Зима

Зима единит мысль творящую, всё добро, свершённое в пору расцвета сил года, кристаллизуется в лёд и снег, дабы омыть землю живой весенней водой пробуждённого прошлогоднего добра под лучами ярыми солнца.

А то, что не к добру свершилось, оседает в пустоту, источая смрад впустую же истраченных сил жизни и смерти. И следует много огней зажечь в зимнюю пору, чтобы прогорело, что уже ни к чему не придётся, и ушло совсем.

Зима — время сказывать о том, что достойно славы, но иногда стоит поведать и о том, что просто значимо для рассказчика. И то, и другое должным образом питает огненную суть, хоть и по-разному.

Алина ощутила, что мысль как будто иссякла.

Темнота за окном словно бы звала Алину в сад, перед глазами, на краюшке зрения, уже танцевали отблески пламени. Аромат дров, лежавших аккуратной горкой у двери, долетел к ней особенно явно, среди дров были яблоневые, такие Алине виделись самыми особенными. Их жаль даже жечь, притом именно они, сгорая, как ничто иное, приобщают к сути огня её саму.

Она надеялась разжечь костёр сегодня ночью, для того всё было готово, кроме одного.

Некоторое время назад мир вокруг стал видиться ей много полнее и глубже. И по большей части она была довольно этим, однако, среди прочего, к ней время от времени приходили мысли, которые непременно требовалось зафиксировать. И когда она это делала, то потом следовало осознать изложенное, но так, чтобы понять его принадлежность к сегодняшней реальности, иногда это давалось легко, другой раз буквально изматывало.

То, что сейчас происходило с ней, началось осенью. Имени этому начинанию у не пока не было. Многое ей стало уже понятно, но не это. Она не видела, к чему должно стремиться прийти. И она решила, что сейчас время не искать цель, а позволить ей самой заявить о себе.

Минувшей осенью она приехала в полузаброшенную деревню впервые после бабушкиной смерти. Даже и дольше её здесь не было, потому что и на похоронах она не была из-за поступления в институт. Ныне ей уже миновало девятнадцать лет, а у бабушки она гостила заключительный раз в двенадцать.

Ещё за четыре года до того её ровесник, друг и сосед в этой деревне, Влад, перестал навещать своих бабушку и дедушку. И вот так случилось, что и он как раз приехал в их пустующий дом минувшей осенью.

Друзья детства встретились ночью у реки. И он, и она умудрились притом заблудиться в знакомых с детства местах. Алина улыбнулась, вспоминая обстоятельства встречи. Светлой, но грустной получилась улыбка.

Они всё ещё были лишь едва знакомы, но притом знакомы очень и очень близко.

Как назвать эту связь — Алина не знала, она чувствовала, что когда-то были слова и образы для этого подходящие, но они никак не ложились на известное ей сегодня.

Алина вздохнула.

Она и Влад не стали обмениваться номерами телефонов, но договорились приехать сюда под Новый год, если на то возникнет стремление. Алина сама так осенью решила и потом сомневалась, и было ей как будто не по себе, пока он не приехал всё-таки сегодня днём.

Сама она, сдав досрочно сессию, была тут уже неделю, успела пообщаться немного с людьми, о бабушке поговорить. С удивлением узнать, например, что сестра Влада, оказывается, часто у её, Алининой, бабушки гостила, даже, в отличие от родной внучки, была на похоронах. Узнав об этом, Алина тогда особенно пожалела, что так и не обменялась с Владом телефонами, она тогда особенно сомневалась, приедет ли он.

Теперь некоторые вещи она могла понять, лишь стоило задаться вопросом – знание откликалось, а вот иной раз, особенно когда ум или сердце особо беспокоило это, такого не случалось.

Влад сейчас спал на диване, Алине было видно его отсюда из кухни, где она сидела.

Алина встала и забрала с подоконника листок бумаги, исписанный текстом в колонку.

Посматривая на Влада, она положила листок перед собой. Затем взяла глубокую тарелку и поставила в неё толстую свечу, которую ещё пришлось поискать. Теперь Алина подошла к окну и с немалым усилием приоткрыла его так, чтобы достать немного снега. Когда она снова плотно закрыла окно, ей почудился аромат яблок, она улыбнулась, вспомнилось – в детстве, когда она гостила у бабушки, всякий раз после зимнего проветривания в доме словно бы витал некоторое время этот аромат, как будто яблони за окном, окутанные белым покровом, как-то окликали хозяйку дома, чтобы помнила о них и ждала пробуждения, знала, что живы. Так Алина в детстве думала, может так ей говорила бабушка, этого она не помнила.

Набранный снег и несколько льдинок Алина распределила вокруг свечи. За тарелкой и свечой пришлось отойти к полкам. Вернувшись, она снова взглянула на Влада.

Зажигая огонёк, девушка подумала о том, как здорово, что никому не нужно объяснять, что и зачем она делает и почему же именно так. Хотя иногда ей очень хотелось кой-кому рассказать обо всём, что теперь с ней происходило.

После того как Влад приехал сегодня днём, всё оставшееся светлое время он прибирал снег во дворе и за калиткой, Алина даже и не знала докуда, кто-то, похоже, попросил помочь, или сам так решил, она не поинтересовалась.

Алина села на стул и снова пробежалась взглядом по тексту на листке. Вспомнилось, как листок этот попал ей в руки сегодня днём.

Алина подошла к окну, учитывая, что день был, её отражение удивительно явно просматривалось, а вот двор едва различимо. Стекло было недостаточно прозрачным, и с внешней стороны по нему вилась узором и пятнами морось, лицо Алины так и отразилось, неестественно явно, почти как в зеркале, и притом овеянное изморозью.

Влад чистил снег во дворе, Алина толком рассмотреть мужчину не могла, но всё же понаблюдала немного и вернулась к столу.

С краю небрежно, словно брошенный, лежал исписанный текстом в колонку листок, посреди текста был набросок рисунка, очень условный. Слова – тёмно-синей ручкой, стержень которой был явно толще, чем требовалось, зарисовка –карандашом. Алине подумалось о тёмно-синем бескрайнем море, и где-то там, вдалеке, мелькнул было кусочек земли или серого камня.

Алина склонилась над листком, чтобы прочесть написанное.

— Странно сложилось, да.

Внезапно донёсшийся до Алины голос Влада как-то и не сразу вернул её к ощущению реальности.

— Что? — спросила она, обернувшись всё-таки к собеседнику.

— Слова странно сложились. Я читал эту книгу...

Влад протянул ей невесть откуда извлечённую книжицу, немассового производства, просто набор листов с текстом. Распечатано, вероятно, на домашнем принтере. Скреплены листы были при помощи дырокола и красной ленточки.

«Стурлусон Снорри. Младшая Эдда» – написано было от руки на титульном листе.

Алина заметила, что Влад подошёл к ней прямо в уличных ботинках, посмотрела осуждающе, мужчина пожал плечами и пошёл переобуваться.

Пока он не вернулся, Алина прочла страницу, на которой была закладка, вернее пару абзацев, только и успела осознать схожесть упомянутых имён с теми, что встречались в стихе Влада.

— Готов компот ягодный и жареная картошка с грибами, — уведомила Алина вместо всех вопросов, когда Влад снова к ней подошёл.

К разговору вернулись уже за чаем.

— Так почему ты всё-таки приехал? — спросила Алина.

— Знаешь всё то, что нахлынуло осенью, все эти… воспоминанья? Действительно стали уходить, и вдруг очень захотелось понять, что там было важного – ему.

На заключительном слове Влад замялся, а потом ещё договорил: «или там мне».

— И что же? — довольно отстранённо поинтересовалась Алина, но ей на самом деле был интересен ответ, и, не удержавшись, она ещё уточнила, — то, что ты понял, как-то связано с этой историей?

Она кивнула на самодельно собранную книгу, которая сейчас пребывала на подоконнике.

— Не напрямую, нет, — Влад усмехнулся, — когда я понял, как сильно меня цепляет что-то в этой истории, подумал уже, что там прямо тайна мирового значения, может быть, нет на самом деле такого не подумал, сразу знал, что это важно именно мне... ему. И только.

Алина тоже улыбнулась.

— Нет никакой связи, кроме того, что вот эти образы… Знаешь вот не вся история, а вот именно эта часть, о важности сокровищ, — он кивнул на лист со стихом, который лежал поодаль от книги на том же подоконнике теперь.

Алина внимательно слушала, правда, пока только ради него.

— Корабль, что-то произошло с кораблём. Он собирался куда-то вернуться и не смог... Я искал истории о кораблях, что-то вроде источников, самых давних. И про Древний мир читал, корабли как таковые вроде уже пять тысяч лет назад появились, вроде у египтян. Самое раннее из найденного археологами. Греческие, римские, китайские — отличались основательно. Там за основу плот, а у прочих вроде как лодка. Читал, любопытно, но не цепляет, и вот про корабли викингов что-то словно бы родное.

Влад усмехнулся смущённо, и даже слегка поморщился. Продолжил:

— И вот с тем как и откуда они взялись, корабли викингов, так и не разобрался. И что именно мне в них так… особо интересно, тоже не знаю. Но я не ради кораблей приехал, а зачем — не спрашивай, понятия не имею.

Вот этим он закончил свою речь и посмотрел на Алину эдак вопросительно.

Множество противоречивого и на уме, и на сердце по поводу услышанного не дало девушке найти слов, чтобы сразу ответить.

Влад помыл посуду и ушёл на улицу прибирать снег. Вернулся, когда уже темнело, и устроился на диван с ноутбуком проверять почту, там и уснул вскорости.

Огонёк свечи горел ровно. Алина чуть подула на него и посмотрела в воду.

Через некоторое время она встала и пошла к дивану, где спал Влад. С минуту она на него смотрела, стоя в нескольких шагах поодаль, потом вдруг ощутила себя как-то неудобно, словно бы без спросу подглядывала, за чем не следует.

Она снова ушла на кухню, села за стол, посмотрела на тающий снег, куда по-маленечко стекал воск.

Влад, как только Алина села снова за стол, как раз открыл глаза, полежал немного, затем встал и пошёл тихонько на кухню, собираясь пошутить. Но оказавшись подле девушки, которая, ничего как будто уже не видя вокруг, сидела за столом, глядя в подножие горящей свечи, Влад осторожно сел напротив неё и тоже заглянул туда, куда и Алина смотрела, чувствуя, что вот-вот рассмеётся. Вместо ожидаемого глаза защипало вдруг, как в детстве, когда отчаянно больно, но плакать совершенно недопустимо.

***

Смотреть, как горит корабль, он не хотел и не счёл, что должен. Отведя взгляд от тающего снега, он развернулся и, ни на кого не оборачиваясь, пошёл в лес. Его собственный корабль погиб в море, совсем недавно, и то, как уходит этот, пусть чужой, невыносимо было.

И вот он шёл, не разбирая дороги, прямо неведомо куда ломился, вдруг перед ним лучник, говорит что-то явно наглое и повелительное. Держать стрелу в ожидании ответа лучник не собирался.

А тот, кому стрела была назначена, хоть топор из рук отпускать не хотелось, но он уже готов был метнуть его в лучника.

— Не смей, — сказала женщина неожиданному врагу, по-хозяйски так сказала, становясь между ним и целью. Вот её речь была вполне понятной. Хотя слово он не знал, но значение его уловил совершенно уверенно.

Он приноровился, собираясь-таки послать оружие прямиком в буйную головушку лучника. Та и неприкрыта ничем была. Ладонь женщины легла поверх его собственной руки, сжимающей топорище, и она уже ему повторила своё:

— Не смей, — и теперь вот на языке, который он знал.

— Ты, хозяйка… Мне не госпожа, — усмехнулся он, глядя на неё, и оттолкнул в сторону.

Топор выпускать из рук не пришлось, лучник оказался почти ж то уже «под рукой», один удар, совершенно верно направленный в шею противника, пришёлся в пустоту, зато собственное тело пронзила острая боль, не столь уж невыносимая, но воспрепятствовавшая дальнейшему движению.

И всё вдруг успокоилось. Может, там ещё что-то было между тем и этим. А может, и нет.

Ситуация в целом беспокоила особенно тем, что перед глазами словно бы пелена застыла, развеивалась вроде, да потихоньку, но нужно было послушать, что ему говорят.

Вещала та женщина, которая всё-так и вела себя, по-хозяйски.

— Добрый мой гость, прошу тебя, возьми на год этого человека в услужение, тем он отплатит тебе за случайную обиду. Мы пришли взглянуть, что тут делается, и вот ты неожиданно к нам подошёл.

На заключительных словах тон её голоса стал весьма многогранным.

— Кто бы знал, где я буду через год? Не боишься, что сей человек уже никогда не вернётся?

— Я знаю, что ровно через год ты снова здесь будешь, а прочее тебе решать.

— А и ладно, как звать-то тебя, хозяйка? — он согласился, внезапно решив, что это будет кстати.

— Вот так и зови, — отозвалась женщина, красивая, надо сказать, но одета была необычно, без единого украшения. Даже вон у незадачливого лучника наряд был более представительный, однако то, что бедно одетая женщина, госпожа для него – сомнений не вызывало.

***

Через год он и правда оказался в тех местах снова.

Снег кружился по ветру и залетал в дом.

Женщина устроилась за столом так, чтобы прямо смотреть на открытый проём распахнутой настежь двери.

На ней был отличной выделки плащ. Весь её наряд был добротным, вот только совсем без обычных металлических украшений, даже и деревянных.

Горьковатый запах сухих трав, висевших под потолком, таял в потоках хладного ветерка.

Малый огонёк лучины трепетал отчаянно, но теплился.

Спустя немного времени, в проход шагнул человек, принеся с собой ещё и хвойного духа самую малость.

— Дозволь войти хозяйка, — сказал вошедший уже человек. Он и дверь прикрыть успел, пока она ответила.

— А если не дозволю? Вон пойдёшь?

Дверь снова открылась, однако первый гость бросил пару резких слов желающему тоже зайти, тот отступил, гость оглянулся и, обнаружив искомое, водворил засов на створки.

Хозяйка между тем запалила ещё одну лучину, блёклого света стало больше.

А во дворе было совсем ведь светло, но весьма зябко. Когда очутился гость уже прямо перед ней, холодный еловый аромат вовсе утвердился в невеликом пространстве, горечь сушёной травы тёплая, пропитанная летним цветом, развеялась, и без того поумеренная недавно ополоснувшим дом морозом.

— Ты не бежала от нас, вела сюда, так зачем же гнать собралась?

Он сел на лавку возле стола, хозяйка встала и подала ему чашу с тёплым питьём, источавшим аромат мёда и трав, да не тех, что висели под потолком, сладость была в них, гость выпил.

— Неужто тебе невдомёк было, что я хотела привести тебя одного? — с лукавой обидой сказала хозяйка.

— Мой друг сам пошёл следом, с чего мне было гнать его?

Гость отвечал ей тихим голосом, а смотрел пронзительно.

— Жаль, — холодно отозвалась хозяйка и села возле гостя, — а впрочем, как уж вышло. Домишко этот теперь оставить придётся, а я тут привыкла зимовать.

Гость пожал плечами и усмехнулся, а хозяйка продолжила иным тоном, тёплым да приветливым.

— Узнала, что который день по лесу бродите, чего ищете тут?

— Добра ищем.

— Своего аль чужого?

Он посмотрел на неё оценивающе.

Хозяйка усмехнулась в ответ и сказала словно бы рассуждая, про себя, да вслух:

— А вдруг знаю, где оно, то, что ищете, помогу отыскать…

Полюбовавшись выражением её глаз, гость ответил:

— Один человек сбежал с чужим добром, нашим добром, стало быть. Ищем.

Она чуть затаила дыхание.

— А коли найдёшь?

— Он мой брат, — так ответил, словно бы это всё объясняло.

Она смотрела будто бы на него, а будто бы и за ним что-то разглядывала, но так было лишь несколько мгновений.

— Что ж, приходи завтра, здесь будет, со всём, что унёс. А теперь идите.

И она хотела было встать, но он так посмотрел, что она осталась пока подле него.

— Странное дело. Неужто затем меня привела сюда, что б вот так и расстаться вдруг?

Она снова чуть помолчала, а он и не торопил.

— Затем, чтобы ты об этом месте узнал, ещё посмотреть поближе хотела, взваром ещё угостить, он – целебный. Исцеление тебе нужно.

— Да вроде здоров. А к чему мне это место нужно знать?

Одна из лучин погасла, и полетел по воздуху запах чада, перебив хвойный и прочий дух.

Хозяйка на миг глаза опустила. Лёгкий скрип разогнал тишину.

— Ни к чему уже, думала пригласить навестить меня следующей зимой, а теперь нет, я в этот дом более не желаю возвращаться.

Взгляды хозяйки и гостя переплелись, и стало ей тревожно, а ему весело.

— Спрошу ещё, желаю узнать, зачем я тебе следующей зимой нужен?

Хозяйка улыбнулась, что ясно солнышко выглянуло.

— Так, всё то же, любопытно, слышала вот, ты сказки знатные говорить умеешь, и пришли вы издалека в наш край, интересно же узнать, что за сказки там, вдалеке.

Гость смотрел на неё и мерещилось ему, что хозяйка этого дома лучше него ведает, что там вдалеке, и что тут вблизи. Стряхнул он морок и сказал ей так:

— Чего ты хочешь от меня так сильно, что аж не побоялась в дом привести?

Он смотрел на неё, так что впору было испугаться. Хозяйка не испугалась, морозно стало на душе у неё. Легко в голове притом.

В дверь раздался громкий настоятельный стук и резкий недовольственный окрик затем:

— Холодно тут! Темнеет и метёт всё сильнее.

Вторая часть фразы звучала чуть более степенно.

— Можете здесь ночевать, ежели товарищи ваши там не обеспокоятся — оставайтесь, ладно уж, а я тогда пойду, — сказала хозяйка и поднялась со скамьи.

Мысль была не отпускать женщину, ибо было ещё что спросить, но гость моргнуть не успел, на миг словно бы пелена перед глазами мелькнула, и вот глядь – нету хозяйки в доме, а на пороге друг стоит, тот, что снаружи мёрз, пока он тут с хозяйкой толковал, дверь нараспашку, а друг смотрит куда-то в сторону недоумённо. А дом снова стынет, только в морозном воздухе будто бы аромат яблочный повис на несколько мгновений, да и растаял как не бывало.

— Мелькнула, что морок, и в метель нырк, словно и не было, а меня словно бы льдом до основания, ни рукой, ни ногой не шевельнуть не было мочи…

Так они и остались ночевать в том доме.

Наутро к ним привели того, кого хозяйка обещалась, и с тем, что он унёс. Приведшие его лишь поодаль побыли, до дома он сам дошёл, с поклажей.

А через год ровно, вновь накануне самого краткого дня, гость пожаловал в тот дом, хоть хозяйка и сказывала, что не придёт уж туда, но он вот явился. Один на сей раз.

Дверь открыта была, но из помещения теплом повеяло, и оказалось дома хозяйка.

— Позволишь войти? — спросил тот, кто пришёл.

Она подошла к нему, питьё подала, он выпил. От напитка был медовый да яблочный дух.

— Заходи гость, ждала тебя.

Он прошёл к столу. Положил на столешницу свёрток небольшой. Содержимое скрывал отрезок тёмно-синего полотна.

— Прими, прошу, благодарности моей ради.

К свёртку хозяйка не притронулась, не глянула даже, но улыбнулась и кивнула приветливо, хоть и не сразу, но решилась как будто принять. Она сказала:

— Принимаю твою благодарность, но, надеюсь, тем она не исчерпается пока, потому что просьба к тебе есть. Но ты садись, отдохни, поешь, я потом и расскажу.

Возражать ей гость не стал.

Когда к разговору вернулись, первым делом он ей вот что сказал:

— Я спрашивал о тебе людей, точно не скажу, но так думаю, что это тебя тут госпожой некоторые кличут, а ещё хозяйкой яблоневого сада?

— Меня, — просто согласилась она.

— А вот ответь мне хозяйка, как, по-твоему, зачем я здесь? — он сказал это так, будто бы себя, а не её, спрашивал сейчас.

— Отблагодарить, — безмятежно отозвалась женщина.

Он вздохнул и кивнул. Хозяйка заговорила вновь.

— А у меня такая вот просьба. Мы тут к завершению лета товар необычный соберём, приходите, возьмите и на торг свезите. Для вас прибыльно будет.

— О таких делах так не говорят, — заметил он ей.

— Завтра поговоришь уже как следует, с теми, кто собирать будет. А потом, ежели решу, что не ошиблась в тебе, и о других делах разговор будет. Только уже не здесь.

— А сегодня что?

— А сегодня другое дело ещё у меня, а ты рядом побудь, вот тоже просьба.

Как-то так уж вышло, что он заснул, вроде ненадолго, пока размышлял над её просьбой.

Посреди поля пылал костёр, он шёл по снегу к пламени, хоть и нелегко ему было идти, рана не зажила толком, дышать было тяжко. Он знал, что хозяйка там будет, но сомневался, будет ли она там одна. И всё-таки от его счастливой удачи что-то ещё осталось.

Он очнулся, никаких ран на себе не обнаружил, но вот середина самой длинной ночи в году нависла над миром, это он явственно осознал вдруг.

— На хлебное поле мне нужно, там уж костёр горит, люди ждут, пойдёшь со мной? — спросила хозяйка гостя.

— Пойду, – ответил он ей. Вопреки тому, что оберег на груди потревожил сомнением. Во всякую стужу будто бы тепло излучал, нежаркое, едва ощутимое, но он чувствовал, а теперь серебряный оберег сделался тяжёлым и холодным.

Шли молча, а когда между деревьями костёр замаячил уже, гость придержал её за руку и сказал:

— Имя своё назови.

— Зови хозяйкой пока, так оно верно сейчас, а я тебя гостем так и буду называть, может, до поры до времени.

В ту ночь явно ничего особенного не случилось, но на деле в ту пору самой длинной тени дня в году судьба хозяйкиного гостя иссякла. Он это почувствовал, с той ночи его серебряный оберег, для него – знак принадлежности родным богам – всегда был холоден. Почувствовал, да не понял.

А хозяйка тогда решила, что смерть его пусть подождёт, а ей, хозяйке, среди живых он нужен был. Думала позже отпустить, да не смогла.

***

Посреди поля пылал костёр, он шёл по снегу к пламени, хоть и нелегко ему было идти, рана не зажила толком, дышать было тяжко. Он знал, что хозяйка там будет, но сомневался — будет ли она там одна. И всё-таки от его счастливой удачи что-то ещё осталось.

Середина самой длинной ночи в году нависла над миром, и хозяйка яблоневого сада встречала её возле костра посреди хлебного поля.

— Зачем пришёл? — спросила она гостя, ступившего из окружающей тьмы.

Гость сел на корягу подле неё и ответил вопросом на вопрос:

— Гулял я тут… среди людей душно стало… вот и пошёл я в лес побродить, иду, значит, вижу – огонь горит… И вот решил спросить, известна ли тебе сказка о том, какое сокровище наиценнейшее?

Говорить было тяжеловато, но в голосе его всё одно звучали нотки, присущие всякой его сказке, глубокие, завораживающие.

Хозяйка ответила:

— Достаток солнца каждый день года ценен, соразмерный избыток дождей по осени, и чтобы снег лёг зимой своевременно и ко времени же стаял – вот самое ценное.

— Богатству должно прирастать, постоянно да каждому своей мерой, есть путь для одного и такой ещё, что только для многих сразу, а вот оружие — каждому своё, и вот такое оружие, чтобы и по руке, и к делу пригодное пришлось — и есть самое ценное.

— Я не знаю такой сказки.

— А ценности означенные тебе понятны?

— Да, — ответила хозяйка и больше ничего не захотела бы она говорить об этом, но гость сказал ещё так:

— Ты понимаешь меня, как и всякого, похоже, слишком даже хорошо, а из того, что я о тебе понимаю следует: до сих пор тебе было довольно щитов, ведь и щитом можно драться, чтобы драться оружие вообще необязательно, но чтобы победить в предстоящем, нужно оружие для намеченного боя самое подходящее.

— Было ли у этих боёв начало – неведомо мне, и завершение их…

Хозяйка замолчала, не договорив.

— Чего ты хочешь? — спросила она после.

— Чтобы отныне и впредь богатство моё прирастало соответствующей мерой.

— И однажды ты сможешь уже пойти тем путём, что для многих, а не для одного.

— Ты понимаешь меня действительно верно.

— Что случилось с твоим кораблём? Расскажи.

Он усмехнулся недобро, но не стал говорить: «Неужто тебе и не всё ведомо?»

— Видно, он не захотел покидать море…

Он больше ничего не сказал, тогда хозяйка протянула к нему раскрытую ладонь.

— Что ж, давай узнаем, подойдёт ли мне оружие, о котором ты говорил, дай мне нож, —усмехнулась хозяйка, а пламя словно бы заплясало в тон её голосу, как будто и пламени костра она была хозяйкой сейчас.

Гость отдал ей нож.

Через миг она стояла у самого огня, слишком близко, но её лицо стало лишь бледнее, как будто бы его не жаром, а холодом обдало. Плащ распахнулся. Хозяйка и платок сняла с груди, на ней была тёмного цвета рубашка, невысокий ворот которой не скрывал уже от жара и холода горло женщины. Она заговорила…

Гость внезапно вскочил на ноги, пошатнулся, но успел.

— Зря, — тихонько сказала она ему погодя, — я, в отличие от тебя, всё бы к добру обернула, благая жертва и добровольная, может, и ты бы даже…

— Ладно, хозяйка, ладно, успокойся, ещё зверушки учуют, прибегут. Что творишь-то, зачем? Целительница… Я всё равно останусь.

— Ну как тебе теперь остаться? Не позволю.

— Не госпожа ты мне, хозяйка…

— Иди спи себе, — тихонько попросила Алина после того, как она и Влад несколько мгновений смотрели друг на друга, горьковатый дымок, повеявший от угасшего фитилька свечи, попал в нос, и оба согласно чихнули.

— Весной, край в начале лета, поеду места искать; тот сад, где сгорел тот корабль, хоть что-то из всего этого, поедешь со мной?

Алина посмотрела в окно, думая сказать сразу или потом уже, весной. Она заметила, что льдинки в миске совершенно растаяли. От талой воды она подняла взгляд и заглянула Владу в глаза, вот ровно так она на него смотрела, как и он на неё. Не видя в общем, по существу лишь.

И вот теперь воспоминания и не так что б совсем свои, но и не то, чтобы чужие, и прочие воспоминания, хоть и не обрели целостности и завершённости ясной истории, но устроились там, где следовало, перестав мучить, но придавая сил.

Через некоторое время среди окутанных тяжёлым снегом яблонь разожжён был костёр. Ветра не было, костёр горел невероятно ровно и тянулся ввысь. Горьковато-сладкий запах горящих поленьев, расточаемый дымом костра, овевал воздух, и сквозь него пролетали редкие снежинки.

Алина и Влад единовременно взглянули на калитку, которая ни с того ни с сего заскрипела.

Снег совсем перестал идти, с пронзительно яркого лика луны побежала прочь туча.