидая храм, были когда-то военными сиротами, вывезенными из Чосона? Она не знает, да ей и все равно. Она забыла ту жизнь. Настоящая жизнь здесь.

Пока что.

Когда она приехала в Сэндай, уже было ясно, что род Токугава прочно держит власть над всей страной, и это уже не изменить. Клан Датэ более не ходит по лезвию меча, как это было не только при регенте, но и при первом и вторых сёгунах, которым Датэ были союзниками. Она не застала здесь времен, когда снаряжались посольства в землю южных варваров, когда эти варвары приезжали сюда. Страна закрыта, и князь Тадамунэ занят управлением своими землями, не посягая на дела Новой столицы.

Иногда ей кажется – хорошо, что Ироха-химэ не родилась мужчиной.

Она приехала в Старую столицу летом, когда сакура и слива давно отцвели, и дворцы стояли в сумеречной тени садов. Этому городу была тысяча лет, он несчетное число раз горел и отстраивался заново. Здесь были старые дворцы императора, не имевшего никакой власти, и новые дворцы регента-Обезьяны, которому принадлежала вся власть. В один из этих дворцов ее и доставили. Он потрясал своими размерами и роскошью – даже крыши его были крыты золотом.

Все это не имело никакого значения, потому что она встретилась с госпожой. И это было самым сильным потрясением в ее жизни.

Она знала, что регент-Обезьяна, чтоб подчинить себе князей, держит в заложниках их жен и детей. И княгиня Датэ тоже была заложницей. Наверное, поэтому сюда пленницу и послали – чтоб она развеяла тоску заточения. Оттого сердце девушки заранее исполнилось сочувствием к участи пленницы.

Но женщина, которую она увидела во дворе покоев, отведенных под проживание северным заложникам, меньше всего походила на пленницу.

В простой свободной одежде, не стеснявшей движений, она стояла в ярком свете летнего дня, и улыбалась ей.

Много позже, когда госпожа будет читать ей из книг заморской веры, девушка услышит про «жену, облаченную в солнце», и скажет, - это про вас. Госпожа прервет ее, призвав не кощунствовать, но не убедит.

Она даже не представляла себе, что бывают такие красивые женщины. И это жена того одноголазого недорослика, вместилища всех пороков?

Госпожа улыбается, точно видя свое отражение в зеркале, и девушка опускается на колени. Отныне она – воспитанница и фрейлина Мэго-химэ.

Мэгои, Прекрасной.

У госпожи удивительно красивый голос, он звучит точно музыка. Этим чарующим голосом она иногда может выдать такое, что и бывалый солдат бы покраснел. При этом она замечательно образована, читает на разных языках, сочиняет стихи. Впрочем, здесь, кажется, все сочиняют стихи, кроме разве что крестьян, сажающих рис.

Старшие дамы, состоящие при госпоже, учат девушку манерам, правильному выговору. С госпожой они читают книги. Правда, к стихосложению новая фрейлина совершенно неспособна.

Зато в другом они нашли общий язык.

Может, здесь и не всех женщин учат владеть оружием, но Мэго-химэ точно учили, и она постоянно упражняется. Теперь ей есть с кем делить эти упражнения.

Яри, длинным копьем, с которым мастерски упражняется госпожа, девушка владеть не может – не достает роста. Но есть нагината – что-то вроде меча, насаженного на древко. Что же до ее собственного меча, то здесь он не годится. Слишком заметен. Госпожа дарит ей другой, короткий. Техника владения им совсем иная, и фрейлина учится ей с увлечением, так же, как и ножевому бою.

Она никогда не поверила бы, что снова может быть счастлива.

Иногда госпожа откладывает копье, меч и лук со стрелами, наряжается в богатые одежды, подобающие ее статусу, и покидает павильон вместе со свитой. Поначалу воспитанница думает, что госпожа посещает «турниры ароматов» и «цветочные войны» - ей рассказали про эти игры знатных заложниц. Позже она узнает, что госпожа никогда не участвует в подобных развлечениях. Она отправляется в государственный совет. Ее муж по статусу должен там присутствовать, но, поскольку он на войне, госпожа его замещает. – Здесь так принято? – изумленно спрашивает фрейлина. – Нет, отвечают ей, но госпожа – она такая.

Фрейлина кивает. Госпожа – она такая одна.

Воспитанницу она с собой никогда не берет. Как-то говорит:

– Ты же захочешь его убить. Но у тебя не получится.

Имя регента-Обезьяны не произносится.

Не то, чтоб фрейлина не думала об этом. Возможно, если б ей удалось, война бы прекратилась, говорят, здесь многие ее не хотели. Но Обезьяна подозрителен и окружен охраной. И в любом случае пострадает госпожа.

Госпожа получает много писем. В основном это отчеты из владений Датэ. Реже приходят письма из Чосона, от мужа. Читая их, госпожа хмурится.

Когда привозят почту из Чосона, там есть письма и для фрейлины – от господина Ямаоки. Но там нет ничего, что могло бы заставить хмуриться. Он по-прежнему справляется об ее самочувствии, сообщает, что у него все благополучно (как будто это ей интересно). Иногда добавляет стихи. Но здесь это обычная дань вежливости, а она не умеет понять, хороши ли стихи или плохи.

Господин приезжает в начале зимы. Нет, война не окончена – но регент отозвал Северную армию из Чосона. Может, поэтому, госпожа и хмурилась.

Это совсем не похоже на встречу супругов, долго бывших в разлуке. При этом господин и госпожа беседуют целый день. Фрейлина приносит им обед и чай, и слышит обрывки разговоров. Она еще недостаточно хорошо знает язык, но понимает, что господин и госпожа говорят о политике и войне. О доходах с их земель и правильном их применении. О каких-то постройках. Как будто не мужчина и женщина сидят здесь. Не муж и жена.

Ночевать, однако, господин остается у госпожи. Фрейлина сторожит у двери. Она сидит там всю ночь. Губы ее прикушены, рука сжимает рукоять меча.

Через положенный срок на свет появляется Ироха-химэ, первый законный ребенок в княжеской семье.

Трудно представить князя, да что там, любого отца, который не был бы разгневан или раздражен тем, что вместо долгожданного наследника – а именно рождение мальчика предрекали все гадатели – родилась дочь. Но Одноглазый ведет себя, словно так и надо.

На другой год Ямаока-доно переходит на службу к регенту – тот любит переманивать чужих вассалов. В один из визитов он говорит собеседнице, что не предал своего господина. Больше ничего не добавляет. Но она уже остаточно прожила здесь, среди этих людей, чтобы понять.

Еще через год воспитанница Мэго-химэ выходит замуж. Отныне и до конца жизни ее будут называть дамой Ямаока.

Они хорошо жили с мужем. Семья благоденствовала, дама Ямаока родила мужу сыновей, и супруги увидели, как растут их внуки. Но тридцать лет спустя, когда Ямаока Сима скончался, его вдова покинула дом, чтоб вернуться туда, где было ее место.

Может, Ироха-химэ и не рассказывает князю о болезни матери, но привозит лекаря из замка. Тот, однако, не находит у госпожи Ётокуин серьезных болезней. Когда он покидает покои больной, Ироха-химэ подробно расспрашивает его, и дама Ямаока стоит рядом.

– Это простуда и слабость, которая посещает людей в конце зимы. Да, я знаю, что раньше госпожа этим не страдала, но годы, годы берут своё.

– Она поправится?

– Я сделаю все возможное.

Дама Ямаока понимает – лекарь не лжет. Он просто не уверен.

Состояние госпожи не улучшается, но она не кажется угнетенной. Она много говорит в эти дни с дамой Ямаока – и большей частью о своем муже. Может быть больше, чем за годы, минувшие со дня его смерти.

Любили ли они друг друга? Это сложно понять, впрочем, в семье Датэ все сложно понять. Их поженили еще детьми, и он никогда не был ей верен. В молодости – кровь играла, в почтенные годы – и хотел бы успокоиться, но он был слишком знаменит и могуществен, и немало юных красавиц и молодых людей – здесь такое было в обычае, - стремились привлечь к себе внимание князя. Были у него и наложницы, и любовники. Но Мэго-химэ всегда оставалась главной. За те полвека, что они пробыли вместе, главное, чему они научились – доверять друг другу.

Госпожа и не говорит о любви, она вспоминает войны и заговоры прошлых лет, когда противники пытались уничтожить клан Датэ оружием и интригами. Не зря, не зря она тогда каждый день упражнялась с оружием – это всегда могло пригодиться. И все чаще, вспоминая, сбивается.

–...слишком поздно, все слишком поздно. Он не успел.

– Он все успел, госпожа. Три провинции под рукой Датэ. Род процветает, он в родстве и с императорским домом, и домом сёгуна…

– Да, но разве этого он хотел? – прерывает ее госпожа. – Разве этого мы хотели?

Есть вещи, которые дама Ямаока не поймет никогда. И не потому, что она родилась за морем. Те, что родились здесь, в закрытой и мирной стране, тоже не поймут.

Потом госпожа говорит все меньше, почти все время спит. Во сне лицо ее спокойное и мирное, но Ироха-химэ и дама Ямаока понимаю – конец близок. Когда дыхание госпожи во сне – или уже в беспамятстве? - становится резким и частым, они не отходят от постели.

Госпожа так и не придет в себя перед тем, как ее дыхание прервется навсегда. Ей не нужно закрывать глаза, они и так закрыты.

Ироха-химэ перебирает четки, шепчет:

– Nunc dimittis servum tuam, Domine…

Дама Ямаока поднимается и выходит. Ей очень многое предстоит сделать. Заупокойная служба должна быть торжественной. Будет князь, все представители рода Датэ, и все ключевые вассалы. Она отдает необходимые распоряжения монахиням и прислуге. Это занимает долгое время. Когда дама Ямаока возвращается к себе, руки и ноги словно налиты свинцом, так что приходится немного отдохнуть. Когда силы возвращаются, она моется и переодевается в чистое. Садится посреди комнаты. Должно быть, она все-таки слишком устала – в ушах шумит. В этом шуме она различает крики, ржание коней, выстрелы, грохот полевой артиллерии.

Она берет с подставки меч и делает то, что не успела тогда, под Ульсаном – единственным точным движением вскрывает себе горло.