Зимний Виноградник

- Половина наших людей перебита.

- В таком случае, второй половине следует отомстить за них.

А. Перес-Реверте, «Корсары Леванта»

Только когда все умрут, закончится Большая Игра

Р. Киплинг, «Ким»

Пролог

1032 год от Рождества Христова (кстати, високосный, хоть это и не столь важно - да и кто про то знал, кроме нескольких умников?) ничем особым поначалу не отметился. Люди рождались, жили, кому сколько Господь отмерит, а затем умирали. Кто-то жил и умер хорошо, большинство - не очень, тут уж как повезло. До первого Крестового похода оставалось больше шестидесяти лет, поэтому традиционные войны, грабежи, насилия и прочие непотребства творились в рабочем порядке, без изысков и торжественных «походов нищих». Конрад II продолжал сколачивать Священную Римскую империю, Печенеги ходили на Византию, сменился герцог Бургундии, новгородские рати неудачно повоевали на Северной Двине, Польшу трясло в языческих восстаниях, кто-то с кем-то мирился, ссорился, собирал войска, бежал, теряя корону и последних верных людей… в общем, все как обычно.

А затем пришла беда.

Зима выдалась удивительно снежной, по самые крыши. Все это растаяло, после - в довесок – прошли затяжные весенние ливни, так что реки напились воды сверх всякой меры, и вышли из берегов, так что поля превратились в болота и озера. Посевы сгнили, живность разбежалась или утопла. Когда же вода милостью Божьей сошла, землю опалило безжалостное солнце, добивая хилые ростки. И пришел Голод. Не обычный, плохонький, привычный, когда и на господском столе каштаны с горохом в радость, а настоящий, когда уже и предпоследние времена прошли, а впереди лишь ад. Бедствие охватило всю Бургундию и распространилось далее широкими кругами во французские и немецкие земли. Не осталось ни порядка, ни власти, каждое село, каждое поместье и замок выживали, как могли, своими силами, надеясь лишь на Божью милость. Но у Бога, видимо, нашлись какие-то спешные дела…

В следующем году недород повторился. А затем снова, в третий раз.

Когда закончилась мука из лебеды, коры и опилок, люди стали поедать глину, смешанную с илом, погибая в страшных мучениях. Целые деревни полуживых скелетов снимались с насиженных мест и устремлялись, куда глаза глядят, порождая легенды о неупокоенных мертвецах. Обилие трупов привлекло волков со всего континента. Они скрадывали добычу средь бела дня, а по ночам безбоязненно заходили на городские улицы.

Человечина продавалась на рынках, сначала под видом свинины, а затем и просто так. Если находился тот, кто сбрасывал ее с прилавков и зарывал, призывая к страху перед Господом, то еще до рассвета мясо выкапывали, чтобы сожрать. Зачастую на те же прилавки отправлялся и ретивый праведник, ежели не успел сбежать подальше да побыстрее. Одинокие путники боялись ночевать в незнакомых местах, да и в знакомых тоже; господа косились на слуг, держа оружие под рукой, а слуги на господ, втихомолку точа ножи, ибо где правит Голод, там нет места совести, морали и вере.

В 1035 году праведный гнев Божий иссяк, и удалось собрать какой-никакой урожай, скудный, но все же достаточно, чтобы впроголодь накормить уцелевших. Голод понемногу стал иссякать, пожух, скорчился, уполз в тени, поджидая нового часа. Бедствие закончилось.

Но не закончилась история…

_______________________

Осень 1036 года

Не слишком далеко и не слишком близко от Монбельяра, который, в свою очередь, неподалеку от границы с Гельвецией.

Когда-то здесь проходила оживленная дорога, широкая, хорошо утоптанная многими тысячами ног и колес до твердости камня. Даже сейчас, спустя несколько лет полного запустения, ковыль и прочая трава с большим трудом пробивались к солнцу. Но в целом тракт имел такой вид, будто ни одна живая душа не ступала здесь десяток-другой лет, самое меньшее, а может и подольше. Кое-где на обочинах, укрытые колючими кустами, а где и просто на виду, валялись кости, на свинячьи или коровьи никак не похожие. Память о страшных годах, когда толпы обезумевших от голода крестьян метались незнамо куда, ведомые слухами о том, что «где-то там» можно раздобыть еду. Еды, разумеется, нигде не было, потому что «там» - оно как радуга, всегда чуть дальше вытянутой руки. И множество неприкаянных беженцев усеивало изможденными телами дороги Франции, Германии, а также прилегающих земель. Там, где людей побольше и жизнь пооживленнее, следы бедствия постарались убрать, замести, забыть. А здесь… Здесь это здесь.

Впрочем, и в местной глуши, судя по некоторым отметинам, жизнь пробивалась слабыми ростками. Тут след копыта с подковами, чуть подальше - примятая трава, груженая телега прошла. Кострище недельного срока или около того. Но в целом - тишь, безлюдье, запустение. Будь в небольшой кавалькаде человек, хорошо знающий Писание, он, пожалуй, мог бы процитировать что-нибудь насчет терний с волчцами, долины смертной тени, пустынных земель или еще какую-нито красивость. Но таковых среди шестерых всадников не нашлось.

Три вооруженных до зубов мавра из далекого Магриба даже если бы имели языки, все равно молились другому богу и закономерно пренебрегали словами пророка Исы и его учеников. Командир отряда - немногословный датчанин, к чьему изборожденному морщинами лицу буквально пришили брезгливо-недовольную гримасу, переживал затянувшийся кризис веры и никак не мог решить, кто ему больше по сердцу - Христос или Престарелый Гаутр, Копейщик, Всеотец (и еще много славных имен, которые так и не сумели выжечь попы из памяти народной, хоть и весьма старались, выжигая вместе с носителями той самой памяти). А пятый - слуга - вообще читать не умел, а если бы и умел, то резонно полагал, что каждому свое, поэтому всякие сложности бормотать - это к монашеской братии. Шестой же член малой, но бодрой команды, от рассвета до заката не снимал капюшон, не открывал лицо и думал о вещах странных, от доброго христианства весьма и весьма далеких.

Путь их был далек и непрост, однако нельзя сказать, чтобы тяжек. Скорее - неудобен, как и полагается в дороге, когда ночуешь под звездным небом, положив под голову седло, а на грудь - кинжал без ножен. Ибо мало ли… Поэтому когда за очередным поворотом старой дороги появилось несколько построек, похожих на замок с пристройками, реакция была смешанной. Вроде и повод напрячься, качнуть разок-другой меч в ножнах - легко ли выходит, не застрянет ли в нужный миг? Ну и понятное дело, щит наизготовку, чтобы висел на толстом ремне, готовый прикрыть хозяина от стрелы, скажем, вон из тех кустов… А с другой стороны - какая-никакая, но крыша. Наверняка очаг найдется, охапка соломы, а при везении - даже кровать. И дверь, чтобы ее запереть и снять опостылевшую кольчугу, от которой кости ломит, как у старика, а хребтина того и гляди - свалится в портки. Нет, ее, конечно, можно и так снять на сон грядущий, у вольного костерка. Или вообще не надевать. Но это совсем дурным надо быть - в таких то местах, где давно случается разное. И странное.

Компания сама собой, без команды, привычно и ловко перестроилась. Человек в капюшоне оказался в центре, прикрытый со всех сторон спутниками. Слуга остался в арьергарде, как лодка за галерой. Датчанин выдвинулся вперед живым щитом, готовый принимать на прочный доспех с войлочной поддевкой любые неприятности. Надо сказать, северный воин по прозвищу Гримр (то есть Мрачный, а имени он и сам не знал, потому что родителей мор унеспрежде, чем они поведали секрет первому и единственному сыну) в дороге страшно мучился от жары, однако доспех не снимал. Ибо по личному опыту знал - стрела из лука пробивает союз добротного войлока и крепкой кольчуги разве что в упор. Да и самострелу такую защиту взять нелегко, если конечно дуга не из немецкой стали.

Никаких стрел из придорожных кустов не полетело. Зато оттуда вывалился оборванный дедок с лохмами ниже плеч и всклокоченной бородой аж по самый пояс. Судя по всему, он обирал малину и, будучи глуховатым, гостей попросту не услышал. Увидев, всплеснул руками, выронил нелепое лукошко, рассыпав добытые нелегким трудом ягоды. Бестолково засуетился, будто никак не мог решиться - то ли бежать, то ли собирать потерю, то ли еще что-нибудь. В конце концов, громко завопил неожиданно сильным басом:

- Господин, господин!

Гримр положил руку на рукоять булавы, подвешенной к поясу. Схватки он не слишком опасался, да и вряд ли здесь могла появиться какая-нибудь сила, опасная для боевого отряда. Но… береженого боги уберегают. Выбежит откуда-то местный господинчик, полезет, не разобравшись, от большой глупости в драку. Нехорошо получится.

Господинчик и в самом деле вылез… Точнее вышел из почерневшей от времени калитки, давно забывшей, что такое засов. Выход можно было бы назвать степенным, но для подлинной важности новому персонажу не хватало роскошных одежд и объемного пуза. Впрочем, осанка, прямой взгляд и невидимое, но ощутимое чувство собственного достоинства показывали, что сей муж не из простецов, а весьма благороден по происхождению. И достаточно разумен, чтобы не лезть в драку. При его появлении седой слуга тут же успокоился, встал ровно, опустив голову как примерный серв.

В один долгий, внимательный взгляд призванный мужчина осмотрел и оценил гостей. Хотя при нем имелся лишь кинжал в ножнах, да еще не слишком длинный, однако в темных глазах не мелькнула даже тень опаски, хотя бояться, прямо скажем, было чего. Будто мужчина мог заглядывать в будущее и точно знал, что с ним ничего случиться не может. Нельзя сказать, что «впервые в жизни», однако датчанин на несколько мгновений растерялся, не зная, как поступить дальше. Хотя Гримр был конный, оружный и привычный к бою, он почувствовал себя мальчишкой, которому сейчас устроят взбучку за проказы с деревянным мечом и недостойные вопли.

Но мужчина заговорил первым. Не слишком громко и не очень тихо, а ровно так, чтобы его хорошо слышали:

- Я Эрве Люнуар, вольный господин, хозяин этих земель…

Он с горечью оглянулся и закончил:

- Вернее того, во что они превратились.

Всадники молчали, лишь переступали ногами кони да позвякивал металл. Люнуар ждал без тени смущения, будучи спокойным, прямо-таки невероятно мирным для человека, перед которым пять вооруженных до зубов чужестранцев неизвестных занятий и наклонностей. В конце концов, шестой член команды снял капюшон, и на плащ гладкой волной упали золотые локоны, будто отлитые из самородного золота. Стало ясно - это женщина.

- Мы… просим о гостеприимстве, - устало вымолвила она, сделав едва заметную паузу перед «просим».

Дама не представилась, что можно было истолковать как пренебрежительность, отсутствие вежества. Однако выждав несколько внушительных мгновений - чтобы подчеркнуть добровольность и милостивость решения - хозяин замка склонился в неглубоком, но вежливом поклоне со словами:

- Почту за честь.

* * *

Замок при ближайшем рассмотрении оказался больше похожим на дом. Такие на Севере часто называют бургами. Создавалось впечатление, что очень давнюю постройку, может еще из римских времен, многократно перестраивали, укрепляли, в общем, совершенствовали по мере сил и умений. В итоге, хоть здесь и можно с успехом защищаться от соседей и прочих паразитов, все-таки постройка, в первую очередь жилая, а затем уж оборонительная. Но, увы,даже самый лучший, крепкий дом, будь он из прочнейшего камня, нуждается в уходе и стремительно ветшает, оставшись без присмотра. Так случилось и с этим. Здесь требовалась хотя бы полудюжина слуг, чтобы носились от рассвета до заката с поспешностью тараканов средь хлебных крошек. Подметали, прибирали, снова подметали, в общем, всячески наводили порядок и лоск. Однако ни шести, ни даже пары слуг не имелось. Здесь жили только сам Эрве и седой сборщик малины. Поэтому коридоры без ламп и свечей темнели как зловещие пещеры. Высокие потолки затянула многослойная паутина, пыль пропитала все, а по углам лежал неубранный мусор, включая прошлогодние листья. Пахло запустением и сыростью.

Однако большой зал с настоящим камином выглядел более достойно, видимо здесь главным образом и жили хозяин дома с единственным слугой, проводя дни и ночи в нехитрых заботах. Тут было и почище, и как-то пообжитей.

Гости первым делом позаботились о лошадях, затем хозяин указал покои для ночлега и пригласил к ужину, благо вечерняя пора вполне располагала. Комнаты, идущие в гостевом крыле сплошной анфиладой, оказались по-осеннему холодными, кое-где по стенам расползалась плесень. Часть мебели отсутствовала, судя по щепкам ее рубили прямо в помещении, не иначе - на топливо в холодную пору. Но даже это было куда привлекательнее очередной ночевки на вольной природе.

Датчанин, именуемый Гримром, подозрительно крутил носом и с недовольством бурчал, однако придраться к чему-то напрямую не сумел. Златовласая дама тоже пошептала, но тайно, слов не разобрать, при этом она хитромудро шевелила пальцами да выплетала из травинок непростые узелки. Однако и женщина чего-то по-настоящему беспокоящего не заметила, поэтому гости воспользовались приглашением к ужину. Впрочем, Гримр кольчугу снимать не стал, а хозяин тактично сделал вид, что не заметил. Вообще сам Эрве казался поразительно беспечным. В его доме остановился пусть и небольшой, но весьма боевитый отряд, однако господин по-прежнему ограничивался парадным кинжалом на поясе. То ли в самом деле не видел опасности, то ли относился к ней философски, как древний грек, полагая, что бог рассудит.

За окнами уже темнело, со свечами в доме явно было не густо, главным источником света оказался камин, но его растопили на совесть, так что жарко стало. Впрочем, жар лишь порадовал гостей, поскольку дом пропитался холодноватой сыростью, и тепло было к месту.

Единственный серв прислуживал, как мог, а мог он, в общем, немногое, однако, присовокупив к его усилиям старание собственного дорожного слуги, компания получила вполне достойный уход. К ужину подали вареные овощи с бобами, однако густой запах, сочившийся откуда-то с кухни, свидетельствовал о том, что впереди мясная перемена. Да еще свежатина, не солонина какая-нибудь, моченая в трех водах, чтобы хоть малый кусочек удалось откусить и проглотить.

Мавры-телохранители держались наособицу, Гримр смотрел орлом и всячески демонстрировал, что готов защитить госпожу в любой момент и любой ценой. Дама и гостеприимный хозяин внимательно присматривались друг к другу, стараясь не делать этого слишком явно.

За скромной трапезой сам собой увязался непринужденный, почти светский разговор. Что любопытно, Люнуар не задал ни единого вопроса насчет природы внезапных гостей. Не пытался выспрашивать кто они, откуда и куда направляются. То ли господин был тактичен, словно куртуазный герой баллад, то ли и в самом деле не интересовался такими материями. О себе говорил просто и скупо, что было естественно для человека, явно бывшего непосредственным свидетелем ужасов бургундского Глада. Так что разговор в итоге оказался нейтральным, спокойным и вполне доброжелательным.

Эрве был по-мужски красив, хоть и неухожен, как человек, что более-менее следит за собой, не опускаясь до скотского падения, однако давно уж не заботится о том, каким его видят другие люди. Высокий, широкоплечий, с неровно обрезанными бородой и волосами. Судя по всему, стрижка проводилась обычным ножом, локоны отхватывались по мере отрастания и причинения хозяину неудобств. Лицо смугловатое, очевидно от природы, а не благодаря солнцу. Глаза же наоборот, сияли как чистейший голубой лед северных земель, где один лишь день и одна ночь делят поровну целый год, а еще там водятся диковинные звери у которых ребра растут прямо из пасти. Гостья предположила бы, что недавние предки Люнуара пришли из Ирландии или дальних пределов Скандинавских земель, а может и наоборот, с юга. И там, и там встречалось такое удивительное смешение темного со светлым.

Черты лица Эрве казались приятными, чуть резковато, но выразительно слепленными. Речь правильная, хоть временами Люнуар и запинался, подыскивая нужное слово. И это было тоже знакомо страннице - характерный признак того, что господин здешних земель долгое время не говорил с людьми вообще или говорил мало и редко.

В свою очередь, Люнуар рассматривал женщину, оставаясь, впрочем на краю дозволенного правилами хорошего тона. То есть внешность и красоту ее оценил, однако не пялился слишком уж откровенно, со слюнями и выпученными зенками, словно деревенщина какая-нибудь.

Дама по-прежнему избегала называть себя, однако явно имела благородное происхождение - никакими ухищрениями такую породу не заполучить - всей жизни на то не хватит. С подлинно аристократическими достоинством и природой можно лишь родиться и отшлифовать в детские годы благодаря строгому воспитанию. Лицо у дамы было мягким, женственно красивым, с чуть пухловатыми чертами, как у милого ребенка. Однако общее выражение, изгиб хорошо очерченных губ и морщинки в уголках глаз удивительно контрастировали с указанной мягкостью. Как будто лицо - всего лишь маска, кою надел человек намного старше и жестче явленного миру образа.

Одета женщина была в дорожное платье, скромное и неброское, но пошитое из очень хороших, дорогих тканей. На ее фоне поношенная куртка и грубо штопаные чулки Эрве смотрелись по-настоящему жалко, впрочем, самого хозяина это, нисколько не смущало. Он вообще держался крайне достойно, породистостью не уступая даме. И обмолвился между делом, что род Люнуаров исчисляет себя от конного ополчения Карла Великого и отмечен даже в капитулярии 792 года. Дама искусно сделала вид, что поверила, хотя точно знала, что в указанном документе поименных списков не было.

Так, за беседой, минуло с полчаса или около того, а затем сервы притащили котел, очень плебейский, закопченный, давным-давно нечищеный, однако источающий божественный аромат вареного мяса с богатым набором трав. Тут возникла некоторая заминка… Гримр склонился к уху госпожи, что-то прошептал, косясь на соблазнительный котел. Женщина чуть нахмурилась и остро, еще более внимательно глянула на хозяина старого дома. Как-то вдруг все поняли, что на столе нет ни единого куска хлеба, ни крошки. Темнокожие стали осенять себя разными удивительными знаками. В обширном зале, видавшем когда-то пиры на многие десятки взыскательных обжор, тяжко и ощутимо сгустилось подозрение. Разумеется, сложно было в самом деле поверить, что господин собрался кормить гостей человечиной, да и прошел уж страшный Глад, больше года тому как. Кончился Божьим попущением. Но…Все же… Да и пусты местные скотники, не слышно живности. А мясо есть, причем в изобилии. Непонятно!

Эрве, судя по кривой улыбке, понявший суть колебаний, помедлил, словно надеясь, что гости сами все поймут верно и не станут изводиться пустыми сомнениями. Затем поднялся, осенил себя размашистым крестом и, прижав кулак к сердцу, пообещал:

- В страхе перед Господом, я клянусь верно и без обмана, что буду относиться к вам с уважением и убережением, как следует сообразно долгу гостеприимства. Я стану защищать вас от всех злоумышленников и врагов. Ни волей, ни действием, ни словом я не сделаю ничего, чтобы причинить вам несчастье. И не накормлю вас ничем, что было бы противно или вредно честному христианину!

Странная улыбка едва заметно коснулась губ дамы при слове «христианину», Эрве увидел это, отнес к себе, смутился. Вымолвил, отведя взгляд:

- Простите, я не слишком-то красноречив… Но это хорошее мясо! Дичь. После того как людишки поумирали да посбегали, в окрестных лесах развелось много живности. Так что коль есть хороший лук и умение ставить силки… Олени, если положить немного соли на пенек, удивительно беспечны.

Он глянул на стол и закончил:

- Вот так и живем, хлеб за лакомство! Неделями не видим. Зато мяса в изобилии. Так что в здешних краях людей не едят.

Закончив недолгую, но выразительную речь, он сконфузился еще больше и перешел от слов к делу. Первым сунул в котел длинную поварешку, на личном примере показывая, что здесь бояться нечего. Соответственно праву и долгу гостеприимного хозяина стал разливать едово по тарелкам.

Датчанин напоказ пренебрег угощением, дивно густым и наваристым. Сие граничило с оскорблением, однако хозяин вновь сделал вид, что не заметил, и все с облегчением подыграли, не желая рушить хрупкий мир и покой. Прочие же воздали должное пище, которая оправдала все ожидания. Заморских пряностей на столе не водилось, зато премногие травы, коренья и ягоды нашли место в котле, гармонично соединившись и уприготовившись.

Один из мавров отлучился ради отправления очевидной надобности. На столе появился кувшин с неплохим вином, явно из старых запасов «на самый выдающийся день». Эрве демонстративно отведал напиток, буквально возвращая незримую оплеуху Гримру, дескать, убедись, подозрительный маловер! Беседа текла тихим ручейком - неглубоко, спокойно, приятно для уха. Поговорили о всяком, начиная с того, что городам на побережье Восточного моряпора объединяться в симмахию, сиречь союз, однако, сугубо торговый - хватит смертей бренному миру! Что сарацины безобразничают, что в городе Пассау начали ковать хорошие мечи, а в прошлом (или позапрошлом) году, оказывается, умер Санчо Великий, король Наваррский, и его владения успели растащить по клочкам беспутные сыновья.

Что-то загремело в пустых и темных лабиринтах коридоров. Послышались торопливые шаги, будто кто-то бежал, путаясь без света, спотыкаясь на каждом повороте и ступеньке. Несколько мгновений - и в зал ворвался мавр, гукая и мыча, словно душевнобольной. Одной рукой он держался за шею, сквозь пальцы проступали капельки крови, они казались смоляными на фоне смуглой кожи. В другой ладони крепко сжимал что-то, замотанное в платок. Ноша дергалась, и поначалу все решили, что глупец зачем-то принес недобитую крысу. Думали ровно до того момента, пока темнокожий не швырнул платок на стол.

- Боги... - прошептала дама, глядя на что-то странное.

Сначала оно показалось обрывком щупальца морского зверя под названием «спрут». Потребовалось несколько мгновений, чтобы всмотреться и понять, что хотя загадочная штуковина вымазана липкой слизью и едва заметно пульсирует, это не зверская конечность, а обрывок очень толстой лозы. Или лианы. В общем, что-то растительное, обрезанное, видать ножом. Из среза по каплям сочилась густая жидкость, похожая на загнившую кровь мертвеца.

- Не может быть, - выдавила женщина так, словно знала, с чем имеет дело. - Это же…

Она осеклась. Мавр показал шею, которую будто старались перепилить веревкой, взмахнул руками, изображая что-то вроде петли. Похоже, странная лоза пыталась задушить или повесить магометанина.

- Вот ведь грязное животное, - тяжко вздохнул Эрве. - Все испортил, скотина!

Присутствующие разом подняли головы. Все поняли, что происходит, но между пониманием и действием неизбежно проходит время. Трудно бывает в одно мгновение перейти от расслабленного спокойствия к осознанию того, что Смерть уже положила костлявые пальцы на глотку, и Сатана раскрыл бездонный мешок для сбора грешных душ.

Свита дамы-без-имени состояла из опытных воинов, которым не были присущи колебания, нравственные потуги, а также иные высокие материи. Но даже этим суровым бойцам требовалась хотя бы пара ударов сердца. А господину Люнуару - не требовалось. Откуда в руках гостеприимного хозяина оказался топор - никто не понял, возможно, рыцарь выхватил его из-под столешницы. Но факт остается фактом - топор (причем отнюдь не плотницкий) появился, и клятвопреступник, не тратя слов, бросился на гостей.

Это было страшно и быстро, но главная жуть происходила из мгновенного перехода от гостеприимного доброжелательства к сокрушительному насилию. Даже самые отъявленные злодеи, как правило, готовятся к злодейству, накручивают себя или хотя бы раздумывают о последствиях. Из Эрве же будто некая сила за одно мгновение вырвала душу, заменив ее на что-то иное, темное, нелюдское.

Гигантским прыжком, который человек исполнить попросту не мог, Люнуар махнул на противоположный конец стола и одним ударом развалил до зубов череп темнокожего бойца, того самого, что прибежал с грозной находкой. Топор застрял в костях, убийце понадобилось лишь мгновение, чтобы рывком высвободить оружие из головы мертвеца. И это опять же находилось за пределами сил обычного воина. Теперь сгорбленный, лохматый Эрве с горящими глазами, выставленными наружу зубами, скорее походил на обезьяну, уродливое подобие человека. Все разом схватились за оружие, но убийца уже метнулся к следующему противнику и повторил тот же прием, то есть удар с широкого - буквально из-за макушки - замаха. Бесхитростно и невероятно быстро. Второй мавр успел шатнуться в сторону, и топор обрушился на плечо вместо головы, почти отрубив руку. Бедняга завыл, захрипел, крутясь волчком, хватая болтающуюся конечность второй, целой рукой. Третий из немых успел вытащить саблю и ловко ткнул Эрве прямо в лицо. Убийца не менее ловко закрылся лопастью топора, и сталь ударила о сталь, с лязгом высекая метелку искр. Второй удар также был парирован. Но последовал и третий, и четвертый... Искры летели во все стороны, а грохот стоял, как в кузне.

Пока воины молотили друг друга, дамский лакей трезво оценил свои боевые качества и попробовал укрыться под столом. Слуга Люнуара скользнул за ним, будто седая крыса, сжимая в кулаке длинный стилет, сделанный из шила, которому заменили рукоять. При этом шевелюра непонятным образом свалилась с головы прислужника, будто волосы держались там сами по себе, а теперь решили покинуть хозяина.

- Бегите, - кратко вымолвил Гримр и без особой спешки высвободил булаву из ременной петли на поясе. Датчанин понимал, что пока он обежит стол, с мавром будет покончено, так что в любом случае завершающая схватка развернется один на один. А коль так - недостойная спешка бесполезна и унизительна.

- Боюсь, не выйдет, - покачала головой дама. Голос ощутимо дрожал, но женщина держалась с удивительным самообладанием.

- Это укажет ему следы, - она качнула головой в сторону обрывка лозы. - Пока не взойдет солнце.

Из-под широченного стола донесся истошный визг, там явно кому-то пришлось худо.

- Тогда сожгите, - посоветовал датчанин.

- Не поможет. Оно лишь часть целого.

- Ну, значит или он, или мы, - подвел итог северянин. Он крепко жалел, что не прихватил к столу щит, но чего уж теперь…

Люнуар, тем временем, обманул противника ложным замахом и резко присел, подсекая мавру ногу, тот увернулся, но убийца размахивал топором, будто оружие было сделано не из дуба и стали, а из березы и тряпок. Эрве успел рубануть еще раз и теперь уже попал в бедро, почти отрубив конечность. В стремительном развороте клятвопреступник ударил второго телохранителя - того, что остался без руки - лопастью плашмя, как дубиной. Раненый отлетел в угол, будто попал под таран. Стукнувшись о стену, сполз по ней и затих. Третий боец осел на каменный пол в темную лужу, содрогаясь в такт слабеющему сердцу, которое извергало кровь из перерубленных жил.

Рыча и хрипя, как сумасшедший волк с пересохшей глоткой, Люнуар повернулся к датчанину, последнему из противников. С каждой секундой, с каждым движением он все менее походил на человека, все больше скрючивался, словно горбун. Мышцы ходили под рубашкой волнами, угрожая порвать ветхую ткань. глаза убийцы светились алым, как подсвеченные изнутри угольками. Гримр отчетливо понял, что сейчас будет драться не с человеком. Или, по крайней мере, не совсем человеком. Он вспомнил про чудовищных ульфхеднеров из страшных сказок родины и решил, что, пожалуй, разумно будет выбрать покровителем все же не христианского бога, но Игга, что вселяет страх.

- Один, во славу твою! - гаркнул со всей силы Гримр и взмахнул булавой. Люнуар ответил звериным хрипом и бросился в атаку.

И топор, и булава - оружие, которое при разумном использовании требует лишь одного удара, однако нанести этот единственный удар бывает непросто. Особенно, если противник умен, опытен и скор в ногах. Дважды северянин почти достал Эрве, но «волкоголовый» (который таковым все же не был, но этого Гримр не знал) крутился как смазанный флюгер, и железное навершие булавы только приглаживало драную одежду. А когда датчанин в свою очередь ловко увернулся от топора и решил, что следующая сходка будет за ним, женщина взвизгнула, предупреждая. Гримр, скованный необходимостью следить за быстрым, как демон, Люнуаром, не успел отреагировать, и шило в руке прислужника ударило сзади, пробивая кольчугу. И почку.

Хотя бы с оружием в руках, неожиданно трезво и отчетливо, превозмогая слабость и ужасную боль, подумал северянин, видя, как стремительно приближается заляпанное кровью лезвие топора. А затем тоже умер.

- Жаль, - проскрежетал убийца, стряхивая с топора кровь. - Жаль… Могло бы обойтись проще. Как обычно…

Он выпрямился, с явным усилием расправил плечи, как сущий оборотень, которому тяжко перекидываться в человечий облик. Лицо злодея подергивалось, будто каждый мускул старался зажить собственной жизнью, слюна капала с перекошенных губ. Речь звучала маловнятно, едва разборчиво, как обезьянье бормотание

Безымянная гостья отступила, прижавшись спиной к холодной колонне, понимая, что бежать некуда. Выхватила из потайных ножен кинжальчик, смертельно эффективный и опасный при ударе исподтишка, но бесполезный, как зубочистка, против опытного воина с настоящим оружием.

- Жаль, - повторил убийца и клятвопреступник, меряя взглядом черных глаз последнего живого из прибывших. В глубине угольных зрачков снова заплясали красные огоньки, похожие на отблески пламени в камине. Но только похожие.

Он шагнул к ней, перехватывая страшный, окровавленный топор за конец рукояти, готовясь завершить дело одним ударом.

- Мой брат отомстит за меня, - прошептала женщина, занося клинок, не столько надеясь поразить врага, сколько ради того, чтобы погибнуть достойно. Не безвольной жертвой, а хозяином своей судьбы до последнего мгновения.

- Он отомстит… ты даже не представляешь, как!

- Возможно, - согласился мужчина, делая шаг вперед. - Но я бы на это не рассчитывал. И ты сего точно не увидишь.

- Ветру скажу имя, - быстро заговорила дама. - Воде прошепчу имя, трава запомнит имя…

Убийца склонил голову, заинтересованно прислушиваясь.

- Они услышат, запомнят, они найдут, онирасскажут, - еще торопливее забормотала женщина.

Что-то зашуршало, скрипнуло за спиной рыцаря. Он сделал шаг в сторону, повернулся так, чтобы проверить, в чем дело и притом не выпускать из виду скорую жертву.

- Имя узнаю, имя скажу…

Лоза корчилась на столе, царапая дерево колючими отростками, билась, как живая, разбрызгивая черные капли. Мужчина поджал губы, нахмурился, затем вспышка понимания осветила мрачное лицо. Убийца нечленораздельно вскрикнул, бросил полный ярости взгляд на даму, которая в это мгновение крикнула:

- Люнуар! «Loup noir» - черный волк, Шварцвольф имя твое!

С глухим воем, и в самом деле похожим на волчий, убийца бросился на нее, замахиваясь топором. Хватило одного удара, но главное уже случилось.

Ветер загудел в дымоходах, схватил пригоршню еще горячего пепла, разбросал по залу и трупам, шепча в жарком воздухе, будто живое создание. Ему ответил шелест травы за окнами, плеск воды в заброшенном пруде для карпов. Стихии повторяли друг другу одно лишь слово, стремясь запомнить, запечатлеть незабываемо в каплях и ростках.

«Шварцвольф…»

И убийца вздрогнул, чувствуя, как холодок ужаса коснулся черного сердца. Мужчина замер, погрузившись в раздумья, по-прежнему не выпуская оружие, пренебрегая мертвыми телами и тяжелым запахом свежепролитой крови.

- Господин…

- Возьми лопату! - властно приказал Шварцвольф-Люнуар, будто разом очнувшись от сна.

- Прикопаем? - понимающе осведомился прислужник. - А может…

Теперь стало видно, что слуга куда моложе, чем казалось ранее. Два-три десятка лет ему прибавляли чужие волосы, искусно снятые вместе со скальпом на манер парика, такая же накладная борода и лицо, запачканное пылью пополам с паутиной. Теперь, когда помощник избавился от маскировки, да еще и распрямился, перестав нарочито сутулиться, он больше напоминал кнехта, чем лакея.

- Идиот! - гаркнул, как сталью прогремел, Шварцвольф, и помощник испуганно сгорбился, уставившись в залитый кровью пол.

- Недоумок, - проворчал господин. - Не прикопать, а выкопать. Лозу.

- А-а-а… - буквально пропищал слуга, который не просто слуга, вздрогнув от неподдельного ужаса.

- И побыстрее, - скривился Шварцвольф. - Кажется, пришло время перевезти наше сокровище. Уберечь от лишних взоров. Здесь становится слишком людно. И небезопасно.

Помощнику было страшно, до трясучки в пальцах и взмокшей от ледяного пота рубахи. И он, превозмогая ужас, осмелился робко молвить слово против господской воли:

- А может, все-таки… Ну… это…

Он жалобно, как побитый и некормленый пес, заискивающе глянул снизу вверх, честно признался:

- Боязно мне… туда… Оно страшное.

- Недоумок, - повторил убийца и внезапно сжалился. Вернее понял, что до смерти перепуганный слуга что-нибудь обязательно начудит и принесет больше вреда, нежели пользы. А сейчас следует действовать быстро и точно, не теряя времени.

Шварцвольф покосился в сторону блондинки, подавил желание пнуть отсеченную голову, вымещая злость на мертвой плоти. Крепко сжал губы, чтобы надежнее проглотить бессмысленную ругань. Глупо, как же глупо все получилось! Всего-лишь самую малость расслабился, заслушался чужими словами, наслаждаясь властью… И вот! Хотя, если рассудить здраво, даже в таком провале - благо. Допущенная ошибка сделает жизнь куда сложнее, однако сама по себе не фатальна. Все еще можно исправить.

Можно…

Но предстоит как следует потрудиться и проявить изобретательность.

Он резким, неуловимо быстрым движением всадил топор в столешницу, злясь, в первую очередь на самого себя, неразумного и самоуверенного. Попы врут, всегда и во всем, начиная с того, что где-то есть добрый боженька, и он любит всех людей. Шварцвольф точно знал, что бог людей презирает и ненавидит. Смеется там, наверху, радуясь мучениям собственных творений. Однако насчет греха гордыни, святоши, пожалуй, в чем-то правы.

Он посмотрел на сгорбленного помощника, единственного, кому Шварцвольф дозволил прикоснуться к Тайне и служить - в обмен на жизнь и толику Милости, что дарует черная лоза. Посмотрел и неожиданно задумался над тем, что как ни крути, подручных нужно больше. Слишком уж суетное, опасное дело - устранять внезапные неприятности собственноручно.

Пользоваться Милостью в одиночку, ни с кем не делясь, это большое искушение. Но и риск! Поэтому да, помощники… они все же потребуются. Искать нужно будет, раскинув широкий бредень, не столько лишь среди людей. Но это после! А сейчас необходимо сосредоточиться на первоочередном - уйти подальше и побыстрее, скрыться, замести следы. Оставить лишь пустой воздух неизвестному, в чьи уши непослушный ветер занесет не к месту сказанные слова. Неизвестному… но явно опасному врагу, который знает куда больше положенного обычному смертному. Как и сам Шварцвольф.

- Лопату и тачку, - повторил он распоряжение тоном, от которого поддельный слуга чуть не напрудил в штаны. - Быстро! Остальное я сделаю сам. А ты собирай дорожные сумы. До рассвета мы покинем этот дом.

Помощник выдохнул, не скрывая облегчение. Торопливо побежал искать требуемое, потому что и лопаты, и тачки не относились к регулярно востребованному имуществу в старом доме.

Шварцвольф еще немного подумал и все же пнул женскую голову, как тряпичный мяч, попав ею в камин. Запах паленых волос и жженой плоти примешался к аромату вареного мяса и смраду крови.

Ночь обещала выдаться не короткой и полной забот.

* * *

Семь дней прошло и, не дождавшись в условленный день странников, им навстречу отправился вооруженный отряд. Дорога у него выдалась долгая и непростая, поскольку пришлось рассылать по окрестностям разведчиков и опрашивать встречных. Но, так или иначе, в конце концов, поисковая команда нашла и дорогу, и замок. А затем страшная весть и ужасный скандал всколыхнули округу, только-только успокоившуюся после тяжких испытаний недавних лет. В доме Люнуаров появилось много вооруженных людей в доспехах и рясах, сам герцог прислал следователей, коим предстояло тщательно изучить найденные улики. Но и так было ясно, что здесь много работы и для мирских слуг, и для служителей церкви. Потому что не простой злодей обосновался в старом замке…

Шли дни, а по соседним землям расползались страшные (и, увы, правдивые) слухи. О сошедшем с ума господине, который во времена Глада убил и съел собственных слуг, а затем не смог отказаться от богопротивного влечения к антропофагии, начав охотиться на одиноких путников. О рыбном прудике, в котором после осушения нашли множество костей, от явно мужских до самых крошечных. И многие из тех костей были расщеплены для извлечения мозга. О, без малого, сотне тщательно вываренных и отполированных черепов, кощунственно сложенных злой рукой в приделе домовой церкви так, чтобы обратить священное место в поганое капище, оскверненное злодейством.

В общем, пытливые люди многое увидели и нашли, куда больше чем хотелось бы добрым христианам. И некоторые души втайне смутились, размышляя о том, что Господь, наверное, долгие годы смотрел куда-то в иную сторону, коль допустил эти страшные деяния убийцы, людоеда, явного прислужника сатаны. На двадцать первый же день после бегства Эрве к замку примчался одинокий всадник, черный в одежде, черный волосьями, почерневший от мрачных ожиданий и горя.

Никто не знал, кто он и откуда. Одет был как человек состоятельный, но привычный к дальним дорогам и оружию. Не имелось при нем ни слуг, ни свиты, ни единой души. Никто впоследствии не вспомнил ни лица его, ни каких-нибудь примет, зато каждому, кто столкнулся с пришельцем, накрепко запомнились глаза черного человека. Взгляд его был мертв и страшен, да так, что многие шептались, дескать, и не человек то вовсе, с такими то буркалами, как из камня вырезанными.

Никто не решился заступить дорогу пришельцу, да он и лез особо в места недозволенные. Прошелся по брошенному дому, шепча что-то под нос, да так странно, будто говорил то ли сам с собою, то ли с пыльными вещами, да стенами. С каждым шагом, с каждым словом, которые больше угадывались по движениям губ, черный становился еще темнее и мрачнее, как тот, кого давит страшное, неизбывное горе.

Его хотели допросить (только смелости сначала поднабраться да воинов побольше взять, а то мало ли что), но пришелец исчез так же внезапно и тихо, как появился, словно и не было его никогда. Лишь на следующий день заметили, что вместе с ним пропало и мертвое тело - одна из последних жертв тронувшегося безумца-дьяволопоклонника. Как черный ухитрился незаметно раскопать свежую могилу, зачем ему понадобилась покойница - мыслей о том у людей было много и все разные, однако вслух обсуждать странное происшествие как-то все остерегались. Мало ли…

Пришел новый год, за ним проследовало десятилетие, так, шажок за шажком сменили друг друга шесть столетий. Голод еще не раз повторился, а с ним под руку шли война, чума и другие неприятности. Каждый раз представлялось, что уж на этот раз точно все, конец света наступил, и грядут последние времена… а времена оказывались все-таки предпоследними. Уходили в небытие свидетели, ветшали страницы хроник. Многое забылось, чему забываться не следовало. Застыло трудно различимыми буквами на страницах погрызенных мышами летописей.

Многое забылось…

Многое...

Но не все.

_________________________

Голод 1032 года случился на самом деле, описание дано по Григорию Циденкову:

https://d-clarence.livejournal.com/92119.html

Кстати, категорически рекомендуем читать его, мало кто так глубоко и профессионально копает тему голодов вообще и Поволожского в частности.