Змееносец Ликише

1 глава

— Вчера ты был превосхо-о-оден! Я даже не думал, что ты окажешься таким способным учеником. Но всё-таки твои усердия излишни. Это тело может не выдержать, а я не хочу тебя потерять. Думаю, эти смертельно-опасные испытания нужно проводить реже. Я еще не отошел от последнего поединка.

—Ни в коем случае! Я хочу большего. Мне надо всё! Я стану тем, перед кем они так трепещут! Я не остановлюсь! Этот грязный, погрязший в гнусности мир нуждается в правителе, которого заслуживают. Я буду им!

—В последнее время ты сам не свой. Я же вижу этот пыл в твоем сердце. Он до сих пор терзает тебя. Знал, нельзя поднимать семейную тему на последнем испытании. Этот огонь уничтожит тебя. Ты сгоришь. Как только мы прибыли в город этих...этих падших. Увидели во что он превратился... Неблаговерные. Не веди себя опрометчиво, иначе говоря, торопишь события. Умей управлять собой! Мне и так часто приходится тебя усмирять и "его" в том числе. Скажу честно, вы оба ведёте себя так, забываясь, что ты смертный, а он нет. И меня это волнует.

—"Он" имеет на то право. Его предали, отвернулись, вычеркнули будто его и не было в помине, точно так же как меня, а про завет Даория. Покойный завещал нам триптих законов и не один не соблюдается! Город превратили в сплошной разврат. За развлечениями, которые они устраивают скрывается полная нищета, разруха. Фи, о чем говорить, ты же сам все видел. Все ради власти. Будь она проклята! Наивные глупцы, упрямые безумцы не видят ничего, кроме собственного отражения в короне! Самолюбцы, им главное держать в руках регалии...мои регалии! А не править достойно страной, которую построил мои предки, а не их. Самозванцы. Мелкие заговорщики думают свести меня в могилу интригами и склоками? Теперь их черед расплачиваться. И поделом. Сегодня будет очень жарко. Я чувствую как горю

внутри.

—Воздух в покоях застыл, будто сама реальность затаила дыхание. Голос Наставника прорвался сквозь тишину не криком, а сдавленным, металлическим шепотом, в котором звенела сталь и отчаяние. Тобою управляет месть! Ибо я — твой наставник! Неужели я мог ошибиться в выборе ученика?! Откажись от своих слов! Будь холоден и сух, как камень в пустыне! Чтобы никто и никогда не смог разглядеть в твоих глазах ту жажду мщения, что горит в них сейчас! Твоя слепая, безрассудная страсть обратит в пе́пел все мои старания! Сколько можно твердить одно и то же? Ты обязан быть сдержанным! Надо ждать. Только ждать! Ибо тот, кто умеет ждать, неспешно и безжалостно… в конечном итоге получает абсолютно всё.

—Сколько?! Уже десять лет прошло! А ты — время! Я готов ка никогда!

— Ты еще не готов к таким испытаниям! — голос наставника прозвучал не как упрек, а как предостережение, — Ты слишком молод, чтобы обуздать его своим сознанием. Когда «он» обретает форму — ты спишь, а когда в ум входишь ты — «он» беснуется. Типичная клетка сознания. Он мечется в кромешной тьме твой души, ищет лазейку, чтобы вырваться и явить себя миру. Тому, кому подвластно всё, всегда недостает главного. А что для тебя главное? Ты еще не обрел этого. Потому не провоцируй «его» лишний раз. Не забывай, эта ментальная связь между вами может стоить тебе жизни, а «ему» — сосуда, в котором он обитает. этот мир испортился до самой своей основы. Теперь эпитеты, метафоры, вся эта поэтическая абракадабра — стали буквальными явлениями. Событиями. Лишнее слово, брошенное невпопад, может убить тебя, навлечь неисправимую беду. Если ты решил гореть, то… упокой твою душу. Даже я не в силах спасти тебя.

-- Но повелитель...

— Пока твой дед тешит свой одряхлевший дух сладкой иллюзией власти, забавляя чернь кровавыми игрищами на площадях, истинная угроза зреет не здесь. Она копится в тенях, которые отбрасывает его трон, в трещинах между мирами, что он своим высокомерием раздвинул... Твои же родители… — голос сорвался на ледяную усмешку, лишенную всякой теплоты. — Они отринули само солнце, прокляв рассвет. Они смотрят на тебя и видят лишь тень завоевателя, очертания тирана. Они ослеплены страхом и гордыней, чтобы разглядеть в тебе спасителя. Чтобы признать, что их спасение носит личину их величайшего кошмара.

Пауза повисла густым, тяжким полотном.

-- Спаситель...

— Старший брат твой, Лютос… Может его душа и чиста, как первый снег, но плоть неуклюжа и лишена дара. Он — щит из глины, подставленный под удар божественного молота. Он не устоит. Нет. Он не сдержит грядущего диссонанса Элиды. Его доброта обратится в пепел, и от нее не останется и воспоминания когда ты станешь у него на пути. И потому бремя падет на тебя. Только ты стоишь между этим жалким карточным домиком, который называется Мирида и той бездной, что зовется будущим.

Наставник выпрямился во весь рост, и его фигура вдруг показалась древней и незыблемой, как скала.

-- Времена другие.

— Другие? Нет, мой юный друг, грядут времена, когда о магии мы будем вспоминать, как о сказке на ночь… Но этого не случится. Ибо ты — последний страж. Маг. Колдун. Ты — возмездие для этого лживого рода и смерть для старого мира. В тебе одном — судьба всех.

Ученик сжал кулаки, и по камням под ногами поползла паутина синеватого пламени. — Но многие считают меня демоном! Всевышним злом! Ты видел эти лица? Смех, обрывающийся ледяным ужасом. Шепотки, шипящие из каждой щели, будто я чума. Они ненавидят и боятся меня одновременно! Наставник покачал головой. — Люди всегда предпочтут верить в удобную ложь о твоем падении, чем принять неудобную правду о твоем величии. Что им остается, кроме как прятать свой страх за маской презрения? Они жалки, ибо бедны — не золотом, но умом и духом. Им когда-то бросили обглоданную кость лжи, и они до сих пор грызут ее, боясь взглянуть на истину.

Повисло тяжелое, густое молчание, разряженное лишь треском магической энергии.

— Думаю, пора вырвать у них эту кость, — голос ученика прозвучал тихо. — Пора напомнить, кто я. Я заменю их презрение на абсолютный, всепоглощающий страх. И в этом страхе они найдут то уважение, которого я был лишен.

Это была беседа двух давних приятелей. Вместе они уже десять лет, но свою опасную дружбу оба держали в тайне. Один принадлежал к правящей династии Сарфинов, а второй был забытым всеми колдуном.

И — зря его забыли.

В своё время этот колдун, маг и такой же альхид, как и его собеседник, провозгласил себя чуть ли не подлинным королем здешних мест, но это право у него отобрали. Гордыня затмила ему глаза, за что он и поплатился. Его изуродованное лицо скрывала посмертная глиняная маска давно умершего дорогого человека. Маска была такая же жуткая, как чёрная душа её нынешнего владельца. В мире, где знаки и иероглифы всегда имеют большой смысл, выцарапанный на щеке маски знак Хаоса говорил о его былом величии — о том, что он умел наводить ужас на противников и собирать вокруг себя всё больше союзников.

Но молодой наследник, его преданный ученик, не боялся колдуна. С ним он ощущал себя защищённым. Так оно и было.

Прошло десять лет с того дня, как молодой корсей, один из принцев альхидского рода, впервые встретил этого... монстра в маске. Десять лет позорного изгнания.

Колдун удобно расположился на мягком диване, чувствуя себя вполне спокойно под самым носом у заклятого врага — правящего сарфина Аллеля, правителя меридийских земель. Потирая руки, он желчно добавил: — Это торжество было устроено в честь твоего старшего брата, Лютоса Великолепного. Но будь уверен, сегодня все заговорят только о тебе.

Младший наследник, второй Корсей в правящей семье, замер у высокого зеркала, вглядываясь в своё отражение, будто видел его впервые. Он и правда забыл, каково это — носить не грубую холщовую робу, а тонкие ткани. Чистую сорочку с накрахмаленными, досадно упирающимися в шею воротниками. Белоснежные манжеты, щеголявшие изысканной вышивкой: золотые нити сплетались в прихотливые узоры из листьев гвоздики, шиповника и нарциссов на нежном плюсе. Роскошь, сравнимая лишь с драгоценным жаккардом, которая теперь казалась ему чужой и неудобной.

Сколько лет прошло? — пронеслось в голове. С того дня, когда его с позором изгнали из родового гнезда. Когда вышвырнули из главного дворца города Мириды -- Накша-и-Джахан, как паршивого пса, под перекрестными взглядами стражников и придворных, сгорая от унижения. Затем — долгий путь в кандалах. Убийственные пустыни, где солнце выжигало душу. Разрушенная крепость на самом краю света, в проклятом самими богами Ириле. Средь тех, кого мир отринул: прокажённых, воров, убийц. Та жизнь не учила ничему, кроме одного — выживать. День за днём. Ценой грязи, крови и забытого достоинства.

И вот теперь он здесь. Облачённый в парадные одежды, пахнущие не пылью и смертью, а ладаном и надеждой. Но память тела не обманешь — под изящной тканью кафтана всё ещё прячется шрам от оков, а в глазах читается холодная ярость тех лет.

Ликише долго стоял у зеркала, пытаясь найти в безупречном наряде какой-либо изъян. Его играла на нервах чрезмерная строгость линий и холодный синий цвет, несвойственный традиционной палитре его семьи. Потому парень в который раз переспросил: — Главный цвет семьи Асхаев-Дан — золотой. Моя мать, отец и брат кутаются в сияющий лёгкий виссон золотого цвета! Я часто сравнивал ее с золотой амфорой. Она была так молода и красива… и любила не меня.

Корсей хотел выглядеть так же, как его брат, ничем не отличаться, но его старый приятель был убеждён, что это просто волнение. — Уже много лет виссон золотого цвета — это символ господствующего рода Асхаев-Данов. Ты — его плоть и кровь. И сегодня ты вернёшь себе это право.

—Но синий… Это цвет вечной пустоты Безликой Богини. Ее изображают в синем плюсе неспроста. Эта ткань настолько груба, что не она не сминается, а ее заломы повторяют хруст ломающейся кости. Твой образ такой же как образ нашей вершительницы загробного мира. Синие воды плещут, бьются дикие волны об скалы Ириля. Черные тучи как черные пересмешники нависли над Элидой и издали, в кромешной тьме, слышен резкий скрип ржавой колесницы справедливости. Ты слышишь уже? Слышишь? Это жалкий вой тысячи грешников в упряжке покаяний.Вот так и запомнят и тебя, когда ты войдешь в этот проклятый зал! Пусть смиряться — синий цвет не только цвет скорби и печали, но и победы! Эти вещи всегда и везде ходят бок о бок вместе. Это их цена.

—Я все же не уверен, что Безликая Богиня одобрила. С нас еще спроситься. Ликише заметно погрустнел. В который раз он посмотрел в зеркало, про себя подметил: «Кафтан на праздничном вечере, по-моему, Аморф перегибает. Все и так понятно, я совершенно не похож на других альхидов. Белая кожа, черные глаза,выразительный взгляд, высокий лоб, прямой нос, губы плотно поджаты. Удивительно несхож на смуглых золотоволосых и голубоглазых смеющейся лиц Данов».

—Не думай об этих людях как о своей семье. Вспомни, сколько раз они пытались убить тебя! Покушались на твою жизнь даже в Ириле! Сколько мне пришлось спасти тебя! Пора им бы ответить за все! Прежде чем отпускать от себя приемника, колдун напомнил ему об ошибках его семьи. Семья молодого наследника всегда хотели его смерти. Ликише ссылался на то, что они были простыми людьми - не магами. Им инородны понятия равновесия природы, гармония в мире и космосе. Они не видят взаимосвязи сакрального замысла, вообще отрицают мироздание, от того их проблемы не более чем человечны - захватить побольше властной функции,распределить влияние и наслаждаться жизнью.

Наслаждение.

С недавних пор ужасающая правда об их деяниях достигла и Ликише. Ради тотальной диктатуры они готовы уничтожить весь мир — растоптать саму Элиду.

После нескольких неудачных покушений на его жизнь правящая семья внезапно сменила тактику. Из младшего наследника, корсея Ликише, они создали чудовище. Имя «монстра» выводили на каждой голой стене, его кляли на площадях, от него в ужасе шарахались, завидев ни в чём не повинного юношу. А старшего брата — Лютоса Великолепного, Лютоса Справедливого и Милейшего — превозносили до небес, нарекая спасителем мира.

И тогда Ликише наконец понял. Его мать и отец жаждут не просто власти — они жаждут оказаться на самой вершине мироздания, они алчут обожествления. Они так хотели прикоснуться к небесам, что вознамерились стать богами. Их сердца, ничтожно пустые, они заполняли чем придется — лестью толпы, кровью врагов, дымом жертвенных костров.

-- ...умалишённые! Они готовы отдать целые города и поселения ради своего проклятого могущества! Предать всех и вся — и возложить на жертвенный камень весь мир!

— Нет! Я не допущу этого! Я — ужас в их глазах. Я — меч их возмездия. Я — их конец! -- Он сделал шаг вперёд, и тень от его фигуры легла на стену, приняв очертания грозного исполина.— Я стану тем, перед кем вся Элида сложит оружие и опустится на колени! — в его глазах вспыхнуло пламя, холодное и неумолимое. — Я — тот, кого должно бояться. И не будет больше распрей, ибо некому будет поднять против меня голос. Я — бич этого мира! Страшнее любых эпохальных битв и сражений...

В комнате повисла звенящая тишина, нарушаемая лишь тяжёлым дыханием наследника. Казалось, сами стены содрогнулись от его слов, признавших в нём не человека, а силу природы — разрушительную и неудержимую.

—Тише, — зашипел колдун, успокаивая молодого собеседника. — Здесь точно кто-то есть. Нас могут слышать! Их лазутчики повсюду! Спускайся, тебя уже давно ждут.

Ликише гневно сжимал кулаки. Он ощутил как вскипала в нем неотвратимые чувства справедливости. Цена за предательство будет очень высока! Теперь он как лицо правосудия пришел раздать по заслугам за поруганную честь. За гнусные преступления против человечества пришла их расплата и он как никто другой ждал когда наступит время когда он станет лицом к лицу с властной матерью и самопровозглашенного регента главного каменного города всей Элиды -- Мирида и его главный дворец Накша-и-Джахан.

Да, корсей все еще помнил те пережитые минуты постыдного изгнания. Все в ярких красках снятся одни и те же сны, где он потерпел неудачу. Тогда Ликише был совсем юн, но старому сарфину этот факт не мешал отправить мальчика куда подальше.

Поначалу Ликише не понимал подстроенного Аморфом фокуса, но жизнь вдали от дома дала ему блестящую возможность жить так, как хотелось ему самому. Заниматься собой, повышать не только физическую силу, но и учиться магии и самоконтролю где угодно и как угодно. Не идти по распорядку дня, как его брат Лютос, не обременять себя накрахмаленными салфетками, парадными нарядами, одобрительно кивать во время дискуссий с набеленными дамами о красоте певчих птиц или о том, что подадут на ужин.

Ликише не был таким. Его выгнали из дома в надежде, что он сгниёт в стенах некогда разрушенной крепости. Они надеялись, что паренёк сломается и приползёт на коленях, умоляя о пропитании и ночлеге, но корсей не вернулся. Он исчез из поля зрения, и это оказалось их самым опрометчивым поступком.

Теперь на месте руин возвышалась огромная крепость, а из толпы диких разбойников, воров и убийц выросла вполне дееспособная армия. Ликише не собирался конкурировать с Миридой. Ему было глубоко плевать на их деяния, но, понемногу лишая Мириду статуса правящего сарфина, он занимал ключевые стоянки — деревни и мелкие поселения, через которые шли продовольственные караваны. Он думал, что, лишившись провизии, Мирида признает в нём законную власть.

И письмо, прибывшее из родного края, только подтвердило его намерения: «Пора вернуться в Мириду. Новости самые скорбные. К.»

Кто такой «К.», Ликише знал не понаслышке. Это был его личный шпион в стенах собственного дома, чья переписка с таинственным анонимом «К.» приносила ему немало важных известий. Источник был самым надёжным, и не верить ему было глупо. Поэтому, не теряя времени, собрав вокруг себя приближённых слуг, он пустился в путь.

Ликише мог только догадываться, что его ждёт впереди. На этот счёт аноним «К.» решил умолчать. Не стал рассказывать. Значит, он в подозрении. Теперь никаких тайн, корсей едет домой и явит себя перед всеми в кафтане синего плюса! Совершить акт мести за те чудовищные преступления, что нанесли ему все Асхаев-Даны - станет сарфином Миридыи и Ириля.

Сдавалось, будто это было вчера. Он вспомнил тот день, когда от него избавились, как от ненужной вещи. Выгнали из собственного дома и на глазах всейзнати втоптали в грязь, словно уличного пса. Поставили в пример тем, у кого имелось бунтарское настроение. Тем не менее острые воспоминания главного повстанца не забыты, и корсей готов показать на что он способен. И в тот же час они вспомнят не как о «втором», а о родном сыне — Ликише Офиусе Асхаев-Дане.

НЕТ!

Наследник!

Личность!

Достойный наследник, носивший в себе благородную кровь альхидов — высшей касты магов этого мира. Ради великой власти Ликише вероломно перешёл на сторону тёмных сил и добился немалого. Однако судьба корсея Ликише распорядилась иначе. Ему была уготована куда более невероятная участь, чем прозябание на троне нового города, выстроенного самим сарфином Мириды.

Ликише родился вторым мальчиком и был ещё совсем малюткой, когда от него отвернулись родители, уделив всё внимание первенцу Лютосу — тому, на кого возлагала надежды вся Элида. Мальчика растили няньки вдали от брата, в отдельном флигеле с тремя комнатами — неподалёку от дома, где содержали рабов. Вся его жизнь с первых дней стала борьбой за выживание.

С каждым новым днём мальчик рос всё более жестоким и грубым, проникаясь ненавистью ко всему миру. Слухи о его тёмных деяниях выходили за грань вообразимого. Люди винили его во всех бедах, будь то сломанная повозка или урожай, погубленный засухой.

Но этот день сулил ему новые испытания. Благодаря силе непреклонного духа мальчик упрямо рвался вперёд, стремясь всюду быть первым — и это сделало его главным соперником старшего брата. На фоне Лютоса Ликише всегда оставался «вторым» и виноватым. О нём сочиняли жуткие песни, от которых сами же дрожали. Его именем пугали детей по ночам, но Корсею это было только на руку.

2 глава

Его судьбоносная встреча с колдуном произошла тогда, когда ему исполнилось десять лет. В день его рождения. Будущее для него не светило своими лучами славы. Ведь жизнь второго сына ничем не отличалась от жизни сына простой кухарки. Иногда ему так и казалось, если бы не дорогие наряды из хлопка. По обычаю, маленьких детишек любили и радовали до совершеннолетия. Это священная традиция, и в нее верили все миридийцы, опасаясь гнева своих богов.Карающая Мать-Берегиня — богиня жизни, семейного очага, детей, священное имя мира — являлась чуть ли не самой суровой из богемного пантеона, покровительницей всех людей. Удовлетворить Мать-прародительницу было сложной задачей. К десяти годам ребёнка в семье чтили как священное дитя. Люди верили, что дети ещё не прошли духовный путь в реальный мир. Их хрупкие невинные души чисты, хранимы богами. Ни одна магия не может повлиять на ребёнка, и обделить божье чадо было большим прегрешением, что карается самой Берегини или Безликойбогини, что разъезжает на проржавленной, скрипучей колеснице в пределах вечности с каменной чашей Истины и Совести. Этот волшебный мир оберегал своих чад от любой напасти и колдовства, но в день совершеннолетия, в десять лет,все становилось по-другому. Вот и наступил такой день для маленького Ликише. Свой путь он будет выбирать сам.

Старый Сарфин, правитель славного города Мириды, мог бы гордиться своим внуком. Он отлил из чистого золота новые монеты в честь именинника и щедро раздавал их всем жителям города и миридийских поселений. Роскошный стол ломился от живых цветов. Приглашённые высокопоставленные господа осыпали виновника торжества поклонами в честь великого будущего Мириды!

В этот знаменательный день любящая мать Ликише, облачённая в торжественный жёлтый наряд и с цветочным венцом на голове, олицетворяла богиню-прародительницу, дарила имениннику тёплые улыбки и воздушные поцелуи.

Но Ликише не был тем, кого считали «золотым преемником». Зачем тратиться на того, кто не имел права носить имя принца-корсея? И весь праздник, что могла устроить его мать Фрийя, свелся к тому, чтобы посадить ненавистного мальчика за кухонный стол прислуги.

В тот день Ликише исполнилось десять лет. Чтобы перейти в мир взрослых и стать тем, кем предназначила судьба, по традиции ему должны были срезать длинную косу — доказательство его непорочности. Но по воле матери церемония взросления должна была пройти под пристальными взглядами людей, которые изо дня в день причиняли ему невыносимые страдания. Тех, кто жестоко наказывал ребёнка за малейшие шалости и проказы.

Беспокойный и непоседливый мальчик заставлял суровых нянек носиться по всему дворцу, за что они не упускали момента проучить проказника. Ликише начал сбегать из флигеля. Укутываясь в старое грязное тряпьё, он разгуливал по улицам Мириды, притворяясь сыном нищенки. Когда же мать мальчика, Фрийя, узнала об увлечениях сорванца, то тут же ощутила опасность положения и вернула волевого упрямца во дворец.

Однако золотые стены Накши-и-Джахан , стражи и няньки не смогли усмирить тяжёлый характер проказника. На этот раз его новым увлечением стала запретная семейная библиотека, где хранилось множество реликвий его рода Асхаев-Дан. Тайный проход по волшебству открывался только тем, в чьих жилах текла кровь альхидов. Это место стало для него спасением от несправедливых наказаний и насмешек брата.

Всё своё время юный беглец проводил среди томов истории Элиды. Тут хранились самые пылкие рассказы о былых воителях и их завоеваниях. Истории о том, как одна любовь смогла спасти целый народ от ненужных войн, а где-то — перечеркнуть всю историю человечества, как случилось с Ирилем. Здесь детская фантазия могла разыграться в просторах затерянных миров, полных загадок и острых ощущений.

Именно здесь он нашёл его. Ликише с недавних пор заметил, как старый правитель, Сарфин Аллель, его боготворимый дедушка, лихорадочно возится с древними фолиантами, вчитываясь в предания древних. У всех на глазах, будто сумасшедший, он перелистывал одну и ту же книгу, чей бронзовый переплёт был заперт на тяжёлый замок. Что было в ней такого, что повелитель оберегал её в бронзовом сундуке, скованном тяжёлыми цепями? Это лишь подогревало интерес ко всем тайнам старого Аллеля.

3 глава

Элида — маленькая жемчужина Вселенной, чуть меньше Земли, но такая же живая и яркая. Её леса шепчут на ветру, реки поют среди долин, а в небе танцуют два солнца — золотое Элл и таинственный синий Эрр.

Она, как светлячок в кромешной тьме, напоминает холодным безжизненным мирам: «Жизнь возможна. Чудо — есть». И где-то в глубине космоса, быть может, другие планеты, глядя на неё, тоже мечтают однажды проснуться. В глубинах неизведанной галактики, там, где звёзды сплетаются в странные узоры, вращалась удивительная система — с двумя могучими солнцами и единственной живой планетой, окружённой тройной свитой лун.

Это была Элида — мир, вопреки скромным размерам, дышит магией и волшебством. По её изумрудным равнинам бежали реки, сливаясь в глубокие моря. Горы, словно спящие великаны, вытягивались в дымчатых туманах. А среди цветущих лугов и древних лесов прятались поселения, где кипела человеческая жизнь — такая же хрупкая и такая же яркая, как первый луч света.

Днём планету ласкало тёплое солнце Элл, заливая долины медовым золотом. Но с приходом ночи просыпался Эрр — его холодное синее сияние окутывало землю, превращая леса в застывшие кружева теней, а горные вершины — в серебристые призраки. Три луны плыли по небу, перешептываясь между собой, и казалось, сама Элида тихо напевает колыбельную под мерцанием трёх лун и двух солнц...

Этот мир был маленьким, но бесконечно драгоценным — как огонёк во тьме, как доказательство того, что даже в самых далёких уголках Вселенной жизнь находит свой путь . Два светила сменяли друг друга, как день и ночь, как огонь и лёд — и между ними танцевала жизнь. Ещё в эпоху зарождающихся времён, когда мир Элиды был молод, а леса — густы и необузданны, в душных тропических землях поднялся первый народ . Они строили не из дерева и соломы, а высекали свои дома из камня, возводя Ириль — город, который стал сердцем первого царства. Его стены, тёплые от солнца Элл, помнили шаги первых правителей, шепот жрецов у алтарей и звон первых мечей, скрестившихся в первых войнах. Ночью, под синим светом Эрра, улицы Ириля казались вырезанными из лунного камня, а три луны смотрели сверху, словно безмолвные стражи древней истории. Здесь рождались легенды, здесь начиналось то, что позже назовут цивилизацией. А вокруг, как ненасытный зверь, шумели дикие джунгли — вечные соседи и вечная угроза. Но Ириль стоял, пока внутренние разногласия, непримиримые противоречия, поделили один народ, потому разбившись на племена и кланы каждый ушел своей дорогой так и остались друг другу заклятыми врагами.

Первые, высокородные города Ириля, гордо прозвали себя альхидами. Самонадеянные, жадные к золоту новые поселенцы заселили не только южные равнины, но и жадно вытеснили инакомыслящих в сторону севера. Отошедшая младшая ветвь ирильцев, не простила вероломного удара собратьев, нарекли себя борейцами бежали. В самых холодных землях нашли новый дом уверовали в могучего бога ветра Борея, чье покровительство требовало кровавой жертвы.

Ириль на этом не остановился. Они все еще держали обиду на борейцев. Коварством овладели Древним Храмом Звезд и местными служителями —святозарами, взяли с них клятву и обязали на вечную службу.

Управляющие палаты, гильдии, суды подчинялись исключительно альхидам. Самодержцы контролировали каналы пресной воды и водонапорными башнями ввели пошлину за каждую каплю. Виной всему оказалась нечеловеческая обида на отошедшую ветвь. Однако подобное не могло произойти без зачинщика. Тот, кто с легкой руки руководил заговором, кто значительно превосходил высокородных. Несомненно, главой этой цепочки был тот, кому беспрекословно повиновались все люди Элиды. Тот, чья линия династии тянется от первородных. Тот, кто назвал себя неукоснительным сарфином, правителем Ириля.

Именно здесь началась наша история — с Ириля. Древнее городище Элиды давно покинутые альхидами земли и самим сарфином, пережил немало потрясений. В стенах разрушенной древнего царства таились не только призраки прошлого, но и те, кто подвергся изгнанию или убиению из других городов и поселений. Проклятые ирильцы, больные и чахлые рабы, бежавшие невольники из темниц, красивые наложницы с детьми на руках нашли приют в родных краях. А со временем в этом забытом месте показался тот, кто носит высокородную кровь, с титулом корсея — наследника трона, стал таким же изгнанником, как другие убогие ирильцы.

Эти десять лет должно было стать праздником. В этот день корсей Ликише по обычаю обязан был спеть прощальную песню Берегине — деве богине, что хранила его род испокон веков. Песню благодарности.

Песню прощания, но когда он вышел в кухню, ничего не было. Ни длинного стола, покрытого белой вышитой скатертью. Ни дымящихся яств, от которых воздух дрожал ароматами. Ни сверкающей серебряной посуды, вымпелы, баннеры с геральдикой правящего рода Асхаев-Дан. Молитвенник Берегини украсили бы веточками медовых деревьев, цветочными венками, бусами. Опоясали бы статую девы пестрым полотнищем ткани дабы выразить свою любовь и преданность. Но ничего такого не было! Только грязное корыто с булькающим жиром, старое мясо, воняющее затхлостью. Стол, иссечённый зарубками от топора — словно кто-то рубил на нём не дрова, а саму память. Стены закопчены, воздух тяжёл. и никто не пришёл. Ни мать, ни отец. Ни троюродные сестры, ни дяди, ни тети. Никто! И тогда в его сердце вонзился ледяной нож. Маленькие кулаки сжались так, что ногти впились в ладони. Губы задрожали — но не от слёз, а от ярости, которая вдруг заполнила его всего, как чернильная вода, отравляя каждую мысль: -- Чтоб вам всем сгнить заживо… — прошипел он, и слова стали проклятьем. Он желал им мучительной смерти, желал, чтобы их кишки вырвали и дома сгорели. Чтобы Берегиня отвернулась от них так же, как они отвернулись от него. Мыслями он просил о помощи, призывал богов к справедливости.Кто же знал, что за эти детские слезы вскоре содрогнётся весь магический мир? Этот знаменательный день не мог обещать ему новую жизнь. Возможно, ему предстоит нищее существование где-то на ирильских улицах или вовсе конец жизни. Ликише больше не мог мириться со своим положением, и как он решил эти детские слезы будут последними в его жизни. Однако слова пьяницы перевернули его сознание. Старый свинопас, лишившись работы из-за беспробудной пьянки, наконец нашёл небольшую подработку. Выполняя указания самой Фрийи, тот подоспел к моменту, когда Ликише, перед ним стояла глиняная миска с кислой похлёбкой, а из деревянных кружек несло болотной водой.

Вот-вот Элл уйдет за горизонт и и Берегиня оставит свое чадо на попечении судьбы.

— Молись, щенок, чтобы ты не стал магом, иначе верёвка на твоей тоненькой шейке обеспечена. Хороших же ты врагов нажил! Эти люди не очень хотят видеть другого наследника. Мирида и без того проклята. Дети монархов рождаются мертвыми! Мы потеряли целое поколение! Конечно, откуда же им взяться? - Слова наёмника только усилили боль Ликише, и желание поскорее покинуть Мириду приумножилось. Бежать в самую даль, за горизонт, взять с собой небольшой мешочек с малыми пожитками, прихватить с собой выкуп вольноотпущенного и браслеты, которые обеспечивают бывшим рабам долгожданную свободу, и никто в этом мире не смеет обратить скитальца в невольники. Беспрепятственно унестись в земли Визерии, героически преодолевая жаркие дюны Мириды и посвятить своей жизни какой-нибудь эпос.

«И чего я тут сижу? Как сказал этот зловонный старый ловкач, верёвку на шею?» — подумал он, вставая из-за стола, быстро бросился на выход.Выскочив на задний, хозяйский двор Ликише бросился под телегу, загруженную огромными деревянными бочками с пресной водой, густой патокой и ящиками с овощами и фруктами, ловко проскакивая между копытами мощных туров, вымахнул прямо в амбар, где его уже норовили словить.

— Лови его, — кричал бывший свинопас, запинаясь нога об ногу, упал на землю.

— Он убегает!

— Держите беглеца! — издали слышен обеспокоенный зов кухарок.

— Не дайте ему уйти!

— Он снова сбежал!

— Ловите его!

Но Ликише боясь быть пойманным, резко свернул, вымахнул обратно из амбара, пролетая мимо времянок и других построек, укрылся среди сараев, где его ждала полная бродяжная сумка. Притаившись, маленький беглец боялся пошевелится. Испуганная скотина в сарае завизжала. На дикий визг молочных поросят прибежали трое здоровых мужиков, грозились выпороть Ликише если тот сейчас же не выйдет к ним, но ребенка очередной акт воспитания от наемников не так пугал, как внезапно перерезанное горло, потому окутавшись в грязный мешок, затих пока те не ушли и только лишь спустя какое-то время Ликише смог показаться. Он все еще вел себя очень тихо, боялся дышать пока полностью не убедился, что он абсолютно один.

Мальчик медленно подобрался к выходу, из соломы достал спрятанный мешок, закинул его за спину, подтянулся к выходу и… Из внутреннего кармана рубашки выпал камешек в форме идеального треугольника. Необычный чёрный треугольник, что он украл из книги, перед которой трепетал сам сарфин. Имея неосторожность оставить своё сокровище, Аллель понятия не имел, что камень пропадет без вести. Тайник сарфина сильно привлёк внимание маленького искателя приключений. Он давно ждал момента, когда старый правитель оступиться и забудет о безопасности многотомной книги. Тогда Ликише и украл его. Взял с собой чтобы в будущем, если уж придется, продать его дабы не умереть с голоду. Но когда камень показался именно сейчас, то можно было бы счесть, что это знак от богов, послание. Ликише подобрал свой трофей, еще раз посмотрел на него. В который раз задаваясь вопросом, что это или для чего он, прикинул его цену. Сколько даст торговец за обычный камень? Идеально гладкая геометрическая фигура, обладающая силой очаровывать, стала менять не только цвет, но и свойства. Такое уже было, и не раз. Непонятно для самого Ликише, но камень изредка становился прозрачным, как стекло преломлял лучи солнца, а после снова возвращал природный угольный цвет гранита. Что это было и почему? Для него это было самой величайшей загадкой, которую разгадать было чуть ли самим приключением. Глядя на сокровище, он понимал суть его важности, хотя догадки все же были. И тут он вспомнил о книгах, повествующих о неестественных тюрьмах для особых злоумышленников. Этими тюрьмами становились самые разные бытовые предметы, что первыми попадались под руку: подсвечники, ложки или чернильницы - разное, но были и исключения. Многоугольные камни являлись самым настоящим проклятием для злодеев. Эти безупречные в своей природе камни, тетраэдры, создали первые альхиды, а может, и древние боги, или это космические гости — толком никто и не знает. Но многие уверены, идолы того мира уготовили людям вечные войны ради необыкновенного чёрного камешка. Легенда гласила, что тот, кто владел хоть одним из пяти таких предметов, владел всем миром. Власти, о которых только можно мечтать!Но кто там, в том октаэдре самого сарфина Мириды, и за что его могли наказать?

В сарае, где прятался Ликише, сгущались сумерки, поглощая последние лучи солнца. Затихли голоса с улицы — будто весь мир затаил дыхание, ожидая чего-то неотвратимого. Сквозь узкое окошко виднелось, как жёлтое солнце Элл, окрасив небо в огненно-оранжевые тона, поспешно скрылось за горизонтом. Его сменил холодный, мертвенный свет Эрра — белый карлик, заливший землю призрачным серебром. Над головой рассыпались звёзды, словно космическая пыль, а в вышине плыли три луны, безмолвные свидетели грядущих перемен.

Ликише сжал кулаки. День кончился. А значит — кончилось и детство.

Его коса, которую он так не хотел отрезать, теперь должна быть принесена в дар богине-Матери. Единственной, кто защищал его от собственной семьи. Чьё незримое присутствие он чувствовал кожей — тёплое, как дыхание, и надёжное, как щит. Больше не будет её оберегов. Он взрослый. Теперь он сам себе защита.

От этих мыслей в жилах вспыхнул жар. Тело отвечало на зов крови — менялось, подчиняясь древнему ритуалу. Скоро ему предстоит покинуть роскошные залы дворца и отправиться туда, где кончаются карты. Где его ждут неведомые земли, опасности… и палачи, которых нужно избежать любой ценой.

Он уже собрался сделать первый шаг — когда волна энергии ударила в него, как кипяток.

Магия.

Она стекала по стенам, сочилась из щелей, оживала в виде змей — сотни скользящих теней. Чёрные, чешуйчатые, они оплели его, обвивая ноги, впиваясь в кожу, проникая глубже — под рёбра, к самому сердцу. Боль вспыхнула как огонь — кости ломались и собирались заново, кожа покрывалась блестящей чешуёй, а в груди ядовито пульсировало что-то новое и чуждое.

Первое превращение.

Лицо исказилось — глаза сузились в вертикальные зрачки, клыки удлинились, а язык, раздвоенный и быстрый, ловил малейшие запахи страха. Над головой развернулся капюшон кобры, и на нём проступили знаки — древние, как сама магия. Они складывались в имя, потом в заклятье, потом снова в имя — будто сама судьба переписывала его историю.

Ликише больше не был ребёнком.

Кости хрустнули в последний раз, и человеческая форма растворилась в темноте сарая. Где только что стоял мальчик, теперь извивалась исполинская чёрная кобра - живое воплощение древнего ужаса. Её капюшон, расписанный мерцающими рунами, раздувался в такт тяжелому дыханию, а вертикальные зрачки метали искры ярости.

Боль. Она пронзала каждую чешуйку, выжигала изнутри, заставляла биться о стены в безумной пляске агонии. Яд кипел в железах, переполняя, требуя выхода - но освобождения не было. Ликише, запертый в этом змеином теле, бессильно наблюдал, как его новый облик терзает сарай, обращая солому в пепел одним лишь прикосновением.

Спасение пришло неожиданно - когти детримы впились в чешую, швырнув змеиное тело на затвердевшую землю. Холодная грязь, резкий удар - и.. превращение завершилось.

Но мальчик, поднявшийся с земли, уже не был ребенком. Годы сжались в мгновения, оставив на теле отметины взросления: плечи, готовые нести груз власти, руки, способные держать меч и чашу яда, а на спине - знак вечности, змей, пожирающий собственный хвост

Лохань с дрожащей водой отразила лицо чужака - резкие черты первых сарфинов, взгляд, видевший бездну. Пальцы дрогнули, нарушив зеркальную гладь - но правду уже не стереть. Детство умерло в этом сарае.

— Я маг, — испуганно прошептал Ликише, заворожённо разглядывая своё новое тело. Ладони, пальцы, плечи — всё было чужим, но в то же время его. Взрослые, сильные руки, резкие линии силуэта... Но в сумке лежала детская одежда, словно насмешка над внезапным превращением.

— Берегиня сыграла со мной шутку, — мелькнула мысль. Он даже не заметил, как изменился. — А теперь — змей? Зачем? Что это за магия, которая перекраивает его, словно глину в руках невидимого творца?

Он бросил последний взгляд на знакомые очертания дворца: величественные водонапорные башни Накшы-и-Джахана такие высокие, устремлённые в небо, словно стражи древних тайн. На райские сады, каскадом ниспадающие по террасам, где когда-то бродил, смеясь, десятилетний мальчик. На бронзовые статуи Лютоса — брата, наследника, чьё имя теперь звучало как эхо из другой жизни.

Прощай, — мысленно прошептал он, готовый шагнуть в неизвестность... И вдруг — оно.

Его сокровище. Его тайна. Его загадка.

Треугольник, тетраэдр, — что бы это ни было, — внезапно ожило. Геометрия дрогнула, грани множились, переплетались, меняли цвет, пока два треугольника не скрестились в стремительном танце. Звезда. Вращение. Ось. А потом — взрыв света, и тысячи мерцающих частиц, как рассыпанная мозаика, сложились в фигуру...Человека. Нет. Не совсем. Ликише замер. Камень был тюрьмой. И теперь он видел узника.

Тело — человеческое, но лицо...

Глубокие, как пропасти, глазницы. В их черноте — крошечные, тусклые зрачки, будто угольки, едва тлеющие в пепле. Кожа — белая, мертвенно-бледная, покрытая рубцами, словно её годами варили в смоле, а потом слепили обратно. Человек? Монстр? Не важно! Важно то, что от него лилась магия. Заклинания, вышитые на мантии, плясали в такт неведомому ритму, переливаясь, как живые. Такие символы мог знать только бог — или маг, чьё имя стёрто из памяти веков.

Но самое странное... Связь. Она тянулась между ними, как невидимая нить, как кровное родство. Как? Ликише сглотнул. Страх, любопытство, трепет — всё смешалось в единый клубок.

И он сделал шаг вперёд.

— Кто ты?

— Добрый день, узник!

— Ну, здравствуй, спаситель, — ответил узник, заглатывая сладкий вкус свободы, бросил на парня оценивающий взгляд.Узник, чья магия одним поднятием руки заставила утихомирить напуганных зверей, с нескрываемым интересом смотрел на юного спасителя. Волосы, заплетённые в тугую косу, концом тянулись до пояса и не были обрезаны — одна из явных примет недавнего совершеннолетия. А это могло значить, что юнец только что стал магом, но никаких отличительных знаков на нем не было, и к какому роду он принадлежал, остаётся только гадать. Старый набитый мешок и рваная рубаха валялись под ногами, а маленькие штанишки вот-вот разойдутся по швам. Со стороны он был похож на раба-мага, добывающего медный кругляк убираясь в сарае. Однако этот маг смог разрушить проклятие камня и открыть его. Узник хотел уже покончить с юнцом, сделать это как можно быстрее, чтобы тому не пришлось ощутить никакой боли, а после отправиться к своему заклятому врагу. Наказать того, кто упёк его в тёмное пространство на долгие пятьдесят лет.

Всё же от грубой ошибки его остерегла и другая мысль: кто этот мальчишка?

— Помню время, — начал узник, — когда мои последователи и жрецы резали своих жертв ради того, чтобы оживить тетраэдр. Сотни смертей и море крови, мука из людских костей былa рассеяна по воздуху, призывая высшие силы. Предсмертные стоны мужчин и женщин потрясли этот жалкий мир! Сколько ни бились величайшие умы, он не поддавался им! Но ты… тебе хватило одного дыхания! Одной тёплой руки! Может быть, это неудачная шутка со стороны моих недругов? Если это так, то я буду медленно выворачивать твою шею, и ты познаешь неведомую ранее тебе боль! Или заставлю тебя страдать, как не страдал ни один человек в этом проклятом мире! Говори, мальчик, кто ты?

— Нет, пленник камня,— спокойным тоном ответил юноша. — Я раскрыл этот камень совершенно случайно. Я надеялся, что не стану магом и хотел было бежать из города, а теперь мне не дожить до утра. Сейчас меня поймают святозары и упекут в чёрную темницу. Мне нет смысла бежать, пустая трата времени. Тем не менее мне интересно, кто ты? И как попал сюда?

—Я тот ужас людей, я их страх и смерть! — придавая своему голосу эпичность, узник представился. — Я и есть орудие хаоса! Истинный кошмар! Сосуд для божественного духа мести. Преданный родным братом и моим народом. Меня упрятали в тетраэдре благодаря хитрому лукавцу. Я мог быть вашим сарфином! Ириль по праву наследия мой! Это мои наследники должны были осчастливить эти края, но нечестивец украл это право! Мой родной брат не является тем, за кого себя выдаёт! Только истинный Змееносец по праву должен восседать на троне. Ириля!..

— Но Ириля давно нет, — резко оборвал Ликише, его взгляд, прямой и бесстрашный, впился в жуткое лицо собеседника, не отводясь. Он не позволил бы страху одержать верх. Не здесь. Не сейчас. — Мы в Мири-и-де. Это Накша-и-Джахан сарфина, дворец «Образ Мира». И здесь родились дяди и тети коссей Гадессис, первенец корсей... и я.

Эффект был сокрушительным. Казалось, время остановилось, а затем ринулось вспять, сметая все на своем пути. Колдун замер, и по его древнему, искаженному магией лицу пробежала тень невыразимого ужаса.

— Как? Как такое могло произойти?! — его шепот был едва слышен, но в нем клокотала такая мощь, что задрожала вся живность в сарае. — Ириля больше нет?! Дворец Кааф… Этот нечестивец сровнял с землей мой город и первородный дворец альхидов?

— Нет! — ответил Ликише. — Ириль существует, но не в таком величии, как было написано в книгах. Кааф это миф, его не существует. Я читал о нем. Это край наших предков? Альхидов?

— Наших? Так ты из рода Асхаев — Данов? Ты наследник?— Да, но я не тот наследник, и я никогда не стану сарфином. — От стыда у парня загорелись щеки и заметно пoyтих голос. — Я даже не корсей.

— Двое? — Прекрасная новость обрадовала собеседника. Похоже, история повторяется. Тогда колдун решил разобраться в непростой ситуации. — Если ты не корсей, но относишься к нашему роду, ответь, как зовут твоего отца?

— Господин Гадесис, сын сарфина Аллеля, — имеет статус регента — отчеканил парень, и в его голосе не было ни стыда, ни гордости, от которой у мага, воспитанного на законах чистоты крови, свело судорогой и без того искаженное лицо. — Он незаконорожденый сын наложницы и альхида, имеет право только на статус, а не титул. А моя мать — госпожа Фрийя, дочь богатого торговца Атита Саржи из города Диадон. Она так же...простой человек. Время магов уходит, а к власти в этом мире пришли… простолюдины. И они не вправе носить благородный титул, так же и никак не называть себя альхидами. Они не из рода Асхаев-Дан. Туда им дорога закрыта.

Наступила тишина, звенящая и абсолютная. Даже тени, казалось, замерли в ожидании. Колдун медленно покачал головой, будто отгоняя наваждение, а потом из его груди вырвался не звук, а нечто среднее между стоном и рыком раненого зверя. Его глаза, глубоко утонувшие в орбитах, вспыхнули алым огнем былого могущества.

— Господины, значит. Нет рода Асхаев-Дан?! Время альхидов? Что ты такое говоришь, мальчишка? Как ты смеешь вещать о конце великой эпохи?! Род Асхаев-Дан — это столп мироздания! Он не может пасть, ибо с его падением рухнет небо!

Тень скользнула по искаженному лицу узника, когда юноша, отводя взгляд в сумрак склепа, произнес слова, полные горечи и обреченности.

— Известный борец за правду, превалир Изимат, и его брат Сихей — управленцы Дома Невест для Данов — сами решили избавить Мириду от бесчестья. Они заморозили титул корсея и сарфина, — голос его звучал ровно, словно он читал по чужой скрижали. — Но с полгода назад Изимат ушёл в мир предков. Я думаю, это дело рук моего брата. Этот господин не хотел, чтобы альхидами управляли… Ведь маги уже не рождаются.

Цепи тихо звякнули. Колдун медленно, как хищник, оценивающе склонил голову. В его глазах вспыхнул холодный, расчетливый огонь.

— Та-а-ак ты ста-а-не-шь наследником? — прошипел он, растягивая слова, впитывая каждую деталь будущей мести. — Ты же маг?

Парень горько усмехнулся, и в этой усмешке было все его одиночество и неприкаянность.

— Меня даже по имени не называют, не то что признать корсеем. Как только повелителя не станет, Лютос все равно уже будет сарфином Мириды. Время магов уходит, — он повторил эту фразу как заклинание, как приговор самому себе.

— Зна-а-ачит, ты вто-орой сын? — Голос узника стал влажным, густым от ликования. Сердце, закованное в лед после заточения, забилось в нем с бешеной силой. О лучшем сюжете для возмездия он и мечтать не мог. План уже слагался в его сознании, обретая четкие и ядовитые формы. Оставался лишь один последний штрих, вопрос, что ждал своего часа все долгие годы плена.

— А кто же она?! Кто наложница Аллеля? — выдохнул он, и в тишине это прозвучало как обрядовая формула.— Не прекрасная ли Вивея!

— Да, Вивея! Какая она была красивая! Благородный род сивилл! К сожалению, ее давно нет, — просто ответил юноша, даже не подозревая, как сильно сжались кулаки колдуна.

Новость сильно шокировала узника, хотя невозможно было предугадать его чувства. Лицо страшно смешалось в мешаную белую пузыристую массу. Стянутый уголок рта едва слышно издал жалостный стон. На месте лобных складок собрался мясистый сгусток наростов. Руки тряслись, сжимаясь в большие кулаки. Голос изменился. На месте Ликише любой другой парень или взрослый мужчина должен со страхом бежать без оглядки, но он с любопытством всматривался в вымученное лицо узника.

— Не дождалась! Не выдержала! — С трудом подавив боль в сердце, узник обратился к собеседнику: — Скажи, мальчишка, где ты нашёл этот камень?

— Я… я нашёл в тайнике. Он был… спрятан. — Ликише замялся, скрывая правду от незнакомца, но под пристальным взглядом узника солгать было крайне трудно.

— Ладно, оставим на потом. — Узник тут же догадался, как камень попал в руки парня, но в этот момент его интересовало совсем другое: — А как она умерла? Наложница Вивея?

Голос юноши понизился до доверительного шепота, словно он боялся потревожить тени прошлого, прячущиеся в углах склепа.

— Любимая женщина сарфина — так прозвали ее во дворце. По воспоминаниям повелителя, в круг почитаемых превалиров было подано прошение — признать наложницу сарфиной, но они отказали. — Он замолчал, будто глотая горькое чувство несправедливости. — Правитель стал заложником правящего совета. Он поступал так, как велел ему совет, а после и вовсе поддался влиянию Альянса. Он не смог защитить любимую женщину от взбешённых консервативных магов, что чтили традиции альхидов и не желали пятнать свою кровь. Жадные к власти превалиры поняли, как удобно держать сарфина на коротком поводке, и продолжали вершить чужие судьбы. Много лет повелитель исполнял их волю, но ничего так и не добился. Это изводило Вивею. Я помню ее… тогда я был совсем малюткой. Она посещала мои покои. Это звучит странно, но я помню все ее песни! Традиционные напевы из Ириля о змеях! У нее был тихий, приятный голос, колыбельный и печальный. Еще она часто рисовала. Один раз она изобразила меня… в обруче на голове. Змей, кусающий себя за хвост. Странно правда?! Ведь я только что был змеёй! Я помню ее истории о Змееносце… Но когда я вырос, Лютос, мой брат, дразнил меня. Называл меня этим уродливым змеем. Твердил, будто бабушка выпрыгнула из окна из-за меня, увидев мою змеиную голову…

Последние слова он произнес почти беззвучно, и они повисли в воздухе тяжелым, ядовитым грузом.

— Змеиная голова?— удивился колдун.— Те госодины назыающие себя рожденными от альхидов не могут быть твоими родителями! Это полнейшая чушь!

-- Говорят, что я проклятый, — начал юноша, опустив от стыда голову. — Любитель ползучих гадов. Сын мирянки-поломойки. Узнав это, моя бабушка покончила собой, не вынеся позора.

— Наглая ложь! — рявкнул бывший пленник, ещё сильнее сжав кулаки. — Вивея была не такая! Она прорицала, род сивилл говорил о появление великого ведьмака! Мага, который станет ужасом для этих подлецов! Единственный, кто принесёт спасение и справедливость нуждающимся. Возможно, ее убрали, чтобы она не мешала заговорщикам, которые хотели сохранить свою власть.

— Вивея часто ко мне приходила после смерти! Я точно ее видел! — продолжал волновать узника Ликише.

— Ты видишь умерших? Кто-то об этом знает? — Голос узника стал тихим.

— Нет, — заверил колдуна юнец. — За это меня могут отослать отсюда подальше. Я точно знаю. Хотя они и так перережут мне горло, как только святозары учуют новую магию в Мириде. Они давно этого ждали.

— Это ты верно подметил, — согласился колдун, вспоминая своё тяжёлое прошлое.

Он тяжело перевёл дыхание, разгадывая лицо мальчика, чья внешность удивительно походила на лица других сарфинов, которых он помнил и знал. Заметив это, колдун понял, что этот мальчишка тот, кто ему нужен.Да, жизнь Ликише сложилась из одних соревнований со старшим братом. Второго сына Фрийя не ждала. Она до последнего верила и знала, что родится девочка. С недавних пор страшным наказанием было иметь в семье правителя двух наследников. Поэтому женщина вымаливала дочку, но боги распорядились по-другому. Пять лет супруга коссея — госпожа Фрийя ходила в траурном обруче, оплакивая свои несбывшиеся надежды. Ее жестокое сердце не ощутило материнской радости к малютке, а после и вовсе отвернулось от Ликише. Мальчика вырастили суровые няньки. Не страшась возмездия Берегини, твёрдо воспитывая малыша с самих пелёнок. Поэтому ощущение одиночества никогда не покидало его. Ни отца, ни матери, ни брата — всё пусто. Тьма, в которой он представлял, что есть всё: мать, отец, брат, а может, и та мертвая девочка коссеи, которая была бы ему любящей сестрой.По каким-то неизвестным для него обстоятельствам Ликише остался жить среди царской семьи. Мальчик нередко посещал уроки воспитания, где кроме ударов хлыста, о воспитании ничего не преподавали. За шалости ему не раз срезали косу, но волосы у мальчика росли очень быстро. За месяц коса снова обретала нужную длину. До очередной выходки, где в наказание ему снова отрезали косу и называли проклятым. Тем не менее в маленьком сердце горел неистовый, придающий силу огонь.

— Она говорила, что только книга раскроет тайны. — после долгой раздумий, что за книгу оставила наложница сарфина Вивея, Ликише добавил: — Порой мне казалось, что она ждала кого-то. Сильно ждала. И каждый раз повторяла, что книга раскроет тайны.

— Книга? Что за книга? Колдун вопросительно глянул на мальчика, на что мальчишка только пожал плечами.— Не думаю, что ты не причастен к ее смерти, — добавил колдун, заметив чистую наивность в своём собеседнике, но это было только первое впечатление. — Конечно, если ты мне не лжёшь!

— Я хоть и не корсей, но и не простой мальчишка, мне врать запрещено! — вступился за себя Ликише, напомнив узнику о своем положении. — Я альхид!

— Это весомый довод! — убедился колдун и как можно удобнее присел на землю, скрестив под собой ноги.Ликише тут же повторил за ним. Затянулась долгая пауза.— Часто она к тебе приходит? — первым начал узник.— Вчера был последний. Я тогда почти спал, а она стояла над моей кроватью и сказала, что она уходит, а дальше Аморф тебе поможет. Но я не могу понять, кто такой Аморф?

— Я Аморф!— ответил колдун, придавая голосу особое величие. — Моя Вивея! Моя дорогая невинная голубка все знала! Мудрая! Истину говорю! Сила сивиллы, знала, что я вернусь, и оберегала тебя до этого момента! Она была твоей Берегиней!

— Но откуда она знала, что я открою этот камень? — не понимал Ликише.

Несмотря на ее красоту, наложница Вивея была одарённым человеком.На самом деле колдун едва помнил свою любовь. Спустя столькo лет он давно потерял ее образ, но не свои чувства. Сердце все еще кипело при одном упоминании ее имени, а жгучая ненависть к виновнику ее смерти ослепляла глаза.

— Уважаемый род твоей бабушки тянулся от самих сивилл, жрицов и даже богов. Они предсказывали будущее самому Даорию. К словам ее предков прислушивались древние альхиды. А ещё она была необычайно доброй и искренней, но этот слабый и ничтожный негодяй дал ей умереть. Он убил ее

.Колдун незаметно погрузился в свои воспоминания.

— Думаете, она предвидела нашу встречу? — не утихал Ликише.

— Я думаю, она предвидела все, — встрепенулся Аморф, возвращаясь к основной теме. — И скорее всего, она умерла не по твоей вине, а защищая тебя. Она знала, что тебе угрожает опасность ещё до твоего рождения, и пожертвовала собою, чтобы стать твоей Берегиней. Это смелый поступок! Она отдала жизнь ради наследника!

— Я тоже не верил всем этим слухам, — признался Ликише.

— Все врут.

— Это верно! Но раз она доверила мне тебя, так значит, я обязан исполнить ее последнюю волю и взять тебя.

— Аморф, куда вы меня берете? — изумился Ликише.— К себе в приверженцы. Я думаю, тебя не учат грамматике? Ты не знаком с магией, чтобы не составлял конкуренцию своему брату?

— Да. Они учат меня танцевать!

— Ха! Эти пустоголовые хотели, чтобы ты танцевал?! Нет! Не бывать этому! Ты больше не будешь танцевать под их дудку! Пришло время научиться!

— Чему?

Аморф громко рассмеялся.

— Змееносцу. Давней магии нашего рода. Но сначала… — Колдун взял в руки маленький нож, что Ликише успел выкрасть с кухонного стола, и лично срезал косу, заклиная:— Да будет Карающая Матерь свидетельницей, и ты, Безликая Справедливость, любящие нас отцы и матери, узрите и благословите нового корсея, сарфина Ириля. Ты, корсей Ликише, станешь возмездием для всего мира. Расправь змеиный капюшон и изобрази свою магию. Докажи всем, что ты единственный наследник во Вселенной. И имя твоё — Змееносец.

4глава

Ликише не случайно вспомнил первую встречу с колдуном. Много всего было, много пройдено вместе. Аморф учил Ликише так, словно эта тренировка последняя в его жизни. Глядя на могущественного колдуна, сложно было сказать, что за десять лет он не изменился. Высокий рост, все еще прямая спина, сильные руки — все это говорило о его необычайной силе долгожителя, свойственной альхидам. Магия, под которой Аморф прожил пятьдесят лет, скрывала его и от быстротечном времени, сохраняя потрясающую силу молодости. Под тяжёлым капюшоном из грубой шерсти лица Аморфа не было видно, а руки скрывались в крупных складках тяжелого плаща. Только так Аморф мог утаить своё присутствие во дворце. Особое заклинание защиты. Ночные ищейки могли вынюхать посторонние силы и выследить колдуна. Заключённый в камень, он не терял время зря и совершенствовал простые заклинания, изнуряя себя сложными тренировками. Это помогло стать более сильным и выдержанным. Таким, каким он есть сейчас.

— Мы не в Ириле, будь предельно осторожен, мой дорогой Змееносец Ликише, — Аморф напомнил ученику о безопасности.Послушные слуги, что приехали со своим господином, аккуратно сложили каскадными складками длинный плащ на руку Ликише, выпрямили заломы на плюсе, зачесали лощенные волосы назад - завершили образ. — Не спеши, отдохни. Твои раны после последних занятий не зажили. И будь осторожен, не выдай себя. И скажи мне, пожалуйста, где сегодня Саржа отдыхает?

— Он также будет на торжестве. Впервые он в списке. Раньше Фрийя не приглашала его в Накшу-и-Джахан. Что бы это значило?

— Они держат это все в секрете.

— Все выглядит очень странно.

— Не спеши с выводами, осмотрись. Разведай, что они замышляют. — Провожая взглядом верного ученика, черный колдун про себя добавил: «Это первый день Иивлика. Все пятнадцать дней твоей силы и могущества, пока не закончится все одним днем. Они удивятся, когда узнают, каким ты стал Змееносцем».

5 глава

Это была самая тёмная и устрашающая ночь в году. Пугливый народ свято верил в вечных богов дня и ночи — Элла и Эрра. Когда над землями Элиды царствует маленькая по размеру синяя звезда Эрр, раскалённые дюны стынут после убийственно жаркого красного гиганта — Элла. Но в эту ночь на небе не было ни голубого светила, ни красного. Скрылись за горизонты, оставив тёмное небо с россыпью мелких звёздочек и плеядой трех полумесяцев, повёрнутых чашей вверх. Для Элиды это был самый сложный период — время Иивлика. Именитого звездочёта, который изучал цикл перерождения двух светил. Время, когда высшие силы имеют большее влияние на судьбу этого мира. Изучая дивную закономерность, Иивлик предупреждал, что эта ночь главного божества и их прародителя Змея, до слияния двух солнц, в день Змеивика. Люди, живущие в южном полушарии, поклонялись тому, кто подарил им этот дивный край. И в это самое непростое для элиадцев время боготворили великого духа, почитали его. Поили молоком ползучих гостей, приносили в жертву мелких животных, но Ириля больше нет, а Мирида вовсе отвернулась от магии, концентрируя всю веру в живом сарфине как в боге и его преемнике крон-корсее Лютосе Великолепном.

Безбожные альхиды, забыли, кому обязаны за свое благоденствие, и вскоре они пожалеют, что отвернулись от духовной защиты.

С той самой секунды, когда Ликише пришлось покинуть это место. Все слуги, что в суете встречались ему на пути, с испуганными лицами падали к ногам корсея, кланялись великому Змееносцу. Проходя мимо больших покоев, коридорах и потайных дверей и нишь, и в частности той кухни, где Ликише впервые использовал необыкновенные способности — окунул в чан с кипящей водой того свинопаса. Тот старый негодяй получил твёрдые указания избавиться от паренька, но Ликише опередил его. Тогда месть не обошла и злых кухарок. Жестокие женщины, любимицы Фрийи, регулярно «воспитывали» мальчика тем, чем попадётся, и нисколько не боялись возмездия высших сил. Их душераздирающие крики до сих пор помнятся корсею, как только сотни гигантских змей с голодным взглядом заползли в хозяйственный двор. Или тот жестокий учитель этики с хлыщом и плетью. Этот монстр в человеческом обличье издевался над Ликише, утверждая, что он дитя самой тьмы. Его самая лучшая смерть навела ужас во дворце, призвав орден святозаров.

Святозары.

Святые войны, не просто белые, а опыленные, их волосы цвета серебра, с яркими бликами под ирильским солнцем. Они могли струиться, как жидкий лунный свет, или быть воздушными, как пух одуванчика. Казалось, что в них запутались первые лучи рассвета или отблески звезд. Шелковистая вуаль, окутывающая лицо. Глаза не просто красные, а сияющие, как редкие рубины, пойманные в ловушку темноты и излучающие собственный, приглушенный внутренний свет. Или тлеющие угольки в снежной пустыне, хранящие скрытый огонь души. Глаза, как окна в иной мир, где закаты вечно багряны, а эмоции светятся изнутри – печаль алела глубже. Их взгляды – загадочны, проницательные, будто видящие сквозь обыденность, немного отстраненный. Он притягивал, как магнит, вызывая одновременно трепет и восхищение у каждого, кто встретиться на пути. Пламя души в хрустальном сосуде. Святозары казались существами не от мира сего – пришельцем из мира лунного света и тишины, призраком благородных кровей, заблудившейся звездой, спустившейся на землю. Движения – плавные, грациозные, почти бесшумные, как движение тени или падающего снежинки. Легкая хрупкость в сочетании с внутренней неожиданной силой.

Такие были святозары.

Они были неуловимыми тенями и слепящим светом одновременно — орден воинов ярчайшей звезды Элиды, элитный отряд под командованием Ясса Стального Когтя. Их глаза видели то, что скрыто, их клинки находили тех, кого нельзя найти. Они прочесывали мир, заглядывая под каждый камень, в каждую щель, в каждый тёмный угол. Белоликие — так их звали в народе — не знали промаха, но на этот раз что-то пошло не так. Они искали бунтаря. Того, чьё имя жгло уста жрецов, чьё преступление требовало кары. Они обыскали города и пустоши, допрашивали старейшин и нищих, ворошили легенды и слухи… но Ликише будто растворился в воздухе Великая Берегиня, хранительница правды и судеб, знала ответ. Она видела мутную нить этой истории — виделa, как мальчишку вышвырнули в ночь, как его проклятья вплелись в узор судьбы. Но она молчала, а орден искал. Искал там, где его не было. Потому что Ликише уже ушёл — не в другую страну, не в подполье…А туда, куда даже свет ярчайшей звезды Элиды не доставал.

Свои новые умения «второй» продемонстрировал во время фестиваля. Знаменитая мальчишеская игра "Турнир героев", где победителем непременно должен выйти корсей Лютос, но Ликише резко присвоил эту победу себе. Наглядно продемонстрировал недобрые намерения. Но Ликише больше не был тем робким юнцом, что бежал от преследования. Теперь он стоял на арене, окутанный тёмным сиянием, с ухмылкой, полной холодного расчета. Его движения были точны, заклинания — отточены до совершенства. Каждый жест, каждое слово — всё работало на то, чтобы показать: перед ними не жалкий беглец, а новая сила, с которой придётся считаться.

Лютос, привыкший к лёгким победам, впервые почувствовал ледяной укол страха. Его подопечные посылали заклинания, которые разбивались о щиты Ликише, как волны о скалу. А когда он попытался ударить в ближнем бою, его изогнутый меч прошёл сквозь иллюзию, а настоящий Змееносец уже стоял за его спиной, сжимая в руках клубящуюся тьму.

"Ты проиграл, корсей," — прошептал Ликише так, что слышал только Лютос. "И это только начало."

Толпа замерла. Одни в ужасе, другие — в восхищении. Кто-то уже шептал, что пророчество сбывается, что пришёл тот, кто перевернёт весь порядок Элиды.

А Ясс Стальной Коготь, наблюдавший за этим из тени, сжал рукоять меча до хруста костяшек. Он понял: охота только начинается. И теперь Ликише был не добычей — а охотником.

Многие задавались вопросом:

«Как этот никем не учёный мальчишка смог стать таким способным магом? Кто ему помогает?»,- однако, чтобы допросить виновника Ликише — его как след простыл. Похоже, что весь мир перевернулся, прежде чем шаловливый негодяй нашёлся! К поиску подключились те самые святозары...

Так прошло немало три дня, а в заточении октаэдра — словно три долгих года. В тронном зале, под сенью древних арок, кипели нешуточные страсти. Опытные воины-клевреты, служившие альхидам при Ордене Святозаров — суровые аттарисисы в сияющих доспехах из орихалка; гордая канцелярщина из архивов, чьи лица были бледны от пыли свитков; писцы с вечными чернильными пятнами на пальцах и судьи в тяжёлых мантиях — все они, собравшись вместе, несдержанно обсуждали глупейший поступок легкомысленного юноши.

Многие втайне питали надежду на скорое появление «второго», дабы наконец разрядить накалённую обстановку в народе, который уже открыто требовал на трон истинного мага. И вот явились они — старые мудрецы Ордена, с кожей, похожей на высохший пергамент, с бородами белыми и спутанными, как зимний снег. Едва переставляя немощные ноги, они прибыли во дворец, дабы осудить дерзкого парня. Шептались с сарфином в тёмных углах, нашептывая, как лучше управиться с бунтарём. Обещали подстроить несчастный случай — тихий, незаметный, не оставляющий следов.

Ирония судьбы витала в самом воздухе: ведь на их знамёнах и в геральдике Ордена красовались высокие слова — Честь Ордена, Праведность Ордена, Несокрушимая Святость. Но беспощадные палачи в душах уже вынесли приговор.

А между тем имя Ликише уже не сходило с уст простого народа. Вся Мирида стонала от нашествия змей. Ползущие твари, гады всевозможных родов и видов, заполонили улицы города, а иные проникли даже во дворец— «Образ Мира». Число укушенных и задушенных росло с каждым днём. Люди в ужасе обходили стороной даже безобидных сухопутных лягушек, видя в них предвестников чего-то худшего.

Слухи о новом маге-наследнике, способном укротить эту напасть, разлетелись с быстротой чумного ветра, раскаляя и без того напряжённую обстановку за стенами дворца. Тронный зал бурлил от споров, а за его пределами уже зрела буря, способная смести всех — и мудрецов, и палачей, и сами древние стены.

Как ни пытался повелитель положить конец смуте, все его усилия разбивались о яростную волну народного гнева. Старец, чьи силы уже иссякали, более не мог усмирять бунтующие толпы. Люди в отчаянии взирали на Лютоса, но юноша, лишённый и намёка на магический дар, был бессилен что-либо изменить.

Сарфину, прижатому к стене, не оставалось ничего иного, как пойти на уступки миридийцам. Он даровал шанс другому наследнику — отчаянная попытка утихомирить требующий расправы народ и выиграть драгоценное время, пока мальчишка ещё молод, наивен и неопытен.

«Несчастного давно съели крыланы. Разорвали на части его тощее тельце», — злорадствовали при дворе. — «Или дикие соскозубы незаметно проглотили его. А может, он давно запекается под безжалостными лучами Элла в дюнах, подобно горелым костям в жаровне», — вторили им шёпотом в тёмных коридорах.

К счастью, всё обстояло иначе.

И тогда, совсем неожиданно для всех, в тронный зал с оглушительным грохотом ворвался тот самый пропащий. Но явился он не как носитель крови великих альхидов, а словно посланник самых мрачных трущоб — оборванец, пахнущий пылью и потом, будто только что вылезший из-под забора, где клянчил милостыню. Хромая на правую ногу, покрытый ссадинами и ранами, грязный и закутанный в пропитанные потом лохмотья, он прошёл мимо застывших в немом изумлении святозаров с таким видом, будто эта наглая выходка сойдёт ему с рук.

Однако на этот раз он жестоко ошибался.

Святозары с большим трудом узнали Ликише. Каждый был готов первым образумить парня, но это не входило в обязанности ордена. Все ждали главного голоса, повелителя.

— Прошу простить меня за моё легкомыслие, мой правитель. Как видишь, я едва воротился живым.— Первым подал голос Ликише, и эта дерзость опалила жаром гнева седые виски Аллеля. Он уже готов был изрыгнуть приказ о наказании, но взгляд его упал на внука — и слова застряли в горле.

Перед ним стоял не дерзкий мальчишка, а юноша, закалённый невзгодами. В его осанке, во взгляде, в самой тишине, что исходила от него, было нечто, заставившее сердце старого сарфина сжаться. В его голове пронеслась словно вспышка молнии: «Все Даны в одном лице! Будто время ушло далеко назад и передо мной стоит он. А может, время вернулось, чтобы напомнить о моем брате? После наших с ним баталий на улице против уличных мальчишек корсей Аморф Офиус выглядел именно так — избитый, но непобеждённый».

— Ты где был? — прозвучал наконец подавленный, охрипший голос правителя.

Ликише на секунду бросил взгляд на сарфина — и тут же отвел его, уставившись в пыльный камень пола, ибо его собственное положение оставалось унизительным и зыбким. Но и этого мимолетного мгновения хватило, чтобы с изумлением осознать: повелитель ослаб донельзя.

Спутанные седые пряди беспомощно падали на его поблёкший лоб. Кожа, когда-то упругая и полная жизни, теперь имела восковый, желтоватый оттенок, будто вылеплена из старого пергамента. Некогда могучие плечи, державшие на себе бремя целого царства, теперь обвисли под невидимой, но неподъемной тяжестью лет и решений. От былой могущественности не осталось и следа — на троне сидел всего лишь одинокий, уставший старик, выжатый досуха годами, властью и, быть может, сожалением.

— Кто-то очень хотел, чтобы меня здесь больше не было, — начал Ликише, после того как правитель, махнув рукой, позволил продолжить рассказ. Голос его звучал тихо, но ясно, наполняя зал зловещей тишиной. — Меня заколдовали. Невидимые путы невольника запечатали... мою магию. Я не мог вернуться домой. Ирильские работорговцы и их кровожадные монстры — кошачьи нимры — устраивали настоящую охоту на таких, как я. Они, мой святейший, мой повелитель, оказались очень враждебны к чужакам. Особенно если этот чужак оказался миридийцем. Тот работорговец, чья молодая кошка расцарапала мою спину первой, оказался противным человеком, который торгует всем, что попадётся.

Ликише с ненавистью выдохнул, касаясь пальцами шрамов под грубой тканью.

— Дальше!— рявкнул сарфин ощущая как большом ком страха подкатывает к горлу.

— Меня привезли на ирильский рынок, где я не мог не заметить некую странность. К главному празднику разрушенного города толпы местных торопились украсить свои шатры и полотняные навесы зелёными стягами и спиральными узорами. Изображали на руинах дворца змеиный знак, а на лицах — змеиную кожу. Странно, но я видел, как они чтили этих ползунов, задаривая их едой, а мы нещадно топчем их, прогоняем! Ирильцы приносили в жертвы молодых козлят, яйца птенцов детримы, смазывая их молочным жиром во имя великого духа.—И тогда голос Ликише преобразился. В нём зазвучала сила, которую уже нельзя было сдержать.— Но в первый день Иивика я познал огромный прилив энергии, от которой мне хотелось летать! Магия, которая была мне дарована в день моего совершеннолетия, прорвала все печати!

— Ты маг или нет?! — голос сарфина прозвучал как удар хлыста, сухой и безжалостный, прерывая рассказ. Тишина в зале застыла, стала осязаемой, как лёд. Даже дыхание придворных замерло. Они ждали, затаившись, понимая, что следующий миг определит всё: жизнь или смерть юноши, конец или продолжение династии, судьбу самого трона.

Ликише выпрямился во весь рост, и взгляд его вспыхнул ликующим огнём.

— И я провозглашаю себя магом!

И в тот миг, когда слово «маг» прозвучало не как признание, а как вызов, — толпа заликовала. Гул восторга, долго сдерживаемого страха и надежды, прорвался сквозь мраморные своды, сотрясая самые камни тронного зала.

Но святозары застыли в полном оцепенении. Их стройные ряды, ещё мгновение назад бывшие воплощением неумолимой власти, теперь походили на лес из белых, неподвижных изваяний. Под забралами не видели лиц, но в самой их окаменелости читался ужас перед свершившимся — перед рождением силы, которую они тщетно пытались похоронить.

Фрийя, бледная как полотно, вцепилась в руку Лютоса с такой силой, что её ногти впились в его кожу сквозь ткань одеяния. Её грудь судорожно вздымалась, она едва могла дышать, будто воздух вдруг стал густым и ядовитым. В её глазах плескался не материнский восторг, а чистейший, животный ужас — предчувствие конца всего, что она так яростно охраняла.

А Гадесис… Гадесис глядел на «своего сына» не с отцовской гордостью, а с холодным, безжалостным расчётом. В его взгляде, скользнувшем поверх ликующей толпы и застывших стражей, уже зрели точные, отточенные, как кинжалы, планы покушения. Он видел в Ликише не наследника, не мага — а угрозу. И сносить угрозы было его главным ремеслом.

Великий зал дворца «Образ Мира» в одно мгновение раскололся на два мира: один — ликующий, видящий в юноше спасителя; другой — немой от ужаса, уже заносящий над ним клинок.

— Как?! — внезапно, будто пробудившись от долгого сна, старик изрёк слова, которых Ликише ждал всю свою жизнь. Но это было не торжество — это была ловушка, расставленная превалирами, которые уже тесным кольцом обступили трон. Старый сарфин вновь пошёл на поводу у их шепотов. Теперь же они громче всех требовали узаконить «дитя» принцем, зная, что это посеет хаос. Старик растерялся, забыв, что уже тайно короновал Лютоса. Он действовал сломя голову, под давлением момента.

— Альхид Ликише Офиус Асхаев-Дан первый, признанный сын коссея Гадесиса и Фрийи из Диодона! — голос его дрожал, но звучал громко. — Нарекаю тебя запасным корсеем! Одним из претендентов!

Эти слова безумца, подобно раскату грома, прокатились по залу. Даже непоколебимые святозары содрогнулись. Никто не посмел осквернить слово повелителя, но в их оцепенении читался ужас. Они ждали пояснений, опровержений — но трон молчал. Пока все пытались осмыслить услышанное, старый дед, чей рассудок уже давно отдалился от реальности, яро изрывал речи о безопасности семьи, о долге, о крови — бессвязные и полные отчаяния.

Ликише в это время низко опустил голову, нагло укрывая удовлетворённую ухмылку. Всё шло прекрасно — даже лучше, чем он смел надеяться. Хитрый план Аморфа сработал. Он был уже не изгоем, а претендентом. Пешкой? Возможно. Но пешкой на самой доске власти.

И именно это движение — этот скрытый триумф во мгновение ока заметил коссей Гадесис. Его отеческий взгляд, привыкший видеть не лица, а заговоры, уловил малейшую искру насмешки в позе сына. И ярость, холодная и мгновенная, вспыхнула в нём.

Он тут же ринулся в сторону подлого изменника, не в силах сдержать порыва. Его движение было резким, как удар скорпиона — внезапным и смертоносным.

— Это твой план?! — голос Гадесиса взорвался яростью, он ринулся к Ликише, сжимая кулаки. — Ты всё продумал, чтобы тебя провозгласили наследником?! Ты не маг! Ты не можешь быть магом! Магов больше нет! Женщины не рожают магов!

Тишина в зале стала оглушительной. Казалось, сам воздух застыл от этого обвинения. Но прежде чем Ликише успел открыть рот, раздался новый голос — властный, дрожащий от возрата и внезапной ясности.

— Гадесис, ты же не хочешь сказать, что это моя ошибка? — старый повелитель медленно поднялся с трона, заставляя всех присутствующих инстинктивно отступить на шаг. Его фигура, ещё мгновение назад казавшаяся дряхлой, теперь выпрямилась под грузом прозрения. — Моей ошибкой было то, что я долго не признавал очевидного, — он говорил тихо, но каждое слово падало как камень. — Видел в Ликише только детскую надменность. Тягу к зазнайству! Но этот мальчик такой же, как и Лютос, усердно шёл к совершенству… но дóлго упрямился, как малое дитя.

Ликише не имеет права перечить первенцу, но если бы Лютос имел хоть какую толику магии, что дарована альхидам… всё было бы иначе, однако это не так. Право на трон остаётся за Лютосом, а Ликише поклянётся в верности брату и будет охранять его покой до скончания своих дней!

— Это братоубийство! — выкрикнул Гадесис, и его несдержанность заставила многих ахнуть. Он всегда шёл против течения, но сейчас его слова прозвучали как приговор.

Сарфин перевёл тяжёлый взгляд на Ликише, и в его глазах читалась не любовь, но холодное принятие реальности. Его голос внезапно загремел, заглушая сына.

— Ликише — маг! А значит, он… может претендовать на трон! Претендовать, а не завоёвывать! Он второй по очереди! — он сделал паузу, и его взгляд стал стальным. — Он не осмелится пойти против святозаров.

— Отец, — голос Гадесиса дрогнул от отчаяния. — Ты забываешь, он же «второй»… Фрийя… она родила…

— Я не «второй»! — крик Ликише прорвался сквозь зал, будто он вырвал эти слова из самого сердца, из самой глубины своей души. Он выпрямился во весь рост, и его глаза горели яростью и болью. — Я не «второй»! Я такой же наследник, как и он! И моя магия — доказательство!

В зале повисла шокированная тишина. Старый сарфин смотрел на внука, и в его глазах мелькнуло нечто — то ли страх, то ли уважение, то ли понимание, что он только что развязал силы, которые уже не сможет контролировать.

Превалиры обступили сарфина и что-то нашептывают.

Гадесис бросился вперёд, готовый возразить правителю, попытаться повлиять на его решение, как вдруг огненная стрела, рождённая в ладони его собственного сына, со свистом рассекла воздух.

Пламенный клинок едва не задел виска, оставив на щеке тонкую кровавую полосу и опалив прядь волос. Гадесис замер, ошеломлённый не столько болью, сколько удивлением. Он впервые увидел чашу Ликише — пылающий символ, пересечённый волнистой змеиной чертой, — знак необыкновенной магии, которой тот мастерски овладел в изгнании.

И тогда коссей Гадесис, всегда такой надменный и властный, дрогнул. Инстинкт самосохранения затмил всё. Как последний трус, он ринулся прочь — не в бой, а в толпу разодетых и перепуганных господ, ища защиты у тех, кто и сам застыл в ужасе.

Но никто не двинулся с места. Никто не осмелился бросить вызов тому, кто принёс саму тьму в сияющий «Образ Мира». Ликише стоял неподвижно, и в его глазах плескалось пламя — не ярости, а холодной, абсолютной власти. Он больше не просил признания как это было раньше.

Теперь он их признание.

— Зме-е-ено-сец! — голос старого повелителя прозвучал не гневом, а животным ужасом, словно перед ним возникло самое древнее из кошмаров его рода. — Снова этот проклятый дух в моем доме! Уберите его с глаз моих, пока он нас не отравил своим ядом!

По его слову шестеро святозаров — белые, как первый снег, сияющие золотым ореолом священной магии — двинулись вперёд. Они окружили Ликише, словно саблезубые тигры, готовые разорвать добычу. Их движения были отточены до совершенства, взгляды — холодны и уверены: этот бунтарь не уйдёт.

Молодые, испытанные в бою воины сошлись в кольцо. Их ладони, как и очи под забралами, вспыхнули ослепительным золотым сиянием — являя миру чистую, неосквернённую магию Ордена. Каждый из них уже видел исход: дерзкий юнец повержен, его гордыня наказана. Так думали все в зале. Так думал и сам сарфин Аллель.

Но никто не ожидал, что Ликише станет сопротивляться.

Белоснежные воины бросались вперёд — но их удары встречали лишь пустоту. Ликише исчезал в клубах чёрной, ядовитой дымки, чтобы возникнуть в другом конце круга — молниеносный, неуловимый, как тень. Он парировал удары не силой, а изворотливостью, его движения были похожи на танец — смертельный и прекрасный.

— Яд! — внезапно вскрикнул один из святозаров, срывая с лица забрало. Его кожа, тронутая лиловыми пятнами, дымилась. — Это яд! Он испускает яд!

Последний приказ старого воина повис в воздухе — и святозары вдохнули его, как молитву. Шесть пар ладоней.

Шесть сияющих ореолов.

Шесть теней, слившихся в едином порыве.

Ликише вырвался из тьмы — и попал прямо в капкан. Белое крыло взметнулось — не удар, а танец, отточенный до совершенства. Первая пара рук — промах. Вторая — скользнула по тени. Третья — зацепила край плаща, а последняя — схватила. Словно сокол, хватающий мышь в полёте, святозары поймали его. Хруст. Не костей — самой тьмы, что треснула под их пальцами. На мгновение показалось — вот он, конец, но...

Глаза Ликише вспыхнули и старый святозар вдруг понял — они поймали не мальчика. А то, что пряталось в нём... Ликише не упал.Он взлетел, зависнув над головами святозаров, его грязная рубаха вдруг вспыхнула таинственными иероглифами и... его глаза загорелись яростным, адским пламенем.

— Что за дьявольщина?!— прошептал кто-то из толпы. Но было уже поздно. Ликише взмахнул рукой — и из его уст вырвался поток огня, словно пасть дракона, раскрывшаяся в самом сердце тронного зала. Пламя поглотило святозаров. Их белые одежды вспыхнули, кожа обуглилась, а крики слились в один жуткий вой. Даже Ясс Стальной Коготь, видавший многое, отступил. Потому что теперь он понял:

Это не просто мальчик, это — буря, а кара. И никто не сможет его остановить.

Асс выглядел очень грозно. Звучные удары древка от его секиры эхом пронеслись по залу, создавая чудодейственный купол для одержимого. Вслед за превалиром будто проснулся ото сна и сам повелитель. Одним движением руки в сторону толпы некогда изнеможденный старик старик добился абсолютной тишины в зале, но сам Ликише на этом не останавливался.

Воздух в зале сгустился, наполнился запахом пепла и сухих трав. Тень Ликише заколебалась и вытянулась, приняв очертания гигантской кобры с сияющими, как расплавленное золото, глазами.

— Аллель! — раздался голос, исходящий из уст Ликише, но это был уже не его голос. Он был многозвучным, древним, пронизанным тысячелетней скорбью и гневом, словно сама земля Ириля заговорила через него. — Аллель! Это говорю тебе я, Офиус, которого ты так боишься!

— Я — праотец долины Змей и сынов моих альхидов! Я подарил вам город, который ты разрушил. Я оставил вечное обиталище духов ради того, чтобы жить вечно возле своих детей. Тысячи лет я жил в их сердцах. Мои сыны именовали себя сарфинами, они служили мне сосудами в этом мире. Однако ты посмел осквернить меня, оболгать! Изменил мою историю, от страха предался чёрному греху! Чтобы перевернуть мой мир, ты отнял у меня всё! — Голос Офиуса гремел, заставляя дрожать витражи и звенеть доспехи святозаров, застывших в беспомощном ужасе. — Ты отнял мои реликвии, которыми вы так гордитесь, нарекаете себя всемогущими. Смотришь, целишь, чтобы снова уничтожить меня и память обо мне? Дабы прийти в этот мир предвечным, мне пришлось создать идеальный сосуд. Чистокровного альхида! И он будет концом твоего мира и началом моего! Запомни, Аллель, за свои деяния тебе придётся ответить. Тебя ждёт расплата! Узри, плут, как угасает твой род! Меркнет перед ложью и обманом. Бойся! Бойся, Аллель! Скоро мы встретимся, и ты предстанешь перед всеми богами!

С последним словом огни в зале померкли, а тень-кобра с шипением рассыпалась в прах. Ликише один, его грудь тяжело вздымалась, на его губах играла чужая, торжествующая улыбка. Зал погрузился в гробовую тишину, нарушаемую лишь прерывистым, хриплым дыханием сарфина Аллеля, который видел воплощение своего самого страшного кошмара.

Слова Змееносца, тяжёлые и древние, как камни Ириля, со страхом проникли во все сердца почтенных господ, уважаемых дам и даже бесстрастных святозаров. Молодые девушки, не вынеся жуткого голоса, исходящего из самой глубины мрака, с воплями бросились прочь из зала, словно гонимые невидимым ураганом.

Испуганная Фрийя, как можно крепче обняв любимого сына Лютоса, спряталась за троном правителя, пытаясь укрыться от всевидящих глаз демона, что, казалось, всё ещё витали в воздухе. Тем не менее сам Лютос, чьё ледяное безразличие безмерно потрясало даже в такой миг, не сдвинулся с места. Его спокойный, почти отстранённый взгляд был прикован к брату, будто он изучал интересное, но чуждое ему явление.

Ликише между тем быстро пришёл в себя. Тень великого духа отступила, вернув ему прежний, человеческий вид. Но что-то в нём изменилось навсегда — в осанке, во взгляде. Теперь на него смотрели иначе.

Альхиды, чьи бледные лица выражали опасение, смешанное с глубоким, вымученным уважением, не сводили с него глаз. Они видели в нём уже не изгоя, а живое воплощение мифа — грозное и неоспоримое.

Тем не менее были и те, кто зрел на него с завистливой дерзостью. Нетрудно было предугадать, чьи это были взгляды — тех, кто связал свою судьбу с Лютосом и теперь видел в Ликише угрозу своему влиянию. Но их имена не были столь важны, как имя самого «сына бога». Они сами, своим молчаливым выбором или открытой враждебностью, избрали свою участь в надвигающейся буре.

Аллель же, старый сарфин, всё ещё сидел на троне, но казалось, он уменьшился в размерах, сжавшись под тяжестью пророчества и взгляда того, кого он когда-то предал. Его мир рушился на глазах, и виновником был не юноша перед ним, а его собственная ложь, вернувшаяся к нему в облике древнего гнева.

— Сын самого Змееносца! — послышался изумлённый, срывающийся голос черноволосого господина в синем одеянии, разрывая гнетущую тишину. Он вышел вперёд, его глаза горели смесью страха и откровения. — Я полагал, что слухи распускают страхом затравленные люди, но, как мы видим, этот маг — не очередная выдумка народа! Он существует! В семье Асхаев-Дан есть Змееносец! Кто-то хитро играет нашим умом, ложью затуманивая рассудок! Мы почти ничего не помним с того момента, как покинули Ириль, потому на троне может оказаться и сам свинопас!

Его речь перекрыл новый, пронзительный голос, полный отчаяния.

— В правящей династии перестали рождаться маги! — это кричала придворная повитуха в траурном убранстве, её лицо было искажено горем. Она сделала шаг вперёд, её пальцы сжимали траурную вуаль.— Женщины знати не хотят рожать простолюдинов, боятся позора! Малышам альхидов, которым повезло меньше, уже рождаются приговорёнными! Последние новости — молодые девушки-роженицы кончают жизнь самоубийством или просто бесследно пропадают! Некоторые пропадают, и мы о них забываем! Это ничто иное как анафема святозаров!

— Это ложь! — за оправдание взялся один из превалиров.— Чистая ложь! Альхиды не запятнают жизнь таким варварством как самоубийство!

Но повитуха была слишком стара чтобы идти на поводу у превалириата. Её голос сорвался в крик, полный безнадёжности и правды.

— Жизнь на этой земле вовсе теряет всякий смысл, если так будет продолжаться! Мы убиваем кого хотим, рожаем кого хотим, коронуем кого хотим! Кто больше обещает, кто шире улыбается! Это не гонка, а наша жизнь! Жизнь миридийцев!—Она обвела всех взглядом, полным слёз и упрёка. — А пока вы все наиграетесь во власть, боюсь, у нас уже нет другого выбора! Мы обязаны молить богов о прощении и вернуть легитимного наследника на трон!

Её слова, прозвучавшие как приговор, повисли в воздухе. Зал замер. Даже святозары, обычно непоколебимые, смотрели то на Ликише, то на стареющего сарфина, то на эту простую женщину, посмевшую сказать то, о чём все боялись даже думать. Призыв к молитве и покаянию прозвучал не как слабость, а как единственный разумный выход из хаоса, в который погружалось царство.

— Симонака! Вспомните его слова! За что он поплатился жизнью? — продолжил господин в синем, обращаясь уже ко всему залу, но всё ещё пытаясь успокоить рыдающую женщину. Его голос звучал как набат, призывающий к памяти и совести. — Бедного провидца привязали к огромной глыбе, которую он должен был тащить на вершину горы, однако кровожадные птицы намного раньше отведали его мясо, чем он смог сдвинуть этот камень. Но чем же этот одинокий скиталец согрешил? — В зале воцарилась мертвая тишина. Все помнили эту жестокую казнь. Помнили и боялись вспоминать.— Ведь всё, что он говорил, о чём предупреждал, сбылось!

— Каменный пастух напророчил конец роду сарфина! — ядовито, с явной неприязнью, бросил другой знатный господин, скептически сморщив нос. — Будто мы и есть то, что мы имеем. Что это за слова такие?! Как толковать его бредни?

Он махнул рукой, пытаясь обесценить предсказание, но в его глазах читался страх.

— А питать надежду, что корсей Лютос станет ма... — продолжила повитуха, высоко подняв подбородок. Она уже не плакала. В её глазах горел огонь решимости, и она не смела опускать взгляд перед знатными господинами. — Это невозможно! Быстрее в глухом каньоне покажется вода! Как говорил Симонака, это конец роду альхидскому! Мы потеряли всякую надежду на мир! Пришли во власть грехопаденные и начали свое правление с крови!

Эти слова, прозвучавшие как окончательный приговор, повисли в воздухе. Не было криков, не было возражений. Было лишь молчаливое, всеобщее и ужасное осознание. Осознание того, что простая женщина, видевшая рождение и смерть, возможно, видит истину куда яснее, чем все они в своих шелках и золоте. И что пророчество казнённого провидца уже не просто слова — это тень, которая накрывает их всех и ведет ко дну.

— Все верно, боги дали нам шанс покаяться! — выступил ещё один превалир, его голос звучал не просто недовольно, а с фанатичной убеждённостью. Он вышел вперёд, указывая рукой на Ликише. — Этот единственный мальчик в правящей семье дожил до десяти лет и стал магом! Змееносцем?! — Его глаза горели. — Идеальный сосуд, чтобы дух предков пришёл и воздал нам по заслугам! Это не проклятие — это шанс!

— Мы расплачиваемся за то, что сближаемся с мирянами! — парировал тот самый господин в синем, чьи слова начали этот раздор. Он говорил громко и чётко, обводя взглядом всех собравшихся, его речь была полна горького презрения. — Легко поддавшись самообману, мы коронуем недостойных! Мы забыли свою историю. Ушла память вместе с родной землёй. Вместе с Ирилем! Хм, узритесь, недостойные, на себя! Яркие наряды, безвкусные украшения, перья на головах… Места подле самого правителя, будто мы не совет старейшин, а придорожный театр! Чудаки! — голос его взвизгнул от ярости. — Разве это альхиды? Нет! Мы забыли, каково быть альхидом! Мы носим их личины, но внутри мы — пустота!

— Наглец! — взорвался Гадесис, выходя вперёд. Его лицо побагровело от бешенства. — Ты редкий безумец! Эти слова сказаны с нехитрым умыслом. Слухи говорят, что вы и вашь Дом Невест — язычники! Продвигаете своего божка в этот зал, вы не станете во главе превалириата! Это вы стоите за этой крамолой?

Тишина в зале стала густой, как смола. Угроза Гадесиса не просто повисла в воздухе — она вонзилась в самое сердце собравшихся, заставив каждого ощутить холодный ужас возможной расправы. И в эту звенящую тишину, словно ядовитые змеи, стали просачиваться иные, ещё более страшные намёки.

— Слухи… — прошептал кто-то сзади, и шёпот этот, полный ужаса, был слышен всем. — Слухи об языческих ритуалах в Доме Невест… они разлетаются по городу быстрее чумы.

Другая придворная дама, бледнея, прижала пальчики к губам:
— Говорят, там творят нечто ужасное. Приносят жертвы тёмным силам, что отвернулись от Элиды…

И тогда прозвучало самое страшное, то, что все боялись произнести вслух:
— Это не случайность! Кто-то нарочно устраняет чистокровных альхидов — живые столпы нашей династии! Выкашивают целые роды!

Эти слова обнажили истинный масштаб катастрофы. Дело было не просто в борьбе за трон. Кто-то систематически уничтожал саму основу их мира — носителей магической крови. И Дом Невест, священное место, где рождалось будущее династии, превратился, по слухам, в скотобойню.

Взгляды присутствующих, полные ужаса и подозрения, метались от Гадесиса к Фрийе, от святозаров к стареющему сарфину. Никто не мог доверять никому. Каждый мог оказаться частью заговора. Каждый мог быть следующей жертвой.

— К большому счастью, у меня нет привычки отрекаться от истины, — голос смелого господина прозвучал твёрдо, словно удар молота о наковальню. Он медленно подошёл к Ликише, и его взгляд, острый и проницательный, всматривался в черты парня, словно ища ту самую родственную нить, что указывала на благородную кровь альхидов. — Я действительно провел этот ритуал! Нам нужен маг, а не мирянин, лишённый магической божественности, на которую мы все уповаем. Он не принесёт нашему краю счастья. Это пустые надежды! Или вы предоставите нам наследника-мага, или освободите трон для истиному сарфину!

— Изимат и Сихей Дан, твой дом только что подписал смертный приговор! — взревел Гадесис. Его ярость, наконец, прорвала все плотины. Тонкий клинок, извлечённый из ножен, вспыхнул в его руке холодным огнём. Он стоял, готовый к броску, ожидая ответа — любого слова, любого движения, чтобы оправдать убийство. — Это измена!

— Измена?! — господин расхохотался, и смех его был страшнее любого крика. Он звучал горько и язвительно, от этого смеха кровь стыла в жилах. — Ты, чья рука поднялась на сокровенное! Ты — палач своего же рода и убийца альхидов! В твоих жилах течёт грех, который подвластен только простым смертным с голых улиц! Ненасытный!

Его голос стал тяжёлым, будто налитым свинцом, а лицо исказилось от невыносимой физической боли — не своей, а всей своей гибнущей крови. В этот миг Ликише и все очевидцы сделали шаг вперёд, непроизвольно сомкнувшись вокруг смельчака. Это был уже не просто спор — это была гражданская война, вспыхнувшая в сердце тронного зала. Воздух трещал от напряжения, и каждый понимал: следующий миг принесёт либо кровь, либо падение династии.

— О чём ты говоришь, безумец? — голос Гадесиса дрогнул, став тоньше и выше. Его маленькие глазки забегали по сторонам, ища поддержки или пути к отступлению. Испуг был настолько явным, что даже самые преданные ему придворные отвели взгляд.

— Моя единственная дочь всецело отдала себя святозарам! — голос господина гремел, наполняя зал горечью и болью. — Поверила им! И незадолго до этого нам оповестили о её смерти! Он обвёл взглядом замерших воинов в белых доспехах, и в его взгляде читался немой укор. — И вы, мудрые святозары, вольные клевреты, писари, судьи, предали свою сестру ради тёплого места! Вы наказали её, отлучив от ордена, заточили альхида в чертоги тюремного бастиона! Чёрный каземат стал для неё могилой!— Его палец дрожащей рукой был направлен прямо на Гадесиса. — Вы укрывали её для этого чудовища! Монстра в золотом виссоне с... положением коссея! Вы, продажные глупцы, открыли двери тирану в неизведанные ранее границы! Скольких он ещё погубил? Сколько пропало молодых девушек после того, как моя бедная дочь вовсе исчезла из памяти родной матери?—Он обратился к святозарам, и его голос стал ледяным: — Белые воины, мощь Элиды, не смогли вступиться за свою сестру? Отдали в руки убийце. Вы уже прокляты!

— Что ты такое говоришь? Это клевета! — попытался возразить Гадесис, но его голос прозвучал слабо и неуверенно, тонуя в гнетущей тишине зала.

— Нет! — господин буквально выплюнул это слово. — Сколько лет прошло, но я всё помню, словно это было вчера. В ночь, когда Эрр и Элл укрылись за горизонтом, а дворы и улицы были заполнены ползучими гадами, а воздух пропитан ядом. Ползучие твари вырвались из своих нор и убежищ, яростно шипели, окружив тюремный бастион.

Он сделал шаг вперёд, и его глаза сверкали яростью.

— Дорогой экипаж заметили возле тайного входа в бастион, и ты держал в руках корзину с новорождённым! Тебя выдала любовь к золотому виссону и красный драмургский перстень на пальце. Ты приехал за младенцем от моей дочери!

В зале повисло ошеломлённое молчание. Все взгляды были прикованы к Гадесису, чьё лицо стало землистым.

— Но ты, ничтожный обманщик, выдал этого малыша за своего сына. Этим ты смог утвердить положение среди альхидов! Но ты ошибаешься, если думаешь, что мы глупы. Этот мальчик родился от силы божественной! Он чистокровный альхид, и ты ему не ровня. Ты не имеешь права называть себя его отцом!

Последние слова прозвучали как приговор. Правда, уродливая и страшная, наконец вырвалась на свободу. Ликише стоял неподвижно, его лицо было бледным, а глаза широко распахнутыми от шока. Он смотрел на Гадесиса — человека, которого считал своим отцом и усомнился.

— Не имею понятия, о чём ты! — подавившись собственной слюной, прохрипел Гадесис. Его лицо исказила гримаса страха и злобы. — Замолчи, иначе я дам приказ святозарам казнить тебя здесь и сейчас!

Но угроза повисла в воздухе, никнуя под тяжестью обречённости. Господин, назвавший себя Сихеем Дан, лишь горько усмехнулся.

— Я никогда не боялся смерти, и моя семья давно смирилась со своей участью. Его голос звучал с потрясающим достоинством.Он повернулся к Ликише, и его взгляд наполнился неожиданной нежностью и гордостью. — И только ждёт, когда ваши исполнители, палачи и приспешники-святозары явятся в наш дом. Напоследок добавлю, что всегда доверял своим глазам, и мне нравится то, что я вижу. Готового к сражению за себя и своё наследие мальчика. Сына нашего змея Офиуса. — Он сделал паузу, давая словам проникнуть в самое сердце каждого. — Скажи, юный друг, кто же тебя нарёк вторым именем — Офиусом?

Вопрос повис в воздухе, заставляя зал затаить дыхание. Сихей не ждал ответа, он уже видел его.

— Так я и знал. Ты не похож ни на кого из Данов, но ты — весь род альхидский в одном лице! Даже этот идиот, который лишь называется твоим отцом, не ведает, кто стоит перед его глазами!

— Сколько вам повторять, я не имею отношения к пропаже вашей дочери! — завопил Гадесис, его голос сорвался в истерический визг. Он метнулся вперёд. — И этот парень не её сын! Он второй сын моей супруги! Мой и Фрийи! Он не будет претендовать на трон!

— Змееносец не претендует на трон?! — громоподобный голос старого превалира Сихея Дан перекрыл всё. Его безудержная натура, требовавшая справедливости, уже не могла быть сдержана. — Это и есть его трон! Это его право — вести наш род альхидский! Так почему не дать ему это право?!

Его слова прозвучали не как вопрос, а как призыв к оружию. Они отозвались эхом в сердце каждого альхида в зале, будя древнюю кровь и память, которую тщетно пытались стереть.

—Дом Данов, вы и так много позволили себе! — Гадесис был вне себя от дерзости старого альхида. — Вы смеете говорить такие речи, не задумываясь о последствиях. На этот раз вам не поможет известный ваш Дом Невест. Вы обрекаете своих дочерей на убогое существование! Они лишатся всего, что вы имеете, и станут побираться на низших улицах города Ириля. Подальше от Мириды! Вы деспотичный, крайне эгоистичный самодур! Отрекитесь от своих слов и просите прощения у своего повелителя!

— Со своим складом характера я давно знаком, — дерзко ответил господин, чем вызвал смех у окружающих.— Что не скажешь о ваших качествах. Эти принципы, за которые вы так показательно боретесь, не стоят и глиняного гроша. Таких горе-циркачей полно на улицах Мириды. Не думал, что такие люди встретятся здесь, во дворце сарфина. — Досыта высмеяв коссея, Сихей Дан бросил на него самый угнетающий взгляд и уже более серьёзным тоном продолжил: — Мой брат, да пребудет в покое его душа, бьющаяся за этот мир, набрался смелости назвать тебя сыном наложницы, лишив ее шанса на замужество, а тебя титула! Так почему ты уверен, что я не посажу Змееносца на его законное место?! Всем и так известно, что ты и Фрийя обязаны превалириату. А старый сарфин всегда останется в тени, не смея отдавать приказы. Даже сейчас, он лишен права говорить, пока превалириат не одобрит. Известно ли тебе кто кукловод этого театра, кто потребовал признать Змееносца корсеем задолго до этого момента?!

— Уберите этого изменника! — раздался ненавистный голос Гадесиса. — Казните изменника так же, как и его брата Изимата, а дом распустить по улицам Мириды! Этой ночью его мясо отведают дикие звери!

Тяжёлая, густая пауза повисла среди высокородных альхидов. Они, едва осмысливая происходящее, вдруг ясно ощутили холодный ужас своей ошибки. Кровожадный тиран добрался до самой вершины власти и теперь методично убирал всех, кто мог ему помешать.

К числу арестованных присоединился сам Сихей Дан — глава богатейшего Дома Невест, столп рода Асхаев-Данов. Но, ровно как и его покойный брат Изимат, Сихей был мастером слова. Он умел бросать в толпу крупицы правды, которые дворцовый люд тут же принимался жадно разжёвывать. И теперь он ценой всего — жизни, богатства, будущего своего рода — бросил в лицо тирану жирный кусок истины ради мальчика, за судьбу которого был готов отдать всё.

— Сихей, всё твоё богатство и дворцы перейдут в моё владение! — провозгласил Гадесис, и в его голосе звенела сладкая, как мёд, власть над теми, кто ещё вчера был выше него. — Теперь твои дочери — нищенки, и никто в Мириде не протянет им руки помощи! Тот, кто примется помогать предателям, будет сам считаться предателем!

Но его триумф был недолгим.

— Это не сойдёт тебе с рук! Офиус восстанет!
— Ты поплатишься за это!
— Боги накажут тебя и Мириду!

Недовольные голоса прорвались из толпы, и в зале началось настоящее безобразие. Испытав опьяняющее могущество вершителя судеб, Гадесис с жадностью принялся заключать под стражу всех, кто пробуждал в нём ненависть или страх.

— ...берите повитух!.. Хватайте господина Филемона! Он давно мне не нравился!...

Коссей обезумел от вседозволенности. Он, словно капризный ребёнок, выкрикивал имена неугодных, приговаривая их к смерти или изгнанию. Святозары метались по залу, подобно сорнякам, вырывающим с корнем благородные ростки из почвы. Старый повелитель Аллель лишь молча наблюдал, как в страхе кричат женщины, как мужчины падают под ударами белых клинков, как пленённых волокут прочь его же собственные стражи.

И тогда мудрейшие из святозаров, видя, куда дует ветер, обратили взоры на коссея. Они преклонились перед новым правителем, прославляя Гадесиса и его «единственного» сына Лютоса, желая «ясное будущее для всей Мириды». Их льстивые голоса тонули в общем хаосе, но именно они signalled окончательную победу тирании. Они выбрали сторону силы, предав тех, кого поклялись защищать. Тронный зал превратился в арену, где решалась не судьба престола, а душа всего народа.

— Остановитесь! — громоподобный крик сарфина прорезал хаос, заставив всех застыть на месте. Даже святозары, уже занесшие клинки, замерли в нерешительности. — Тихо!

Внезапно наступившая тишина была оглушительной. Ликише с открытым удивлением наблюдал, как словно стая хищников, покорно склонивших головы перед вожаком, альхиды и воины замерли в ожидании. Их воля была сломлена в мгновение ока.

И тогда последнее слово старого повелителя было обращено не к сыну-тирану, а к нему.

— «И род твой Альхидский…» — голос сарфина, низкий и проникновенный, эхом разнесся по залу, наполняя пространство древней силой. — «…Гиея полна Элла. Под ладонями пекучими Гиея жил ирильский. Язычи умолк навечно…»

Это были строки из древней песни, известной лишь немногим. Испытание. Вызов.

Ликише не дрогнул. Его голос, чистый и твёрдый, подхватил следующую строку, завершив стих:

— «…Язычими чёрными славою завелся. Умолк Гиея славленый и род наш Альхидский».

— Да. И род наш альхидский, — сарфин произнёс это в полный голос, и его пытливый взор впился в Ликише, будто пытаясь проникнуть в самую душу. Старик медленно поднялся с трона, его слабость куда-то исчезла, уступив место былой проницательности. — Ты исчезал из дворца, чтобы учиться у Змееносца?

Он сделал шаг вперёд, и его глаза сузились.

— Твоя магия сокрушительна, величественна… а я поддался дешёвому трюку с похищением. — В его голосе зазвучала горькая догадка, смешанная с ужасом. — По твоему взгляду я вижу мои худшие опасения. Это всё… было подстроено? Всё?

Ликише поймал тяжёлый, отягощённый догадкой взгляд правителя и понял — игра раскрыта. Идти дальше по плану наставника было не просто глупо, это было самоубийственно. Старый сарфин не зря процитировал строки из античной поэмы «Гиея — лжец». Это был не просто намёк — это был публичный приговор, вынесенный тому, кто стоял перед ним.

Какие-либо пояснения были излишни. Оправдываться — значило унижаться. Падать к ногам и слёзно просить прощения, как это с визгом делал сейчас его «отец», коссей Гадесис, вцепившийся в край мантии повелителя, — для Ликише это равнялось последнему, уязвлённому бесчестью.

Но сегодня в душе юноши, сквозь ярость и холодную решимость, впервые закрался едкий вопрос: а есть ли в нём что-то общее с этим жалким, ползающим человеком? Или тот господин в синем, обречённый теперь на казнь, говорил правду? Правду о его крови, его происхождении, его настоящем отце.

Он наблюдал, как Гадесис, этот тиран-трус, вьётся у ног старика, бормоча что-то несвязное о преданности, о клевете, о любви. И это зрелище вызывало в Ликише не жалость, а горькое, пожирающее отвращение. Если в его жилах течёт хоть капля этой крови — он выжжет её калёным железом.

В этом мгновении всё перевернулось. Вопрос был уже не в том, как обмануть сарфина. Вопрос был в том, кто он сам. И ответ был не за Гадесисом, ползающим в пыли. Ответ был в нём — в его магии, в его гневе, в его воле. Ответ был в том Змееносце, что проснулся в его крови и требовал своего.

И его молчание перед сарфином было красноречивее любых клятв. Это было молчание иного закона — закона силы, который он теперь был намерен диктовать сам.

— От тебя несёт серой. Распространяешь яд. — Голос сарфина был тихим, но каждое слово падало, как отточенный клинок. Его лицо перекосилось от отвращения, но он владел собой, сохраняя в зале мёртвую, гробовую тишину. — Ты немедленно уедешь отсюда.

— Как это?! Куда же я поеду? — Новость о ссылке потрясла не только Ликише. Шёпот ужаса прокатился по залу. Изгнание из Мириды было хуже тюрьмы — это была духовная смерть.

— Ты получил, что хотел? — сарфин не повышал тона, но его спокойствие было страшнее крика. — Видишь, к чему это привело? Кто лишится тёплого дома, а кто и жизни. Ты этого хотел?

— Нет. Не хотел. — Ответ Ликише прозвучал тихо, но твёрдо. В его глазах читалось не раскаяние, а осознание цены.

— А кто тебя надоумил? Кто смеет учить тебя магии?
— Никто.
— Снова лжёшь.
— Я не лгу! — вспыхнул юноша, но тут же сжал кулаки, сдерживая ярость.

— Вон отсюда! — голос старика внезапно загремел, заставляя всех вздрогнуть. — Убирайся как можно дальше и сиди, пока тебя не призовут к служению!

— Но…
— Вон отсюда! Беги! Беги в Ириль!

— Ирильцы не похожи на людей, они живут племенами! — отчаяние зазвучало в голосе Ликише. — Больше похожи на древних, нежели на цивильных людей. Эти варвары разорвут в клочья!

— Мне всё равно, как тебя встретит это отребье! — холодно отрезал сарфин. — Главное, чтобы тебя тут больше не было!

И тогда Ликише выпрямился. Страх ушёл, сменившись внезапным спокойствием. Он посмотрел прямо в глаза повелителю и произнёс то, за что мог поплатиться жизнью:

— Ириль… и ты покинул.

Повисла звенящая тишина. Все ждали взрыва ярости, казни на месте. Но старый правитель не отдался гневу. Он лишь смотрел на внука — и в его взгляде, помимо гнева, читалось нечто иное: усталое понимание, признание горькой истины и, возможно, даже тень уважения. Он сам бежал из Ириля когда-то. И теперь его кровь, его проклятие, его наследие возвращалось туда — в единственное место, где оно могло обрести силу.

— Ты слишком похож на того, кто по глупости своей или от горечи говорит правду. — Голос сарфина звучал устало, почти обречённо. — Может, мы все и одной крови, но ты всё же другой. Не такой, как я и мои дети! Может, Сихей был прав… пора исправить ошибку. Покончить с этим раз и навсегда!

— Нет! — в голосе Ликише зазвенела сталь. Он стоял прямо, не склоняя головы. — Я — Ликише Офиус Асхаев-Дан! Я — альхид и твой внук! Я достоин твоего благословения! А ты пытаешься избавиться от меня! Не смотришь в мою сторону, делаешь вид, будто меня не существует, отсылаешь на край мира!

— Несправедливость судьбы и рухнувшие надежды? — старик усмехнулся, но в усмешке этой была бездна горечи.

— Но ты изгоняешь меня из родного дома?! На кого, как не на тебя, я похож?

— Все земли Элиды — твой дом,… И Ириля тоже. — сарфин сделал шаг вперёд, его глаза вспыхнули. — А пока ты будешь здесь, прислужники Лютоса не выпустят твои внутренности уже сегодня, жалкий ты негодяй! Похоже, та история никогда не закончится. Я пропал окончательно. — Он судорожно выдохнул, задумчиво обходя Ликише, словно рассматривая диковинное и опасное животное.

— История битвы двух братьев? — Ликише не отступил, его слова прозвучали как удар кинжалом. — Как ты оказался на троне, если не владеешь "им"? Почему Офиус тебя не выбрал?

Голос повелителя задрожал от ярости и чего-то ещё — может, страха.

— Ах, ты… ядовитое ты существо. Подлый ты змееныш, притащил сюда скверну, испоганил мой дом! Ты — продолжение моего проклятия! Он почти зашипел, его лицо исказилось. — Твой взгляд… Этот дерзкий взгляд мне уже знаком! Вон отсюда! И жди, пока тебя не призовут к служению!

В его словах уже не было просто приказа. Это было заклинание, попытка изгнать само воспоминание, саму суть того, что стояло перед ним. Он видел в Ликише не внука — а живое напоминание о собственном грехе, о брате, о цене, заплаченной за трон. И единственным спасением для него было бегство — бегство этого мальчика прочь из его жизни.

Да. Ликише тут никому не нужен. Отверженный всеми в детстве, изгоем он остался и сейчас. Разгадывать, почему с ним так поступают, не было ни времени, ни желания. Зная, что будет чему удивляться ещё не раз, он отложил это на «долгое потом». А сейчас ему нужны были силы. Мощь, перед которой эти надменные и бессердечные альхиды опустят головы так же низко, как сегодня перед своим сарфином.

Но месть уже затмила разум старого правителя. Его снова посетила навязчивая идея — убрать с пути заклятого врага, того самого Змея.

— Этот червь всё же потянул свои гадкие щупальца к моей семье, — лепетал он в агонии страха, его лицо перекашивалось от отвращения. — Как же так? Неужели твоя тюрьма… не-е-ет! Октаэдр не простой камешек, оттуда невозможно выйти, если он не… Ах, этот проклятый Змееносец! Ты можешь считать это подарком судьбы, но я считаю это настоящим наказанием! И если ты осмелишься… то мне придётся… если твой треклятый змей разрешит себе… если ты прольёшь хоть одну человеческую кровь… я обязан избавить тебя от твоего «подарка», и не гарантирую сохранить твою никчёмную жизнь, и не стану щадить!

Голос его сорвался, стал хриплым и прерывистым.Он снова обратился к Ликише, и в его взгляде плескалась ненависть, смешанная с суеверным ужасом. Он сделал последнее усилие, чтобы выпрямиться, и его приказ прозвучал как окончательный и бесповоротный.

— Но я же твой...

Брат

— А теперь убирайся, пока тебя не вызовут, как только твои способности сгодятся в деле. Сиди в Ириле и не высовывайся! Святозар Улем будет с тобой до последнего дня, чтобы рассказывать мне обо всём, что там будет происходить. Это моя воля.

Этими словами он не просто изгонял внука. Он приставлял к нему надзирателя, превращая изгнание в пожизненный арест. Любая попытка обрести свободу, любое проявление силы теперь будет немедленно доложено. Старый сарфин, даже изгоняя угрозу, пытался удержать её на цепи.

Вне себя от ярости, сжимая кулаки так, что ногти впивались в ладони, Ликише вырвался из тронного зала. Воздух казался густым и ядовитым, как дым после пожара. Он шёл, не видя ничего перед собой, и в следующее мгновение случайно столкнулся со старшим братом в полумраке кулуаров.

Тем временем Лютос был поглощён собой. Он с отвращением разглядывал чёрные пятна на своём подгоревшем наряде из дамаска, издавая театральные вздохи. Его пальцы беспомощно теребили растрёпанные завитки волос, будто случилось величайшее несчастье.

Младшему брату было до тошноты противно видеть, как те самые верховные святозары, что только что готовы были крушить судьбы, теперь льстиво ахали вокруг наследника, обсуждая испорченную ткань и укладку. Это был жалкий, лицемерный спектакль.

Ликише стиснул зубы и хотел пройти мимо, не желая участвовать в этом фарсе. Но Лютос ждал его. Он медленно поднял взгляд — не злой, не насмешливый, а пустой, словно смотрящий сквозь него.

— Наряд испортил, — констатировал Лютос без эмоций. — Пепел и дым въелись в ткань. Не отстирается.— Он говорил о пустяках, будто за стенами не рушился мир. — И волосы… Придётся остригать.

В его словах не было злобы. Была полная, абсолютная отстранённость. Пока Ликише горел яростью и обидой, пока его изгоняли в дикие земли, наследник престола беспокоился о причёске. Эта пропасть между ними была страшнее любой ненависти.

Чёрная дымка — видимый след ярости и обиды Ликише — обволокла Лютоса, и белые воины среагировали мгновенно, сомкнувшись живой стеной между братьями. Их движения были отточены, но в них читалась не только напряжённая осторожность.

— Призываем вас к разумности, — тихо, но твёрдо произнёс один из святозаров. Его лицо, бледное, почти альбиносное, под глубоким капюшоном было бесстрастно, но глаза внимательно следили за Ликише. — Вы приняли титул!

Ликише мог бы покориться, смолчать, как делал это раньше. Но одно слово повелителя Мириды всё изменило. Теперь он был не «вторым», не «оскорблением для высокопоставленных господ просто своим присутствием». Он был наследником. Корсеем. Равным. И святозары, произнося слова, особо учли его новое положение, не смея поднимать на него глаза. Для юноши это был неподдельный, сладкий триумф.

Пусть сегодняшний день не увенчался полной победой, но он будет ждать своего часа. Ему ещё предстоит многому обучиться, чтобы возвратиться в Мириду. Только на этот раз — в качестве завоевателя.

— Да, вы правы, — согласился Ликише, и в его голосе звучала новая, холодная уверенность. — Змееносец не смотрит на обычных людей. Людей, лишённых магии. Простолюдинов. Мирян. Зачем они ему?

— Это ты Змееносец?! Подзаборник! — Лютос, не упуская момента для оскорблений, пытался ужалить словами, но его голос дрожал от бессильной злобы. — Никакой ты не Змееносец! Ты лжец и братоубийца! Как только я стану сарфином, ты первый, кто будет молить меня о пощаде! И когда это случится, знаешь, что я сделаю? Я пощажу тебя! Прощение ради никчёмной жизни нищего!

Лютос был выше и массивнее, мог бы сломать жилистого брата одним ударом, а святозары без сомнения встали бы на его сторону. Но испортить безупречный образ «блаженного» наследника он не решался, откладывая расправу.

— Ты не представляешь, во что ввязался, — проговорил Лютос, с трудом проталкиваясь сквозь живую стену воинов. — Да что ты знаешь о политике? Меня учат лучшие умы…

— …Всей Мириды? — холодно закончил за него Ликише. — Видать, недостаточно учили, раз не заметили, как учусь я!

Его слова повисли в воздухе, острые и обжигающие. Это был не просто спор братьев. Это был поединок двух миров: устоявшегося, но прогнившего — и нового, дикого, полного гнева и силы. И святозары, застывшие между ними, понимали: чаша весов начинает колебаться.