Злодейка желает возвышения

Три недели. Три недели я томилась в золотом плену Запретного города.

Двадцать один день, каждый из которых тянулся словно густой, тягучий мед, сладкий от бессилия и горький от осознания собственной глупости. Мое новое жилище — пара скромных комнат в покоях на самом отшибе императорского дворца как нельзя лучше отражали мое нынешнее положение. Не темница с каменным полом и решеткой на окне, о, нет. Здесь были шелковые покрывала на жестком ложе, лаковый столик для чая и даже свиток с изображением цветущей сливы на стене. Самая настоящая, тщательно продуманная клетка, где каждую резную перегородку и каждый вздох за дверью оплатили моим унижением.

Я стояла у узкого окна, в которое едва проникал бледный свет скупого на солнце дня, и смотрела на внутренний дворик, заросший бамбуком. Его тонкие, упругие стебли гнулись под порывами ветра, но не ломались. Они не ломались, а я близка к падению.

Складывалось впечатление, что сама природа хочет преподнести мне урок.

Меня не убили. Эта мысль, холодная и рациональная, была моим единственным утешением. Бывшая и краткосрочная глава клана Шэнь, пусть и опозоренная, пусть и плененная, все еще оставалась пешкой на доске правителей. Слишком знатна, чтобы просто устранить, слишком опасна, чтобы отпустить. Особенно теперь, когда на границах снова сгущались тучи, а война с государством Чжоу, которую мы все считали почти законченной, грозила вспыхнуть с новой силой. Джан Айчжу и ее верный пес Мэнцзы нуждались в моих шпионах из княжества Шань. Я была их ключом к сведениям, и понимая, что от этого зависит моя жизнь, не поддавалась на их уловки и угрозы.

Впрочем, они пытались действовать и не через меня. Пару раз в маленьком оконце своих комнат я наблюдала, как выводили плененного принца и наследника государства Чжоу. При императоре Юншэне с ним обходились почтительно, но при регентше Джан Айчжу наследника низвели на последнюю ступень дворцовой иерархии. Хоть не в темницу отправили.

Молодой мужчина терпел все унижения, но не забывал напоминать, что его страна воинственная и позора не простит. Увы, регентша не славилась дальновидностью.

Ох, зачем я журю вдовствующую императрицу? Я тоже когда-то не умела думать наперед.

Память, словно назойливая муха, возвращала меня к тому дню, когда под строгим конвоем я впервые увидела принца из Чжоу.

Его, как и меня, провели по дальним коридорам, и наше с ним краткое скрещение взглядов было подобно вспышке молнии в предгрозовой тьме. Я вспомнила все, что знала о нем из прошлой жизни. Его отец, император Чжоу, был жестоким и импульсивным тираном, с которым договориться было все равно, что заключить сделку со львом. Но наследник… он был иным. Разумным, взвешенным. Его любили в родной стране, уважали в княжестве Шань. С ним можно было вести речи. Эта мысль упала в мое сознание, как семя в бесплодную почву, и теперь тихо прозябала, ожидая своего часа.

«Надо не забыть с ним как-то поговорить», — прошептала я сама себе, чувствуя, как в груди шевельнулся первый за эти недели проблеск чего-то, отдаленно напоминающего план.

Но следом за ним накатила знакомая, удушающая волна отчаяния. Небеса, я оказалась в западне, сплетенной из моих же слов, моего гнева и моего доверия к тем, кто его не стоил. И я была одна. Совершенно одна. И сама отправила на верную смерть единственную подругу.

Слезы, горячие и горькие, как полынь, выступили на глазах и покатились по щекам, не встретив препятствий. Я не сдерживала их. Здесь, в этой золоченой пустоте, не было никого, перед кем нужно было хранить лицо. Я плакала по Юншэну. По его наивной вере в добро, которую я сама в прошлой жизни растоптала, а в этой так и не успела по-настоящему защитить. Я плакала по Лин Джиа, по ее беззаботному смеху и легкомысленным увлечениям астрологией, которые обернулись для нее смертельным приговором. Их лица стояли передо мной, как безмолвные укоры, напоминавшие о цене, которую приходится платить за близость к трону.

А потом мысли неизбежно возвращались к Лю Цяо. Я сжимала кулаки до боли, чувствуя, как ногти впиваются в ладони.

Крыса. Я пригрела на своей груди крысу, вдохнула в нее жизнь, делилась с ней крохами тепла в те годы, когда сама была лишена его, а она… она отплатила мне ядом одного-единственного слова, подхваченного и превращенного Мэнцзы в смертоносный клинок. Как же я могла быть так слепа?

И сквозь всю эту пелену гнева и скорби пробивался другой, более острый и тревожный шип.

Что он думает обо мне теперь? Яо Веймин. Тот, чья спина, холодная и неприступная, стала последним, что я видела в тот день. Он моментально поверил в то, что я способна на такую низость. Эта мысль жгла изнутри сильнее любого стыда.

Единственной светлой точкой в этом мраке была мать. Чен Юфей, мой верный Езоу, сумел ее укрыть. Он же шепнул, чтобы я о ней не беспокоилась, но даже эта уверенность была отравлена неизвестностью. Где она? В безопасности ли? Он не сказал, оставив меня в подвешенном состоянии, где надежда сменялась леденящим душу страхом. Я волновалась, и это слабое слово не могло описать ту пустоту, что разверзалась у меня внутри, когда я думала, что из-за меня она снова может пострадать.

Внезапно тишину покоев разорвал скрип двери. Мне не нужно было оборачиваться, чтобы понять, кто вошел. Меня навещали одни и те же люди. Воздух сгустился, наполнился тяжелым, сладковатым ароматом сандала, который он теперь предпочитал. Это был запах власти, новый и потому особенно навязчивый. Если кому-то этот аромат и нравился, то я сочувствовала. Запах сандала стал для меня вонью предательства.

— Сестрица, — прозвучал бархатный голос Мэнцзы. — Как поживаешь в своих новых апартаментах? Надеюсь, тебе здесь… удобно.

Я медленно обернулась, смахнув остатки слез тыльной стороной ладони. Мой пленитель стоял на пороге, облаченный в роскошные парчовые одежды. Думаю, он возомнил себя канцлером, а то и примерял роль императора. Каков глупец. Его поза, его взгляд — все в нем кричало о триумфе, о головокружении от успеха.

— Как рыба в воде, дорогой Мэнцзы, — ответила я, и мой голос прозвучал удивительно спокойно. — Особенно учитывая, что воду эту отравили твоими милостями.

Он усмехнулся, делая несколько неспешных шагов ко мне. Его глаза, когда-то смотревшие на меня с подобострастным обожанием, теперь пожирали мою фигуру с еще большей силой, и в этом взгляде было нечто неуместное, извращенное. Голод, смешанный с жаждой обладания.

— Всегда такая острая на язык, Шэнь Улан. Это твоя беда. Но сейчас… сейчас я могу позволить себе не обращать на это внимания.

Он оказался передо мной в один миг.. .В прошлые визиты он не позволял себе подобного, но сегодня его рука легла на стену возле моей головы, отрезая путь к отступлению. Он наклонился так близко, что я почувствовала его дыхание на своей коже. От него пахло вином.

Опять?

— Знаешь, а ведь ты по-прежнему прекрасна, — прошептал он, и в его голосе прозвучала та самая нотка одержимости, которую я с ужасом узнала. — Как черная орхидея, в честь которой тебе дали имя, ядовитая, но оттого еще более желанная. Ты думала, я забыл те дни, когда был для тебя никем? Когда ты смотрела сквозь меня? Теперь все изменилось.

Его пальцы потянулись, чтобы коснуться моей щеки.

Волна омерзения, горячая и тошнотворная, подкатила к моему горлу. Я не думала, не планировала. Древняя, дремавшая во мне сила, та самая, что вела меня по темному пути в прошлой жизни, проснулась сама собой. Я не взывала к ней. Это был всплеск воли, сконцентрированной ненависти. Я ощутила, как моя собственная энергия, Ци, что текла по моим жилам, сжалась в плотный комок в груди и выплеснулась наружу невидимым, но ощутимым толчком.

Это не был удар. Скорее, внезапное, необъяснимое давление, заставившее его отшатнуться. Он не упал, лишь споткнулся, сделав шаг назад. Легкое недоумение, а затем, тень страха мелькнула в его глазах. Мэнцзы выпрямился, поправил одежду, пытаясь сохранить маску уверенности, но я увидела то, чего он не хотел показать. Мой братец, победивший в последней битве, он... меня... боялся. Он почувствовал во мне что-то, что не мог объяснить, но инстинктивно опасался. Поэтому-то и напился.

— Не прикасайся ко мне, Мэнцзы, — обозначила я твердо. — Ты можешь запереть меня в этих стенах, ты можешь играть в свои игры, но не забывай, кто я. И чего я стою.

Он смотрел на меня, и его лицо исказила гримаса злобы и досады. Победитель, все еще побаивающийся своей пленницы. Пожалуй, я была резковата, и мне следовало промолчать, чтобы не нарваться на неприятности, но в этот момент, когда напряжение между нами достигло пика, в покои, не таясь, ворвалось спасение.

Дверь распахнулась с таким грохотом, что мы оба вздрогнули. На пороге стоял юный император Юнлун. Его маленькое личико было раскрасневшимся от быстрого бега, а в глазах, широко распахнутых, плескалась смесь любопытства и детской решимости.

— Улан, — выпалил он, не обращая ни малейшего внимания на Мэнцзы. — Мне сказали, что ты здесь. Почему ты не приходила играть? Я тебя искал.

Его появление было подобно порыву свежего ветра, развеявшего удушливый смрад нашей беседы. Мэнцзы застыл, пытаясь натянуть на себя маску почтительности, но сквозь нее явственно проступало раздражение.

— Ваше Величество, — он склонился в низком поклоне. — Мы как раз обсуждали с госпожой Шэнь важные дела.

Я тоже упала ниц, чтобы поприветствовать нового императора. До этого дня я не могла с ним встретиться, а сейчас торопливо его осматривала, искала следы насилия или какого-то скрытого послания.

Но нет. Кажется, с мальчиком обращались хорошо. А моему двоюродному брату он даже лучезарно улыбнулся, правда потом нахмурился.

— Вы все время обсуждаете важные дела, — проворчал он. — Это скучно. Я хочу, чтобы Улан рассказала мне еще какую-нибудь историю. Про феникса. Как он возродился. Мы так давно не виделись.