Зима

IT`S WINTER

Глава 1: Всё нормально?

Утро девятого января 2012 года. На улице было темно, но школу никто не отменял. После зимних каникул я чувствовал себя разбитым и отчуждённым. В комнату вошла мама. По её лицу было видно, что ей не нравится, что я ещё сплю.

— Ты до сих пор в кровати? Быстро поднимайся и завтракать, опоздаешь! - с этими словами она резко сдернула с меня одеяло. — Как бы в новом году не начать с замечаний за опоздания...

— Встаю, встаю... - нехотя пробурчал я, поплёлся на кухню.

На завтрак была овсянка и чай с бутербродами. Мама сидела рядом и торопила меня. Она спешила не только выпроводить меня в школу, но и успеть на работу.

— Ну что ты копаешься? Ешь быстрее. 

— Мам, я стараюсь. Я не могу так быстро. 

— Не можешь? В кого ты такой? И я, и твой отец всегда ели быстро... Вернее, ел... — Я увидел, как выражение её лица сменилось с раздражённого на потерянное.

Я помню, как несколько лет назад всё было иначе. Мы ездили в отпуск в станицу Береговую. Море, пляж, аттракционы. Отпуск был коротким, но невероятно ярким. Я любил Степное море. Оно было таким чистым и прозрачным. Даже поездка на поезде тогда казалась приключением. Вернувшись, папе предложили работу в отдалённом посёлке Северянск под городом Арктикой. Спустя время мы перебрались туда всей семьёй.

А потом наша страна начала конфликт с соседями. Объявили мобилизацию. Папа попал под неё. Он обещал вернуться скорее и «победить всех», чтобы защитить нас. Каждый месяц от него приходили вести, и к каждому письму он прикладывал свою фотографию.

«Здравствуйте, мои дорогие. Надеюсь, у вас всё хорошо. Мы защищаем каждый клочок нашей земли. Здесь опасно, но мы тесним врага и одерживаем победы. Очень по вам скучаю. С любовью, ваш папа!»

Я ждал его возвращения, мечтал снова поиграть с ним. Мама старалась заменить мне отца, но потом... пришло последнее письмо.

«...Я.. не уверен, но, кажется, мы проигрываем. Враг наступает слишком активно. Сейчас я нахожусь в медсанчасти. После обстрела я потерял ногу. Командир говорит, меня могут демобилизовать и отправить домой. По крайней мере, я на это надеюсь...»

Спустя несколько дней маме позвонил его командир и сообщил, что папа погиб — в медсанчасть попал снаряд. Это сломало её.

Когда я узнал о случившемся, мне стало горько и пусто. Мне было всего одиннадцать. Любое воспоминание об отце я начал заедать. Я быстро набрал вес и стал самым полным в школе.

С тех пор прошло два года. Мне до сих пор не хватает папы. Мама опустилась на дно. Она стала пить. Возвращалась домой пьяной, пропадала ночами, и я быстро научился жить сам: готовить, убирать, стирать.

Меня навещала бабушка. Она твердила, что мама — алкоголичка, ни на что не способная, кроме как пить. Я понимал бабушку, но понимал и маму. Я знал, что привело её к этой пропасти....

После завтрака я оделся и побрёл в школу. На улице было холодно и непривычно тихо. Слышался только хруст снега под ногами. Фонари освещали тёмную улицу жёлтыми пятнами. Мне никогда не было так спокойно, как дома, где тяжёлая атмосфера давила на меня с каждой секундой.

В школе царила такая же мёртвая тишина. Из-за лютого мороза многие ученики остались дома. В классе я оказался единственным. Учитель, Виктор Иванович, встретил меня с недоумением.

— Здравствуй, из всех ты один пришёл... Зачем? Ты же знаешь, что сегодня аномальные морозы... — сказал он. Его голос звучал устало. 

— Знаю, Виктор Иванович. Мама заставила. Она заметила, что у меня оценки ухудшились. 

— Иди домой. В школе никого нет, даже старшеклассников...

Я послушался, но его вид вызвал у меня тревогу. Он выглядел не как обычно. В его глазах читалась какая-то отрешённость, будто его что-то глодало изнутри. Что случилось с ним за время каникул?

Дома было тихо, мама ушла на работу. Я решил не включать свет и в полной темноте пройти в свою комнату. Я разделся и лёг в кровать, абсолютная тишина давила на меня так же сильно, как и атмосфера. Я старался уснуть, но будто я чего-то ждал, ждал пугающего, что разорвёт мёртвую тишину...

Я проснулся уже вечером. Мамы всё не было. На часах было 17:48. В квартире царила всё та же гнетущая тишина, прерываемая лишь мерным тиканьем часов в коридоре. Я покушал вчерашней каши, помыл тарелку. Стало скучно и невыносимо одиноко. Я включил телевизор.

Голубоватое свечение экрана заполнило пространство зала, отбрасывая призрачные тени на стены. Это успокаивало. Шли мультики, потом какое-то дурацкое шоу, а затем новости. Диктор с каменным лицом рассказывал о новых успехах на фронте, а потом перешёл к местным сводкам.

«...В Арктической области продолжают расследовать серию исчезновений. За время новогодних каникул в окрестностях Северянска пропали без вести трое местных жителей. Среди них - сотрудник лесничества и двое рабочих с местного предприятия. Следственный комитет не исключает, что исчезновения могут быть связаны...»

Я не придал этому значения. Мне было плевать на каких-то рабочих. Я просто хотел, чтобы в доме был хоть какой-то звук. Тишина давила сильнее, чем даже самый раздражающий шум. Она была густой, физической, как вата в ушах. Я укрылся пледом и смотрел, как по экрану бегают мультяшные персонажи, но их весёлые, неестественные голоса лишь подчёркивали нереальность всего вокруг.

Внезапно за стеной, в подъезде, грохнула дверь. Я вздрогнул, сердце на мгновение ушло в пятки. Послышались тяжёлые, неуверенные шаги. Мама? Но нет... её шаги я узнал бы из тысячи. Эти были другими - медленными, шаркающими, будто кто-то очень усталый тащил что-то тяжёлое по бетонным ступеням.

Шаги замерли у нашей двери. Я затаил дыхание, вжавшись в диван. Скрипнул пол на площадке. Послышался какой-то приглушённый звук — то ли стон, то ли сдавленный вздох. Потом шаги так же медленно и тяжело поплёлись дальше, наверх.

Я сидел, не шевелясь, ещё минут пять, прислушиваясь. Сердце колотилось где-то в горле. Просто сосед. Пьяный или больной. Просто сосед. Но почему тогда по спине пробежали ледяные мурашки?

Я перевёл взгляд на окно. За ним была кромешная тьма арктической ночи. И в этой тьме, сквозь отражение телевизора в стекле, мне почудилось лицо. Бледное, знакомое. С щетиной на щеках и усталыми, добрыми глазами. Папа?

Я резко обернулся, вглядываясь в настоящую, не отражённую темноту за окном. Никого. Только чёрный квадрат ночи, в котором кружились одинокие снежинки. Паранойя. От одиночества и усталости начинаются галлюцинации. Врач говорил, что такое может быть. Говорил, чтобы я не поддавался.

Я выключил телевизор. Голубой свет погас, и комната погрузилась в абсолютный мрак, который стал ещё гуще и тяжелее. Тишина снова навалилась на меня, теперь уже совсем невыносимая, звенящая. В ушах стоял тот самый высокий звук, который всегда появлялся перед...перед приступом.

И вдруг... тихо, едва слышно, зазвонил домашний телефон. Резкий, пронзительный звонок в гробовой тишине заставил меня подпрыгнуть на месте. Кто это может быть? Мама никогда не звонила домой. Бабушка? Телемагазин в восемь вечера?

Я подошёл к аппарату. На стареньком экране светился номер: «НЕОПРЕДЕЛЕН». Сердце снова застучало с бешеной силой. Что-то внутри кричало, чтобы я не брал трубку. Что этого звонка не было. Что его не может быть.

Я поднял её. Пластик был холодным. 

— Алло? — мой голос прозвучал сипло и испуганно.

В трубке несколько секунд слышалось лишь ровное гудение линии, будто на том конце кто-то молча слушал. Потом — лёгкий, прерывистый выдох. И тихий, далёкий, будто пробивающийся сквозь помехи, голос.

— ...Сынок?... Холодно... Мне так холодно...

Голос был таким родным. Таким потерянным. Таким мёртвым.

Трубка выскользнула из моих потных пальцев и упала на пол с глухим стуком. Я отшатнулся к стене, зажимая уши ладонями. Это был не он. Этого не было. Этого не могло быть. Врач сказал... врач говорил...

Внезапно за окном ветер завыл сильнее, забиваясь в каждую щель. Метель усиливалась. И внутри меня тоже поднималась метель — из страха, одиночества и леденящего душу ужаса. Хуже всего было то, что я не мог понять, где заканчивается реальность и начинается болезнь. И что в этой метели страшнее.

Я услышал дверь в подъезд и знакомый звук цокающих каблуков. Сердце ёкнуло от облегчения. Мама. Тьма и тревога, казалось, мгновенно отступили в углы комнаты, затаились, но не исчезли совсем.

В скважину замка вонзился ключ, повернулся с громким щелчком. Дверь отворилась, и на пороге возник силуэт. Резкий свет из коридора бил в глаза, очерчивая её фигуру. Она щёлкнула выключателем, и люстра на потолке залила комнату жёстким желтоватым светом.

— Что с тобой? — её голос прозвучал хрипло от холода и усталости. Она заметила меня, съёжившегося в углу дивана, и валявшуюся на полу трубку телефона. — Ты выглядишь... заплаканным. И напуганным.

Она не стала раздеваться, лишь бросила сумку на пол и, пошатываясь, кинулась ко мне. От неё пахло морозным воздухом и чем-то сладковато-горьким.

— Мне... мне звонил папа, — выдохнул я, сам слыша, как безумно звучат эти слова. — Он говорил... что ему холодно.

Я ждал, что она накричит, назовет меня сумасшедшим, отмахнётся. Но её лицо не исказилось от гнева или недоверия. Напротив, оно стало странно мягким, почти умиротворённым. Она села рядом, обняла меня, и её пальцы, холодные от уличного мороза, впились в мою спину.

— Он скучает по тебе, — прошептала она тихо, глядя куда-то поверх моей головы. Её взгляд был пустым и блестящим. — Он хочет поговорить с тобой... и старается связаться. Это знак. Он просто... не может найти дорогу. Ему одиноко и холодно там, в темноте.

Она говорила это с такой искренней, неподдельной верой, что мне стало не по себе. Её объятия не согревали. Они были холодными, как тот голос в трубке. В её утешении не было спасения — в нём было признание того, что кошмар реален. Что мёртвые действительно могут звонить. И скучать.

Тревога не ушла. Она сжалась внутри меня в твёрдый, ледяной комок. Было страшнее, чем когда я сидел один в тишине. Потому что теперь я понимал — я остался один на один с этим ужасом вдвоём с мамой. И её мир, в котором мёртвые звонят по телефону, был единственным, что у меня теперь осталось.

За окном ветер снова завыл, но теперь его звук казался голодным и торжествующим.

Глава 2

Новый день начался, а я не мог вспомнить, как уснул. За окном все так же царила арктическая ночь, лишь слегка разбавленная тусклым светом фонарей. Мелкие, белые снежинки медленно падали на землю, и трактор, упрямо ползавший между пятиэтажками, с глухим рыком убирал снег, пытаясь проложить хоть какую-то дорогу.

Внутри было тоскливо и пусто. В голове, как заевшая пластинка, прокручивалось вчерашнее: мертвый голос отца в телефонной трубке. Он прозвучал так явственно, так пронзительно, что въелся в самое нутро, в каждую клетку. Казалось, я никогда от этого не избавлюсь.

Мамы не было. Но в этот раз ее отсутствие было иным. Давящая атмосфера вчерашнего вечера куда-то ушла, сменившись гнетущим, привычным одиночеством. Я встал с кровати и меланхолично надел свою голубую футболку и синие штаны. Весь мой лишний вес предательски выпирал под старой, поношенной тканью. Пузо неприлично вываливалось из-под футболки — одежда эта была куплена давно, еще тогда, когда я был хоть немного стройнее.

На завтрак снова была овсянка. Странно, я был уверен, что вчера доел последнее. Видимо, ошибался. Сегодня было не так холодно, и я наблюдал из окна, как дети, кутаясь в шарфы, брели в школу, а взрослые спешили на работу. Мне всегда было интересно — а чем они там занимаются? Какие у них обязанности? Как вообще устроен этот взрослый мир, кроме той его части, что я видел в школе?

Школа... Вот единственное место, где я понимал работу взрослых. Учителя, которые пытались сделать вид, что нам интересно. Которые возились с отстающими, кормили нас безвкусной кашей на большой перемене, вели физкультуру и водили к медсестре. Было невозможно представить себя на их месте.

Порыв ветра, поднявший на улице вихрь снега, заставил меня снова уйти в себя. В чем смысл? Существую ли я на самом деле? И как меня...

— Меня... — мой собственный голос прозвучал хрипло и незнакомо, нарушая гнетущую тишину квартиры. — Меня зовут Серёжа.

Эти слова повисли в воздухе, показавшись неестественно громкими. Я сказал это, чтобы убедиться, что я все еще здесь. Что я существую. А в ответ — лишь завывание ветра за стеклом.

Я стал готовиться к выходу, как вдруг осознал, что забыл умыться. Мама часто ругает меня за нечищеные зубы. Но я не понимаю — зачем? Что изменится от этого ритуала? Мир не рухнет, если я не проведу щеткой по эмали. Ничего не изменится.

И тут в голове возник другой вопрос, прорвавшийся сквозь привычную апатию подобно раскату грома в полной тишине:

— Зачем я вообще хожу в школу?

Он прозвучал в моем сознании настолько громко и отчетливо, что, казалось, разорвал саму ткань реальности в квартире. А затем наступила тишина. Еще более глухая, давящая, всепоглощающая. Она накрыла меня с новой силой, оставив наедине с пугающей бессмысленностью всего сущего.

Я так и застыл — полуодетый, с одним ботинком в руке, — сидя на стуле в коридоре. Я уставился в одну точку на стене, но не видел ни обои, ни трещины. Передо мной разворачивалась пустота. Ярко-желтый свет лампы над головой падал сверху, освещая мои короткие, торчащие во все стороны рыжие волосы и подчеркивая бледность кожи. Я был будто на сцене, под прожектором, который освещал пьесу под названием «Мое бессмысленное существование».

С огромным трудом я заставил себя закончить одеваться. Дверь квартиры закрылась на ключ с глухим щелчком, который эхом отозвался в моей груди.

Подъезд встретил меня знакомым запустением: облупившаяся краска на стенах, похабные надписи шариковой ручкой, запах сырости. Каждый мой шаг отдавался гулким эхом, будто за мной шел кто-то невидимый. Было тоскливо. Невыносимо тоскливо.

Выйдя на улицу, я попал под шквал ледяного ветра. Он бил прямо в лицо, заставляя щуриться и сжиматься всем телом. Мой серый, потертый шарф трепетал на ветру, как одинокое знамя на заброшенной крепости. Я слепо побрел по дороге, проложенной трактором, следуя по ней лишь потому, что это был единственный расчищенный путь.

Вопрос не уходил. Он висел в голове тяжелым камнем, не давая ни о чем другом думать. Зачем? 

Я существовал. Я дышал. Я шел. Но существую ли я на самом деле? Или я всего лишь призрак, который забыл о своей смерти и продолжает механически повторять привычные действия?

В школе было уже не так одиноко. Вернее, не тихо. Она была наполнена привычным гомоном, скрипом половиц и гулом голосов — оживлённо, но не для меня. В раздевалке я столкнулся с одним из одноклассников. Сашей. Он был стройным, добрым и невероятно общительным парнем, этаким идеалом ученика, которым я никогда не смогу стать. Он кивнул мне со своей неизменной улыбкой: 

— Привет, Сереж. 

— Привет, — пробормотал я в ответ, уставившись в пол. 

Этого было достаточно для него. Он уже повернулся к другим. Его приветствие было таким же механическим и безразличным, как и мое. Я был среди людей, но чувствовал себя прозрачным. Невидимым призраком, плывущим против течения живых, шумных, настоящих людей.

Сегодня Виктора Ивановича не было. Сначала я подумал, что он заболел. Но его отсутствие висело в воздухе ощутимой загадкой. Даже другие учителя, проходя по коридору, перешептывались с нахмуренными лицами, а завуч нервно проверяла расписание.

Возле нашего класса толпились одноклассники. Их голоса, обычно громкие и беспечные, сейчас звучали приглушенно и серьезно. 

— ...третьего вчера нашли, — доносился обрывок фразы. 

— Прикиньте, если это наш Иваныч виноват? — сказал один, и в группе повисло напряженное молчание. 

— Ага, а чего это он тогда сегодня слинял? Может, его уже взяли на мушку? 

— Он всегда был стремным, — вступила в разговор девчонка. — Его перепады... То он орет как резаный, то ходит и со всеми строит из себя добряка. Меня это всегда пугало.

Их слова, такие небрежные и в то же время уверенные, прозвучали как гром среди ясного неба. Они не строили догадки — они уже выносили ему приговор.

Я прошел мимо них, прижавшись к стене, стараясь стать еще незаметнее. Они не обратили на меня ни малейшего внимания. Я всегда был фоном, тихим и неинтересным, с которым необязательно даже здороваться. И в этот раз мое невидимое облако одиночества работало без сбоев.

Я прислонился к прохладной стене, слушая их сплетни, и поймал себя на мысли: а каково это — быть таким, как они? Обсуждать, смеяться, быть частью стаи. Иметь друга, который тебя действительно видит и слышит. Представить это было так же сложно, как представить себя на другой планете.

Внезапно резкий, пронзительный звонок врезался в гомон голосов, заставляя всех разойтись по классам. Наш 6«В» затих, рассаживаясь по местам и с грохотом откидывая крышки парт. Предстояла биология. Но учителя все не было. Минуты растягивались, и скучающие одноклассники постепенно возвращались к своим разговорам, пока дверь не распахнулась.

В класс вошла завуч, Валерия Александровна. Её появление всегда действовало на всех успокаивающе. 

— Здравствуйте, 6«В»! Иван Викторович сегодня отсутствует, поэтому его уроки проведу я.

Она была строгой, но справедливой, и её все уважали. Легкая улыбка не сходила с её лица, пока она проводила быстрый опрос после каникул. Ребята один за другим бойко отвечали на её вопросы. Очередь подошла ко мне. 

— Сергей, расскажи нам, пожалуйста, о строении стебля растения.

Я медленно поднялся с места, чувствуя, как уши наливаются жаром. В голове была пустота. Строение стебля... Я слышал это название сто раз, но сейчас оно казалось лишенным всякого смысла, просто набором звуков. 

— Строение стебля... это... — я запинался, глотая воздух.

— Осевая часть побега растения, — прошипел сзади Дима, пытаясь помочь. 

— Спасибо, Дмитрий, но я спрашиваю у Сергея, — мягко, но твердо остановила его завуч. Она посмотрела на меня не с упреком, а с легкой жалостью. — Не беда. Садись. Будь внимательнее на уроках.

Фраза «садись» прозвучала для меня как приговор. Я рухнул на стул, сжимаясь под тяжестью собственной неполноценности. Казалось, все глаза в классе смотрят на меня с насмешкой или, что еще хуже, с безразличием. Волна тошноты и жара накатила на меня. Я поднял руку. 

— Можно выйти?

Валерия Александровна кивнула с тем же сочувственным взглядом, от которого мне стало еще горше.

Я не пошел в медпункт. Я запираюсь в кабинке туалета, прислонившись лбом к прохладной перегородке. Давящее чувство стыда не отпускало. «Я ничего не знаю. Я никчемный. Я пустое место».

Взор мой бесцельно скользил по полу и наткнулся на смятый клочок газеты в мусорной корзине. Механически, почти не думая, я поднял его и разгладил.

В глаза бросился заголовок: «ПОИСКИ ПРОПАВШИХ ПРОДОЛЖАЮТСЯ». А ниже текст: «...тела так и не обнаружены. Полиция проводит активные розыскные мероприятия. По словам свидетелей, незадолго до исчезновений людей видели в компании мужчины крупного телосложения, средних лет...»

Ледяная дрожь пробежала по спине. В голове громко прозвучали голоса одноклассников: «Прикинь, если это наш Иваныч... Он всегда был стремным».

И вдруг это перестало быть просто сплетней. Это стало делом. Зацепкой. Возможностью.

Мысль ударила с неожиданной силой: а что, если я могу это проверить? Что, если я найду доказательства? Тогда они все увидят. Они увидят, что я не просто «Тихий», не немой призрак. Они узнают мое имя. Или я докажу, что они не правы, и спасу репутацию невиновного человека. В любом случае, я буду значимым. Я буду заметным.

Впервые за долгое время во мне что-то шевельнулось. Не страх. Не апатия. А решимость.

После уроков я остался. Пустые коридоры гуляли от каждого моего шага, усиливая ощущение, что я делаю что-то запретное. Мне отчаянно хотелось ухватиться за правду — любую, которая вырвет меня из небытия и докажет, что я не просто призрак.

Кабинет Ивана Викторовича был заперт. Я прильнул к замочной скважине, но изнутри на меня смотрела лишь непроглядная тьма.

Внезапно я услышал приближающиеся шаги — мерные, неторопливые, с легким шарканьем. Это была наша уборщица, тётя Олеся. Паника сжала горло. Куда спрятаться? Моя тушка, мой вечный позор, не давал мне просто раствориться в воздухе. Я метнулся к высокому шкафу в нише коридора и втиснулся в щель между ним и стеной, стараясь вжаться в нее так, чтобы мое пузо не выдавало меня. Дышал прерывисто, чувствуя, как сердце колотится где-то в висках.

Шаги замерли у двери кабинета. Послышался лязг ключей, щелчок замка — и дверь распахнулась. Из своего укрытия я мог разглядеть лишь узкую полоску комнаты: край учительского стола, карту на стене. Ничего подозрительного. Ничего... обычного.

Мне оставалось только ждать, молясь, чтобы она не закрыла дверь на ключ, уходя. Или... придумать благовидный предлог, будто я что-то забыл. Оба варианта казались одинаково рискованными и вели к провалу.

И тут зазвонил телефон. Тётя Олеся о чем-то оживленно заговорила и, повернувшись спиной, отошла вдоль коридора, скрываясь за поворотом. Дверь в кабинет осталась приоткрытой!

Сердце заколотилось еще сильнее. Это был мой шанс. Я выскользнул из-за шкафа и, крадучись, словно грабитель, юркнул внутрь.

Кабинет пах, старыми книгами и чем-то еще — едва уловимым, металлическим. Я замер посреди комнаты, внезапно осознав всю абсурдность ситуации. А что, собственно, я ищу? Улику? Какую? Пятно крови на полу? Потертый чемодан в углу? Я не детектив, я просто запутавшийся шестиклассник, который плохо учит биологию.

Я начал с самого очевидного — с учительского стола. Аккуратно потянул ящик. Он был забит обычным хламом: кипами тетрадей, ручками, завалявшейся шоколадкой. Ничего.

Разочарование начало подступать ко мне, холодной волной. Может, одноклассники правы, и я просто идиот, который...

Мой взгляд упал на мусорную корзину у ножек стола. Что-то в ней блеснуло. Что-то маленькое, металлическое, неестественно яркое на фоне смятых листочков и огрызков.

На дне мусорной корзины, среди смятых бумажек и яблочных огрызков, лежал пожелтевший клочок газеты. А рядом с ним — небольшой, тусклый ключ. Не от дома и не от машины. Он был старый, с замысловатым узором на головке, похожий на ключ от старинного ларца или почтового ящика.

Сердце заколотилось чаще. Я, не раздумывая, схватил оба предмета и, прижимая их к груди, выскочил из кабинета. Я мчался по пустым коридорам, не оглядываясь, и запирался в самой дальней кабинке туалета, тяжело дыша.

Только там, в безопасности под потрескивающей лампой, я разжал потные ладони.

Сначала я разглядел ключ. Никаких опознавательных знаков. Просто холодный кусок металла, хранящий свою тайну.

Потом я развернул газетный клочок. Он был жёстким, ломким от времени. И он был тяжелее, чем должен был быть. Из свертка выпал маленький, тусклый металлический цилиндр. Гильза. Использованная. От патрона. От одного прикосновения к ней по коже побежали мурашки.

Дрожащими пальцами я расправил саму газету. Это была вырезка. Статья была обведена дрожащим красным кружком. Заголовок гласил:

«Потери на фронте были необходимы. Очередной полк пал смертью храбрых, защищая наши государственные границы. Все бойцы награждены орденами Героев посмертно!»

Дата была затерта. Но это было явно давно.

И тогда я заметил другое. На пожелтевшей бумаге, рядом с текстом, застыли странные пятна. Они исказили бумагу, сделали её шероховатой. Они были похожи на... на высохшие капли. Слёзы.

Меня пробрала до дрожи. Я наткнулся на что-то очень личное, очень болезненное. Это была не улика маньяка. Это было что-то иное. Горе.

Но какое отношение это имеет к Виктору Ивановичу? Он что, служил в том самом полку? Но тогда почему он здесь, а не «пал смертью храбрых»? Или он... родственник одного из погибших? А ключ? При чём тут ключ?

И самый главный, самый страшный вопрос: если он выбросил это в мусорку... значит, он пытается избавиться от прошлого? Забыть? Или... стереть следы?

В голове снова зазвучали голоса одноклассников: «Он всегда был стремным... Его перепады...»

Внезапно эти «перепады» обрели новое, зловещее звучание. Что, если его доброта и агрессия — это не просто характер? Что, если это последствия той самой войны, о которой говорится в статье? Последствия того, через что он прошел... или что совершил?

Я сидел на холодном унитазе, сжимая в одной руке холодную гильзу, а в другой — странный ключ. Я пришёл искать доказательства против учителя, а нашёл чью-то боль. И теперь я не знал, что страшнее: оказаться правым насчёт него или ошибиться.

Уже дома, сидя за своим столом, я не отрывал взгляд от ключа. Я вертел его в руках, пытаясь угадать его историю по каждому зазубренному зубцу, по потёртой поверхности. Что скрывает дверь, которую он отпирает? Там могут быть жуткие секреты... или же он ведёт в самый обычный тупик, разбивая все мои надежды в прах.

Квартира была наполнена знакомым запахом — дешёвой сигаретной смолы и чего-то подгоревшего на сковороде. Мама была на кухне в своём обычном состоянии: полусонная, поддатая, её движения замедленные и неловкие. Но даже она заметила перемену во мне.

Обычно я валялся на кровати, уставившись в потолок, или бесцельно кликал пультом телевизора. Сейчас же я сидел за столом, сгорбившись над странными предметами — ключом, пожелтевшей вырезкой и той самой гильзой, от прикосновения к которой бросало в дрожь. Я что-то записывал в тетрадь, строил догадки, пытаясь сложить разрозненные кусочки пазла.

Вдруг в комнату вошла мама. Она оперлась о косяк двери, сделав глубокую затяжку. Дым клубился вокруг её головы. 

— Серёж... сынок, — её голос был хриплым и вялым. — Чем это ты так увлечён? Что за ключ? И это... железка какая-то? — она кивнула на гильзу, лежащую на газете.

Мое сердце ёкнуло. На мгновение мелькнула дикая мысль — рассказать всё. Может, она... 

Но тут же я поймал её пустой, ничего не выражающий взгляд. В нём не было интереса, лишь смутное любопытство, затуманенное алкоголем. Никакой поддержки, никакой помощи здесь не было.

Я резко накрыл ладонью гильзу и прижал к себе вырезку. 

— Просто делаю школьный проект, — буркнул я, отворачиваясь к столу, делая вид, что что-то усердно пишу. — По истории.

— А... — она протянула это слово, безразлично кивнула и, повернувшись, вышла, оставив за собой шлейф дыма и тяжёлое чувство одиночества, которое стало ещё гнетуще.

Я сидел, сжимая в кармане холодный металл ключа. Этот разговор лишний раз доказал: я совершенно один в этой истории. И рассчитывать можно только на себя.

Внезапно накатившая ясность ошеломила меня. Я сидел, уставившись на свои «улики» — жалкий ключик, обрывок газеты и гильзу. И что? Что они доказывают? Ровным счетом ничего. Только то, что у моего учителя есть свое, возможно, очень тяжелое прошлое.

Мое «расследование» зашло в глухой тупик. Я не детектив, я просто мальчик, который плохо учится и которого никто не замечает. Что я вообще могу найти?

А потом накатила новая, леденящая мысль. А что, если одноклассники правы? Что, если Виктор Иванович и вправду опасен? Я уже привлекал к себе внимание, воровался в его кабинет... Я мог стать следующей жертвой. Следующей строчкой в сводке новостей о пропавших.

Чувство собственной глупости и беспомощности накрыло меня с такой силой, что физически заболела голова. Я чувствовал себя окончательно и бесповоротно побежденным. Словно с меня спустили всю энергию, всю накопленную решимость.

Я молча собрал свои «доказательства», сунул их на дно школьного рюкзака, под груду старых тетрадей, словно стараясь спрятать и сам факт своего неудавшегося рыцарства. Затем я поднялся из-за стола и повалился на кровать лицом в подушку.

Усталость, смешанная со страхом и разочарованием, сомкнула надо мной свои тяжелые объятия. Я не просто уснул. Я провалился в черную, бездонную яму забытья, не оставив сил даже на сны.

Глава 3

Прошла неделя. Неделя тягучего, тревожного ожидания. Виктор Иванович так и не вернулся в школу. Его отсутствие повисло в воздухе неразрешенной загадкой. А в новостях тем временем говорили, что пропало уже больше людей. У меня внутри всё сжималось в холодный комок. Кто это делает?

Я проснулся с ощущением тяжелой, липкой тоски. И с другим, новым, противным чувством — будто за мной пристально следят. На улице это чувство преследовало меня постоянно. Но теперь, даже здесь, в своей комнате, я не мог от него избавиться. Квартира была пуста. Мама вчера вечером позвонила, сказала, что идет в гости и не вернется. Я прекрасно понимал, что это значит. Она вернется завтра утром — пьяная, чужая, пахнущая табаком и безысходностью. Её бегство в бутылку после смерти папы ранило меня почти так же сильно, как и сама его потеря.

С огромным усилием, будто на мне висел невидимый груз, я поднялся с кровати. Свет включать не хотелось. Резкий электрический свет резал глаза и казался неестественным, но и темнота пугала — в ней таилось что-то невидимое.

В холодильнике было пусто. Лежала лишь половинка зачерствевшей буханки хлеба. Я распахнул дверцу шире, и желтоватый свет изнутри упал на кухню, выхватывая из мрака знакомые очертания: стол, столешницу, где мама когда-то готовила...

И тут мой взгляд упал на столешницу. Рядом с холодильником лежал ровно обрезанный листок бумаги.

Не голодай, сынок! Обязательно что-нибудь поешь!

Ледяная волна прокатилась по спине. Это был мамин почерк. Но... 

Я замер, пытаясь осмыслить ужас этой находки. 

Мамы не было дома. Она ушла вчера и не возвращалась. Кто оставил эту записку?

Кто-то был здесь. Пока я спал. Кто-то вошел в квартиру, прошел по темным комнатам, положил эту записку на видное место и так же бесшумно исчез.

Откуда у этого...были ключи? Или он вошел иным способом? И самое главное — он наблюдал за мной? Видел, как я сплю?

Тревога, которая прежде подстерегала меня только на улице, теперь заполнила собой каждый сантиметр квартиры. Стены, которые были моей крепостью, стали ловушкой. Дом больше не был безопасным местом. Здесь, в темноте, со мной был кто-то еще.

Стоя в полной темноте кухни, я чувствовал, как тревога сжимает горло ледяной рукой. Каждая клетка тела кричала об одной-единственной необходимости: БЕЖАТЬ. Бежать без оглядки, куда угодно, лишь бы подальше от этого ужаса, что прокрался в мой дом.

Пять долгих минут я не мог пошевелиться, парализованный страхом, впиваясь взглядом в черный провал коридора, пытаясь услышать малейший шорох, скрип, дыхание.

И затем адреналин прорвал плотину. Я рванул с места, вбежал в зал и с размаху швырнул по выключателю рукой. Резкий свет больно ударил по глазам. Я не останавливался. Я носился по квартире, вскрывая её, как рану. Я распахивал все двери, рылся в шкафах, заглядывал под кровати и диваны, сметая всё на своем пути.

— Выходи! — мои собственные крики звучали чужими и истеричными в оглушительной тишине. — Я знаю, ты здесь!

Но в ответ была лишь гробовая тишина. Пустота. Никого.

Я тяжело дышал, прислонившись к стене в прихожей, озирая освещенную, разгромленную, но абсолютно пустую квартиру. И тут до меня начало доходить. Медленно и неумолимо, как похоронный звон.

Никто не входил. Никто не оставлял записку. Никто не следил.

Свет из холодильника... тень от стула... моё собственное воображение, разогнанное страхом до предела... и записка, которую я, должно быть, сам написал и положил в каком-то полубреду, в состоянии между сном и явью, и благополучно забыл об этом.

Я был совершенно один. Наедине с самым страшным монстром из всех возможных. С самим собой. С собственным разрушающимся рассудком.

От этого осознания стало в тысячу раз страшнее. Весь мир сжался до размеров моей черепной коробки, и в ней бушевал пожар, который я не мог потушить. Я медленно сполз по стене на пол, обхватив голову руками, и тихо застонал, пытаясь заглушить вой сирены, звучавшей только в моей голове.

Где-то через час я выходил из своей квартиры, заперел её на ключ и начал спускаться.

— Стоп...а я закрыл квартиру? — Повернулся я, смотря на дверь к себе домой, вновь поднявшись, я дёрнул за ручку, но дверь была заперта...Я начал вновь спускаться на первый этаж.

Внизу, у выхода на улицу, послышался скрип и тяжёлое, напряжённое дыхание. Я замер на последнем пролёте и осторожно выглянул вниз.

В полумраке подъезда стояла фигура в длинном плаще. Крупная, даже грузная. Лица не было видно, но одного взгляда хватило, чтобы по коже пробежали мурашки. Его правая рука была туго забинтована грязным бинтом, на котором проступало тёмное, почти чёрное пятно запёкшейся крови.

Он с глухим ворчанием тащил к двери в подвал какой-то тяжёлый, бесформенный свёрток. Моё сердце заколотилось. Я прижался к стене, стараясь не дышать, наблюдая, как он, кряхтя и явно испытывая боль от раны, открывает дверь в подвал и скрывается в чёрном провале вместе своей ношей. Дверь с громким, оглушительным щелчком захлопнулась.

Пока я не посмотрел себе под ноги....Кровь...Мне стало жутко...Мои догадки походу оказались верны, я увидел, что у двери был замочная скважина, которая была знакома мне по форме, по форме ключа, которую я нашёл...

— Неужели этот ключ всё это время ввёл ко мне в подвал?! - воскликнул я

Я услышал, что этот человек поднимался обратно, я испугался и выбежал из подъезда, и направился к школе, пока я не попал под горячую руку...

Я влетел в школу, запыхавшийся, с одной лишь мыслью в голове — спрятаться. Мне казалось, что я успел, что меня никто не заметил.

Я рванул в раздевалку, кое-как скинул куртку и ботинки и уже выскочил обратно, как вдруг на полном ходу врезался во что-то... крупное и плотное. Раздался сдавленный возглас, и я сам полетел на пол. Передо мной, роняя на пол стопку тетрадей, стояла Инна Олеговна, наша учительница начальных классов. Но в этот миг она показалась мне незнакомо массивной и громоздкой в своем длинном, бесформенном кардигане.

— Серёжа! Что это на тебя нашло? — ее голос прозвучал не сердито, а устало и глуховато.

— Простите! Я... я просто очень спешил, — запинаясь, пробормотал я, поднимаясь с пола и торопливо помогая ей собрать рассыпавшиеся бумаги.

И в этот момент я замер. Её рука, тянущаяся к очередной тетради, была забинтована. Не белым чистым бинтом, а каким-то сероватым, неопрятным, и сквозь ткань на запястье проступало темное, расплывчатое пятно.

Ледяная молния ударила мне в затылок. Тот самый бинт. Та самая рука. В голове пронеслись обрывки: темный подъезд, фигура в плаще, точно такая же повязка...

Я резко отдернул руку, как от огня. 

— Что с тобой? — удивленно подняла брови Инна Олеговна. Её лицо было обычным, усталым учительским лицом, но теперь оно казалось мне маской.

— Ни-ничего... — я отшатнулся, не в силах отвести взгляд от её руки. — Извините...

Я развернулся и почти бегом бросился по коридору, не оглядываясь. В ушах стоял оглушительный звон. Мысли путались, наслаивались друг на друга, создавая чудовищную, невозможную картину.

Она. Такая же крупная. Такая же повязка. Она была в подъезде? 

Но это же Инна Олеговна! Она учит малышей! А может, плащ был всего лишь сверху? А под ним — этот кардиган? Или... или у них один и тот же сообщник их ранил? Я ничего не понимаю!

Правда перестала существовать. Она рассыпалась, и каждый осколок теперь был острее бритвы. Я не мог доверять больше никому. Абсолютно никому.

Забежав в класс, я прокрался на свое место, стараясь стать как можно незаметнее. Валерия Александровна бросила на меня короткий, ничего не выражающий взгляд и, чтобы не прерывать урок, сделала вид, что ничего не заметила.

Я сидел, не шевелясь, вжавшись в стул, пытаясь слиться с окружающей обстановкой. Вдруг я почувствовал легкий толчок в бок. Парень, сидевший рядом за одной партой, наклонился ко мне.

— Привет, я Миша, — прошептал он. — А тебя как? Я новенький, меня только вчера перевели. Родители сюда работу перевезли... А ты чего опоздал? — Его лицо было открытым и дружелюбным, без тени насмешки или злого любопытства.

Я смотрел на него, не понимая. Новенький? Сейчас? В этой дыре? И почему из всех он выбрал для разговора именно меня — тихого, запыхавшегося, самого серого и неприметного ученика в классе?

— Я.. я проспал, — выпалил я первую же пришедшую в голову отмазку, чувствуя, как снова краснею. Голос мой прозвучал сипло и неуверенно. Верить ли ему? — пронеслось в голове. Или это какая-то ловушка?

— Ахах, вижу, стесняешься! — тихо рассмеялся он, и в его смехе не было ни капли зла. Он был стройным, голубоглазым блондином в идеально чистой форме — казалось, он пришел сюда прямиком из другой, солнечной и благополучной жизни. — Не бойся, я не кусаюсь.

Моя тревога, сжимавшая горло последние несколько часов, вдруг чуть-чуть ослабла. От него исходило странное, почти физическое ощущение спокойствия.

— Я, кстати, слышал, у вас тут не скучно, — продолжал он, понижая голос до шепота. — Какой-то маньяк гуляет, люди пропадают... Весело, да? Ахах!

Он сказал это с такой нелепой, бесшабашной непосредственностью, будто рассказывал о предстоящем походе в кино, а не о серии жутких преступлений. И это странным образом подействовало на меня. Не его слова, а его безумный оптимизм, который словно пробивал толстую стену моего страха.

Тревога отступила. Ненадолго, но заметно. Мне стало с ним... комфортно. Впервые за долгое время рядом со мной был человек, который не вызывал ни страха, ни желания спрятаться. Он казался безопасным. И в этом было что-то по-настоящему странное и новое.

После школы мы пошли гулять. Миша, не умолкая, сыпал историями о городе Арктике, о друзьях, о жизни, которая казалась такой яркой и далекой от здешней тоски. Его болтовня была как щитом вновь в моей тишине, и я понемногу начал оттаивать.

— А почему твои родители выбрали именно этот посёлок? — набрался я наконец смелости спросить.

— А, это всё папа! — Миша улыбнулся своей широкой, беспечной улыбкой. — Он коп. Его сюда перевели — разобраться наконец с этим маньяком. Мы тут типа под прикрытием, как в кино, ахах!

Меня это даже обрадовало. Их план казался гениальным. А раз он сын полицейского, значит, он точно «хороший», умный и ему можно доверять. Впервые за долгое время я почувствовал себя под защитой.

И вдруг Миша резко замолчал. Его улыбка сползла с лица, взгляд стал острым и сфокусированным. Он резко дернул меня за рукав и прижал к холодной стене сарая. 

— Тихо! — прошипел он, и в его голосе не осталось и следа от прежней веселости.

Я посмотрел в ту же сторону. В сгущающихся сумерках по дороге клубящимся, темным силуэтом двигалась фигура. Крупная, в длинном плаще. Она волокла за собой тяжелый, темный мешок, из которого... что-то сочилось. И на её правой руке, туго обмотанной вокруг ладони, темнело знакомое, ужасное пятно. Окровавленный бинт.

Сердце упало. Это был он. Тот самый человек из подъезда. А в мешке... в мешке было явно не мусор.

Я замер, не в силах пошевелиться, наблюдая, как фигура скрывается в полуразрушенном сарае. И тут я почувствовал на себе взгляд. Я медленно повернул голову к Мише.

Его лицо было искажено. Никакой бравады, никакого игривого азарта. Его голубые глаза горели холодным, нездоровым огнем. В них читалось нечто голодное, хищное и.… восторженное. Он следил за сараем с таким жутким, ненормальным вниманием, будто наблюдал за спектаклем.

Он медленно повернулся ко мне. Его губы растянулись в широкой, неестественной ухмылке, которая не дотягивала до глаз, все еще полных того же безумия.

— Страшно? — прошептал он, и его голос звучал хрипло и чуждо. И затем он тихо, леденяще рассмеялся: — Ахаха...

Этот звук, этот дикий, нечеловеческий смех врезался мне прямо в мозг. Жутче самого маньяка в плаще оказался этот парень, стоявший рядом со мной — тот, кого я всего час назад считал спасением.

Паника, слепая и всепоглощающая, накрыла меня с головой. Я рванулся с места, не разбирая дороги, и помчался прочь. Я бежал, не оглядываясь, чувствуя, как тот безумный смех преследует меня, эхом в черепе. Я бежал домой — в свое единственное, уже небезопасное убежище.

Глава 4

Последние несколько дней я не выходил из дома, превратив свою комнату в единственную известную мне крепость. Мама ругалась, пыталась вытолкать меня в школу, но как только в её руках оказывалась бутылка, она тут же забывала о моём существовании.

В тот день я сидел на полу, бесцельно перебирая старые игрушки и пытаясь читать книгу, но буквы расплывались перед глазами, не долетая до сознания.

Внезапно раздался резкий, настойчивый стук в дверь. Сердце ёкнуло и замерло. Кто это? Никто никогда ко мне не приходил.

Я подкрался к двери, чувствуя, как подкашиваются ноги. 

— К.… кто там? — выдавил я, прижавшись лбом к прохладной деревянной поверхности.

Сначала в ответ была лишь гнетущая тишина. Потом из-за двери донёсся голос. Весёлый, беззаботный и до боли знакомый.  

— Серёга, это ты там? Открывай, а то что это ты в школе прописался? Скучно без тебя!

Миша? Ледяная волна прокатилась по спине. Откуда он узнал, где я живу? Я никому не говорил. Я молчал, парализованный страхом.

— Эй, ты жив там? — его голос прозвучал прямо у самой щели.

Моя рука сама потянулась к замку, повинуясь какой-то древней, стадной потребности не выделяться, не злить. Я щёлкнул замком. Дверь отворилась.

На пороге стоял Миша. Улыбка во всю ширину лица, глаза по-прежнему светились тем же странным, неглубоким блеском. 

— Ну наконец-то! — он шагнул вперёд, без лишних слов пожал мою оцепеневшую руку своей тёплой ладонью и прошёл в прихожую, как будто так и надо. — Где ты пропадал? Соскучился я по тебе!

Он окинул взглядом нашу убогую квартирку, и его взгляд на мгновение стал оценивающим, холодным, но тут же снова наполнился наигранным дружелюбием.

— Слушай, Серёг, а вопрос к тебе есть, — он снизил голос до доверительного, заговорщического шёпота, хотя вокруг, кроме нас, никого не было. — Ты чего этого маньяка ищешь? А? Зачем он тебе сдался?

Мир вокруг поплыл. У меня перехватило дыхание. Я почувствовал, как земля уходит из-под ног. 

— Что?.. — просипел я. — Откуда... ты знаешь?

Это была моя самая страшная тайна. Тайна, которой я не делился ни с кем. Я боялся даже думать об этом вслух в пустой квартире.

Миша усмехнулся, пожимая плечами, будто речь шла о какой-то ерунде. 

— Да мне один дядька сказал. Видал тебя, говорит, крутится возле сарая, всё высматривает что-то. Говорит, «какой-то пацан маньяка ищет». Я сразу про тебя и подумал!

Его слова повисли в воздухе, обрастая ледяными шипами. Один дядька. Тот самый? В плаще? С окровавленным бинтом?

Значит, маньяк не только видел меня... он _знает_, что я за ним следил. Он _вычислил_ меня. И теперь... он передал обо мне Мише. Как будто я — его следующая цель, о которой он уже объявил.

И если это правда... то Инна Олеговна тут ни при чём. Её бинт — просто совпадение. Весь ужас теперь был сфокусирован на одной-единственной, конкретной фигуре. И эта фигура играла со мной в кошки-мышки.

Я стоял, не в силах пошевелиться, глядя на ухмыляющегося Мишу, который теперь казался не спасителем, а глашатаем, вестником моей неминуемой гибели.

Я глубоко вздохнул, чувствуя, как комок подкатывает к горлу. Решение признаться далось мне нелегко, но я уже не мог держать это в себе. 

— Миша, я.. — я потупил взгляд, — я просто хотел проверить. Все обвиняют Виктора Ивановича, а если он не виноват? Я хотел найти правду. Опровергнуть слухи. Может быть... может быть, тогда они наконец-то перестанут на меня смотреть как на пустое место.

Я выложил ему всё. Всю свою жалкую, наивную затею. Искал в его глазах понимание, поддержку.

Но вместо этого Миша громко, почти презрительно фыркнул. 

— Серёжа, ты... добрый. — Он произнёс это слово с такой язвительной жалостью, что мне стало физически больно. — Но чертовски глупый. Ты копошишься на обочине, как жук, в то время как главная дорога проходит в двух шагах.

Он шагнул ко мне ближе, его голос снизился до напряжённого, страстного шёпота. В его глазах загорелся тот самый нездоровый, фанатичный огонь, который я уже видел у сарая. 

— Не надо «проверять» и «опровергать»! Надо — БИТЬ! Бить в самую цель, в самое сердце! Мы можем его РАЗОБЛАЧИТЬ. Поймать с поличным. Представь, Серега! Мы, два шестиклассника, сделаем то, что не могут взрослые мусора! Мы станем героями!

Он сжал моё плечо. Его пальцы впились в меня с почти болезненной интенсивностью. 

— Мы узнаем, кто он. Мы вытащим его на свет. И тогда все твои одноклассники будут смотреть на тебя не как на пустое место, а как на бога. Доверься мне. Я знаю, как это сделать.

Его слова были как наркотик. Они попадали прямиком в самую мою больную точку — в мое желание быть замеченным, значимым. Он предлагал не просто оправдание, а триумф. Он видел во мне не жалкого сыщика, а героя.

И я, оглушённый этим вихрем безумной энергии, этой опасной и захватывающей перспективой, кивнул. Я доверился. Не думая о том, что его план может быть самоубийственным. Не думая о том, что он ведёт меня прямиком в пасть к тому самому «дядьке».

Я видел только сияющий образ спасения, который он мне нарисовал. И не видел безумия в глазах художника.

Мы пробирались к тому самому сараю, утопая в снегу по пояс. Метель слепила глаза, выла в ушах, превращая мир в хаотичную белую мглу. Впереди, прокладывая путь, шёл Миша. Я шёл по его следам, с трудом переставляя онемевшие ноги.

— Серёга?! Ты там как?! — его голос едва пробивался сквозь вой ветра.

— Еле иду! — прокричал я в ответ, захлёбываясь ледяным воздухом.

Сарай уже виделся впереди, казалось, вот-вот — и можно будет ухватиться за скрипучую дверь. Миша, сделав последнее усилие, рванул её на себя и скрылся внутри.

— Давай, Серёг, почти дошёл!

Я вполз в проём, и тут же Миша захлопнул дверь за моей спиной. И наступила... тишина. Гробовая, давящая тишина, нарушаемая лишь нашим прерывистым дыханием. Буря снаружи казалась теперь немым кино за стеной.

Миша, шурша курткой, достал фонарик. Щёлк. Ослепительный луч прорезал темноту, выхватывая из мрака клочья сена и свисающие с балок паутины.

— Ну что, доволен? — спросил Миша, и в его голосе снова зазвучала знакомая ухмылка. В свете фонаря его глаза блестели неестественно, по-звериному. — Сейчас мы всё раскроем.

— Я... не думал, что всё зайдёт так далеко, — пробормотал я, чувствуя, как по спине бегут мурашки.

Мы двинулись вглубь. И вдруг мой сапог во что-то упёрся — во что-то мягкое, но упругое. Раздался тихий, отвратительный шуршащий звук.

— Миша, посвети сюда!

Луч метнулся вниз. На полу лежал большой полиэтиленовый мешок, снаружи покрытый каким-то тёмным, засохшим налётом.

— Ну что... будешь смотреть? Или испугался? — подначил он.

Я, чувствуя подкатывающую тошноту, наклонился и потянул за край пакета. Изнуряющий сладковатый запах тления ударил в нос. Я отшатнулся.

— Серёга, ты чего? — Миша направил луч прямо в разрез.

Внутри мелькнуло что-то сине-багровое, обезображенное. Труп. Без всяких сомнений.

— Вот это да! — воскликнул Миша с неподдельным, жутким восторгом. — Никогда не видел! Папа всегда запрещал, говорил, психике повредит. Ахаха!

От его смеха стало ещё страшнее.

— Миш, давай уйдём отсюда, — взмолился я.

— В смысле? Мы же только начали! — Он повёл лучом дальше, выхватывая из тьмы старый верстак. На нём лежали стопки бумаг, какие-то инструменты, пятна которых не хотелось разглядывать пристальнее.

— Тут нет ничего, что указывало бы прямо на него, — констатировал Миша, листая какие-то документы.

Я стоял как вкопанный, глядя на засохшую кровь на столешнице. А если он вернётся? Прямо сейчас?

Внезапно Миша направил луч в угол, где виднелась ещё одна, более массивная дверь. На её ручке темнело то самое, знакомое по подъезду, пятно.

— Страшно? — обернулся он ко мне. Ухмылка не сходила с его лица.

Я молчал, не в силах вымолвить ни слова. Миша толкнул дверь.

Вонь ударила так, что перехватило дыхание. Внутри маленькой каморки в несколько рядов лежали... останки. Без мешков, брошенные как мусор. Миша, не обращая на них внимания, направился к маленькому столику и потянул ящик.

— Вот это да... — прошептал он, доставая толстую папку. — Смотри-ка... Он знает обо всех. Составляет досье. Распорядок дня, слабости... — Он листал страницы, и его голос терял браваду, становясь тише и серьёзнее. — Жутковато...

Вдруг его пальцы замерли. Он пристально вгляделся в один из листов, и его лицо побелело.

— Серега... — его голос дрогнул. — Это же... это мой папа...

В луче света я увидел фотографию мужчины в форме и детальное расписание его жизни.

— И про меня... — Миша листал дальше, и его руки начали дрожать. — «Сын сотрудника. Прибыл 12.01.2012. Представляет угрозу. Требует наблюдения». Он... он знал, что мы приедем?

Потом луч скользнул на следующую папку. На картоне было выведено чёткими, чёрными буквами: «СЕРГЕЙ. СЕМЬЯ ТИХИХ».

Миша, не говоря ни слова, молча протянул её мне. Я развязал шпагат дрожащими пальцами.

Внутри было всё. _Всё._

Фотография мамы, выходящей с работы. График её запоев. План нашей квартиры. Копия последнего письма отца. И мои медицинские справки. «Тревожное расстройство». «Рекомендовано оградить от стрессов».

Он знал. Он знал каждую нашу боль. Каждый страх.

В этот момент снаружи громыхнула дверь сарая.

Мы застыли, вжавшись в стену. Фонарь выпал из рук Миши и, покатившись по полу, осветил поленья и паутину.

Шаги. Тяжёлые, уверенные, неспешные шаги по снегу. Они приближались к двери.

— Он... — выдавил я.

— Он идёт... — закончил Миша, и его голос сорвался в шёпот.

Мы стояли в полной темноте, прижавшись друг к другу, слушая, как скрипит ручка.

Дверь начала медленно открываться.

В проёме, на фоне бушующей метели, возникла огромная, тёмная фигура.

Глава 5

Мы затаились в одном из ящиков, замирая с каждым его шагом. Сердце колотилось так громко, что казалось, он услышит его сквозь дерево. Он вошёл в комнату. Послышался шорох — это он листал ту самую папку. Затем — оглушительный удар кулаком по одному из ящиков, от которого мы оба вздрогнули. Но он прошёл мимо. Скрипнула дверь сарая... и наступила тишина.

Я не решался вылезать ещё несколько минут, затаив дыхание.

— Серёга, вылезай, надо удирать, пока он не вернулся, — прошептал Миша, вылезая из своего укрытия.

Я выполз, ноги и спина затекли от неудобной позы. Миша поднял фонарь.

— Он забрал папку... Понял, что мы здесь были, — в его голосе впервые зазвучал не наигранный, а самый настоящий страх. — Он знает.

Мы выскочили из сарая и помчались прочь, не оглядываясь, подгоняемые слепым животным ужасом. Спустя время мы, запыхавшиеся и обессиленные, ворвались в мою квартиру.

— Сынок? — вышла из кухни мама, смотря на нас с недоумением.

— Здравствуйте, — вежливо, но сдавленно бросил Миша.

— Здравствуйте... — мама медленно провела рукой по волосам, и её нос сморщился. — Откуда такая вонь? Где вы были?

— Мам, пожалуйста, — я стал стаскивать с себя смердящую одежду, Миша последовал моему примеру. — Не уходи никуда. И никому не открывай дверь. Никому!

Мы заскочили в мою комнату, и я щёлкнул замком. Мы остались одни, в четырёх стенах, с нашим ужасом.

— И что дальше, Серёг? — Миша нервно прошёлся по комнате. — Будем сидеть здесь, как мыши в норке, пока он сам не придёт к нам в гости?

— Он знает всё, Миш. Про каждого. Что им движет? — я уставился в стену, не в силах найти ответа.

— Кто знает! Но он знает, где мы живём! Я должен рассказать отцу, он...

— НЕТ! — я резко обернулся к нему. — Мы не знаем, кому можно доверять! Этот посёлок что-то скрывает. Нужно остаться здесь, никуда не выходить и всё обдумать.

Я и сам удивился своей собственной ясности. Паника отступила, сменившись холодной, ледяной решимостью. Одиночество ушло — его место заняло осознание опасности. Я поставил всё на кон и теперь должен был победить.

— О чём ты вообще? Я могу остаться на ночь, но я не собираюсь сидеть тут в осаде до посинения!

— Хорошо, — я кивнул. — Позвони своим. Скажи, что задержишься у меня. Потому что я боюсь тебя одного сейчас отпускать.

Я посмотрел на него, и в моих глазах он, должно быть, прочитал всё то, что я не решался сказать вслух: «Потому что если он придёт за тобой, я не смогу тебе помочь».

Спустя время Миша набрал отца. Его палец дрожал, когда он тыкал в экран.

— Алло, пап? — его голос сорвался на высокую ноту. Он отвернулся от меня, будто стыдясь своей слабости. — Мы... мы были в том сарае. Да, который позади нашего дома...

Он коротко, сбивчиво, пересказал всё: трупы, досье, их побег. Я слышал, как из динамика телефона доносится сердитый, напряжённый басок. Отчёт. За его глупую, опасную смелость.

— Да, пап... понял... прости... — Миша говорил всё тише и тише, сжимая телефон так, что костяшки пальцев побелели.

Наконец он бросил трубку на кровать и тяжело выдохнул.

— Всё... Обещал, что разберётся. Соберёт группу, прочешут всё... Должны найти улики.

— Очень на это надеюсь, — тихо ответил я, глядя в окно на темноту. _Успеют ли?_

Миша молчал несколько минут, а потом заговорил, не глядя на меня, будто обращаясь к стене:

— Знаешь... я не такой смелый, как кажусь.

Я повернулся к нему.

— Я... я просто очень хочу, чтобы он мной гордился. Мой отец. Он — герой. А я... — он сгорбился, его бравада испарилась, оставив лишь усталого, напуганного подростка. — Я просто трусливый котёнок с поджатым хвостом. Который громко мяукает, чтобы его приняли за большого и грозного кота.

Он наконец посмотрел на меня, и в его глазах было что-то новое — уважение.

— А ты... — он покачал головой. — Ты сегодня... Ты был настоящим. В сарае. Я стоял и тупил, как баран на новые ворота, а ты... ты среагировал. Ты не замёрз и не убежал. Ты действовал. Ты приказал мне спрятаться. Если бы не ты... я бы сейчас был уже... — он не договорил, сглотнув. — Спасибо тебе. Серьёзно.

Я не нашёлся, что ответить. Слова «Я? Смелый?» застряли у меня в горле комом. Внутри всё переворачивалось. Всю жизнь я слышал только «тихоня», «трус», «рохля». А теперь самый уверенный парень, которого я знал, говорит мне... спасибо. И называет настоящим.

Это было странно, непривычно и... тепло. Сквозь ледяной ужас, сковавший меня с самого утра, впервые пробился крошечный лучик чего-то другого.

— Мы справимся, — вдруг сказал я, и сам удивился своей уверенности. — Главное — вместе.

Глава 6

На следующее утро мы с Мишей пошли в школу. Я проводил его до дома, чтобы он взял рюкзак. На улице было подозрительно тихо. И странно пахло... не снегом и морозом, а резким, лекарственным спиртом. Я помотал головой, списывая это на нервы.

В школе всё было на удивление обыденно. И тут я его увидел. В конце коридора, живой и невредимый, стоял Виктор Иванович.

— Здравствуйте! — бодро крикнул ему Миша.

— Здравствуй, — кивнул учитель, и его взгляд на секунду задержался на мне. Я смотрел на него, не веря своим глазам. Его правая рука... на ней не было бинта. Она была чистой, без единой царапины.

Парализованный этим открытием, я молча прошёл в класс. Перед уроком я не выдержал и подошёл к нему.

— Виктор Иванович... вы что-нибудь знаете о маньяке? — выпалил я.

Он вздрогнул, как от удара током. Его глаза расширились от неподдельной, животной тревоги.

— О чём ты? О каком маньяке? Не знаю я ничего... — он понизил голос до сдавленного шёпота, озираясь по сторонам. — Слушай, Сергей... не лезь не в своё дело. Это опасно. Кто знает, что может случиться. Хорошо?

Но я уже не мог остановиться. Адреналин пьянил меня.

— Я был в сарае! — прошипел я, подходя ближе. — Я видел, где он прячет своих жертв! И там были досье на всех! Но о вас... о вас там почти ничего не было! Почему?!

— В сарае? — учитель смотрел на меня с растерянным ужасом. — Да он же заколочен лет десять! Туда и мыши не пролезут...

В этот момент подбежал Миша, хватая меня за локоть. Его лицо было бледным.

— Серёг, я забыл тебе сказать... Папа звонил утром. Они проверили тот сарай. Всё обыскали. Там... пусто. Совершенно пусто. Ни трупов, ни папок, ничего. Только старый хлам и паутина.

Мир накренился. Почва ушла из-под ног.

— Что? — это было всё, что я смог выдавить из себя.

Куда он всё успел убрать? Или... или мы были не в том сарае? Или...

Или этого ничего и не было?

Почти весь день в школе я просидел в ступоре. Я снова был тем самым Тихим — забившимся в раковину, невидящим, неслышащим. Моё расследование рухнуло в прах. Все улики испарились. Все свидетельства оказались плодом моего воображения. Я был так близок... но оказалось, что цели не существовало вовсе.

После уроков я вновь побежал к тому сараю. Дверь, как и прежде, не была заперта. Я рванул её на себя и включил фонарик.

Пустота.

Ни мешков, ни стола, ни папок. Только густая, нетронутая пыль на полу и призрачные клочья паутины, колышимые сквозняком. Я побрёл в ту самую комнату — там тоже не было ничего. Ни следов ужаса, ни смрада смерти. Лишь голые, шершавые стены. Я проиграл. Маньяк не просто скрылся — он стёр сам факт своего существования.

Я побрёл домой, раздавленный и опустошённый. Дома было пусто. Мама снова не вернулась. Наступила ночь, а за ней — утро. Её всё не было. В квартире царила звенящая, мёртвая тишина.

На второе утро, заглянув в её комнату в тщетной надежде, я увидел это. На смятой простыне лежал небольшой, порванный клочок бумаги. Сначала я подумал, что это очередная её пьяная записка. Но, подойдя ближе, я различил слова. Они были написаны не чернилами, а чем-то тёмным, бурым, почти чёрным. Они были выведены неровными, торопливыми буквами, будто писались в панике или в состоянии нечеловеческой ярости.

ТЫ СЛЕДУЮЩИЙ!

Это была кровь. Я был в этом абсолютно уверен.

В тот же миг из подъезда донёсся оглушительный, металлический грохот. Это была дверь в подвал. Кто-то только что вышел оттуда... или, наоборот, вошёл туда.

Ледяное спокойствие накрыло меня. Страх исчез, уступив место странной, безразличной ясности. Всё стало на свои места. Разгадка была там. И маньяк был там. Прямо сейчас.

Мне не нужно было его искать. Он сам указал мне дорогу. И он ждал.

Я не раздумывал. Я вышел из квартиры и медленно, шаг за шагом, стал спускаться вниз, навстречу тому, что пряталось в темноте.

Глава ???

Стоя перед дверью в подвал, я не знал, чего ожидать. Рука сама потянулась к карману, где лежал тот самый ключ — холодный, зловещий ответ на все вопросы. Я вставил его в скважину. Металл скрипнул, будто протестуя. Я повернул его.

Щелчок прозвучал оглушительно громко в тишине подъезда. Дверь подалась внутрь.

Неужели правда? Сердце заколотилось в бешеном ритме.

Я распахнул дверь. На меня тут же ударил волной спёртый, сладковато-гнилостный запах, от которого перехватило дыхание. Впереди зияла абсолютная, густая темень — куда более страшная, чем в сарае. Там было тесно. Здесь, в подвале, было просторно. И это осознание бесконечного тёмного пространства парализовало сильнее любой тесноты. В случае опасности бежать будет некуда.

Я посветил фонарём в проём. Луч выхватил из мрака первые ступени старой бетонной лестницы, уходящие вниз. Сделав первый шаг, я услышал за спиной резкий скрип. Дверь с грохотом захлопнулась с такой силой, что я вздрогнул, пошатнулся и, споткнувшись о собственные ноги, полетел вниз.

Мир превратился в карусель из боли и ударов о бетон. Я кубарем скатился до самого низа и грузно рухнул на пол. Сверху на меня с глухим стуком свалился фонарь, ударив по затылку.

На несколько секунд я потерял ориентацию. Поднялся с трудом. Вся правая сторона тела горела огнём, но хуже всего была нога — острая, рвущая боль в лодыжке пронзала меня при малейшей попытке на неё опереться. Я был ранен. Теперь я хромал.

Я поднял фонарь. Он мигнул, но выжил. И тогда я услышал. Вернее, не услышал. Тишина. Не просто отсутствие звуков, а глухая, мёртвая, всепоглощающая тишина, которая давила на барабанные перепонки. Она была густой, как вата, и пронизывала до костей.

И в этой звенящей пустоте каждый мой шаг, каждое моё приглушённое дыхание отдавалось гулким, предательским эхом, разносимым по всему подземелью. Я не мог скрыться. Он знал, что я здесь. Каждый мой звук был маяком, ведущим его прямо ко мне.

Я был в ловушке. Сломленный. И совершенно один на один с тем, что ждало меня в этой тьме.

Я побрёл вдоль сырых, покрытых плесенью стен, прислушиваясь к звенящей тишине. Впереди, в луче фонаря, что-то блеснуло. На полу, на груде кирпичей, лежал старый, пыльный телефон. И он... звонил. Тот самый, пронзительный, режущий тишину звонок, который я слышал дома.

Рука сама потянулась к трубке. Я поднёс её к уху.

— Алло? — мой голос прозвучал хриплым шёпотом.

В ответ — лишь гудение пустой линии. И тогда, сквозь помехи, пробился тот самый, до боли знакомый шёпот:

— Мне... так холодно...

— Папа? — моё сердце ёкнуло. — Ты... ты меня слышишь?

— ...Холодно... — голос стал тише и оборвался. В трубке послышались короткие гудки.

Я опустил трубку. Что это было? Наваждение? Ловушка? Я побрёл дальше, пытаясь выкинуть это из головы. Но я успел сделать лишь несколько шагов...

За моей спиной раздался звук. Не шаг. Скорее, тихое смещение воздуха, будто кто-то большой и тяжёлый просто стоял там всё это время.

А потом прозвучал Голос. Грубый, низкий, басовитый, он заполнил собой всё подземелье, отозвавшись зловещим эхом от стен.

— Здравствуй, Сергей...

Меня окатило ледяной волной. Ноги стали ватными, дыхание перехватило. Это был не голос из трубки. Это был голос здесь. Прямо за спиной. Я чувствовал на себе его взгляд, тяжёлый, как физическое прикосновение.

Я не мог пошевелиться. Во мне не осталось ни силы, ни воли, чтобы обернуться. Весь мой мир сжался до этого голоса и до спины, которую пронзал ледяной ужас.

— Не думал, что такой трусливый котёнок сможет добраться так далеко... — его бас, искажённый маской, звучал приглушённо и мерзко. — Жажда раскрыть такое опасное дело... даже не прося о помощи... Скажи, как твоя мама, а? Хорошо ей... _там_?

Он играл на самых больных струнах. Я медленно, преодолевая парализующий страх, повернулся и поднял фонарь.

Луч выхватил из тьмы знакомый, рваный плащ, покрытый тёмными пятнами. И маску. Безликую, кожаную, на которой тоже засохли бурые подтёки. Из-за её прорезей на меня смотрела только тьма.

— Кто ты такой?! — мой крик сорвался в истошный визг. — Зачем ты всё это делаешь? Что тобой движет?!

Маска склонилась набок, будто её обладатель рассматривал диковинное насекомое. Последовала тишина, растянутая на вечность. И тогда он заговорил снова, и его голос приобрёл леденящую, почти интеллигентную интонацию.

— Что движет сапёром, когда он обезвреживает мину? Что движет хирургом, когда он отрезает гниющую плоть? — он сделал шаг вперёд. — Милосердие, мальчик.

Он протянул руку в грязной перчатке, будто указывая на невидимую аудиторию.

— Этот посёлок... эта дыра... это — гниющая плоть. Люди здесь давно мертвы внутри. Они просто ещё ходят, пьют, страдают. Я... я просто помогаю им закончить их боль. Я даю им то, чего они сами боятся попросить. Избавление.

Он замолчал, давая мне прочувствовать весь ужас его слов.

— А знаешь, какого это — проигрывать, Серёжа? — его голос внезапно стал тихим, проникновенным, будто он делился самым сокровенным. — Каково это — осознать, что ты проиграл ещё до начала игры? Что твоя жизнь — это чья-то неудачная шутка? Они... — он кивнул в сторону невидимых жертв, — они это поняли. А ты? Ты уже понял, что тоже проиграл?

Он сделал ещё один шаг. Теперь он был совсем близко.

— Но знай... что я не убиваю людей... — его голос стал шепотом, полным ложной нежности. Он медленно протянул руку и коснулся холодным пальцем перчатки моего лба. Каждое прикосновение было как удар током, заставляя меня вздрагивать. — Я... убиваю... тебя.

Меня окутало полное непонимание. Что это значит?

— Что? — это был единственный звук, который я смог издать.

Он отступил на шаг, разглядывая меня, как учёный — редкий экземпляр насекомого, застывшего в бутоне.

— Ты... ещё... не... понял? — он растягивал слова, вдалбливая их мне в сознание. — Не было маньяка. Никогда не было.

Он сделал театральную паузу, позволяя этим словам разорвать последние остатки моей реальности.

— Твой мозг... твой бедный, перегруженный горем мозг... не выдержал. Он сломался. И в качестве защиты, чтобы как-то объяснить себе весь этот ужас, он придумал маньяка. Удобно, да? Виноват всегда кто-то другой. А пропажа людей... — он усмехнулся, и звук был похож на скрежет камней. — Ты ведь знаешь, что ты сейчас далеко не в подвале? Правда? Ты чувствуешь это. Где пахнет лекарствами? Где стены белые? Где на окнах решётки?

Он широко раскинул руки, указывая на окружающую нас гниющую тьму.

— Всё это... лишь декорации. Сцена, которую построил твой разум, чтобы спрятаться от правды. А правда в том, Серёжа, что маньяк — это ты. А жертва... тоже ты.

В моей голове поплыли стены, а фигура маньяка начала расплываться и таять, как дым. Инстинкт кричал одно: «Беги!». Я побежал, превозмогая острую боль в правой ноге, не разбирая дороги. Мир вокруг рушился, земля уходила из-под ног. И вдруг — обжигающая пустота, тяжесть, и всё поглотила тьма.

Я очнулся от приглушённого света, падающего на холодные голубые стены. Я лежал на жесткой койке, а рядом сидел санитар.

— Сергей, вам хорошо спалось? — его голос прозвучал неестественно спокойно. — Скоро придёт ваш лечащий врач... Вам стоит сходить в душ.

— Что? Где я? — выдохнул я, чувствуя, как сердце бешено колотится в груди.

— Вы в клинике... Вы уже полгода здесь находитесь.

Осознание накатило тяжёлой, ледяной волной. Вот куда вели все дороги. Не было ни заброшенного дома, ни маньяка... Всё это было порождением моего сознания, которое в какой-то момент дало трещину и не выдержало. Я сломался.

Я медленно повернул голову и увидел на соседней койке уже знакомого мальчика — Мишу. Значит, это он был со мной всё это время... моим единственным «другом» в этом вымышленном аду.

По просьбе медсестры я поднялся с койки и побрёл в душ. Стоя под тёплыми струями воды, я тщетно пытался отделить воспоминания от бреда. И тут, впервые за долгое время, меня прорвало. Я зарыдал, сползши по кафельной стене. Рыдания вырывались откуда-то из самой глубины души — от безысходности, от ужаса перед правдой. Я ведь просто хотел счастливой жизни... Где мои родители? Где бабушка? Почему я оказался здесь?

Конец ?