Зов Морены

Я шел по песку, горячему, как раскаленная сковородка. Он впивался в стопы, налипал на сандалии, которые уже давно перестали защищать, а лишь натирали кожу в кровь — липкая, жгучая смесь пота, песка и боли. Я плюнул под ноги, и слюна, шипя и извиваясь, исчезла на раскаленной поверхности меньше чем за секунду. Во рту пересохло, но жажду пришлось игнорировать.

Крепче сжал рукоять гладиуса. Шершавое дерево прилипало к ладони, кровь уже успела запечься на рукояти. Чужая кровь. Этот знакомый медный, сладковатый запах ударил в нос, щекоча ноздри и будоража что-то глубоко внутри, какое-то звериное, первобытное удовольствие от собственной силы. Трибуны неистовствовали. Орали оглушительно и безумно. Десятки тысяч глоток сливались в один сплошной, физически ощутимый гул, выкрикивали мое имя. Вернее, не мое, а моего альтер эго. Максимус!

Я стоял, широко расставив ноги, чувствуя каждую уставшую, но не сломленную мышцу, каждый шрам на своей груди. Я вдыхал воздух, напоенный славой, кровью и потом. Эпичный финал. Я занес гладиус, отточенный до бритвенной остроты, готовясь уложить этого последнего увальня-фракийца одним коронным ударом. Я уже видел, как он рухнет на песок, и трибуны взорвутся финальным, обезумевшим ревом. Осознанность просто зашкаливала. Я не просто понимал, что сплю — я был этим сном, его творцом и повелителем. Это была абсолютная, чистая власть. Лучше любого наркотика. Она стоила всех лет тренировок и всех прочитанных книг по этой теме. Оно того стоило.

И именно в этот момент сквозь оглушительный рев трибун пробился другой звук. Сначала тихий, едва уловимый, как назойливый комар. Но он нарастал, вгрызаясь в уши, в виски, раскалывая мой идеально выстроенный мир на куски.
Р-р-р-р-р-р-р! Вжжжж-х!
Это был абсолютно механический, чужеродный, до боли знакомый гул перфоратора, которому здесь не было места.
Звук нарастал, как зубная боль. Фракиец замер, и его боевая ухмылка застыла, превратившись в нелепую гримасу. Его секира задрожала и стала полупрозрачной. Гладиаторы на втором плане поплыли, будто под водой. Цезарь на своей ложе замер в неестественной, зацикленной позе, словно зависший видеоклип. Воздух затрепетал. Сквозь запахи крови и пота пополз знакомый запах пыли с бетонной крошкой.

И я его увидел. Прямо из-под императорской ложи, в облаке едкой известковой пыли, отплевываясь и ругаясь матом, выполз мужик. Самый обыкновенный, с лицом, помятым вечной невыспанностью, в засаленном комбинезоне и с новеньким, урчащим перфоратором «Бош» в руках. Он деловито ткнул буром в древнюю кладку...
Р-р-р-р-р-р-р! Вжжжж-удар!
Звук был настолько громким и нереальным здесь, что заложило уши. Трибуны агонизировали, их рев превратился в прерывистый хрип. Даже цезарь попятился, его надменное лицо исказилось маской глупого ужаса.
— Эй, ты! Пингвин! — заорал я, чувствуя, как почва уходит из-под ног, как края зрения темнеют. — Ты откуда взялся, мудила? Это мой мир! Мой сон!
Мужик обернулся, сплюнул в сторону отрубленной головы гладиатора и буркнул с чисто кавказским, до слез знакомым акцентом:
— Брат. Не кричи. Пару плиток кафеля сниму и все. 5 минут. Никуда твой Колизей не денется.
Его слова — такие простые и будничные — вогнали последний клин в трещащую по швам реальность сна. Волна слепой ярости резко выдернула меня наружу.

Глаза были открыты, но вместо Колизея была моя комната. Тело было влажным от пота, сердце стучало ровно и устало. Я лежал, не в силах пошевелиться, тупо глядя в потолок и ловя ускользающие остатки ощущения абсолютной власти. Рука сама потянулась к плечу, бессознательно ища знакомую тяжесть наплечника, но наткнулась лишь на мягкую ткань старой футболки. Эх…
С тихим стоном я поднялся, скинув одеяло. Пошатываясь, побрел к заваленному обертками, кружками и осколками бабушкиного сервиза подоконнику. За окном — стандартный подмосковный пейзаж: аккуратные многоэтажки с недавно отремонтированными фасадами, чистые ухоженные дворы, машины аккуратно стоят на переполненных парковках. Всё красиво, прилично и как-то даже слишком благоустроено. Отличные декорации для моего профессионального безделья. Иногда мне кажется, что я — единственное не отремонтированное и не ухоженное пятно в этом идеальном мирке.

Я — Андрей. После того как шесть лет назад умерла бабушка, я сдал ее хату в центре за бешеные деньги и свалил в эту трешку на окраине Одинцово. Зачем холостяку три комнаты? А я вот хочу и могу. В одной сплю, в другой книги разбрасываю, в третьей в телевизор смотрю. Простор и одиночество — вот она, настоящая свобода. Идеальные условия для законченного интроверта. Правда, иногда эта самая свобода начинает тяготить, наваливается неприятной тяжестью. Но я стараюсь не зацикливаться на этом.

На кухне царил художественный беспорядок. Гора немытой посуды в раковине уже приобретала признаки самостоятельной экосистемы. Я включил старенький чайник, пнул по пути мятый том фэнтези. Пока вода закипала, уставился в окно. В голове прокручивались обрывки сна. Это было так… эпично и реально. Гораздо реальнее, чем этот вид за окном. Сон был жизнью, а жизнь — блеклым сном.
И ведь вроде бы все получилось. Мечта идиота сбылась. Никакой работы. Никаких начальников. Одни сериалы, книги и сны. Вот уже три года как я прокачиваю навык осознанных сновидений. Это мой личный, самый совершенный виртуальный рай. Если, конечно, какой-нибудь сосед не вломится в него со своим перфоратором.

Чайник выключился. Я наскоро заварил в кружке растворимый кофе, добавил туда оставшееся на дне банки сгущённое молоко — получилось сладко и противно, но сахар и кофеин должны были помочь прийти в себя окончательно. Завтрак чемпиона. Или обед. Какая, в сущности, разница?

Грохот сверху прекратился. Наступила благословенная, давящая тишина. Я плюхнулся в провалившееся кресло, включил ноутбук. Пальцы сами набрали адрес сайта с доставкой еды, я заказал пиццу «четыре сыра» и крылышки. Мне нравилось абсолютно все, что требовало минимума действий. Пара кликов, и через час еда сама появится у двери. Не надо мыть посуду, не надо готовить. Запустил какой-то подкаст — просто для фона, чтобы заполнить пустоту. Голоса говорили о чём-то, не привлекая внимания, пока я листал ленту новостей. В какой-то момент я отвлекся на YouTube и полчаса смотрел обзоры на видеокарты, которые мне были не нужны, а потом — записи уличных драк, чувствуя странный диссонанс после своего гладиаторского триумфа.

Курьер позвонил, я забрал пакет, даже не открывая до конца дверь. Развернул картонную коробку с пиццей на столе, заваленном крошками и кружками с засохшим чайным налетом. Ел прямо из нее, не отрываясь от экрана. Вот ради этого момента — когда горячий сыр тянется нитями, а во рту тает идеальное сочетание теста, соуса и начинки — ради этого можно было и терпеть эту скучную реальность. Краткие всплески удовольствия между часами рутинного безделья. Я облизал пальцы и потянулся за следующим куском. Да, это было гораздо лучше, чем любая осознанность.

Я мог бы позволить себе все что угодно. Но в итоге захотел только одного — чтобы все отстали. И ведь у меня получилось. Я был счастливым человеком. Абсолютно пустым, абсолютно свободным и счастливым. Так я повторял себе каждое утро. Иногда это даже помогало.

К вечеру пошел мелкий, противный дождь. Я допил теплую колу из бутылки, оставшейся со вчерашнего дня. Включил свет — тусклая лампочка мигнула и нехотно зажглась. Я стоял у окна, доел остывшую пиццу прямо из коробки и смотрел, как темнеет. Завтра — первое декабря. От этой мысли стало немного не по себе и где-то в глубине подсознания появилось нехорошее предчувствие, но я отмахнулся. Чушь. Просто погода. Просто осенняя хандра. Надо завтра пополнить холодильник. Или просто заказать еще одну пиццу, а еще лучше сходить за пирогом с яблоками и корицей в пекарню на соседней улице? Или нет… Лень. Лень одеваться, выходить. Лень жить.

Перед сном я принял долгий, обжигающе-горячий душ, смывая остатки дня и смутную тревогу. Из стиральной машины, закончившей цикл бог знает когда, я вынул мятый комок чистого, но сильно помятого белья и с трудом нашел среди него пару носков. Потом, чистый и распаренный, устроился в кровати, накрылся пледом. Дыхание выровнялось. Ладно, думаю, уже почти засыпая. Черт с ним, с Колизеем. Завтра придумаю что-нибудь новое. Может, полетаю на дирижабле. Главное — чтобы без мудаков с перфораторами. Чтобы меня оставили в покое хотя бы во сне.

Последняя ночь осени была тихой. Даже соседи не шумели. Я заснул почти сразу. Мне приснилось что-то светлое и безмятежное — бескрайнее поле, теплое солнце, тишина. Никаких гладиаторов. Никаких трибун. Просто покой.