Золотое солнце

В корчме было шумно и весело – солнце уже почти закатилось за горизонт, и люди стягивались, чтобы пропустить кружечку браги. В дальнем углу за широким круглым столом сидели двое мужчин в алых плащах с золотым подбоем. На поясе у каждого тускло поблескивала рукоять меча, а рядом лежали подбитые мехом суконные шапки, небрежно брошенные на стол. Оба были так увлечены разговором, что не сразу заметили принесшего брагу корчмаря.

- …такую ни в пир, ни в мир, ни в добрые люди!

- Это отчего же?

- Отчего… Не знаешь, что ли? Она с малолетства была… чудаковатая.

***

Царевна стоит, держась ладонями за резные деревянные балясины, и смотрит вниз на залитую светом гридницу, в которой вовсю идет пир. Бегают слуги, вынося всё новые и новые яства, хохочут князья и бояре, играют на гуслях скоморохи. Всё вокруг – многолесье музыки, смеха и пения. Отец сидит за высоким столом, его лицо раскраснелось от браги, а глаза весело блестят. Царевна завороженно смотрит на добродушную улыбку, играющую на его губах. Она видит её так редко и никогда – обращённую к ней. Всё, что ей достаётся - неприязненно поджатые губы и строгие взгляды.

Дурочка, полоумная, чудачка. Всего в ней слишком - слишком тихая, слишком молчаливая, слишком дикая - её всегда слишком и никогда не достаточно.

Когда она была ещё совсем малышкой, старая нянька рассказала ей сказку. Однажды, всадник с кобылой шли через болота, и кобыла, оступившись, упала в воду. Всадник любил её так крепко, что не смог оставить, а она была так предана ему, что не скинула с седла, и они оба утонули в трясине.

Помешанная. Убогая. Царевна слышит шёпот за спиной, и ей кажется, будто она проваливается в застоялую смрадную воду, и её ноги вязнут в болотной жиже.

Внезапно рядом с ней мелькает тень, и она тихо охает, встречаясь взглядом с братом. Он озорно ухмыляется и щелкает её по носу. В нём тоже всего слишком – только наоборот.

- Сестрёнка, пойдём со мной.

Царевич хватает её за запястье – на нежной коже завтра наверняка появятся синяки – тащит её за собой.

Царевна сидит под раскидистой старой яблоней, затаив дыхание, глядя на брата, который карабкается по кривым ветвям, тянет руку к спелому наливному яблоку и, одарив её сверху торжествующей улыбкой, спрыгивает вниз, ловко приземляясь на ноги. Её смех – будто перезвон колокольчиков, и улыбка царевича становится шире. Она берёт протянутое им яблоко и кусает, чувствуя, как сладкий сок течёт по подбородку, пачкает и без того уже чумазые ладони. Няньки бранили бы её нещадно, но сейчас рядом с ней только брат, который никогда на неё не ругается. Скрестив длинные худые ноги, он сидит, привалившись к дереву, и солнце ярко блещет в его золотых кудрях.

***

- А всё ж слыхал я, что сам князь Вольский ей прохода не давал. Трижды к ней свататься пытался!

- А чего ж ему не свататься, к царской-то дочке!

***

Князь усмехается и проводит рукой по густым, чёрным как смоль волосам. Он горд и смел, любимец царя и самый молодой из его воевод. Ему пророчат великое будущее, в котором он не сомневается ни мгновения. Девицы бросают на него тоскливые взгляды, но сам князь глядит только на царевну, скромно стоящую в углу. Многие из собравшихся желают оказаться на её месте, а она хочет лишь сбежать, укрыться от этого жадного взгляда. Глядя на его упрямо изогнутые губы и пронзительные глаза, царевна думает об отцовском ястребе, хищно высматривающем прячущихся в траве перепёлок. Когда князь одаривает её ласковой улыбкой, царевне чудится запах гнилой травы, и трясина тянет её вниз, смрадная вода заливает до пояса.

***

- …Тем паче, что царевича при дворе не жаловали.

- Оно и немудрено: тот ещё был балагур и повеса!

- Да и к тому ж царь на матушку его ополчился… В монастырь её сослал.

- А сына к тётке?

- На воспитанье. А когда тот ко двору вернулся, так у них и вовсе большой разлад вышел.

***

Отец отвешивает ему пощечину – наотмашь. Брат спотыкается, едва не падает, но каким-то чудом остается на ногах. Из уголка алых губ тонкой струйкой стекает кровь. В зале стоит тишина такая звонкая, что закладывает уши, и именно тогда брат начинает смеяться. Сначала тихо, бесшумно, а после в голос, звонко и отчаянно весело. Отец смотрит на него с изумлением, которое почти сразу же сменяется презрением.

- Уведите его, - бросает он слугам, и отвращение в его голосе разъедает кожу, добирается до сердца. – Пусть проспится.

А брат всё смеется, и у царевны захватывает дух.

***

- А царевна-то что?

- А что она?

- С братцем-то ладила али нет?

***

Он цепляется пальцами ей за плечи и сжимает до боли, до синяков, которые назавтра расцветут на нежной коже багровыми цветами, и спрашивает с надрывом:

- Ты тоже ненавидишь меня теперь?

В его глазах плещется такое отчаянье, что сердце рвётся из груди, рассыпается на тысячи осколков. Она хочет ответить ему, но горло сжимается, и слова так и не достигают губ.

Короткое и емкое отцовское: «дура» звенит в ушах, бьет наотмашь. Дура и есть: у брата в глазах стоят слёзы, а она и слова не может из себя выдавить. Пальцы, вцепившиеся в неё, дрожат, но прежде, чем царевич успевает отстраниться, она рвётся вперёд и обнимает его за шею, прижимается к нему так крепко, что и не понять больше, где кончается он и начинается она.

***

- А князь-то не промах оказался! Не успела земля на царской могиле осесть, а он чего удумал…

***

Они говорят о том, как будут его убивать.

Царевна стоит, спрятавшись за широкой колонной, а палец ей жжёт золотое обручальное кольцо. Князь улыбался, надевая его ей на палец. «Царицей будешь», - обещал он, и трясина затягивала её по горло.

Царь мёртв, и у его непутевых детей больше нет защиты.

Гнилая вода заполняет лёгкие. Ещё немного – исчезнет солнце, и ряска сомкнется у неё над головой. Царица без короны, без царства и без гордости. Царица без брата, неудобного, глупого, никчёмного брата, который мешает, которому нет места среди знати, пахнущей топью и тиной.

Кто из них кобыла? Кто всадник? И есть ли разница, если они оба всё равно утонут в болоте?

Ночь окутывает тёмные коридоры дворца, баюкает лунным светом. Царевна открывает дверь и бесшумно проскальзывает внутрь. Её брат сидит на постели и вздрагивает, когда слышит её тихие шаги, оборачивается, глядя на неё испуганными глазами, на дне которых плещется обреченность.

- Сестрёнка, - растеряно шепчет он, словно не веря, что она здесь, и у царевны сжимается сердце.

- Братец. Пойдём со мной.

***

- Искали они царевича всю ночь – со шнурочком, а царевна прятала его в своих покоях.

- И что ж, не смекнул никто?

- Видать, думали, совсем она дурочка, аль трусиха, и мешать им в их делах не станет.

- А оно эвона как вышло.

- Да… Ускакали они с рассветом в Карог, а там царевич собрал дружинников, и тут ужо князь бежал только пятки сверкали – до самых западных рубежей и дальше.

- Трусливый пёс! И прихвостни его не лучше – сразу юлить начали, перед царевичем на брюхе ползали, мол и знать они ничего не знали о князевых замыслах.

- Зато на соборе-то царевич их огорошил! Эх, посмотрел бы я на их морды!..

***

- Верные мои князья и бояре! - брат улыбается собравшимся широко и безмятежно. – До меня дошли слухи, будто некоторые считают царское бремя слишком тяжким для моих плеч, - не обращая внимания на гул, прошедший по собору, он подходит к царевне и лукаво щурится. – А поскольку девице, как известно, в одиночку его тем паче не вынести, мы с моей дорогой сестрёнкой решили поделить его на двоих.

***

- Говорят, что церковник отказался их на царствие венчать: мол, где ж это видано, чтобы два царя было! И тогда они сами друг дружке короны надели.

- Брешешь!

- Зуб даю!

- Себе оставь! Сами, как же! Их бы знать с потрохами съела!

- Да вот подавились! Правят то они вдвоем, что на это скажешь?

- Слыхал я, что царица и не говорит почти… Всё брат её решает.

- А я слыхал, что это она ему на ухо нашёптывает, научает его, а он опосля на соборах её слово повторяет!

Разгоряченные спором оба опрокинули по кружке. Помолчали.

- Это… племяш-то твой как поживает?

- Хорошо… Грамоте вон обучается, счёту. Смышлёный мальчишка, что скажешь! Намедни знаешь, что выдал?

- Что?

- Сказал мол, вырасту, стану окольничим!

- Эк махнул! Только учиться начал, а уже – окольничий! Высоко метит!

- Да… Посмеялся я, а потом знаешь, что вспомнил?

- Что?

- Слыхал я от воеводы нашего, что царь на последнем соборе нового казначея поставил… Из дворни.

- Быть не может!

- Так и есть! – забывшись, воскликнул греющий уши корчмарь. – Я тоже слышал!

- Ну дела…

- А еще намедни указ вышел – по всем городам дома милосердия устроить.

- Это что ж за дома такие?

- Говорят мол, нуждающимся там приют дадут, да работу по силам. Кормить будут – из царской казны.

- Эвона как…

- И что ж, не скажешь ничего больше?

- Одно скажу - пущай царь и царица правят долго!

***

- Сестрёнка, расскажи мне сказку.

Царица сидит под старой яблоней, а рядом, положив голову ей на колени, растянулся на траве её брат. На ладони он подбрасывает румяное яблоко.

- Какую сказку? – ласково перебирая пальцами золотые кудри, спрашивает она.

Он смотрит на неё снизу вверх, и блики скачут солнечными зайчиками в его глазах.

- Самую любимую.

- Любимую? – она ловко выхватывает из его руки яблоко и весело смеётся, глядя как он по-детски обиженно дуется. – Ладно! Это сказка о всаднике и кобыле, которые вытащили друг друга из болота…