ПРОЛОГ
Москва, улица Вяземская, 14 июля 2005 года…
На вид ему было лет тридцать пять – сорок. Есть люди, чей истинный возраст скрывается за моложавым видом и уверенностью движений. Чем люди старше, тем очевиднее в их жестах экономия. Не дай бог позвонок хрустнет или связка потянется. А ещё люди старшего поколения реже крутят головой по той причине, что, во-первых, это уже видели, а, во-вторых, точно знают, куда нужно смотреть.
Если улица Вяземская в Москве чем-то и знаменита, то только парой ночных клубов, чьё финансовое положение на грани банкротства, да антикварным магазином, куда изредка забредают заблудшие туристы. Времени у них, как правило, в обрез, и в последние минуты своего присутствия в столице новой России туристы начинают проявлять недюжинную покупательную способность. Матрешки времен Петра Первого, тульские самовары, иконы начала девятнадцатого века… Словом всё, что изготовлено месяц назад и сдано в магазин для реализации областными умельцами, расхватывается в считанные часы. Туристов, по-видимому, сбивает с толку застаренная теми же умельцами вывеска магазина "Антиквариатъ". Входя в его чрево под колокольчик, туристы враз теряют разум. И, потеряв, начинают сметать с прилавков все, что хорошо лежит. Пятьсот долларов за Рублева – не деньги, и никто потом рекламации из Дрездена и Джерси слать не будет: доллары не вернешь, а сраму хапнешь без меры. Купил Троицу Рублева за пятьсот долларов… Чудак, ей-богу. Если не сказать больше.
Мужчина сидел у входа в этот магазин уже около часа. Курил не спеша, тянул из узкой бутылки пиво, вяло смотрел по сторонам. Сидел, словом, так, что не было ясно: то ли он пару для входа в клуб высматривает, то ли любуется через витринное стекло креслами работы мастера времен Марфы Посадницы, то ли выжидает чего, постоянно справляясь о времени у часов в той же витрине.
После пятидесяти пяти минут противостояния, точнее сказать – противосидения, мужчина встал, отряхнул с задней части брюк невидимую пыль и направился к магазину. И вошел в него так, словно шел мимо, не выдержал и свернул.
- Чем могу? – среагировав на глухой звон колокольчика (подобные здесь продавались уже трижды, выставляемые как единственный в своем роде экземпляр с тройки патриарха всея Руси Иоасафа) взметнулся над потертым прилавком старичок.
Живой этакий старичок, видавший виды и оставшийся ими не впечатленный.
В магазине пахло старым древом, окислившимся металлом и деньгами. Великолепие витрин чуть скрадывалось бликами стекол, которыми отгораживались предметы от посетителей, однако не понять истинной дороговизны выставляемого имущества мог только недалекий от искусства человек. Или криминалист экспертно-криминалистической лаборатории соответствующего правоохранительного ведомства.
- И кто заведует этим хозяйством? – неловко поведя рукой по прилавкам и застекленным стендам, поинтересовался мужчина.
Всех посетителей старик делил на две категории, как кур. Первая, высшая, звякнув колокольчиком, тут же звякала им вторично. Это люди, понимающие толк в предметах старины. Посетители другой категории проходили внутрь, начинали интересоваться, щупать, а после и прицениваться. Этих без покупки и сертификата, удостоверяющего её древность, старик не выпускал. Сейчас перед ним стоял самый настоящий лох, чьи глаза бегали по витринам, не в силах остановиться ни на одной подделке. Вторая категория, вне всяких сомнений.
- О-о, - понимающе протянул владелец магазина, – я вижу перед собой настоящего ценителя красивых вещей. Что конкретно вас интересует? Есть мебель, есть ювелирные украшения, есть предметы на память.
Мужчина покусал губу и прошелся вдоль витрин.
- Это что, тоже настоящее? – ткнул он пальцем в стекло, отгораживающее от внешнего мира грубо вылепленного из золота маленького соловья. Если верить надписи под ним, то этот соловей был любимой игрушкой дочери Михаила Романова.
- Аукцион Кристи предложил выставить его на торги с начальной ценой лота в двести двадцать тысяч долларов. Я отказался, - произнес старик, надеясь на понимание этого поступка в глазах посетителя.
И тут старик услышал не совсем то, что услышать рассчитывал.
- Я понимаю организаторов Кристи, - сказал незнакомец. - Могли бы предложить и больше, если учесть, что этот соловей – единственное историческое доказательство того, что у Михаила Романова была дочь. Вообще-то, у него был сын. Звали его Алексеем, и правил он Россией под прозвищем Тишайший. Вы не пробовали обратиться в дом Сотби? Если докажете, что соловей принадлежал дочери племянника первой жены Ивана Грозного Анастасии Романовой, вас призовут преподавать на кафедру в Оксфорд.
- Что вам нужно, любезный? – краткий экскурс в историю России старичку не понравился. Более того, насторожил. Лох оказался весьма сведущим человеком.
- Мне нужно знать, кто вы, - нагло, даже не смотря на старичка, объяснил посетитель. Он ходил вдоль витрин, рассматривал экспонаты и едва заметно улыбался. – Банальный мошенник, или человек, имеющий выход на серьезных людей.
- Я вас не понимаю, - ответил владелец магазинчика, раздумывая, нажать кнопку тревожной сигнализации сейчас, или сделать это чуть позже, когда всё выяснится. Нюх старого афериста подсказывал, что торопиться не следует, и подошва туфли дрожала над кнопкой. Он уже должен был подать сигнал - так велела инструкция, позволяющая процветать на Вяземской посреди разорившихся заведений - однако в воздухе явственно запахло деньгами, и дух этот перебивал душок инструкции. – Выражайтесь доходчивей.
Посетитель вынул из кармана сигарету, и после замечания о том, что "здесь не курят", щелкнул зажигалкой.
- Куда уж доходчивей… Если всё это выгорит дотла, - пояснил он, втягивая язычок пламени в сигарету, - российская культура не понесет убытков ни на грош. Выплатите десяток тысяч рублей своим мастерам-поставщикам, и конец проблеме. На витринах ваших валяется натуральная похабель. Вот, если бы их занимали такие вещи, тогда впору было бы рвать на себе волосы.
На потертый от времени (наждачкой "мастера-новодела") стол старичка лег предмет, аккуратно завернутый во фланелевую тряпочку.
- Что это? – спросил старик, убирая ногу от кнопки.
- Есть только один способ это узнать, - и посетитель, выдохнув в сторону от хозяина дым, лег грудью на его стол.
Старик развернул фланель, и очки его блеснули хищно и тускло желтым светом. В сухой его руке лежал золотой предмет овальной формы с вырезанным на нём рисунком.
- Где вы это взяли? – тихо спросил антикварщик. – И что это такое?
- По моим подсчетам вещь может быть оценена на Западе в пятьсот тысяч долларов. Может, чуть больше. Возможно, чуть меньше. Просто я не знаю наверняка, кому именно она принадлежала. Впрочем, я согласен на торг, и готов уплатить посреднику пять процентов за знакомство с человеком, который согласится на сделку. Разумеется, после свершения таковой.
Старик больше не колебался ни секунды. Нет сомнений в том, что вещь стара. Стара настолько, чтобы платить за неё бешеные деньги. Это, несомненно, золото, но это не главное. Безо всякого сомнения, она ценна для истории. Старик не понимал, каково её предназначение, но для него было очевидно, что те, кто понимают, за владение ею готовы побороться.
Можно было разыграть эту карту. Но доля риска настолько велика, что ставятся под сомнение будущее и магазина, и его, старика. Уже не тот возраст, чтобы прятать такие тузы в рукаве, нужно пользоваться тем, чем пользоваться тебе разрешают. А начинать всё с нуля, как это уже не раз бывало в его жизни, рискованно, да и невозможно. Поздно.
И старик нажал подошвой туфли кнопку.
- Так вы скажете мне, что это такое?
- Возможно, это принадлежало самому Чингисхану, старче, - довольный участием старичка, оживился мужчина. - Так я не услышал ответа.
Владелец магазина нервно почесал пальцем подбородок.
- Не каждый гость ставит передо мною такие задачи… - пробормотал он. – Прежде, чем беспокоить серьезных людей, мне нужны гарантии того, что эта бляха тоже не принадлежала дочери Михаила Романова.
- Мы устроим в вашем заведении экспертизу с привлечением ваших же специалистов.
"Вне всяких сомнений – проверка, - решил старик. – Сколько можно проверять? Неужели они думают, что моя глупость с годами лишь усиливается?"
- Да, конечно, - поддержал между тем он. – Без экспертизы тут делать нечего. Но пять процентов, на мой взгляд, доля, не соответствующая степени риска в предприятии. Я предлагаю увеличить её до пятнадцати.
"А, вдруг, кнопка сломана? – с ужасом подумал он. – И сейчас меня спалят прямо на цацке!.."
И он нажал кнопку вторично. Этот жест ногой, автоматически спровоцированный душевным криком, оказался столь откровенным, что посетитель вдруг прервал рассуждения о невозможности торговаться, и рывком подтянул себя к краю стола. Заглянул под него, оттолкнул владельца магазина к стене и увидел кнопку.
- Старая сволочь, - едва слышно пробормотал он.
Его рука скользнула за пояс, под пиджак, и вскоре старик почувствовал бурление в желудке. Прямо в левую линзу его очков смотрел черный зрачок среза пистолетного ствола.
- Вы меня неправильно поняли, - выдавил старик, но вместо слов из его чрева раздалось странное бульканье.
Незнакомец смахнул со стола вещицу, сунул в карман и рванулся к двери.
- Старая сволочь, - ещё яростнее повторил он, увидев, что путь из магазина заказан: перед крыльцом стояли белые "жигули" с синей полосой на борту, и из неё уже выскакивали двое в штатском.
- Где запасный выход? – спокойно спросил мужчина. Стволом пистолета он сбросил с носа антикварщика очки и воткнул его в освободившуюся глазницу. – Если через минуту я не окажусь у него, твои мозги добавят на полотне Айвазовского-младшего багрового.
После такого предупреждения старик не колебался. Вытянув перед собой руку с указательным пальцем, он едва поспевал тощими ногами за своим дряхлым торсом. Одна сильная рука незнакомца волокла его вглубь магазина, вторая открывала возникающие на пути следования двери.
Запасный выход был, его не могло не быть. Но проблема заключалась в огромном амбарном замке, ключ от которого находился, конечно, в той комнате, которую они только что покинули. Тонкость же момента содержалась в том, что старик об этом не сказал, но его об этом никто и не спрашивал. Ему велели показать запасный выход, он показал, так что расправляться с ним за ключ формального права у мужчины не было.
- Старая сволочь, - в третий раз произнес гость и с размаху опустил рукоять пистолета на голову антикварщика.
Всхлипнув, старик мгновенно прекратил сап, потяжелел и сполз по стене на грязный пол.
Удар, ещё удар…
Мужчина уже почти выбил дверь, и теперь она держалась лишь на паре гвоздей замочных петель. В лицо дул июльский ветерок, слышался шум машин, а после третьего удара машины стали даже доступны взгляду, однако петли не сдавались, а мужчина терял силы. Он видел свободу, но не мог на неё выйти.
Наконец, чудо свершилось. Обитая стальными листами дверь отскочила в сторону, и посетитель антикварного магазина ринулся на улицу.
Его чувство спасения жило в нём не больше десяти секунд. За спиной раздались металлические щелки, перепутать которые с чем-то другим просто невозможно, команды остановиться, лечь и бросить оружие.
Москва – большой город, но он тесен для тех, кто решил её покорить. Поняв невозможность уйти от преследователей, мужчина принял роковое для себя решение. С разбегу рухнув за кусты акации, он перекатился и улегся так, чтобы оказаться лицом к преследователям. Его оружие те видели, а потому надеяться на то, что стрельбы в его сторону не будет, глупо. Значит, выход один. Пока в погоню за ним не пустились все, кто ездит на "шестерках" с синей полосой, нужно точно стрелять, а потом быстро бежать.
И он выстрелил. Промазал, по всей видимости, так как никаких дополнительных эмоций в стане врага этот хлопок не вызвал. Он выстрелил во второй раз, и, кажется, попал. Удача его окрылила, и он, совершенно позабыв, что магазин его оружия предназначен лишь для восьми патронов, стал частить со спусковым крючком.
И даже удивился, когда после громких выстрелов его пистолет затих. Затвор давно отскочил в крайнее заднее положение, ствол дымился, и в этом состоянии оружие было совершенно бесполезно.
"Это осечка, - в запале подумал мужчина. – Патроны не могли закончиться так быстро. Верни затвор в обычное положение и стреляй!..".
Спустив затвор, он перекатился из-за кустов за лавочку и прицелился. На мушке его пистолета замер молодой тридцатилетний парень в костюме. Свою смерть тот не видел и вертел головой в поисках преследуемого.
Щёлк… Как жалок был этот звук. Тугой крючок глухо щелкнул и перечеркнул все надежды на дальнейшую точную стрельбу. Оставался быстрый бег.
Мужчина рывком поднял свое сильное тело из-за лавочки, вложил в него всю свою, подпитываемую адреналином, мощь, и побежал в сторону арочной выемки на стене дома.
Пуля догнала его в десяти метрах от выхода на улицу. Ударилась под левую лопатку, заставив сердце едва не вырваться из груди, и повалила на живот.
Он жил ещё некоторое время. Слышал шаги подле себя, но уже не ощущал рук, ощупывающих карманы его одежды. Слова доносились до его слуха четко и ясно, но он их уже не понимал.
И через две минуты умер.
Москва, Исторический Музей, 14 июля 2005 года…
Около витража с украшениями древних красавиц он задержался всего на пару минут. Сначала, вообще, миновал её, едва удостоив взглядом. Но потом вернулся, завел руки за спину, склонил голову, да так и стоял все две минуты. Наверное, его впечатлила та простота, с которой себя украшали молодые древлянки. Холст "Ночные жертвоприношения" он миновал, лишь скользнув по нему зрачками из-под тонких линз. По всей видимости, жестокость он не принимал. А, ведь, именно с экспонатов этого зала начиналась нынешняя Россия…
Русские по Третьяковке так не ходят. У них другие и взгляд и движения. Видеокамеру они носят на плече, а не в руках. Часто они, вообще, забывают, что она есть. Вспоминают о ней лишь тогда, когда показывается Покров или Кремль. Чтобы за спиной, на память. А гостей нашей страны занимает её содержимое, а не свое лицо и не лица родных и близких на фоне этого содержимого. Посетитель ходил по музею один и явно высматривал конкретно интересуемые его творения. Прикид тюркского воина вниманием не удостоил, снял пленки секунд на пять, и всё. У генеральского мундира времен Александра Первого на это потратил секунды на две больше. Нет сомнения, что его в большей степени интересует фотографическая съемка. Стоп-кадр, который потом можно использовать. Так производят съемку, экономя пленку и время, люди занятые, готовящиеся к работе.
За этим молчаливым мужчиной по пятам ходил другой. Если первому на вид было лет около пятидесяти, то второй был на десяток лет моложе. Если первый по манерам поведения смахивал на иностранца, то второй являл собой явный образчик русского, не желающего тратить на процесс зарабатывания денег времени больше, чем первый снимал картины. Второй ходил за первым уже около часа и, в отличие от иностранца, рассматривал не экспонаты, а своего визави.
Когда изучение через видеокамеру русской истории начала двенадцатого столетия закончилось, и иностранец, последний раз оглядев территорию Бухарского ханства, двинулся в другой зал, наблюдавший за ним мужчина не выдержал. Это была как раз та историческая веха, которая требовалась для знакомства. Зачем-то пригладив на голове и без того зализанные назад волосы, затянув на затылке резинку, схватывающую короткий хвост, он оправил на себе джинсовую куртку и решился.
- Простите, это не вы обронили?
Мужчина с видеокамерой сначала посмотрел по сторонам, словно убеждаясь в том, что обращаются именно к нему, когда же понял, что это так, повернулся к двадцатидолларовой купюре, протягиваемой ему незнакомцем.
- Нет, - коротко ответил он.
- Но она же выпала из кармана ваших брюк, - настаивал джинсовый.
- Я не держу деньги в карманах брюк.
Джинсовый не смутился.
- Значит, я ошибся, и тем заработал двадцать долларов, - заметил он, пряча купюру в карман. – А вы неплохо разговариваете на русском.
- Было бы удивительно, если бы русский плохо разговаривал на родном языке.
- Тогда почему наших гидов вы называете "вашими"?
- Послушайте, - поморщился мужчина с камерой, - вы не из тех проходимцев, которые предлагают неизвестные полотна Врубеля за тысячу долларов наличными?
Джинсовый рассмеялся. Он признался, что заработать такие деньги не прочь, более того, он не прочь заработать их путем честной сделки, но за несколько часов гуляния по Музею не обнаружил ещё ни одного, кто заинтересовался бы предметами времен Батыя.
- Батыя? – не скрывая сарказама, выдавил иностранец. - А у вас таковые, разумеется, имеются?
- Разумеется, - тихо проговорил джинсовый, и скользнул рукой в тесный карман брюк.
Иностранец забеспокоился. Провел взглядом по зале, покусал губу и отошел в сторону. Быть уличенным в чем-то нехорошем после пятилетней отлучки от родины казалось ему катастрофой. За подобный контакт в Ванкувере ему неминуемо грозил бы арест. Рвно пять лет он не был в России, и за эти годы в ней не изменилось ровным счетом ничего. Вот так, запросто, в музее мирового значения к человеку может подойти другой человек, и предложить вещь возрастом порядка семисот лет. Иностранец пять лет преподавал русскую историю на кафедре Ванкуверского университета, и вляпаться в криминальную историю с трагическим концом в первые же сутки пребывания на исторической родине ему не улыбалось. Однако помимо понимания закона в каждом ученом живет любопытство. Он ничего не будет покупать, он просто посмотрит. Смотреть даже в России не запрещено. Визуальный осмотр обещанного предмета, который вынимает из кармана этот мутный тип с хвостом на затылке ни к чему не обязывает. Даже к уголовной ответственности.
Переборов себя, он принял в руку теплую фланелевую тряпочку с чем-то крохотным, завернутым в него, и на секунду замешкался.
- Я только посмотрю, вы понимаете?
Джинсовый понимал. И равнодушно пожал плечами, словно уверяя собеседника в том, что сразу после того, как тот посмотрит, у него мгновенно возникнет желание предметом осмотра обладать.
Уложив сверток на ладонь, иностранец осторожно развернул тряпочку. Развернул, и обомлел.
На его ладони лежал серебряный динар. В первые секунды осмотра иностранец мог датировать его как 1220-м годом, так и 1280-м, но это не важно. Главное, он понял – динар настоящий. И мастерство русских умельцев современности тут ни при чем. Но тут же вспомнил прямо противоположное утверждение: самые великие мастера по изготовлению предметов старины – современные русские. В Питере, в далеком девяносто девятом, канадскому ученому уже предлагали рукописный приказ Василия Третьего. Купил. Уже в Ванкувере выяснилось, что бумага, действительно, начала шестнадцатого столетия, а недоумение появилось позже. В соответствии с полученным ответом на запрос стало ясно, что данный Приказ по-прежнему находился в архиве и покидать его не собирался. Уж не черновик ли? – пришло в голову канадскому историку. Вскоре был установлен ещё один курьезный момент. Бумага настоящая, начала шестнадцатого, а вот чернила и рука – конца двадцатого. Ещё большее недоумение он испытал, когда выяснил, что продавший ему "Приказ" товарищ – сотрудник исторического архива. Вскоре ученому всё объяснили. У каждой книги есть титульные листы, которые свободны от какого либо текста. Чтобы понять это, достаточно открыть первую попавшуюся под руку книгу. Этот лист изымается, и на нём пишется всё, что угодно. Хоть явка с повинной Ивана Грозного Боярской Думе по факту убийства собственного сына. Лист был выдран из книги тех времен, ловкая рука начертала на нём курсив Василия, после чего документ был удачно продан за пять тысяч долларов. Правда, не канадских, а американских. Но вторая сторона сделки к этой подмене отнеслась с большим спокойствием, нежели первая.
Вот и сейчас могло статья так, что динар серебряный, но отчеканен в пятой квартире второго дома на улице Ленивка. В пятистах метрах от Исторического Музея, чтобы не ходить далеко. Ученый засомневался. Заволновался, хотя обманывать себя было всё-таки трудно: ясный глаз специалиста видел, а мозг понимал – динар настоящий, времен царствования Батыя. В крайнем случае – Мамая, что в данном случае опять-таки не столь важно.
- И что вы хотите за монету? – спросил иностранец.
Мужчина в джинсовом костюме помедлил и, чуть дрогнув голосом, уточнил:
- За монету, или за несколько десятков тысяч золотых, серебряных и бронзовых предметов того времени? Или вас больше привлекают камни? Не вопрос, собственно… Впрочем, я не буду против, если вы купите один серебряный динар. Я поиздержался…
Канадец чуть побледнел. Ему было безразлично смущение странного собеседника.
- Кто вы?
И только сейчас джинсовый обратил внимание, что собеседник в очках. Обратил, потому что тот, подняв руку к лицу, снял их: едва заметные на лице, без оправы.
- Это не важно. Вы историк, и указание вам места нахождения этих предметов под землей, в которую не втыкалась лопата уже четыре столетия, может многое для вас означать. Я же хочу, чтобы вы гарантировали мне пятьдесят процентов стоимости всего того, дорогу к чему я вам укажу.
Зал чуть колыхнулся под ногами ученого.
- Назовите мне ещё хотя бы один предмет из этой коллекции.
- Золотой калям писаря Покорителя Вселенной, - ещё тише произнес мужчина. Сказал, и полез в карман за платком. - В ту пору земля считалась островом, окруженным морем. Хозяин этого добра, уже будучи слепым, погиб в случайной стычке с калмыками в одна тысяча шестьсот первом году…
- Я понял, о ком вы говорите, - спокойно сказал человек с камерой. Он уже заворачивал динар. – Я не занимаюсь мифами. Я историк действительности.
- Волею судеб я тоже ученый, - поспешно заговорил джинсовый. - Но я изгнан из официальной области, дающей мне право объявить о собственном успехе. А потому меня интересует лишь финансовая сторона вопроса. Пусть не пятьдесят процентов, пусть сорок. Заберите разницу вместе со славой себе!
Сказал, и пожалел.
Динар, завернутый в тряпку, вернулся к нему, и иностранец двинулся дальше.
- Послушайте, я не знаю, как вас зовут… - джинсовый с хвостом поспешил за ним следом. – Это не миф. Я нашел его… Я не "черный копатель", я самостоятельный ученый, лишенный обузы отчитываться перед бюрократическими государственными конторами. Изучая тюркское захоронение в Новосибирской области и случайно наткнулся на другое, более свежее. Ему не более четырех столетий. В ней находилась бронзовая пластина с вырезанной на ней картой… Черт побери! Почему вы мне не верите?! Вы ученый, или аниматор, снимающий картины русских художников для создания мультяшек?!
Иностранец торопился удалиться от сумасшедшего самозванца, переходил в другую залу, но всякий раз тот настигал его и твердил о том, что является хранителем самой великой тайны русской истории последних четырехсот лет.
- Послушайте… - не выдержал, наконец, канадец. Он остановился неподалеку от смотрительницы и устало забросил камеру за спину. – Сокровища хана Кучума искали все четыреста лет, о которых вы твердите. Этот клад бередил умы многих, и многих свел на тот свет. Это миф. Такой же, как золото инков. Если вы тот, за кого себя выдаете, то должны быть в этом уверены. А потому убирайтесь прочь, иначе я обращусь в полицию.
Последний довод оказался действенным. Отстав от туриста, человек с хвостом яростно дернул подбородком и направился вон. Пересек залу, ещё одну, третью, и через пять минут уже выходил на улицу. С яростным топотом, не глядя под ноги, прошагал до станции "Охотный ряд", спустился вниз и оказался в вагоне. Досада бушевала в нем. Бурлила и мешала быть осторожным. Будь мужчина чуть спокойнее, он наверняка заметил бы человека, следующего за ним по пятам от Исторического Музея. Будь человек с хвостиком ещё более внимательным, он обратил бы внимание на то, что преследователь ходит за ним с того самого момента, как он переступил турникет с милиционером в Музее.
Но джинсовый на поверку оказался беспечным человеком, увлеченным лишь собственными эмоциями. В прошлом он был ученым, говоря об этом канадцу, он не лгал, и именно это обстоятельство, по всей видимости, помогая ему в поисках сокрытого, мешало скрываться самому. На станции метро "Речной вокзал", из глубины которой поднялся, человек с хвостиком сел в маршрутное такси и ехал в нем долго, целую вечность. Ровно столько времени занимает дорога до аэропорта "Шереметьево". Но он не торопился на вокзал. Он спешил в жилой массив.
На улице смеркалось, погоня упростилась. Преследователь догнал джинсового за последним домом микрорайона. Схватил за руку и дернул на себя.
- Ты?.. Здесь?.. – испуганно пробормотал человек с хвостиком.
- Старьем приторговываем? - тихо, но грубо проговорил человек из такси. – Где Степан?
- Я не видел его с того дня.
- Послушай, - сказал джинсовый. – Почему бы нам за десять процентов от стоимости не выйти на контрабанду? Можно подготовить канал в Польшу, но это стоит десяти процентов. Да неужели нам не хватит того, что останется?!
- Ты, кажется, только что гарантировал пятьдесят первому встречному за гарантию другой половины себе. Я окружил себя дегенератами.
- Я лишь пробивал интерес! Когда мы займемся делом?!
Вместо ответа человек из такси обернулся, убедился в том, что улица пуста, и ударил собеседника рукой в живот.
От удара кулаком столько страданий на лице жертвы не является. Судорога пробежала по щеке джинсового, и он, перегнувшись пополам, стал пятиться назад. Не отходить, а пятиться, словно частично парализованный.
Тот, кого он меньше всего ожидал увидеть на пустынной улице, доставал его рукой ещё несколько раз. Последний удар был роковым. Он попал в сердце, и растрепанный хвост посетителя Исторического Музея разметался на земле. Сдирая ногти, его пальцы скребли по земле, пытаясь набрать из неё сил, но земля была холодна и равнодушна. Отказав ему в малом, она забрала у него всё. Его жизнь.
Когда судороги человека на земле затихли, убийца вытер рукоятку ножа о подол куртки трупа и забросил клинок на крышу стоящей неподалеку трансформаторной будки. Нашел в карманах убитого им мужчины то, что искал – сверток с монетой, ещё раз оглянулся и, стирая платком с одежды бисеринки крови, ушел в темноту.
Часть первая.
Глава первая.
Странные гости прибыли сегодня в Новосибирский историко-археологический университет. Таких гостей ректор Старцев Юлий Нестерович за пятнадцать лет руководства ВУЗом ещё не встречал. И проблема была даже не в том, что они явились, будучи не прошенными, а в их ведомственной принадлежности. С людьми из госбезопасности Юлию Нестеровичу пришлось столкнуться единожды, во время учебы в Томском государственном университете, в далеком шестьдесят четвертом. Один из ловкачей на курсе исторического факультета собирал у иностранных студентов часы под эгидой распоряжения ректора, ректор якобы отдал приказ о проверке хронометров иностранного производства на предмет наличия в них встроенных разведустройств. Время было мутное, и иностранцы сдавали "сейко" и "ориенты" без вопросов. Надо, так надо. Не хватало ещё, чтобы их заподозрили в шпионаже и судили по законам страны, где за каждой подходящей для этого случая статьей значилась "вышка". Словом, проблем не было. Они возникли потом, когда счастливые, не наблюдающие часов иностранцы пришли к ректору. Часовых дел "мастера" искали недолго, ребята из КГБ сработали в три дня. Особой заслугой в этом явились показания наиболее активной части обучающейся молодежи, в том числе и начинающего историка Юлия Старцева. Мошенника, едва не подорвавшего веру в дружеское начало Союза ССР к младшим братьям куда-то увезли, и университет он, говорят, не закончил. Зато всем неграм из Анголы, Кубы и Лаоса горисполком Томска вынужден был купить золотые часы "Слава".
Это был первый и единственный раз, когда Юлий Нестерович общался с сотрудниками государственной безопасности. И вот, сегодня, двадцатого июля, спустя много лет, история повторилась. Разница была лишь в том, что интересовались товарищи из спецслужбы не студентами, а преподавателями. Старцев откровенно занервничал, вспомнив, как разоблачались взяточники в других ВУЗах. Один из преподавателей, говорили, обнаглел настолько, что даже юморил. Студент сунул в зачетку пять сотен долларов с запиской: "По сотне за балл", а тот поставил ему двойку, вернул зачетку с тремя сотнями и запиской" "Сдача". Ректора того университета, где преподаватели склонны к нездоровому чувству юмора, говорили, сняли, и оказаться на его месте Юлию Нестеровичу не хотелось. И мысль о том, что кто-то из его ученых смешит народ на кафедре, заставила Старцева разволноваться.
- Вы не беспокойтесь, - между тем говаривал один из двоих прибывших. – Всё, что нам нужно, это знакомство с преподавателем вашего университета. Самым грамотным, профессионально подготовленным, зарекомендовавшим себя на практике. В силу обстоятельств нам нужна квалифицированная помощь, и то, что мы у вас, наоборот, должно вас вдохновить. Лучший исторический ВУЗ города, как-никак.
Такой поворот дела Старцева не вдохновил. Напротив, напряг. В шестьдесят четвертом его тоже уверяли, что Вениамин Крылов, снявший часы с пяти десятков студентов, им тоже нужен для каких-то консультаций. Где сейчас Веня не знает даже сам Веня, и в дополнение ко всему эти двое ведут себя так, словно они точно знают, кто Веню туда определил.
- А в какой части исторической науки вы имеете затруднения? – уточнил Старцев. Для него было очевидно, что, если "фээсбешники" интересуются готическим направлением в архитектуре средневековой Германии, то им глупо рекомендовать, скажем, профессора Каменщикова, специализирующегося на культуре Китая. – Что конкретно вас интересует?
Гости помялись. У Старцева появилось подозрение, что они имеют затруднение даже в том, чтобы четко сформулировать проблему своего затруднения. Таких, мягко говоря, неспециалистов на своем веку Юлий Нестерович повидал немало, потому сообразил, что тактичная разведка не помешает.
- Видите ли, организационная структура нашего ВУЗа предполагает разделения по кафедрам. Кто-то является профессионалом в средневековье, иной знаток новой истории. Чтобы кого-то вам рекомендовать, мне нужно знать направление вашего интереса.
- Времена монголо-татарского ига, - сказал в "синем". – Или период покорения Сибири.
- Вот так, - вырвалось у Старцева. - Пять веков… Знаете, есть такой Урманов Герман Алексеевич. Он профессор, специалист по Сибири и средневековью. Предлагаю обратиться к нему и, если у вас возникнут проблемы, я вспомню кого-либо ещё.
Они вышли из кабинета ректора и двинулись по длинному, пахнущему свежими стеновыми панелями и деревом холлу. Чтобы не казаться нерадивым хозяином, Юлий Нестерович попутно рассказывал угрюмым спутникам об истории возникновения университета, роли в его создании ученых мужей новой России и специалистах, работающих внутри его стен. Спутники ректора молчали, иногда, чтобы не казаться нерадивыми гостями, кивали, и по всему чувствовалось, что им совершенно безразлична и история учебного заведения, и роль в его создании ученых мужей, и сами мужи.
Поднявшись на этаж выше, спокойные и культурные товарищи в костюмах вошли в кабинет заочно представленного им Германа Алексеевича и покатили камень своей интеллигентности под гору. Скромно и скомканно поздоровались с Урмановым, приведя его в крайнее недоумение своим появлением, а с ректором, вообще, поступили нечестно.
- Мы вынуждены просить вас выйти, - голосом министра образования произнес один из них, дождавшись, пока все усядутся за широкий, как озеро, стол Урманова.
Ректор опешил: его выставляли из кабинета подчиненного ему преподавателя.
- Как это?
- Как? – мужчина в синем на секунду задумался. – Полагаю, что нужно покинуть данное помещение и притворить за собой дверь. Это означает, что вы не должны быть свидетелем разговора, который сейчас состоится. Простите за всё то, что вы посчитаете бестактностью. Просто у нас настолько мало времени, что начинать издалека решительно невозможно.
- Его просто нет, времени, - добавил мужчина в сером, желая ускорить процесс мышления в потяжелевшей голове руководителя университета.
Переборов гордыню и потрясение от унижения, ректор выбрался из кожаного кресла на колесиках и молча выкатился вон. Сначала его попросили уделить несколько минут его времени, потом вошли в полное доверие и убедили в важности их появления, потом, когда он, уже заинтригованный, настроился на одну из главных ролей в организации беседы с Урмановым, его прогнали, как курильщика из университетского туалета.
Дождавшись полного уединение с нужным человеком, двое сразу уставились на профессора, как на таблицу офтальмолога. Разглядывали в его взгляде, с какой строчки нужно начинать читать буквы.
- Вы умеете хранить тайну? – наконец спросил "синий".
Герман Алексеевич плохо разбирался в системе градации людей на начальников и подчиненных, но, судя по поведению незнакомцев, именно этот, в безукоризненно сшитом костюме цвета начинающей отступать ночи был тут главным.
- Видите ли… - Урманов замялся, потому что тема разговора, ещё не раскрывшись, уже стала ему не нравиться. – В силу своей профессии… Я археолог, историк. Потому я скорее из тех, кто, наоборот, выставляет чужие секреты на обозрение любопытству общественности.
- Но вы же не трубите о находке, пока не выкопаете её из земли? – почти сразу отреагировал "серый".
Подобная аллегорию Урманову по вкусу не пришлась. Выкапывают картофель. Трупы, на худой конец. Раритеты обнаруживают. И отрицательный заряд ученого усилился. По тому, как скоро был задан последний вопрос, Герман Алексеевич догадался, что к встрече с ним эти двое готовились основательно.
- Нет, не трублю, - подтвердил он. – Но мой авторитет в области археологии столь достаточен, что это излишне. Когда я отправляюсь в экспедицию, то людям, близким к истории, хорошо известно, куда и зачем я еду. А что я выкопаю, это уже вопрос второй. Колумб пошел искать Индию, и все это знали. В восемьдесят восьмом я отправился на поиски ставки Батыя под Рязанью, и данный факт также не прошел мимо внимания всех ученых мужей страны. И что с того, что Христофор нашел Америку, а я стоянку скифов?
- Никто не собирается принижать значения вашего с колумбовым авторитета, - успокоил задетого за живое Урманова "синий". – Мы ошиблись. Взяли с места в карьер. Издержки работы. В силу нашей специальности, так сказать… Давайте для начала познакомимся, Герман Алексеевич. Меня зовут Игорь Владиславович, и, мне кажется, из истории моей биографии вас, известного историка, должна интересовать лишь последняя должность. Я руководитель одного из подразделений Управления федеральной службы безопасности по Новосибирской области. Это – мой заместитель, Руслан Валерьевич. А теперь, чтобы увидеть ваш заинтересованный взгляд…
Проникнув рукой во внутренний карман пиджака, он вынул какой-то свёрток.
- Что вы об этом скажете?
Чем Урманов никогда не страдал, так это недостаточностью любопытства. Предполагая, что, раз сверток пересек стол и оказался напротив него, это означает разрешение, он подтянул его к себе и быстро развернул кусок материи. Первое время, держа обнаруженный предмет в руке, он казался спокойным. За это время оба мужчины успели однажды обменяться взглядами и по разу усомниться в правильности выбора Старцева.
Очки с носа профессора с грохотом слетели на столешницу и, пока насторожившиеся "федералы" хлопали глазами, Урманов успел заменить их на очки для чтения. Доселе серое лицо Германа Алексеевича сначала посветлело, давая фон основному цвету и, наконец, порозовело. Изучив вещицу с пристрастием, с какой менялы у обменных пунктов изучают стодолларовую купюру, он осторожно, словно боялся, что золото может разбиться, положил предмет на стол. Облизнул губы и снял очки.
- Как это к вам попало?
Представившийся Игорем Владиславовичем поморщился, но в этот раз бесцеремонность не проявил.
- Понимаете, Герман Алексеевич, если вам рассказать, как к нам попадают некоторые вещи и люди… Вряд ли эти нюансы вам, археологу и историку, покажутся увлекательными. Всё, что нам сейчас хочется знать, это существо этой маленькой золотой пластинки, имеющей овальную форму, её ценность и возраст. Если вы не в состоянии ответить на эти вопросы, то скажите об этом, и мы закончим разговор.
- Я скажу, - просто бросил археолог. Увидев, как представленный, как Руслан Валерьевич с разочарованием на лице протягивает к куску материи руку, профессор накрыл пластинку ладонью и прижал к столу. – Я вам скажу, что это такое. Это пайцза. Пайцза служила неким пропуском или паспортом – как вам угодно, в монгольском войске и на всей территории, им занятым. Имевший такую пайцзу пользовался помощью властей. Например, получал от них продовольствие, фураж для лошадей, телеги, самих лошадей. Пайцзы были различных степеней. Этим они имеют схожесть с вашими удостоверениями. А различаются тем, что в ваших корочках пишут должность, а монголы эти должности обозначали рисунками зверей.
Руслан Валерьевич, забыв о досаде, вскинул голову.
- Получается, она могла принадлежать Чингисхану или Мамаю?
- Нет, не могла… - задумчиво возразил Герман Алексеевич. Осторожно поворачивая пайцзу, он словно насквозь просматривал её своим рентгеновским взглядом. – Джиганхирам, покорителям Вселенной, пайцза не нужна. Она им без надобности. Но она могла принадлежать кому-то из его приближенных. – Он снова положил пластинку на стол. - А, поскольку я подтверждаю подлинность раритета, в этом нет никаких сомнений. Тринадцатый век.
- Не смело ли? – усомнился "серый. – Без экспертизы?
- Вы пришли ко мне, как к специалисту, задали вопросы, а, когда я на них ответил, усомнились в моих знаниях, - Урманов равнодушно поднял брови, однако глаза его блестели и взгляд не отрывался от раритета. – Поищите другого. Такого, кто сможет отличить тюркское захоронение от скифского даже не вскрывая его, кто распознает истинный клинок акинака из тысяч предложенных вариантов! Сядьте за этот компьютер!
Приказ прозвучал так воинственно, что Игорь Владиславович на секунду опешил.
- Зачем?
- А я вам говорю - сядьте!
"Федерал", теряясь в догадках, посмотрел на зама, но встал и к компьютеру сел. Пока профессор в запале, нужно этим пользоваться, думалось ему. Сейчас ученый муж подскажет что-то, и всё выяснится. Интернет бесконечен, как Вселенная, и, кто знает, быть может, спецы из местного ФСБ не в той галактике искали.
- И что сейчас? – голосом смиренного студента спросил Игорь Владиславович.
Профессор злорадно сверкнул спаренной молнией выгнутых линз и прогрохотал:
- А сейчас зайдите в Интернет и поставьте вопрос ребром: кто лучше профессора Урманова разбирается в истории Руси времен татаро-монгольского ига!
Игорь Владиславович подтянул кусок материи к себе, завернул в неё пластинку и вынул из кармана ещё один сверток.
- Ещё одна консультация, и мы поблагодарим вас за помощь. Что это?
И Урманов снова занялся разматыванием тряпочки. На этот раз к увиденному он отнесся более спокойно, однако по всему было видно, что это спокойствие лишь предтеча азарта, охватившего его.
- То, что это монета, объяснять не нужно, да? – спросил он, осторожно разворачивая предмет перед своими глазами. Ответа он не получил, однако его он и не ждал. – Это золотой динар времен Мамая. Возможно, Батыя. Ручаюсь, что настоящий. Откуда у вас эти предметы?
Вместо ответа старший вынул третий сверток.
- То, что это перстень, объяснять нам тоже не нужно. Но, если вы предположите время, когда он был изготовлен, мы будем вам весьма признательны.
Урманов принял в руку огромное золотое кольцо, словно щепотку праха дорогого человека. Медленно покрутил его перед сбой, вынул из стола лупу и стал всматриваться в бирюзовый прямоугольный, выщербленный по граням камень.
- То же время. Бесценная вещь. Господа, я как ученый прошу… Сорок лет, отданных мною истории страны взывают к вашей искренности. Как к вам попали эти предметы? Вы носите их в карманах, как ключи от квартиры, а между тем им нет цены!
- Спасибо за помощь, - поместив сверток туда, откуда он появился, назвавшийся Игорем Владиславовичем одернул пиджак и встал. – Герман Алексеевич, я вынужден настоять на том, что наш разговор должен остаться здесь. Ректор, конечно, расспросит. Поэтому, чтобы было легче изворачиваться, скажите ему, что мы интересовались шедеврами гончарного искусства Испании пятнадцатого века.
- Ваша уверенность в том, что вы - гении, а все остальные – дебилы, не имеет под собой никаких обоснований. Не в том смысле, что вы не гении, а в том, что Старцев дебил. Он, на всякий случай, тоже доктор исторических наук, член-корреспондент Академии наук. И если вы думаете, что он не в курсе того, что гончарное искусство Испании в тот период находилось в том же состоянии, в каком сейчас находится хоккей в России, то я вынужден вас разочаровать.
- Я для примера сказал, - пояснил "синий".
- И я тоже для примера, - настоял Урманов.
- Нам всё равно, что вы придумаете, - не выдержал Игорь Владиславович. – Просто в очередной раз вам напоминаю, что наш разговор должен остаться между нами. На данный момент это является информацией под грифом секретности.
- Я вас не заставлял ею со мной делиться, - понимая, что жажда удовлетворения любопытства перевешивает, профессор решил пойти на попятную. Есть шанс, что кто-то из этих двоих смилостивится и скажет главное. – Ладно, я скажу Юлию Нестеровичу, что вы показали мне фальшивую пайцзу.
- Хорошо, скажите, что фальшивую! – почему-то рассердился Игорь Владиславович и стал отворять дверь.
- Не корысти ради, а науки для, - взмолился археолог. – Где вы её обнаружили?
- У фальшивопайцзовщика, - злорадно объяснил "синий" и закрыл за собой дверь.
Старцев не вызвал Урманова к себе сразу только потому, что занят был проводами странных гостей. Но сделал это сразу же, едва за их спинами закрылись зеркальные двери ВУЗа.
- Что им было нужно, Герман Алексеевич? - в голосе ректора до сих пор чувствовалось потрясение от незаслуженного оскорбления.
Урманов рассмеялся и оперся на спинку стула. Со стороны могло показаться, окажись в этот момент в кабинете Старцева свидетели, что двое товарищей беседуют о мелочах.
- Представляете, Юлий Нестерович, - не скрывая сарказма, проговорил профессор, - они расспрашивали меня о задержанном в аэропорту Толмачево грузе. Саблю с лакированной деревянной рукоятью они посчитали за оружие Хмельницкого. Представляю, как им хотелось бы, чтобы это было так. Вы поняли, да? – лакированной!
Глава вторая.
Начинать новую жизнь для разнообразия текущей, реальной, Георгий Николаевич пытался несколько раз. Пребывание в должности старшего следователя Генеральной прокуратуры по особо важным делам приучает к аналогиям, однообразию и, как следствие, к усталости и преобладанию серых оттенков в пробегающей мимо жизни. Дело не в Генеральной прокуратуре, и не в особо важных делах. Суть устремлений к новой жизни в рамках старой для Шагалова заключалась в том, чтобы расцветить монотонный ритм жизни. Подъем в семь тридцать, душ, поездка на метро на работу, подвиг, ещё один подвиг, обед, зачин для подвига, который состоится завтра по прибытию на работу после душа, поездка домой на метро…
Для любого человека, не относящегося к группе лиц, расследующих серьезные преступления, само сочетание понятий "следователь" и "усталость от однообразия" может вызвать недюженное удивление. Как можно устать от захватывающих сцен преследования преступника, его изобличения, и каждый раз – нового?
Увы, это факт. Что – прокуратура? Даже в милиции, где всё замешано на крови и стрельбе, многие пытаются найти отдушину. Некоторые находят время для Хрюши и Степашки в ежедневной программе "Спокойной ночи, малыши", другие занимаются коллекционированием особняков в Испании и шале в Швейцарии… Знаете, как надоедает эта кровь?.. А пяток минут общения с дегенеративным поросенком, которому в следующем году исполняется двадцать пять лет – и силы восстановлены. Нет той профессиональной оскомины, уходит скука.
Первый раз Шагалов решил развеять усталость, натолкнувшись во время холостяцкого ужина на объявление в газете: "Семинары айкидо". В объявлении говорилось, что обладатель черного пояса пятого дана господин со странной японской фамилией Соловьяненко проводит обучение самому древнему искусству единоборств. Г-н Соловьяненко уверял, что айкидо – тот вид борьбы, который подвластен всем возрастам. Было бы желание. Шагалов заметил, что время одного из семинаров, что проводятся три раза в неделю, совпадает с концом его рабочего дня, и решил сходить на разведку. В конце концов, думал он, если когда буду занят на работе, тренеру это можно будет объяснить. Стать сенсеем в широченных черных штанах он не рассчитывал, просто был уверен в том, что тренировки добавят ему здоровья, ещё больше укрепят его и без того крепкое тело, и внесут в череду однообразных дней некую живую струю.
На первом же семинаре сенсей Соловьяненко рассадил всех желающих в круг и стал объяснять, что главное в айкидо не сила, а техника. Главное-де не бить и напрягаться, а использовать силу удара противника против него же самого. И старец, мол, может свалить амбала. Для примера г-н Соловьяненко вызвал в круг выгодно отличающегося от него габаритами семинариста Шагалова и велел ему бить себе в солнечное сплетение.
Старший следователь сразу усомнился в правильности педагогических методов обучения, предположил, что с его стороны, вот так, после пяти минут знакомства… И нарвался на сарказм.
- Месяц занятий, и ваш страх исчезнет, - пообещал учитель Соловьяненко.
- Я не то чтобы боюсь… сколько… - усомнился советник Генпрокуратуры. - Бить тренера…
- Вы сами сейчас всё увидите, - предупредил сенсей. – Бейте же, не бойтесь.
Через четверть часа прибывший врач "скорой помощи" констатировал, что применить силу удара Шагалова против него же самого сенсей не смог, вследствие чего у потерпевшего перелом минимум двух ребер в районе грудины. Семинары для Ордынцева закончились, не успев толком начаться.
Во второй раз начало новой жизни советник решил отметить отказом от курения. В аптеке рекомендовали анабазин. Анабазин жег рот, создавая эффект перебора в табаке, и первые три дня курить, действительно, не хотелось. Хотелось блевать. В надежде, что это ощущение со временем исчезнет, прошли ещё два дня. Когда Шагалов догадался, что лучше постоянно хотеть курить и удовлетворять это желание, нежели хотеть блевать и постоянно держать это чувство внутри себя, он пошел на балкон. Ровно пять дней назад, потрясая над перилами пачкой "Лаки страйк", он мысленно произнес: "Мне не жаль, что я её выбрасываю. Я начинаю новую, здоровую жизнь". Размахнулся… и спрятал пачку в балконный шкаф. Резон пятидневной давности пришелся к месту.
Но желание вырваться из потока обыденности советника не оставляло, и утро двадцать четвертого июля, учитывая ошибки прошлых попыток, он решил начать по-особому. Это не была какая-то конкретная дата, просто была суббота, и у Шагалова был выходной. Поскольку в последние месяцы по причине завала делами и командировок суббота редко подходила для отдыха, он воспринял сегодняшнее утро, как знак.
Раскопав в своем зеркальном шкафе (он выбирал его в магазине специально, чтобы постоянно контролировать внешний вид) спортивные трусы, а в нише – кроссовки, он ещё раз посмотрел на часы и прикинул, какой маршрут лучше всего подойдет для пробежки. И, когда на кроссовках затянулись шнурки, он уже знал, что от своего дома на Большом Факельном переулке он выбежит на Большую Андроньевскую, минует Вековую, свернет на Библиотечную и, если позволит погода, вернется домой по Рогожскому валу. Не бог весть какой марафон, конечно, и польза для легких, надо заметить, минимальная, но главное для Шагалова было не воспитание в себе легкоатлета, а преодоление трудностей личного характера.
Зеркальный шкаф, поставленный таким образом, чтобы следователь мог видеть себя ложась спать, и, что самое главное - поутру, посоветовал по-товарищески: займись собой, ещё есть время…
И он, на закате своих сорока трех лет, последовал совету единственного, на сей момент, друга. Ирония, конечно, но так уж получилось, что, разменяв пятый десяток, Шагалов, не доверяя никому кроме себя, заимел в качестве советчика лишь собственный платяной шкаф. Его быт был недосягаем ни для кого, его истинные мысли, помимо изложенных в обвинительных заключениях, оставались для всех загадкой. Но человеком он слыл, несмотря на замкнутость, порядочным, добродушным, не склонным к нездоровому карьеризму.
Родная улица, именуемая Большим Факельным, далась легко. Поражаться работоспособностью собственного организма было ещё рановато, ибо бежал советник не по Ленинградскому проспекту, а по переулку, отмеченному на карте для туристов едва заметной черточкой. Не вызвала переутомления и Большая Андроньевская, однако, пробегая мимо Вековой, значащейся в маршруте, как "проходная", следователь испытал жгучее желание на неё свернуть. Однако жалость к себе победил и дождался приближения Библиотечной.
Кто знает, как развивались бы события дальше, уступи он себе в малом, и сократи маршрут. Могло статься, что всё могло случиться по-другому. Однако произошло то, что произошло, и Шагалов, уже прикидывая на часах, когда окажется под заветным душем, свернул по Библиотечной к Рогожскому Валу.
Собственно, даже не свернул, а захотел свернуть. Спустился по газону, оглядываясь на милиционеров, к последней улице своей пробежки, и наткнулся на неприятность.
Она встала перед ним безапелляционно и фактически, заставив позабыть об обещании самому себе не останавливаться ни для отдыха, ни по какой иной причине. Но причина та была столь категорична, что обещание потеряло смысл.
Четверо молодых людей, чей возраст было невозможно угадать из-за начисто выбритых голов и однообразной амуниции, пинали ногами двоих людей, тоже молодых, но, в отличие от первых, с чересчур длинными прическами. В первое мгновение могло показаться, что вторые несут наказание за хищение волос у первых. Серьги в ушах, небрежно носимые вещи и рюкзаки за спинами лежащих давали импульс для догадки: неформалы, как минимум. Подбитые железом военные "берцы", кожаные куртки при двадцатиградусной температуре воздуха также подсказывали: скинхеды.
Как они могли найти друг друга на перекрестке Библиотечной и Рогожского вала, оставалось загадкой, отгадывать которую у следователя Генпрокуратуры не было времени. В три шага преодолев расстояние от угла дома до места битвы, он врезался в толпу и вполне безобидными движениями стал расшвыривать в стороны всех, кто оказывался под руками. Бритые грозили расправой, падали, вставали и снова грозили убить, неформалы плакали, и Шагалов в чёрно-белых трусах дорогого его сердцу "Торпедо" выглядел в этом месиве ярче всех.
Бить кого-то ему не хотелось, в памяти ещё хранился эпизод с переломанной грудиной тренера по айкидо, а потому советник ограничивался тем, что откидывал кочетами наседавших на него неофашистов на стену…
…на ограждение тротуара…
…на асфальт.
Вскоре неформалы убежали, не оставив шанса понять, к какой категории "отрицальщиков" относятся, а скинхеды устали. Все четверо сгрудились напротив следователя Генеральной прокуратуры и без устали матерились. Действовали они по принципу сурикатов в Африке. Пока первая половина материлась и угрожала, вторая смотрела по сторонам в поисках вероятной опасности.
Удерживая в груди рвущееся наружу сердце, Шагалов уселся на металлическое ограждение и стал затягивать распустившийся шнурок на одной из кроссовок.
- Что ж вы делаете, мерзавцы? - в три приема произнес он. – Разве можно людей ногами?
- Это пидоры, - угрюмо бросил один из тех, кто и драться боялся, и отступать стыдился.
- Но я же вас не пинал по той же причине!
- Ты, мужик, на карандаше, - сообщил второй. Он, как и остальные, не соображал, с кем разговаривает, был самый маленький, и на внутренней стороне его запястья красовалось тату "Железный Крест".
Молниеносный жест рукой был похож на бросок кобры. Однако он был произведен не в сторону первых двоих, а в сторону третьего, доселе молчавшего. Шея, охваченная железными пальцами, дернулась вперед и юнец подлетел к мужику. Удивлению его не было предела, потому что он точно знал, что реакцией обладает отменной, а сейчас не успел даже моргнуть глазом.
- Пойдешь со мной, - сообщил ему советник. – А вы можете следовать за нами, хотя, можете и в другую сторону.
Оставшиеся не у дел заволновались. Захваченный в плен "партайгеноссе" был взят на дело впервые, и по неопытности мог сдать всю национал-социалистическую ячейку вплоть до фюрера.
Картина потрясала яркостью красок. По тротуару Рогожского вала шел игрок "Торпедо" и вел за шею, как пойманного варана, неонациста. Сзади брела троица тех, на кого не хватило рук, и на ходу строила план дальнейших действий.
Самого тщедушного из четверки Шагалов вычислил сразу. Тот был испуган все время драки, был единственным, кто хиппарей не бил ногами, и у него одного на челе остался, ещё не стертый, штамп об успешно сданном едином государственном экзамене. Пока мама с папой уехали в командировку в Европу, малец, по видимому, решил не терять время даром и использовать его по максимуму. Не удрученные понятиями классовой борьбы такие индивидуумы легкораскалываемы и именно из таких вырастают хорошие информаторы.
О том же самом, вероятно, думали и трое сзади, потому как за двести метров до приближения к ближайшему отделению милиции они предприняли попытку отбить плененного однополчанина.
Ордынцев уже давно понял: день пропал даром. Ничего путного из посещения отделения с этим придурком не выйдет. Те, кто от него пострадал, убежали, и теперь никогда не будут ходить по Москве по двум, хорошо запомнившимся им улицам. Потерпевших, таким образом, нет. Ещё через четверть часа выяснится, что папа у неофашиста действующий член КПРФ в Государственной Думе, а мама дипломат. Так что Шагалову, не будь он следователем одной из звонких организаций, на слово могли не поверить, а, что более всего вероятно (после вмешательства фракции и протеста МИД), быть уличенным в нападении на группу подростков.
На пересечении Рогожского вала и Новорогожской улицы состоялось последнее ристалище. Один из нападавших предусмотрительно убежал, а двое, зажимая расквашенные носы, остались стоять у стены дома. Советник вспомнил о чем-то, полапал свободной рукой по трусам в поисках мобильного телефона, нашел его и протянул юнцу, которого не выпускал из руки уже десять минут.
- Ноль-два, будь любезен.
После трубку принял и сообщил лицу, который на том конце связи уточнял детали, где находится.
В стане противника начались движения. Ничего толкового (например, чистосердечно раскаяться) предложить хулиганы, конечно, не могли, а потому, выслушивая предложение поменять сотоварища на вещь диковинной красоты и ценности, Шагалов лишь поморщился. Антикоррупционный комитет состарится, загнется, а дело, против которого он борется, бессмертно и вечно молодо.
Чтобы "вещь" выглядела ещё более диковинно и ценно, один из окровавленных молодых людей – назвать юношами быков под метр девяносто у советника не повернулся бы язык – вынул из кармана нечто и протянул на ладони.
- Забирайте себе, а он пусть идёт, а?
Уважительные нотки дали следователю основание думать, что хоть какое-то доброе дело он за сегодняшний выходной сделал. Продолжая уводить зажатого в руке парня от прохожих, привыкших и не к такому, он рассматривал какой-то желтый ободок с камнями на чужой красной ладони.
- Бросай, - велел он, и через мгновение поймал ободок в руку. На поверку предмет оказался не ободком, как он предполагал, а браслетом с вкрапленными в него самоцветами бирюзы и чередующимися с ними рубинами. Так, во всяком случае, определил принадлежность камней Шагалов.
Браслет был тонок, но так тяжел, что он невольно подкинул его на ладони. Если бы не очевидное расхождение в исторических вехах, советник непременно подумал бы о том, что за полчаса до неформалов скинхеды отволтузили и обобрали сына индийского раджи. Браслет следователь зажал в кулак и опустил в карман, к сотовому телефону.
Поскольку никаких действий с его стороны, на которые парни рассчитывали, не последовало, они приуныли. Шагалов же заметил в глазах одного из них испуг. Это был не испуг за разбитый нос и вид собственной крови. Было что-то другое. Однако производить дальнейшие вычисления советник не стал, а молодые люди решили понаблюдать за дальнейшими событиями: к дому на пересечении Рогожского вала и Новорогожской улицы подъезжал "УАЗ" белого цвета с красным гербом города и буквами "ЦАО" на бортах…
Это означало, что отпустить их теперь мужчина не мог в любом случае. Тем не менее, выкуп уплачен, ипоступить не по-людски мужик теперь не имеет права. По всему видно, что человек он благородных кровей. Иной бы за гомосеков не встрял.
Через несколько минут, помогая вталкивать задержанных скинхедов в "уазик", советник посетовал на свой внешний вид, и попросил милиционеров довезти его до дома, чтобы он мог переодеться.
Ещё через полчаса он вышел из дома в отутюженных брюках и голубой рубашке, сел в ожидавший его белое авто с красными гербами и тот повез его к отделению милиции, где уже начали выясняться предполагаемые следователем ранее нюансы.
Пока Шагалов переодевался, брился и добирался на хрипящем "уазике" до УВД Центрального административного округа, предполагаемые ранее нюансы выяснились окончательно. Ошибся следователь Генпрокуратуры в малом. Папа у молодого человека, которому расквасил нос старший следователь (молодому человеку, разумеется, а не папе) служил не в Государственной Думе, а в Московской городской. Правда, не депутатом, а водителем. А мама была домохозяйкой, ибо любая мама может быть домохозяйкой как при муже-депутате, так и при муже-водителе депутата. Главное, водить там, где нужно, и кого нужно. В общем, почитателей "Майн Кампф" (дав в невидимом через оргстекло закутке дежурной части пинка под зад) отпустили. Формулировка банальна, но, как говорится, закон суров, но он закон. Dura lex, sed lex, как говаривали древние римляне. Насчет dura вопросов не было. Осмелевшие юнцы гнали её, дуру, не стесняясь присутствия Ордынцева. Шли они, шли, никого не трогали, смотрели на купола церкви Сергия, хотели в неё зайти…
- Это как ты с Рогожского вала умудрился увидеть купола Церкви Сергия, дальнозоркий ты мой? – встрял Шагалов. Больше для порядка вмешался, чтобы не так ровно ложь струилась.
… а тут, откуда ни возьмись, два…
-… педераста. И начали они нас бить…
Словом, то ли по подсказке папиной, то ли по наитию врожденному, написали побитые генпрокурорским "важняком" молодые люди заявление с просьбой привлечь к уголовной ответственности избивших их неформалов и отправились в судмдэкспертизу регистрировать распухшие носы.
- Вы их обязательно найдите! – возмущался папа-водитель из Гордумы.
- Это наша работа, - скромно, ничего не обещая, сказал ему на прощание майор-дежурный.
- Спасибо, мужик, - поблагодарили неофашисты смеющегося Шагалова. И ушли.
На другое развитие событий советник не надеялся. Он и вел-то их ради порядка. Главное, для чего он в эту свару вмешивался, чтобы двоих длинноволосых насмерть не забили. А благодарность его ошеломила и развеселила.
Глава третья.
В воскресенье пробежка снова не удалась. В начале девятого Шагалову позвонил из прокуратуры Смагин и попросил срочно приехать по причине внезапно возникших проблем, разрешить которые в состоянии лишь Георгий Николаевич. Последнее, понятно, в телефонной трубке не прозвучало, однако советник всякий раз, когда ему звонил в выходной день начальник следственного управления и говорил о необходимости прибыть, эту фразу договаривал до конца. Так уж повелось, что, если на Большой Дмитровке внезапно образуется проблема, то разрешить её в силах лишь он, Шагалов.
Всякий раз, когда такой разговор случался, следователь думал о том, насколько жесток мир. Если он не женат, то это значит, что он вполне может обходиться без женщины, не интересоваться стадионом, где играет его "Торпедо", не оказаться случайно в выходной под пивом, или просто не захотеть ехать на службу. Последнее малозначимо, потому что Шагалову всегда было лучше на деле, чем на диване. Однако как понимать Смагина Егора Викторовича, если на этом диване находится чудовищной красоты женщина? Чудовищной – в смысле неземной, неповторимой, разумеется. Почему в этом случае Шагалов должен выбирать между чудовищно красивой женщиной и просто чудовищной проблемой в пользу второй?
- А что случилось-то, Егор Викторович?
- Машину я уже выслал.
В пикающую трубку советник поблагодарил начальника за разъяснения и направился в ванную. Что бы ни случалось в его жизни, никто и никогда не видел его небритым. Это тоже привычка, выработанная годами. Появиться на улице со щетиной для Шагалова было равносильно походу в Большой в вывернутом наружу пиджаке. А что касается пробежки…
Послушав себя, разочарований от того, что ему не дали побегать по Библиотечной, следователь почему-то не испытывал. Привычки, они прививаются годами. С чего бы Шагалов не начинал новую жизнь, продолжалась она всегда на Большой Дмитровке, и разочарований по этому поводу Георгий Николаевич не испытывал. Вот это и есть самая главная его привычка.
Войдя в кабинет начальника следственного Управления, он осмотрелся. Напротив Смагина, занимающего свое кресло, расположились двое не московского вида. В столичной области уже неделю стоит погода под двадцать пять градусов со знаком плюс. На небе ни облачка, рыжие пульверизаторы снуют по столице, поливая накалившийся асфальт живительной влагой, эти же двое держат на коленях плащи, и очень сомнительно, что таким образом они спасаются от юмористов, поливающих улицы водой. Товарищи, несомненно, из органов. Из каких именно – внутренних или внешних, станет ясно через пару минут. Сейчас же можно смело утверждать, что так аккуратно и коротко прокурорские работники стричься не станут. Несомненно, органы. У одного глаза красны, однако лица выбриты и светятся свежестью. Значит, только что с вокзала. Вне всяких сомнений, с аэропорта. Люди прибыли по делу, поэтому не станут задерживаться для того, чтобы снять номер в гостинице, да там же выбриться. Служивые сразу едут к "делу", ибо досконально знают, что местные помогут им и гостиницу нужную снять, и другие бытовые проблемы решить. В поезде ни один нормальный человек бриться не станет, брились они ещё дома, да и вещей у них – один кейс на двоих. У того, что постарше – артериальная гипертензия. Глаза красны, наверняка, таблеток гипотензивного действия наглотался, они растворились в разогретой курице с другого рейса и эта гремучая смесь сейчас доставляет ему массу хлопот.
Значит, с аэропорта…Летели бы с запада, не устали бы так очевидно для окружающих. Получается, с востока. Если бы с Дальнего, то перед Смагиным сидели бы два, изнуренных путешествием странника, и глаза были бы не красны, а малиновы, и не у старшего, а у обоих. Получается, Сибирь. Рискнем…
- Как погода в Новосибирске?
Шагалов после входа в кабинет сделал всего три шага, и это была первая фраза, прозвучавшая в приёмной Смагина в его присутствии.
Приезжие переглянулись, причем добрая часть взглядом относилась и к начальнику. Удивляются. Значит, угадал. Приятно иногда смотреть на людей, умиляющихся чужому разуму. Егор Викторович звонил Шагалову при них, и упоминание столицы Сибири в его речи отсутствовало. Тем паче удивление.
- Садись, Георгий Николаевич, - тая улыбку, пригласил начальник Управления. – Откуда знаешь, что люди из Новосибирска?
- Галстуки слева направо завязывают только в Сибири, - серьезно заметил советник, с удовлетворением наблюдая, как приезжие, словно по команде, взялись руками за воротники рубашек.
Погода в Новосибирске, была ни ахти какая, ворчал старший из приезжих, представившийся Игорем Владиславовичем. То жара под тридцать, то вдруг сереет небо и в течение трёх дней начинает выливать на землю то, что должно было равномерно рассеивать все лето. Грязь, сырость, перемежаемая внезапным иссушающим ветром, словом, беспредел. А у меня, говорил Игорь Владиславович, высокое давление, которое и в нормальную-то погоду не дает себя нормально чувствовать. А что дела касается…
Странные вещи происходят, говорил старший, начальник отдела Управления Федеральной службы безопасности по Новосибирской области. Есть в области такой район, Барабинским называется. Там заканчивается мир. Сразу после озер, коих там хватает с избытком. Молва идет, Бараба соперничает с Финляндией по количеству этих водоемов. Так вот, там мир и заканчивается. Доплывешь до острова Амелькина Грива на катере, выйдешь на берег, ещё метров двести по кустам – и край. Москва, это где-то там, далеко, в другом измерении, а тут – край. Если вниз всмотреться, то можно увидеть спины трех слонов, у которых уже затекли ноги стоять на ките.
И на самом краю мира вдруг обнаруживают труп лодочника Захарчуки Владимира Матвеевича. На острове, являющемся местом отдыха сильных мира сего есть небольшая, но жизнеспособная база под названием "Соленое озеро"…
- Пора записывать, - тихо перебил Шагалов. – Хотя не уверен, что это мне понадобится.
Смагин покачал головами – "понадобится, не сомневайся", приезжие скромно промолчали. Когда советник бесшабашным жестом выудил лист из лотка на столе начальника Управления, старший из "федералов" продолжил…
Итак, жизнеспособная такая база. Озера соленые, понимай – полезные для здоровья. Простому смертному достаточно пару процедур для очищения совести и тела сделать, а кто побогаче, понятно: шашлыки, банька, дабы соль выпарить, домики для отдыха… Домиков, правда, заметил Игорь Владиславович, немного. Три. Но больше и не нужно, потому как более пятнадцати человек зараз на острове не отдыхают. Хозяйством на "Соленом озере" заведует, точнее, заведовал, царство ему небесное - сказал Игорь Владиславович - Захарчука Владимир Матвеевич. Дедок с виду спокойный, бука, потому без малого двадцать лет лодками и базовским скарбом управляет бессменно. Точнее – управлял, потому что вот уже две недели, как на базе управляет другой бука.
Шагалов слушал этот подробный рассказ и не мог взять в толк, зачем его подняли с дивана. Но сибиряки, он знал, народ словоохотливый, стало быть, главное впереди. Утешил себя тем советник и продолжил делать заметки на полях. На полях – ибо ничего существенного, значимого для себя из рассказа сибирского сотрудника государственной безопасности, что можно было бы положить в основу листа, пока не слышал.
- И вот однажды, - говорил, словно отходя душой после долгого молчания в самолете, Игорь Владиславович, - приехала на базу очередная делегация…
Приехала она, если верить рассказчику, с размахом. Сибирь, словом… От полуострова с солеными озерами до острова Амелькина Грива, ставшего отправным и начальным пунктом нижеописанных событий, говорил Игорь Владиславович, с километр по воде. Так вот пятеро разудалых молодых людей, три мужчины и две женщины, оставив джипы на Большой земле, сели в водные мотоциклы и приехали таким образом к давно им знакомому Матвеичу. Огорчены были, правда, что их никто не встретил. Такого ранее не бывало, но радость близости с природой испортить это не могло, и они отправились на поиски лодочника-начальника базы. Какой бы статус он ни занимал по отношению к гостям, это как раз тот случай, когда сену приходится идти к корове. Без Матвеича ни в дом не попасть, ни жаровню не найти, ни одеял.
Нашли лодочника быстро. Он лежал посреди огромного острова Амелькина Грива, неподалеку от болот. Вот так, с простреленным сердцем и затылком и лежал. Заваленный ветками, дурно пахнущий и распухший до невероятных размеров.
- Я говорил вам, какая нынче погода в Новосибирской области? – уточнил Игорь Владиславович. - То жара беспредельная, то дождь льёт. То вдруг остановится на полпути к земле, и снова пекло невыносимое. Так что раскис Матвеич, дюже раскис… Со Староярково, откуда он родом, пришлось соседей везти, чтобы опознали.
Шагалов решил молчать и ни о чем не спрашивать. Ответы люди из Новосибирска дают длинные и до того подробные, что иногда хочется перебить. Прерывание же речи собеседника советник считал не только моветоном, но и вредом для дела. Как раз в таких длинных предложениях порой и устанавливается мелочь, могущая в последствие сыграть решающее значение. Поэтому следователь быстро чиркал на бумаге значки, одному ему поддающиеся расшифровке, и хранил молчание. Этим всласть пользовался Игорь Владиславович, который, как становилось понятно, оказавшись в Генеральной прокуратуре, считал своим долгом сказать до последней буквы всё, что знает, и добавить к этому всё, что он по этому поводу думает…
Далее проза его повествования постепенно стала улетучиваться, и за пересказом фабулы банального убийства стали вставать тени. Тени с каждой минутой становились отчетливей, и даже стали принимать определенные формы. Рассказ окончательно сформировался в завязку детективной истории особой важности к началу второго часа сказания.
К очевидно криминальному трупу лодочника Захарчуки прибыли, как водится в таких случаях, судебный медик, прокурор-криминалист и следователь прокуратуры Барабинского района Новосибирской области. "Важняк" попался не из брезгливых, лазил руками туда, куда нормальный человек посмотреть устрашится, и вскоре в одном из таких мест, а именно – в мотне впившихся в распухшее тело трусов лодочника обнаружил странный предмет. Далее Игорь Владиславович применил аллегорию, которую по достоинству оценили и Смагин, и Шагалов. Начальник отдела УФСБ по Новосибирской области заявил, что, если для вероятности выброса на игральных костях десять раз подряд "шесть-шесть" потребуется половина периода времени от появления на свет Адама до сегодняшних дней, то на вероятность обнаружения в трусах мертвого лодочника золотого перстня с бирюзой времен империи хана Батыя не хватит всего времени существования Солнечной системы.
"Важняк" вяло похлопал в ладоши и поинтересовался об источнике получения информации исторического прошлого перстня.
- Есть у нас один историк… - при воспоминании об этом историке Игорь Владиславович поморщился, как от вида лимона. – Профессор, доктор исторических наук Урманов. Единственный в своем роде ученый, знаток сибирской истории. После визита к нему наше ведомство произвело молекулярный анализ образцов, и заключение подтвердило мнение Урманова. Образцы изготовлены в период конца тринадцатого - середины четырнадцатого веков.
- Вы сказали – образцы? – переспросил Шагалов. – Не – образец, а – образцы?
- Да, - кивнул старший из "федералов". – Я уже начинаю рассказывать дальше…
Уголовное дело по факту убийства лодочника Захарчуки было возбуждено по статье "сто пятой" прокуратурой Барабинского района и ею же принято к расследованию. Никаких перспектив раскрыть убийство по "горячим следам" у следствия не было, так, по мнению судебно-медицинской экспертизы, тело Матвеича пролежало под ветвями не менее трёх суток под дождем и изнуряющей жарой. Но спустя четыре дня, а именно – четырнадцатого июля, из Москвы в Управление Федеральной службы безопасности по Новосибирской области, как и во все ведомства страны при подобных случаях, пришла ориентировка о том, что во время разбойного нападения на антикварную лавку на улице Вяземской сотрудниками МУРа в перестрелке был убит некто Крестников Степан Алексеевич. По сути банальный разбой превратился в интригу, когда при осмотре следователем прокуратуры Западного административного округа в кармане джинсовой куртки трупа была обнаружена золотая пайцза. Данная ориентировка Управление по Новосибирской области заинтересовала и встревожила. Следователь прокуратуры Барабинского района тотчас послал запрос с просьбой обозначить приметы напавшего на антикварную лавку и его установочные данные.
Не прошло и суток, как из Московского уголовного розыска через прокуратуру западного административного округа пришло сообщение о том, что на Старом Арбате задержан нумизмат, торгующий и скупающий соответствующие своему увлечению предметы. Задержан он был случайно, во время планового рейда, и всё бы ничего – нумизматы порой торгуют такими монетами, которые ученые в глаза не видели. Однако у нумизмата, который стоит на Арбате уже ни один десяток лет, был обнаружен золотой динар времен Батыя. При более тесном контакте с операми из МУРа нумизмат описал приметы незнакомца, который за сутки до этого продал ему динар за пятьсот долларов. Тот ссылался на недостаток средств и тем оправдывал мизерную цену, которую запросил. Просил свести его с серьезными людьми и гарантировал вознаграждение. Больше походил на чокнутого, нежели на делового, нервничал, и тем испортил о себе мнение в глазах осторожного нумизмата. Описал его коллекционер весьма просто: среднего роста, длинные волосы, собранные сзади в конский хвост посредством резинки, джинсовый костюм и разношенные туфли. Разговаривал с едва заметным сибирским акцентом, непохожим на московский диалект.
- Нумизмат оказался ещё и лингвистом? – бросил Шагалов.
Игорь Владиславович невозмутимо пояснил, что нумизмат сам бывший сибиряк, а потому родную речь слышит издалека. И напомнил следователю о том, как тому хватило трёх секунд для того, чтобы рассмотреть узлы на галстуках приезжих.
Шагалов качнул головой, хотя был в корне не согласен с тем, чтобы нумизмат соображал так же, как следователь, и стал вслушиваться в занявшую его историю.
Не прошло и нескольких часов, как на улице Смольной в Северном округе столицы был обнаружен с многочисленными ножевыми ранениями труп некоего Гаврилова Вениамина Олеговича. На этот раз при трупе ничего обнаружено не было, однако внешность его не оставляла сомнений в ом, что это именно он продал золотой динар нумизмату с Арбата. Последнего выудили из дома, где тот проводил дезинфекцию своего организма водкой после посещения кабинетов МУРа и привезли в морг. Все сомнения отпали. Коллекционер прямо указал на Гаврилова, как на лицо, продавшего ему монету.
А утром пятнадцатого июля в дежурную часть ОВД "Тушино" обратился русский эмигрант, ныне канадец, Эндрю Смелков. Он прибыл для того, чтобы сообщить интересную новость. Четырнадцатого июля, то есть, в день смерти Гаврилова, к нему в историческом Музее подошел странный тип с хвостиком на голове и безумным взглядом, и упрашивал купить серебряный динар времен ханства Батыя. Тип назывался историком, чьи достижения не оценены по достоинству государством, уверял, что владеет огромным количеством бесценных исторических образцов золотых изделий, и просил свести с серьезными людьми, которые в состоянии эти образцы у него выкупить.
Как и нумизмата, канадца свозили в морг, и тот сразу опознал в Гаврилове человека, предлагавшего ему серебряный динар, золотые россыпи и алмазные копи.
- Вообще, - стал постепенно подводить черту под своим рассказом Игорь Владиславович, - рассказ Эндрю Смелкова интересен одной деталью. То же самое, а именно - большое количество предметов старины, предлагал старику в антикварной лавке и Крестников. И он тоже просил антикварщика свести его с нужными людьми для реализации раритетов. В лавке, как выяснилось, происходил не разбой, а торг. Магазин "Антиквариат" на Вяземской является своего рода ловушкой для различного рода барыг, а старичок – паучком. Как только в лавку для реализации начинают предлагать сомнительные вещи, дед тут же нажимает ножкой кнопочку под столом и на его зов прибывают ребята из соответствующего отдела МУРа. По этой прозаической причине лавочка живет, старичок зарабатывает свой доллар, овцы целы, волки сыты, преступления раскрываются.
Таким образом, на сегодняшний момент вырисовывается следующая картина, сказал Игорь Владиславович. В Москве в течение короткого периода времени в разных местах были предложены предметы старины, соответствующие одной исторической эпохе. Ничего ординарного в этом на первый взгляд не было, в Москве предлагаются тысячи раритетов разных эпох, если бы настырная рука следователя Барабинской прокуратуры не проникла под трусы лодочника Матвеича на Соленых озерах. Перстень, найденный им, соответствует той же исторической вехе, что и динар с пайцзой. И всюду, где появлялись предметы старины, тут же происходило убийство.
- Я прошу прощения, - заметил Шагалов, склонясь над своим листком. – Я правильно написал - п а й ц з а? Я нигде не допустил ошибки?
Рассказ, затянувшийся на два с половиной часа, был практически завершен. Но Шагалов чувствовал, что Игорю Владиславовичу не терпится объяснить ещё что-то, но у него то ли не хватает мужества на это, то ли он сомневается, что беседа на эту тему будет выглядеть уместной в этом здании.
Советник решил помочь начальнику. Авось пригодится в будущем…
- Давайте подведем итоги. В областном центре Новосибирской области Барабинске обнаруживают труп лодочника, а при нем – перстень, возраст которого около семисот лет. Второе. Через несколько дней в Москве обнаружен труп мужчины, о возрасте и социальной принадлежности которого я до сих пор не услышал ни слова, и после выясняется, что он также владел предметом, соответствующим по времени изготовления царствованию хана Батыя или хана Мамая.
Третье: в Москве же происходит перестрелка в антикварной лавке, в ходе которой погибает ещё один мужчина, в ходе осмотра трупа которого обнаруживают золотую пайзцу. И она опять же возрастом около семисот лет. Все события вписываются во временной промежуток десять дней – две недели. Два последних фигуранта искали каналы сбыта большого количества драгоценностей и предметов старины того времени. Коль скоро изъятые в ходе работы исторические ценности находятся в руках работников спецслужб Новосибирской области, я делаю вывод о том, что дела по факту убийств объединены под началом следователя прокуратуры Барабинского района Новосибирской области.
Я всё верно указал? - услышав утвердительный ответ, Шагалов положил ручку на стол. – Егор Викторович, зачем я здесь?
Смагин почесал подбородок и скользнул взглядом по старшему из приезжих. Тот, истолковав этот взгляд правильно, испросил разрешения закурить, и виновато вздохнул. Шагалову даже показалось – воля бы Игоря Владиславовича, так он, вообще, этого не говорил бы. Однако раз начальник следственного Управления Генеральной прокуратуры Российской Федерации настаивает…
- Среди старожилов Новосибирской области до сих пор бытует немало легенд. Тому есть веские основания, потому что земля сибирская богата на причуды. С незапамятных времен ходила молва о том, что на одном из островов озера Чаны хан Кучум, спасаясь бегством от Ермака Тимофеевича, закопал свой клад. Были в том кладе и предметы бесценные того времени, и прошлых лет, и драгоценности, отбитые у местного населения после татаро-монгольского ига. Сокровища, говорят в деревнях близ озер, Кучум спрятал немалые. В одна тысяча пятьсот девяносто восьмом году, когда войско его ослабло окончательно, принял хан решение богатство свое разбоем нажитое схоронить, а после, набрав войско, вернуться за ним, да и ещё с непокорных собрать. Но двадцатого августа случилась последняя битва, и остатки Кучумова войска были разбиты в том месте, где сейчас стоит Новосибирская ГЭС. Хан бежал, ведомый идеей вернуться и забрать клад, однако этого не случилось. В одна тысяча шестьсот первом году по пьяной лавочке он встрял в рамсы с калмыками и был убит.
- Если бы не последняя ремарка, Игорь Владиславович, - заметил Шагалов, - вам, как сказителю краеведческого музея, цены бы не было. И какой вывод мы должны сделать на основании услышанного?
Земля барабинская изрыта "черными следопытами", сказал Игорь Владиславович. Замечание следователя за похвалу он почему-то не счёл. Клад ищут все четыреста лет, и никаких выводов никто из кладоискателей делать не собирается. Просто ищут. А то, что у вечно подпитого лодочника Захарчуки в трусах нашли перстень, который вполне мог принадлежать кучумову вельможе Карачи, наталкивает на мысль что клад этот вполне могли найти. А динары и пайцза эту мысль прямо-таки подтверждают. Как бы то ни было, клад это или не клад, Кучумов – не Кучумов, совершены три убийства, и объектом преступлений являются, несомненно, человеческие жизни. А его предметом – исторические ценности, то бишь – государственное достояние. Крестников и Гаврилов, заявляя о том, что в состоянии предоставить на продажу большое количество раритетов, не могли лгать об одном и том же в разных местах одновременно.
- Георгий Николаевич, - сказал Смагин, решив именно в этом месте разговора ставить точку, – я истребую из прокуратуры Новосибирской области дела по убийствам в Барабинском районе, Западном и Северном административных округах Москвы. Тебе придется принять их к производству, и объединить под своим началом. Если я ошибся, и они никак не связаны, укажешь это в рапорте на имя Генерального. Письменные указания я дам завтра. А работать непосредственно по делу в Барабинске тебе придется с местной прокуратурой и этими, - он провел рукой вдоль стульев, - господами.
По жесту начальника следственного Управления можно было представить, что господ так много, что не хватает плеча. На самом деле их было двое: начальник отдела УФСБ по Новосибирской области и его зам.
Шагалов промолчал. Лишь перегнул листок четверо и аккуратно поместил во внутренний карман пиджака. Слушая в пол-уха разговор Смагина с новосибирцами, советник соглашался с тем, что начало новой жизни опять придется отложить до лучшей поры.
- Вы всерьез полагаете, что я подхожу для роли кладоискателя? – искренне удивился он, когда за "федералами" наконец-то закрылась дверь. – Убийства, если они не в отношении государственных деятелей, прерогатива районных прокуратур. В исключительных случаях – областных. Даже если у убитого в трусах печатка Тамерлана, это все равно подследственность районной прокуратуры!
- Я забыл сказать, - Смагин оторвался от компьютера, рассматривая на мониторе карту Новосибирской области. – Или говорил, да не помню… Дело на контроле у Генерального. Не говорил?
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги