В горах высоких, во степи
Средь льдов могучих, океана
Все одолеют пластуны
И параллель с меридианом.
Им батько родный - суховей,
А мать - удача и отвага.
Пусть держит мачту грота-рей
Слагается иная сага
«Миколушка, ридный, ходы до мене. Шось дам тоби!» — голос матери прозвучал как серебряный колокольчик, разливаясь по прибрежным плавням. Малой Миколка, бегал по мелководью, у самого берега, разгоняя стайки мальков, гревшихся в теплой воде. Край белой рубашонки намок и слегка шлепал по бедрам, заставляя мальчика бегать быстрее. Озорно и счастливо улыбаясь, он поглядывал на берег, но не мог никого разглядеть из-за ярких бликов солнца, игравших на поверхности неспокойной воды.
«Миколушка! — вновь позвала мать — Побачь, шо у мене е!»
Вмиг стало интересно. Сумела заинтересовать.
Миколка остановился, бросив в устремившуюся в испуге стайку мальков, палочку. Интерес победил и без сожаления оставил увлекательное занятие. Прищурился. Посмотрел на мать и улыбаясь, побежал к ней, неловко перепрыгивая через лежащие на берегу реки Марты, толстые ветки ивы.
Мать раскрыла объятия и шагнула навстречу сыночку, готовясь подхватить его, и закружить вокруг себя, как это она делала всегда. Миколка в этот момент заливисто смеялся, расставляя ручки, словно крылья, а мать, с любовью глядя на своего первенца, все быстрее кружилась, то приподымая Миколку, то слегка опуская, как будто на волнах.
«Швыдче, швыдче, мий сыночку!» — готовясь обнять Миколку, произнесла мать. Еще пару шагов и Миколка вновь взлетит, подхваченный крепкими материнскими руками. Но вдруг правая его ножка цепляется за корягу и в следующий момент Миколка кубарем летит на песок, ударяясь лицом о ветку ивы. С носа потекла юшка, оставляя красные капельки на песке.
«Драголюбчик мий!» — ласковый голос матери, раздался над головой Миколки. — Подымайся!«
Миколка отер нос рукавом рубахи.
— Подымайся! — голос матери звучал совсем по-иному. Он стал каким-то грубым, но не чужим.
Крепкие руки схватили Миколку за плечо.
— Да проснись ты уже! — кто-то уверенно тряс Миколу за плечо.
Микола вздрогнул и открыл глаза. Над ним склонившись стоял Суздалев.
— Ну, наконец-то! Ну ты, братец и спать горазд! — граф весело подмигнул казаку, и снова повернулся к зеркалу тщательно причесываясь. Билый, все еще пребывая в частично во сне, нехотя сел на край кровати. Машинально коснулся рукавом бешмета носа. «Нет, крови нет. Приснилось» — Микола разгладил лицо ладонями и мотнул головой. Кашлянул, прочищая горло и приходя в себя.
«Шайтан. Такой сон прервал. Мама снилась. Детство мое», — мысли незлобной чередой пронеслись в еще сонной голове.
— Ты как здесь? — с хрипотцой в голосе спросил он Суздалева.
— Что за вопрос, ваше благородие?! — усмехнулся граф — Нет еще тех дверей, что не открылись бы перед моей скромной персоной!
— Тююю, — шутливо процедил сквозь зубы Билый. — Мы с тобой, братец, с определенного времени, перед которыми многие двери стали закрыты и когда они вновь откроются, одному Богу известно!
— Да, ладно тебе, казак, кручиниться. Эка беда! Откроются! Даже быстрей, чем ты думаешь! — Суздалев присел рядом с другом. — Ты лучше спроси зачем я здесь?
Микола взглянул на своего боевого товарища. Суздалев загадочно улыбался. Через прищур его серо-голубых глаз, по-детски, светился задор. Билому очень хорошо был знаком этот взгляд. Когда Иван Матвеевич что-то замышлял, в его взгляде всегда читалась некая интрига. Вот и сейчас, не говоря ни слова, можно было понять, что в голове у графа бродят мысли, которые он непременно желает воплотить в жизнь.
— Ты часом не влюбился? — спросил казак, деланно испугавшись и тараща глаза.
— Очень смешно, — тут же обидчиво поджал тонкие губы граф. — Я, между прочим, до сих пор в трауре. — Иван поднял палец вверх, привлекая внимание, но тут же залюбовался новой запонкой на белоснежной манжете с чистым изумрудом. Дивный камень! Словно раньше и замечал, как грани играют.
— Прости, друже. Не со зла. Подтруниваю над тобой.
— Понимаю, — кивнул Суздалев. — Кто-то над погонами горюет, а кто-то по любви сохнет. Это хотел сказать?
Билый хмыкнул.
— В самую точку. Только те погоны и положение кровью добывались, а у тебя от природы натура влюбчивая. Уж, прости, Иван Матвеевич. — Казак пригладил соломенные усы.
— Нашел из-за чего расстраиваться, — граф беспечно махнул рукой и снова, не удержавшись, заулыбался, как кот, навернувший крынку сливок.
— Уж очень я хорошо тебя знаю, Ванюша, — усмехнулся Микола. — Посему не тяни, а выкладывай как есть.
Граф поднялся и, заложив руки за спину, прошелся по комнате. Остановился у небольшого окна и подняв указательный палец правой руки вверх, как заправский профессор, произнес:
— Doctrina est lux et ignorantia tenebrae! («Ученье свет, неученье тьма» лат.)
Билый покачал головой и нетерпеливо парировал:
— Brevitas est anima ingenii! («Краткость сестра таланта» лат.) Посему, ваше сиятельство, оставьте свои глубокие познания курса классической филологии для лучшей половины человечества. Мы же — люди военные и привыкшие к четким командам. Выкладывай.
— Вот, что вы, казаки, за народ такой! — с легким разочарованием в голосе, воскликнул Суздалев. — Нет в вас полета мысли!
— Отчего же, Ваня! — ответил Микола. — Все у нас, как и у других народов имеется. Мы не хуже и не лучше, но есть своя изюминка«
Билый довольно разгладил усы и для солидности кашлянул в кулак:
— Ладно, друже, за народы после побалакаем. Выкладывай, что у тебя там за учение — свет.
Граф, довольный тем, что ему снова дали слово, завел руки за спину и, медленно ходя по комнате, продолжил, начатый было разговор. Микола посмотрел на своего друга и подумал, что не будь Суздалев военным, профессором было бы ему в аккурат. «Горных дел мастер!»
— Ну-с, любезный Николай Иванович, извольте ответить, — граф внимательно посмотрел на казака, слегка склонив голову, как будто глядя через очки. — Что вы знаете об Арктике? Или, скажем, о русском Севере?
Суздалев, произнося это, перенес руки вперед и скрестил их в замок.
«Ну, истинный учитель!» — отметил с улыбкой про себя Микола и пожал плечами.
— Понятно-с, — произнес граф и добавил. — Иного ответа я и не ожидал.
Казак покачал головой и негромко вздохнул.
— Да ты не журись, односум, — на казачий лад сказал Иван, явно решив подыграть. — Я и сам об этой Арктике знаю через пень-колоду. А попросту, ничего. Кроме того, что там холодно триста шестьдесят пять дней в году.
— А нам с тобой, Ванюша, не впервой такие загадки разгадывать. Турецкая компания тому пример. Часто бывало, как в той сказке: «Поди туда, не знамо, куда. Принеси то, не знамо, что». Что смущает? Не томи уже, я же не барышня.
— Здесь ты прав, Микола. Тем и интереснее, когда не знаешь, что тебя ожидает. Но такой интерес хорош на войне. Кровь будоражит и все такое. Но мы с тобой в экспедицию собрались, к тому же экспедицию спасательную. А это, брат, может, и посложнее боевого задания выйти. Одно дело, когда на войне геройски погибнуть есть возможность, славой себя покрыть, медаль заработать, да и пенсию для родных. Но вот гражданский поход подразумевает совершенное иное. И погибнуть за понюшку табака, не зная того, куда отправляешься, перспектива не радостная.
— Вот те раз, — Билый поднялся на ноги и направился к умывальнику, стоявшему в углу комнаты у двери. — Сам взбаламутил, а теперь меня отговаривать пришел?«
— Не дождешься! — голос Суздалева звучал по-мальчишески задорно — Ни за какие коврижки не отступлюсь и тебе не дам! Я уже чувствую! Вернемся героями! Добудем славы! Отмоем имена.
— Герой, — хмыкнул Билый, теребя умывальник и не жалея воды. Хотя мысль вернуть честь, защемила сердце. Но казак умело скрыл эмоции.
— По жизни! — поддакнул Суздалев, грозя потолку тонким пальчиком, где скрывались неведомые враги.
— Так я и не сопротивляюсь, — подумав, ответил казак, полоская себя тепловатой водой с умывальника. — Только никак не пойму, к чему ты клонишь?
— Так просто же! — граф остановился и в упор посмотрел на друга. -Лекция! — радостно, словно речь шла о каком-то празднике, выпалил Суздалев.
Микола вопросительно уставился на друга. Капли воды стекали по его черноморским усам и падали на пол.
— Сейчас все объясню, — загадочным голосом ответил граф.
— Да уж постарайся. Рушника не бачил?
— Чего? — Суздалев непонимающе нахмурился.
— О, Господи! Ты, что в лесу рос? Полотенца не видел? Тут на гвоздике висело.
— Да, пожалуйста, -граф с подоконника поднял тряпицу. — Я им мух гонял. Которые тебе, меду прочим, спать мешали.
— Это ты мне спать мешал. — Буркнул Билый, принимая. Встряхнул, подозрительно осматривая. — Мне дом снился. Мама. Что мне мухи?
Микола вытер лицо полотенцем, сменил бешмет и натянул начищенные до блеска новенькие ичиги. Вновь посмотрел на односума. В глазах читался немой вопрос: «Ну?»
Граф, видя, что теперь друг слушает его со всем вниманием, выпалил:
— Лекция! Сегодня, в здании, неподалеку. Читает ученый, кстати, который также едет в экспедицию. И, как ты понимаешь, лекция как раз об Арктике!
— Ох, ты Боже мой, — казак перекрестился, — новость —то какая.
— Смеешься?
— Вовсе нет.
Микола усмехнулся, встал, притопнув ногами, чтобы ичиги лучше сели на ногах и, подойдя к графу, негромко сказал:
— И это все?
Суздалев слегка опешил.
— Вот те раз! Я лечу к нему со всех ног, чтобы обрадовать, а он мне заявляет... «и это все?». Ну, господин казак, с вами не соскучишься!
— Ладно, Ваня, шуткую я, — Билый похлопал дружески графа по плечу — Добрую весть принес. Прав ты, ученье — есть свет. К тому же знать своего врага, значит, наполовину его победить. Арктика хоть и не территория врага, но земля нам с тобой чуждая и незнакомая. Посему, хотя бы заочно, познакомиться с ней необходимо.
— Именно с теми же мыслями и пришел я к тебе — выдохнул Суздалев и взглянул на часы. — Ооо, ваше благородие, поторопиться нужно. Начало через две четверти часа!
— С Богом! — хлопая по спине боевого товарища, сказал казак. И через минуту они оба спускались по гостиничной лестнице, ведущей к выходу.
