Зверь в эпицентре

1 ноября 1941 года

Разведчики вернулись под утро. Они привели с собой гигантскую гору мяса, носившую многочисленные следы прямых артиллерийских попаданий и близких разрывов авиабомб. Существо было вооружёно десятиметровым тесаком.

– Я не виноват, – сказал командир разведгруппы: – Он крался за нами несколько километров – совершенно бесшумно. Когда он оказался рядом...

Закалённый боями суровый мужик вдруг как-то по-детски всхлипнул и, закрыв руками лицо, зарыдал: – Товарищ комиссар, вы же его видели! Страшный, как чёрт! Стоял и дышал печально, пока мы лупили в него из пулемёта, а потом так лапищей своей повёл, типа, хватит, хлопцы, пошли назад... Что мне было делать?

– Разберёмся, товарищ лейтенант. Сходите, переоденьтесь в чистое и сразу назад. Будем вашего «языка» допрашивать.

Медсестра осматривала ранения на туше гиганта – многие уже зарубцевались, другие ещё истекали гноем. Когда она попыталась тампонировать одно из них, великан пошевелился и мягко отодвинул её руки. Его лицо было обезображено огнём и осколками, и скорее напоминало отбивную, но его глаза – она не могла в них наглядеться. Что-то было в нём такое – притягательное и пугающее одновременно. Люди это чувствовали – красноармейцы уважительно поглядывали на чудовище. Они слышали о нём – весь фронт знал, но мало кто видел его вживую...

Гигант прикрыл глаза, и опомнившаяся медсестра отошла, чтобы пропустить к нему комиссара.

– Как тебя зовут? – обратился тот к безобразной горе мяса.

Гора наклонилась к нему, нависла над маленьким человеком и зашевелила губами. Нечленораздельные звуки вырывались из звериной гортани. Существо пробовало говорить.

Наконец оно произнесло: – Я забыл...

И добавило: – Специально.

4 октября 1941 года

Поезд шёл на фронт. Ночью он покинул сортировочное депо Рославля. Сорок вагонов – снаряды, медикаменты, снаряжение. Всё для Вермахта, всё для победы. Начиналась операция «Тайфун». Стальному катку Гудериана срочно нужна была смазка, чтобы безостановочно катиться до самой Москвы и дальше, но вот незадача – скрежеща тормозами, поезд останавливался.

Начальник конвоя, приставив «вальтер» к голове машиниста, что-то кричал по-немецки, но тот не понимал ни слова. Молодой парнишка, кочегар, потянул офицера за рукав к окну: – Герр офицер, нихт рельсен! Нихт рельсен!

Немец выглянул из кабины и обомлел – сиявшие в утреннем свете две стальные полосы обрывались в десяти метрах перед паровозом. Дальше, насколько хватало глаз, рельсы были разобраны.

– Mein Gott! – только и смог сказать начальник конвоя, а в это же самое время на всём протяжении фронта, стёсывая колёсные пары, экстренно тормозили такие же эшелоны. Рельс не было. Нигде.

7 сентября 2041 года

В секретный институт он пошёл неслучайно. Тут была бронь от армии, а армию Антон не любил. Он вообще не любил становиться частью чего-то необозримого и запутанного – винтиком гигантской машины, перемалывающей в своих жерновах индивидуальности до состояния послушных биологических роботов, начисто лишённых интеллекта и фантазии.

Антон был не таким – он верил, что один гений всегда лучше толпы посредственностей, а особенно – такой гнилой толпы, как российская армия, где призывника обязательно ждал грибок стопы, язва и ужасы дедовщины. Может, конечно, привирали либеральные журналисты, и не всё так было плохо после очередного витка борьбы с коррупцией и прошлогодней реформы элитных частей, но Антон всё равно не хотел становиться расходным материалом.

Его идеалами были одиночки: Человек-Богомол, Капитан-Россия, Илья-Муромец и, конечно же, майор спецназа Космических Войск Ашот Багратион. За последнего Антон прошёл всю серию игр. Вот кто рулил на поле боя, а не толпы больных срочников с автоматами-окаменелостями в руках!

...Платили в институте мало – даже по студенческим меркам, хоть это была и Москва. Но до двадцати семи лет было ещё куковать и куковать, так что кибертехник Антон усердно администрировал местную сеть, помогая старичкам-учёным осваивать всякие нано-навороты, да печатал бесконечные бумажки, чтобы отмазывать вверенные ему системы от бесчисленных проверяющих комиссий, волнами набегавших на оборонный институт.

В этот день его вызвали в девятьсот первую лабораторию. Гипер-ЭВМ «Демавенд» не шла дальше селф-тестов и намертво висла на загрузке отказоустойчивой операционки. Приехали! Все учёные ушли на обед – отовариваться по талончикам. Профессор Одинцов, старый хрыч, оставил Антону свой мульти-ключ, и молодой кибертехник остался работать.

Квантовый «Демавенд» занимал половину лаборатории. Он был назван в честь спящего стратовулкана в хребте Эльбурс, и был таким же горячим на ощупь. Спустя полчаса ковыряний Антон понял, что дело не в самом «Демавенде» – вся беда начиналась, когда селф-тесты доходили до трёхметровой сферы, соединённой с компьютером силовыми кабелями толщиной с руку.

Вздохнув, Антон полез внутрь сферы. Бэк-трейсеры, запущенные Антоном, указывали на маленькую коробочку портов ввода-вывода. Злополучная коробочка была вмонтирована в кресло, занимавшее большую часть внутреннего пространства сферы. Устроившись в кресле поудобней, Антон сунул в коробочку пинцет и начал медленно и аккуратно соединять оптоволоконный штекер с разъёмом.

Штекер плавно вошёл в гнездо, и коробочка дала добро на завершение селф-теста. Отказоустойчивая операционная система загрузилась, подняла вчерашний дамп памяти и, как ни в чём небывало, продолжила прервавшийся эксперимент.

Антон так и не успел почувствовать, как необоримая сила разобрала его тело на атомы, равномерно распределив их внутри сферы... а потом был сдвиг.

2 ноября 1941 года

Им пришлось пригласить доктора Вишнякова – полевой хирург, находившийся в крайней степени истощения из-за непрерывных многочасовых операций, отказывался наотрез, но когда ему озвучили просьбу чудовища, он был настолько потрясён, что согласился. Вторым приглашённым специалистом был подрывник.

Комиссар, выслушавший исповедь гиганта, сам не мог поверить – настолько услышанное не укладывалось в голову. Чего стоило самому чудовищу – вновь заговорить, вспомнить человеческую речь! Но он пошёл на это, потому что достиг своего предела, и ему впервые нужна была помощь людей, чтобы преодолеть и этот рубеж... Чтобы пойти ещё дальше.

– Он хочет, чтобы вы сделали ему лоботомию. Иссекли большие полушария мозга, лишив его последних остатков разума... Превратили его в животное, в дикого зверя, – передал волю гиганта комиссар, и доктор Вишняков молча кивнул.

После доктора комиссар обратился к взрывнику: – Он хочет, чтобы вы окружили его руки и ноги кольцами из бронебойной стали, изнутри выложив эти кольца взрывчаткой. Синхронный электрозапал будет выведен ему на грудь, чтобы он смог нажать его подбородком.

– Но это же... – осёкся военный: – Это ж отчекрыжит ему всё к чёртовой матери!

– Именно, – кивнул комиссар: – В этом и заключается его последняя к нам просьба. Когда вы закончите, он снова уйдёт.

– Вы знаете, что он задумал? – спросил хирург, нервно облизав пересохшие губы.

Комиссар кивнул: – Я-то знаю. А вот вам, товарищи, не положено.

8 сентября 1941 года, Лубянка

Девушка плакала, привязанная к стулу. Яркий свет лампы бил ей в глаза.

– Я ничего не знаю. Я уже рассказывала. Я маляр. Красила стену. Зачем вы меня отравили? Мамочки мои! Спать-то как хочется...

– Мы ввели вам сыворотку правды, – произнёс мужчина за столом: – Расскажите, что произошло вчера в полдень?

– Я уже сто раз рассказывала... Красила стену по второму слою. Институт-то новый будет. Военный. Надо было хорошо сделать, чтобы конструкторам приятно было. Прораб на туре по центру, значит, стоял – вентиляцию вешал.

– На чём стоял?

– На туре разборной, до потолка она – чтобы работать с неё. Она ещё по полу катается... Не мучайте меня, дайте поспать. Пожалуйста!

– Что было дальше? – настаивал мужчина.

– Взрыв был в центре. Прораба разорвало. Хлопок был сильный, а потом смотрю – пыль по всему залу висит. Мелкая такая – красная. Мокрая она. Капли это. Кровь в воздухе висит...

– Что потом было?

– Пыль эта в центр слетаться начала. Слипаться стала. В человека слиплась. В парня этого. Но не вся – прораб же большой был, а парень-то тощий. Лишняя пыль, коричневая, на полу осталась. А парень как в воздухе висел, так упал... И как давай матерком загибать, по-нашему, по-русски. Я и подумала: видать, прораб в него вселился.

– Какой прораб? – не понял мужчина.

– Да разорвало которого... – пролепетала девушка из последних сил и, уронив голову назад, захрапела.

А в соседней комнате избивали человека:

– Шпрехен зи дойч, гадина? – закричал НКВДшник на прикованного к железному стулу Антона и ударил того палкой сырокопчёной колбасы по лицу. Это было личное изобретение старшего следователя – бить людей колбасой. На допрос они являлись измученные голодом, и дразнящий аромат «Советской» терзал их сильнее, чем сыпавшиеся на них удары.

– Где я? – простонал избиваемый: – Почему вы вырядились так, как будто вы из прошлого? Это сетевой розыгрыш?

– По-немецки говори, гнида! – настаивал палач.

– Я не умею... – признался Антон.

– Я тоже, – поддержал его уставший и вспотевший следователь. Пройдя к своему столу, он отхлебнул уже остывшего чая и откусил от орудия пытки верхушку: – Будем учиться вместе.

В кабинет вошёл высокий мужчина, сопровождаемый двумя автоматчиками.

– Здравия желаю, товарищ комиссар государственной безопасности третьего ранга! – отсалютовал следователь, выплюнув изо рта еду.

– Вольно, товарищ майор. Вы ешьте. Ешьте. Заслужили, – успокоил палача комиссар НКГБ.

Подойдя к Антону, комиссар запустил тому пятерню в свалявшиеся от крови волосы, погладил по грязной от слёз щеке и произнёс: – Жалко мне тебя, мальчик...

Достав из широкого кармана галифе миниатюрный дамский браунинг, комиссар НКГБ приставил его ко лбу Антона: – Говори, на кого работаешь. Буду считать до десяти. Один...

Антон задрожал от страха.

– Два.

Он бросил взгляд за спину комиссара, словно ища поддержки у следователя, но тот угощал автоматчиков колбасой.

– Три, – напомнил человек с пистолетом.

«Я же сейчас умру! Насовсем!» – очень ярко и чётко осознал Антон.

– Четыре, – прозвучало над головой, словно удар колокола.

А вот «пять» комиссар НКГБ так и не сказал.

5 октября 1941 года, Восточный фронт

Четвёрка стодевятых «мессершмиттов» господствовала в воздухе. Что могли противопоставить им русские? Да ничего! Ведущий звена усмехнулся. Этот вылет станет ещё одним праздником торжества Люфтваффе в воздухе. Здесь, на высоте шести километров, недостижимые для зениток, «мессершмитты» гордо летели на охоту за трофеями.

Повернув голову, командир звена увидел, как правую машину разнесло в клочья. Разваливаясь на куски, она ухнула вниз, чтобы несколько секунд спустя расцвести чёрно-красным пеоном взрыва.

Совершая маневр уклонения, ведущий вызвал по рации замыкающего:

– Откуда атака?

– Не могу знать! Всюду чисто. Трассеров не было. Поломка? – скороговоркой ответил тот.

– Какая к дьяволу поломка! – воскликнул командир, когда обломки второго самолёта, взорвавшегося слева, забарабанили по плексигласовому фонарю его кабины.

– Замыкающий! Откуда бьют?! – закричал он в рацию, но ему никто не ответил. Замыкающего больше не было. Заорав от страха, лётчик потянул штурвал на себя и, форсировав двигатель, стал набирать высоту – выше, ещё выше. Там его никто не достанет!

Страшный удар потряс самолёт. Дикая боль пронзила всё тело пилота. В последние секунды жизни он опустил глаза и опознал торчащий из его груди предмет.

Это была железнодорожный рельс, пробивший самолёт от хвоста до мотора...

8 сентября 1941 года, Лубянка

Они лежали вповалку – мёртвые. У следователя из глазницы торчала недоеденная палка колбасы. Первому автоматчику он пробил грудь обломком железного стула, второму – перерезал горло осколком стакана. Комиссару НКГБ досталось меньше всех – его застрелили в голову и в сердце из его собственного браунинга.

Окровавленный и совершенно ошалелый Антон смотрел на свои руки, которыми он только что убивал людей. Впервые в жизни. Он стоял среди трупов и не знал, что делать, когда зазвонил его мобильный.

Подпрыгнув от неожиданности, Антон стал озираться в поисках источника звука. Мобильный нашёлся в кармане комиссара НКГБ – телефон был конфискован в момент ареста... Но как он звонил здесь? Тут же нет мобильной связи!

– Алло! Кто это? – ответил на звонок Антон.

– Это Кирилл Алексеевич.

– Профессор Одинцов? – сообразил Антон: – Заберите меня отсюда! Я больше не буду включать «Демавенд»! Я вообще уволюсь к чёртовой матери, только вытащите меня отсюда!

– Боюсь, я не могу тебе помочь прямо сейчас, но ты должен меня слушаться, Антон. Вооружись чем-нибудь и беги оттуда куда-нибудь за город. Постарайся убить как можно меньше людей. Ты понял?

– Что со мной! Это сон? – заныл Антон.

– Нет, не сон. Объясню позже. Уходи оттуда немедленно, пока ты не испортил всё окончательно...

– Да-да! Конечно! – схватив ППШ, Антон выбил дубовую дверь и вывалился в коридор. Навстречу ему бежала охрана. Пустив им навстречу веер пуль, Антон прыгнул сквозь окно. За спиной раздались выстрелы. Пули разбивали брусчатку, но Антон не останавливался и не оглядывался, а в его голове билась одна только мысль: «Добежать до точки сохранения! А там хоть трава не расти!»

В кабинете старшего следователя одно из тел пошевелилось. Медленно и неуверенно с пола поднялся комиссар государственной безопасности. Ощупал пулевое отверстие в центре лба, взглянул на простреленную грудь и подошёл к красному телефону на столе, тренькавшему уже целую минуту.

– Что там у вас происходит? – спросил голос в трубке.

– Добрый день, Иосиф Виссарионович. Докладывает комиссар НКГБ Смородина. Шпион сбежал. Охрана мертва.

– А ты почему не воспрепятствовал?

– Он меня застрелил.

– Плохо, очень плохо, Израиль Соломонович, – грустно сказал Сталин: – Стыдно вам должно быть.

– Очень стыдно, Иосиф Виссарионович, – сказал Смородина: – Разрешите умереть?

Сталин медлил с ответом, но, наконец, бросил недовольно: – Разрешаю.

– Спасибо, Иосиф Виссарионович, – комиссар НКГБ положил трубку на рычаг и упал рядом мёртвый.

Только что переплывший Москву-реку Антон, переводил дух. Вот уж не ждал он от себя: толкая себя вперёд мощными и сильными гребками, скользил он по водной поверхности, как заправский пловец... А ведь всю жизнь воду не любил и плавал только по-собачьи.

Достав мобильный, он налепил его на затылок, и тот подключился к зрительным и слуховым нервам Антона. Попробовал дозвониться до Одинцова – получилось. Фигура профессора возникла перед ним из воздуха.

– Антон, слава богу, – воскликнул Кирилл Алексеевич.

– Где я, скажите?

– Ты в прошлом веке. Сентябрь тысяча девятьсот сорок первого года. Присутствуешь при подготовительном этапе битвы за Москву, – пояснил учёный.

– Это шутка? Если я действительно в прошлом, как тогда мы разговариваем?

– Через систему микро-ретрансляторов. Вместе с тобой в прошлое была закинута специальная аппаратура, чтобы ты мог поддерживать связь со своим временем.

– Какого хрена я тут делаю? – взмолился молодой человек.

– Сложный вопрос, – профессор нахмурился: – Видишь ли, всё дело в художественной литературе.

– Что?! – не поверил своим ушам Антон.

– Антон, ты слишком юн, чтобы помнить. Сорок-тридцать лет назад был очень популярен такой жанр фантастики, как «попаданчество»…