Зеркальный осколок

Узкое зеркало больно резало пальцы. Грубые края царапали ладони. Как будто в свое время никто не пытался аккуратно отрезать стекло, а его просто отбили, швырнув об асфальт.

Форма, которая получилась, выглядела идеально. Никаких невнятных мелких щербин и зазубрин -только прямые ломаные линии.

Острый длинный треугольник с трудом укладывался в Яшкину ладонь.

Бледный, субтильный фотограф, дитя дождливого мегаполиса – до недавнего времени ничего опасней зеркальной фотокамеры в руках не держал. Раньше Яшка не был привычен к изнуряющим бессонницам, постоянно саднящим порезам и вечной тревоге, пульсирующей в висках.

Кожа чахлого богемного создания была нежна, запястья казались хрупкими, плечевой пояс не развит, даже ноги сходились иксиком в коленках. Впрочем, последнее не особенно бросалось в глаза. Трехдневная щетина кое-как напоминала о половой принадлежности, но не более.

Зеркало, наоборот, внушало уважение своей брутальностью, лаконичностью и простотой. Оно не прощало неловкости и сразу резало в кровь. Оно не пыталось быть удобным. Дерзкий острый треугольник даже в самой широкой своей части не годился, чтобы отражать человеческие лица – тешить самолюбие и удовлетворять любопытство. Слишком узкое, чтобы втиснуть туда щеки, и слишком широкое, чтобы послушно ложиться в ладонь.

Приходилось держать его ближе к острому углу и постоянно уворачиваться, чтобы не полоснуть себе по лицу.

Зачем Яшка подобрал зеркало в той заброшке на съемках, он уже не помнил. Понравилась стремительная кинжальная форма, этот грубый отбитый край. Хотел использовать зеркало в каком-то фотопроекте, не иначе.

Почему не оставил в студии вместе с другим реквизитом, там, где на полках толкались боками его прочие безумные находки и приобретения? Ну… Тут он тоже затруднялся с ответом.

Зеркало манило, тянуло к себе, особенно по ночам. В полнолуние оно манило так сильно, что с этим нельзя было справиться. Тогда Яшка выбирался из-под одеяла, шлепал бледными босыми ногами в гостиную и доставал зеркало из узкого длинного ящика комода.

Да, и в другие дни зеркало требовало к себе внимания. Хотя бы по три часа, но его надо было кормить луной каждые сутки.

Спать с зеркалом в одной комнате не получалось. Яшка пробовал – нереально. Тогда всю ночь он либо послушно сидел на подоконнике, до боли сжимая зеркальный треугольник в окровавленных руках, либо Яшку лихорадило под одеялом, ломало, выкручивало все тело – так зеркало звало, требовало его к себе. И он всегда уступал.

Поэтому Яшка придумал хранить зеркало в закрытом комоде в гостиной. Огромная сталинка, доставшаяся от деда по наследству, поражала своими габаритами. Обстановка тут не менялась со времен прадедушки. Гостиная с винтажной мебелью, привезенной из ГДР, находилась в противоположном углу от Яшкиной спальни.

Так хоть немного удавалось развести их с зеркалом в пространстве. На достаточном расстоянии тяга к лунному осколку по ночам хоть немного ослабевала. Возможно, старая дубовая мебель также частично гасила жадность зеркала к луне.

Днем осколок Якова не беспокоил. Профессия позволяла ему высыпаться в дневные часы.

Сегодня полнолуние. Яшка заранее зашел в аптеку за бактерицидным пластырем, купил двенадцать упаковок, как обычно. Он знал, что будет утром - неглубокие длинные косые порезы на обеих ладонях, на подушечках пальцев. Если повезет, подбородок уцелеет. Один раз нечаянно Яшка раскроил себе зеркалом бровь, с тех пор остался шрам.

Зеркало хотело луну. Всегда, с самого начала, оно жадно пожирало лунный свет, требовало повернуть отражающую поверхность к ночному светилу.

А что взамен? Почему Яшка из раза в раз подчинялся? Почему не выбросил, не разбил этот кусок стекла с напылением? Не нашел ему другого лунного раба, в конце концов?

Взамен зеркало давало власть. Такую острую, темную, запретную силу, что об этом вряд ли кому-то расскажешь, такое не пишут в личных дневниках.

Яшка начинал видеть и чувствовать страхи. Чужие страхи, которые черными нитями оплетали каждого под луной. Тени, стоявшие за спиной. За концы крепких нитей можно было дергать, управлять чужими тенями, манипулировать живыми человечками, как марионетками.

Сначала он начал видеть тени на своих снимках, когда разбирал рабочий материал. Потом постепенно ему уже перестали требоваться посредники. Линзы объективов лишь усиливали и четче проявляли то, что Яшка и так уже видел сам.

Не то, чтобы вечный слабак Яков П. раньше к этому стремился – к тотальной власти над чужими душами, но почувствовав раз, уже не смог отказаться. Это было такое острое дикое наслаждения, когда ты смотришь в глаза другому, а видишь, чувствуешь терзающих его демонов, что Яшка не мог стать прежним слепым котенком.

Если зеркало открыло ему глаза на чужие страхи, значит, он этого достоин. Он способен повелевать, а, значит, этот мир будет снова и снова прогибаться под его, Яшкины желания. Зеркало выбрало его, и он будет ему служить.

Поэтому в который раз он садился ночью на подоконник, больно резал ладони, подставляя зеркало луне. Он поил луной кого-то жадного, там, по ту сторону отражения, и тот лакал луну до самого рассвета, до последней капли и становился сильнее.

Рано или поздно Оно станет достаточно сильным, чтобы выйти. Яшка это знал. Понимал, что их встреча состоится. Боялся ли? Очень. До дрожи, до ледяного озноба, до болезненных судорог в ногах. Ждал? Еще сильнее.

Раньше, когда он только подобрал осколок, Яшка пробовал ради шутки запускать солнечных зайчиков. Зеркало совершенно для этого не годилось – оно отказывалось отражать дневное солнце.

По ночам зеркало тоже ничего не отражало. Но лунный свет будоражил, пробуждал его к жизни, требовал Яшку служить.

Даже если было очень облачно, зеркало тянуло луну с такой мощной силой, что иногда Яшке казалось, что он в кровь режет пальцы не от собственной неловкости, а от того, что зеркало рвется из его рук навстречу луне. И Яшка как преданный слуга терпел боль и держал. Слизывал языком кровавые дорожки на запястьях, но не смел опустить рук. Нельзя было отвернуть зеркало от источника его силы – ему бы это не понравилось. Он пробовал несколько раз.

Тогда зеркало выкручивало Яшку с такой силой, что сводило судорогами руки и ноги. Выкручивало до тех пор, пока не выжимало из него ледяной пот, покорность и смирение. Зеркало не позволяло нарушать их негласный договор в одностороннем порядке.

И тогда он возвращался на подоконник и продолжал служить осколку.

Яшке даже казалось, что он чувствует, как под утро зеркальный треугольник становился тяжелее, весомее и спокойнее. Там внутри насыщалось Оно. Ненадолго – до следующей полной луны.

Стоял ноябрь. В тихом дворе типовой сталинской застройки по вечерам было безлюдно. К ночи разлетались и вороны.

Последнюю неделю почти каждый день шли дожди, а по ночам уже заметно морозило. Лужи покрылись льдом, они сами стали похожими на зеркала.

В четверг осколок потребовал внимания к себе особенно настойчиво, бескомпромиссно. Полнолуние – самое сложное время.

Яшка отключил телефон, одел мешковатые вельветовые штаны и толстовку с начесом, шерстяные носки. Он знал, что просидит на широком подоконнике до утра. Будет холодно, будет больно. И только с рассветом зеркало позволит разогнуть затекшую спину, размять окоченевшие ноги, разжать окровавленные пальцы.

Яшка уже пытался устроить зеркалу «автопоилку» - устанавливал его вертикально, уперев в стопки с книгами со всех трех сторон. Осколку это не понравилось. Зачем ему пыльные многотомники, когда есть живой слуга?

Яшка сдался не сразу, он менял книги – К.Маркса заменил на Библиотеку фантастики, потом догадался достать собрание сочинений Н.В. Гоголя. На него, честно говоря, Яшка возлагал большие надежды, однако, не помогло.

Зеркало требовало личного Яшкиного внимания, живой энергии, тепла, крови, наконец. Немного - порезы от зеркала оставались неглубокие, они саднили пару дней, потом затягивались розовой кожицей и через неделю становились уже белыми ниточками шрамов.

К четырем часам ночи у Яшки болело все, хотелось спать, сменить позу, растянуться во весь рост, а не сидеть, скрючившись, на подоконнике. Для зеркала, наоборот, наступало самое сытое время.

Луна сегодня светила особенно ярко, ее ледяное лимонно-белое сияние усиливалось отражением в гладких лужах. Она отсвечивала в темных оконных стеклах. Луна просачивалась всюду. Яшке казалось, что она проникает даже за шиворот, когда он склонял от усталости голову, стекает ледяными струйками пота по спине.

Луна проходила по кончикам коротко стриженных ногтей, и Яшка мог поклясться, что его собственные пальцы начинали светиться холодным лунным фосфором.

Луна холодила порезы на пальцах, успокаивала боль, примиряла его с ней.

Луна была щедра к зеркалу.

Возможно, Яшка впал в полудрему, потому что не сразу понял, что происходит.

Первый раз за все время зеркало перестало поглощать луну, как черная бездонная дыра. Наконец, оно насытилось, оно отражало.

Ледяной луч от осколка падал на зеркальную поверхность лужи, дробился, переотражался, рассыпался крошечными четкими треугольниками лунного света. Можно было бы назвать это лунными зайчиками.

Но это был волк. Могучий, косматый, дикий волк в натуральную величину. Волк, сотканный из лунного сияния, - он уже стоял во дворе.

Зеркало давало такой сильный поток ледяного света, что, отражаясь в лужах, лучи преломлялись, поднимались вверх, из них строился скелет, потом проявлялись внешние очертания патлатой шкуры, последними зажглись глаза.

Волк обернулся, поднял морду и пристально посмотрел на Яшку. Скрюченная фигурка фотографа с окровавленным осколком в руках безмолвно застыла в окне третьего этажа.

Была ли во взгляде волка благодарность тому, кто кормил его долгие месяцы и позволил обрести силу? Вряд ли.

Волк смотрел яростным взглядом зверя, который вырвался на свободу после долгого заточения. И теперь, получив, наконец, крепкие лапы и твердую опору под ногами, он намерен был наверстывать упущенное. Он - хищник, и он будет убивать, пока не насытится. Лунный свет сотворил его заново, уже в который раз за сотни лет, но больше он не сможет дать ему ничего. Теперь, чтобы прокормиться, волку нужна добыча из плоти и крови.

Яшка его узнал. Сразу. Получается, он сам выпустил из зеркала свой собственный самый отчаянный, самый ранний и самый сильный страх.

Тот волк с обложки детской сказки про Красную Шапочку, который еще в три года доводил маленького Яшу до исступления, когда ребенок захлебывался в истериках, выгибался всем телом, не умея с собой совладать.

Волк никуда не делся за двадцать восемь лет, он просто вырос вместе с Яшкой. Он его выкормил собой, как терпеливая заботливая нянька, напоил лунным светом, выманил на запах собственной крови.

Тот же оскал, тот же поворот косматой башки и отвисший зад с куцым хвостом – его невозможно забыть или с кем-то спутать. Яшка узнает его из тысячи других. Образ волка впечатался в сетчатку. Как искры горящей проводки, волк перебегал невидимыми импульсами по контуру, который навсегда проложен нейронными связями в Яшкином мозгу.

Рано или поздно он придет.

Баю-баюшки-баю,

Не ложися на краю.

Придет серенький волчок

И утащит за бочок

Зачем петь детям такое на ночь? Как можно уснуть, если теперь этот волк всегда смотрит тебе в затылок? Смотрит и тяжело дышит перед прыжком.

Конечно, Яшкин разум многое понимал уже в пять лет. Но страх был иррациональным, он был сильнее разума даже в двадцать восемь.

Взрослый Яшка делал фотопроекты, снимая полуобнаженных моделей в настоящей волчьей шкуре. Его не пугал образ волка как таковой. Какое-то время волки были на пике популярности, и Яшка неплохо на этом зарабатывал.

Истертую десятками съемок волчью шкуру в итоге бросили в студии под ноги на входе рядом с администратором. Яшка его не боялся, он пугал молоденьких моделей стеклянными глазами в мертвых глазницах, иногда таскал шкуру за собой. Ему нравился чужой страх. Нравилось пугать. Нравилось дергать за ниточки чужие тени, управлять и повелевать.

Так он заполнял свою пустоту, свою черную дыру, заглушал свой постыдный иррациональный страх маленького мальчика перед нарисованным волком. Каждый вечер волк продолжал дышать ему в затылок, когда Яшка засыпал. Волк дышал ровно, он был спокоен. Он дышал влажно и горячо.

Иногда волк подступал так близко, что Яшка чувствовал на шее теплую щекотку. А потом зверь отступал на полшага, и сразу ветер холодил влажную кожу на том месте, куда только что упиралось горячее дыхание зверя.

Волк всегда казался Яшке огромным, размером с медведя. Зверю приходилось нагибать голову, принюхиваясь к Яшкиному запаху, толкать человека носом – так волк проверял, жива ли жертва, достойна ли она стать добычей.

Яшка представлял, как это косматая махина нехотя перебирает лапами, переминается с ноги на ноги, прикидывая, как удобнее повернуть голову и перейти к делу. Волк не торопился, он был уверен в себе, он знал, что ему ничего не стоит хрустнуть парой позвонков в этой слабенькой бледной шейке. Всего один укус, и дело сделано.

Яшка всегда чувствовал волка именно шеей, затылком. Он давно знал, что зверь убивает, перегрызая сонную артерию, поэтому будет атаковать пульсирующую жилку, что идет под ухом.

И что потом? Наверное, Яшка умрет не сразу, а будет чувствовать, как толчками уходит кровь, как крепко волк держит его, намертво сомкнув челюсти. Возможно, он даже успеет почувствовать, как чуть погодя волк ослабит хватку и оближет Яшкину шею своим влажным теплым языком. Почему-то собаки всегда так делают – они вылизывают ранки своим хозяевам. Псы не могут оставаться безучастными, когда течет кровь. Наверное, у его волка язык тоже сильный и нежный, как у сенбернара, он оставляет на коже широкие влажные полосы.

Они оба знают, что у Яшки с волком давняя тесная связь, она крепче, чем узы собаки и хозяина. Волк наверняка позаботиться о нем, он будет жадно слизывать кровь, не позволяя ей остывать, стекать по коже и падать на пол крупными каплями.

И последнее, что почувствует Яшка, будет горячее, влажное дыхание зверя, который просто исполнил свое предназначение.

До сих пор, когда он ложился спать, это всегда оказывалось сильнее его. Дома на своей огромной двуспальной кровати Яшка забивался к самой стене. Если спал один, он строил целые укрепления на краю своего холостяцкого лежбища. Складывал особым образом второе одеяло, подпирал его подушками. На выставленные в ряд спинки стульев накидывал индийское узорное покрывало.

Там были слоны и волшебные птицы, лотосы и какие-то символы. Он очень надеялся, что волк не попрет в одиночку против таких магических бастионов.

Над ним смеялись эти разбитные девицы, которые время от времени оставались ночевать у модного фотографа. Яшка быстро находил на них управу. Он делал им больно в ответ. Он выпроваживал их ранним утром, чтобы самому спокойно выспаться, устроив глухую оборону из диванных подушек по краю кровати, снова обставлялся стульями с высокими спинками и выводил на первый фланг боевых индийских слонов.

Из-за волка Яшка не мог ездить в поездах на дальние расстояния. Как уснуть на узенькой полке, когда он дышит рядом? Куда забиться? Его причудам удивлялись знакомые. Друзей у Яшки не было. Он продолжал летать самолетами, даже если это было дорого и неудобно – с двойными пересадками, с изнурительными ожиданиями, с долгими переездами из аэропорта в аэропорт.

Он редко оставался ночевать в гостях по тем же самым причинам. Не будешь просить эту дуру Карину или истеричную Еву задвинуть кровать высокими стульями, чтобы за ним, бородатым Яшкой, не пришел серенький волчок.

Если все же оставался у кого-то с ночевкой, тогда он не спал до самого утра. Обычно сидел на кухне, пил кофе и смотрел на луну. Думал, как там зеркало одно в пустой квартире, сильно ли он накажет его завтра за отлучку на целую ночь.

Вернувшись домой, он валился спать на полдня, зная, что всю следующую ночь ему отрабатывать перед зеркалом свое вчерашнее отсутствие. Две подряд бессонных ночи вынести было почти невозможно. Ради того, чтобы выспаться днем, Яшка отменял запланированные съемки, отключал телефон. Пару раз он даже платил какие-то неустойки.

В отличие от всех остальных, откупиться от зеркала было невозможно. Оно принимало только самоотверженную службу, живую кровь. Надо было постоянно разворачивать осколок так, чтоб он максимально захватывал лунный свет. Иначе зеркало недовольно толкалось и резало в кровь ладони.

Волк… Он ходил за Яшкой по пятам много лет. На периферии сознания Яшка всегда понимал, что это классическая фобия, и никакой реальной угрозы не существует. Он успокаивал себя, старался об этом не думать. До встречи с зеркалом, более или менее, ему это удавалось.

Он переключался на других. Всматривался в чужие лица. Надеялся, что не он один, Яшка, такой слабак, что у каждого на дне души заархивирована пара-тройка диких, необъяснимых страхов. Стоит только нажать нужную кнопку и распаковать, снять простенькую блокировку. Мало кому удается надежно запечатать свои страхи.

Чего стоят человеческая воля и разум против древнего первобытного всепоглощающего страха? Ужас родился гораздо раньше, чем появились разум и воля. Силы были явно не равны.

Яшка бежал без оглядки от своего зверя с тех пор, как едва научился ходить. Бежал через всю свою жизнь, не успевая насладиться многими ее моментами.

Он банально не высыпался по ночам, часами ожидая прихода волка, а потом в школе клевал носом, отвечал рассеяно и невпопад. Его ругали, дразнили тупым, ставили плохие оценки. С ним не дружили пацаны, девчонки его игнорировали или зло смеялись.

Все, о чем он мечтал тогда, - выспаться и всем отомстить. Иногда он прогуливал школу, чтобы провалиться в забытье днем. Днем волк пугал его меньше. Зато тогда его гнобили родители, отец хватался за ремень. Когда становилось совсем невыносимо, приходилось идти на такие жертвы. Человек не может не спать.

Яшка боялся волка, сколько себя помнил. Он много думал о страхах. И он всегда вглядывался в жестокие лица, которые его окружали, пытаясь угадать, чего боятся они, эти людишки.

Со временем он отомстил им всем. Не все это пережили. Не каждый готов столкнуться со своим страхом, остаться с ним один на один.

Каждого он зацепил за живое. Зеркало честно открывало ему их тайны, и он этим пользовался. Дергал за ниточки и молча смотрел, как белеют губы, трясутся руки, на одежде проступают пятна пота. Слушал, как срываются в бездну голоса. Следил за дыханием. Тело никогда не лжет, когда дело касается настоящего страха.

Он отомстил за себя. И он пошел дальше. Ему нравилось повелевать.

Эту силу давал ему осколок, ради этого стоило ему служить.

Думал ли Яшка, чем все это обернется для него самого?

Чтобы уничтожать других, он поил луной своего волка. Того самого.

Он сам выпустил его из зеркала. Он зажег лунным светом его глаза, и волк его увидел, почувствовал и посмотрел. Он знает, где искать Яшку по ночам. Он придет. Он рано или поздно придет за ним.

С тех пор Яшка мог заснуть только днем. Он ненадолго забывался тревожным коротким сном, когда зеркало было спрятано в комод в дальней комнате, а в окна ярко светило солнце.

Он почти забросил работу. Ему перестали быть интересны чужие тени. Ему не хотелось управлять и повелевать. Все, что он хотел, - это покоя, он хотел избавиться от навязчивого страха, от настоящего ужаса, который усилился многократно с тех пор, как волк обрел свободу.

Справедливости ради, стоит заметить, что страх уже заметно обглодал Яшкину некогда благополучную жизнь и снаружи. У него стало заметно меньше заказов, он срывал съемки, не объясняя причин. Откровенно халтурил. Не успевал следить за трендами, выпадал из профессионального сообщества.

Теперь по вечерам Яшка надевал старую куртку с капюшоном и выходил на охоту. Он долго бродил по пустынным улицам, сжимая в окровавленных руках осколок лунного зеркала, повернув его обратной стороной к луне. Случайные прохожие шарахались от него. Пару раз вызывали полицию, один раз даже на ночь упекли в психушку. Утром, конечно, отпустили.

Каждый раз он умело отговаривался тем, что, будучи фотографом, пребывает в вечных творческих поисках, ищет новые приемы и формы, новые образы, пробует различные световые схемы. О, он мог бесконечно говорить про свет и тень, так увлекался, что в конечном итоге его с трудом выпроваживали вон.

А что ему еще оставалось? Страх перед зверем стал настолько сильным, всепоглощающим, изнуряющим и пожирающим изнутри, что в какой-то момент Яшка решил встретиться лицом к лицу со своим волком. Лучше самый ужасный конец, чем ужас без конца -так решил он.

Впрочем, впервые в жизни он был настроен побороться.

Почему-то Яшка вбил себе в голову, что, если ему удастся встретить зверя на ночных улицах, он сумеет заманить его обратно в зеркало. Спрятать там, обесточить и заморозить.

Зеркало голодало. Оно выкручивало Яшке все жилы, требуя снова служить себе. Но он держался. Он знал, что этот жгучий зеркальный голод по луне и есть его спасение. Он хотел, чтобы зеркало проголодалось так сильно, чтобы в тот час, когда Яшка встретит волка, оно поглотило зверя.

И он искал, искал не переставая. Он совсем не спал по ночам. В конце концов его окрестили городским сумасшедшим.

Бессмысленно бродил он по улицам ночи напролет и возвращался домой под утро. Заваривал кофе и читал свежие криминальные хроники. Он везде искал следы своего волка – в самых жестоких преступлениях, самых кровавых драмах. Он пытался постичь его логику, вычислить маршрут, опередить, зайти с подветренной стороны, чтобы зверь его не учуял.

Теперь он регулярно покупал туристические карты города, раскладывал их дома на старом дедовом паркете, ползал по полу на коленках, беспощадно протирая до дыр очередные вельветовые штаны.

Яшка отмечал красными крестиками недавние следы зверя, чертил свои схемы и планы по его поимке, каждый день после неудачной охоты появлялись новые маршруты.

Одной карты хватало максимум на неделю. Коленки на штанах держались около месяца. Через неделю Яшка выбрасывал затертую старую карту, испещренную множеством линий и крестиков. Покупал новую, и все начиналось заново. Через месяц покупал новые вельветовые штаны. И все повторялось.

Так прошла зима, и наступила весна.

Трагедия случилась в середине марта. Почти полгода тщетных поисков довели Яшку до крайней степени нервного истощения.

В тот день он, как обычно, вышел на охоту в сумерках и бродил без сна до рассвета. Он крепко сжимал в руках ненасытный осколок, уткнув его зеркальной поверхностью в куртку.

Яшка не собирался кормить его луной, но надо было держать голодное зеркало поблизости, под рукой, чтобы успеть поймать волка, когда он появится. Рано или поздно они должны были встретиться. Теперь Яшка сам искал этой встречи, он его звал.

Небольшая вставка светоотражающей ткани на планке куртки поймала последние отсветы луны. Голодное жадное зеркало с такой силой потянуло в себя луну, что затянуло всю куртку, и того, кто трепыхался внутри. Яшка пропал, исчез без остатка по ту сторону отражения.

Сытый треугольный осколок мягко упал в рыхлый весенний снег.