Абсолютная власть

... свет, который в тебе, не есть ли тьма?

Евангелие от Луки, гл.11 ст. 35

"У Фрейда". Мне очень понравилась вывеска заведения. Без перерывов и без выходных. Мало того - круглосуточно! Холодный вестибюль (это при тридцати пяти градусах снаружи), удобные кресла и небесной красоты девушка с длинными ногами и приветливой улыбкой.

- Здравствуйте, - сказала девушка ангельским голосом. - Вы впервые у нас? Тогда почитайте наши проспекты.

- Видите ли, - я как можно более солидно откашлялся. - Я у вас впервые, но мне не нужны проспекты. Гораздо лучше будет, если мне все расскажете вы.

- С удовольствием, - чарующе улыбнулась девушка.

Она села напротив меня в кресло, а я подумал, что к посетителям-женщинам, скорее всего выходит этакий мужественный атлет с широкими плечами и слегка небритый. Что же, иначе и быть не может. А еще я подумал, что странная мысль пришла мне в голову при виде ее несказанно привлекательных бедер.

- Прежде всего я хотела бы сказать, - начала девушка, - что то, что с вами произойдет, прими вы наше предложение, вовсе никакой не сон, не галлюцинация и не гипноз. Мы называем это погружением. Это именно погружение, спуск в тайники вашей души. Это необычайно увлекательно, поверьте мне. Не было случая, чтобы кому-то не понравилось. Ведь все мы имеем маленькую слабость, согласитесь, кто-то в большей степени, кто-то - в меньшей. Мы любим самих себя. Однако должна предупредить, что в тайниках вашей души могут оказаться и невероятные приключения, и ужасы, и наслаждения, и страдания. Некоторые, как это ни покажется странным, находят наслаждение в страдании. Что именно с вами произойдет, я не знаю. Этого никто не может знать, даже вы, который, конечно же, знает себя лучше, чем кто бы то ни было. Однако могу с уверенностью утверждать, что практически все, кто побывал у нас, возвращаются сюда снова и снова.

Она набрала воздуху в легкие, чтобы продолжить говорить, но тут я встрял с вопросом:

- Говорят, вы делаете какие-то уколы?

- Чего только про нас не говорят, - она тонко улыбнулась. - Я не назову это ложью, это просто досужие вымыслы тех, кто у нас не бывал. Мы просто встанем с вами, я возьму вас за руку, и мы пойдем.

Девушка светски улыбнулась.

- Вместе?

- Когда начнется погружение, вы останетесь один.

- Жаль, - сказал я, глядя ей прямо в глаза.

- И мне жаль, - равнодушно улыбнулась она. - Впрочем, как знать? Быть может, мы с вами встретимся там... - она неопределенно помахала рукой. - Ведь я теперь стала частичкой вашей души. Маленькой, - она показала пальцами с длинными пурпурными ногтями, какой маленькой, - но все же стала.

- Как вас зовут? - спросил я.

- Женя.

- Очень приятно, Женя. А меня...

- О, мы с вами еще познакомимся, - перебила Женя. - Ведь вы должны будете подписать контракт. Все должно быть оговорено досконально, не так ли? Во исключение досадных недоразумений.

Контракт тут же оказался у меня перед глазами. Я внимательно прочитал эту бумагу, общий смысл которой сводился к тому, что фирма не несет никакой ответственности, иначе говоря, перекладывает ее с себя на клиента, то есть на меня.

- Странный какой контракт, - задумчиво сказал я, ставя свою подпись услужливо поданной мне авторучкой. - Вы всерьез полагаете, что если вдруг клиент вознамерится оспорить что-то, взыскать с вас компенсацию за моральный, скажем, ущерб, то вы сможете благодаря этой бумаге уйти от ответственности?

- Не знаю, - Женя пожала плечами. - Этот вопрос не ко мне. Это к нашему юристу. Если хотите, я могу вас с ним познакомить.

- Вполне возможно, - холодно улыбнулся я, - что мне придется с ним когда-нибудь познакомиться. Но не сейчас. Сейчас я хочу потребить вашу так называемую услугу, предварительно оплатив ее через кассу и получив квитанцию об оплате.

Женя приняла деньги, сто долларов, выдала квитанцию и даже кассовый чек. Когда с формальностями было покончено, она встала, протянула мне руку, я вложил свои пальцы в ее прохладную ладонь, и мы пошли. Она открыла дверь, и мы оказались... на берегу моря. Я беспомощно оглянулся.

- Это... уже?..

- Нет еще. Вы любите море?

- Да кто ж его не любит?

- Не скажите. В нашей глуши, за тысячу километров от моря многие его просто в глаза не видели.

- Я - видел.

- Очень хорошо. Тогда идите.

- Куда?

- Куда глаза глядят.

- Здорово как, - пробормотал я, вглядываясь в горизонт. - Куда глаза глядят. А глядят они у меня в море. Стало быть - туда и идти? Или туда? - я оглянулся на пальмы, скрывающие берег.

Никто мне не ответил. Женя исчезла. И я пошел в море, прямо как был, в одежде. Но не поплыл, зайдя достаточно далеко, задержал дыхание и нырнул. Я шел под водой, погружаясь все глубже, потом повернулся, и поплыл на спине, едва шевеля руками и разглядывая водную поверхность. Как странно - мне не хотелось дышать. Это так неестественно - не дышать! И я начал дышать. Под водой! Ах, как приятно плыть в теплой ласковой воде, плыть и дышать водой! Это ни с чем не сравнимое наслаждение! Я плыл и плыл, наслаждаясь невесомостью и покоем.

Но, кажется, я уже приплыл куда-то - руки коснулись донного песка. Я встал на ноги и пошел. Я выходил из воды как Черномор, медленно и величественно. Ленивая волна ласкала гранитные камни совсем другого берега. Перед глазами вздымалась колоссальная гора, покрытая лесом, вершина ее пряталась в низких облаках. Меня встречали. На узкую полоску песчаного пляжа вышли загорелые люди в широких штанах, полуобнаженные и какие-то напуганные.

Они завидели меня и вдруг, как по команде, упали ниц. Я постоял над ними и надменно сказал:

- Пошли вон.

Эпизод первый. Веление сердца.

Не знаю, почему я сказал именно так, но никаких угрызений совести я не испытал. Люди бросились врассыпную, но не убежали далеко, прятались за камнями. Это мои слуги, мои рабы, которыми я могу повелевать. Меня захватило совершенно новое, доселе незнакомое мне чувство - чувство полной власти над этими людьми. От него закружилась голова, даже волосы вдруг зашевелились. Я глубоко вздохнул и огляделся кругом. Довольно улыбнулся, заметив, что головы людей прятались, едва я поворачивался в их сторону. Я оглядел себя, стряхнул песчинки с рукава алого камзола и хлопнул в ладоши. Тотчас появился богато украшенный портшез с пологом, который несли дюжие молодцы с бритыми головами. Мне подставили сложенные руки, по которым я взошел как по ступенькам.

- Во дворец, - приказал я, и портшез тут же плавно закачался.

Процессия состояла из носильщиков, рабов и полуголых турецких янычаров с ятаганами наголо, окруживших портшез.

"Зарежут когда-нибудь" - подумал я, с опаской поглядывая на свирепые лица и сверкающие клинки. "Что у них там, под черепными коробками? Одному Богу известно".

Меня пронесли по мраморным ступеням и я увидел свой дворец. Белый камень, высокие колонны, стрельчатые окна. Нижние этажи увиты плющом. На крыльце меня встречал мой главный советник Никанор, одетый в длинный камзол, расшитый золотом. Позади его огромной каштановой бороды, почтительно склонившись предо мной, толпилась свита.

- Ваше величие, - подобострастно выдохнул советник, кланяясь в пояс.

Я едва кивнул ему и прошествовал мимо. Советник, ха-ха! Нужны мне его советы! Я сам, сам управляю этой страной! И все мои подданные являются моими рабами. Зачем я держу советника? Для солидности. Соседние монархи думают, что я весьма просвещенный правитель, что меня окружают умные люди, которые, когда надо помогут, подскажут и направят. Глупцы! Меня окружают рабы, неспособные не то чтобы на совет, даже на простую мысль, в которой нет намека на еду. Рядом со мной идиоты и тупицы! Я один, единолично, справляюсь с обязанностями царя, кабинета министров и парламента вместе взятых. Впрочем, ни кабинета, ни парламента в моем государстве нет и быть не может. Они мне просто не нужны! А советник выполняет роль мальчика на побегушках.

Я прошествовал по колонному залу, мимо стоявших в ряд турок в белых чалмах и штанах с ятаганами на поясе. Передо мной распахнулись двери спальни размером не больше баскетбольной площадки, маленькой и уютной. Я не люблю большие спальни. Никанор, например, ночует в помещении величиной с футбольное поле. Дело вкуса.

Я опустился на кровать. Тело мягко утонуло в пуховой перине. Надо немного отдохнуть перед важным делом. Скоро я выйду судить преступников, а это весьма утомительно, хотя и доставляет удовольствие. Какое-никакое, а развлечение. Скучно быть самодержцем. Не с кем словом перемолвиться.

И тут я насторожился. В комнате явно кто-то был. До меня донесся легкий шорох и шевеление воздуха. Я вскочил, сунул руку под подушку, сжал в руке узкий кинжал.

- Кто здесь? - я не узнал своего голоса.

- Ты боишься, властитель? - донесся до меня слабый шепот.

Что-то замаячило у высокого окна, какое-то движение воздуха, как бывает летним днем над нагретой солнцем поверхностью. Моя рука, сжимающая кинжал, стала мокрой от пота.

- Кто ты? - срываясь на хрип, спросил я. - Я тебя не вижу. Покажись!

- Ты меня не видишь, - печально констатировал голос. - Что ж, так и должно быть. Тем не менее, я здесь. И с этим тебе придется считаться.

- Какого дьявола! - я вспомнил о том, что я здесь царь и бог, и мне не пристало замирать от страха и сжимать влажною рукою нож под подушкой. - Стража! Ко мне!

В спальню вбежали турки.

- Взять его! - я указал туда, где то сгущался, то растворялся едва видимый призрак.

У стражников сделались испуганные лица. Они таращили глаза на окно и не двигались с места. Я понял, что они ничего не видят.

- Убирайтесь, - процедил я сквозь зубы, и янычары послушно исчезли.

- Ты сказал "его" - послышался голос. - Почему ты решил, что я - мужчина?

- Я не обязан отвечать на твои вопросы, - устало сказал я и вытащил руку из-под подушки, незаметно вытерев ладонь о простыню. - Оставь меня. Я устал, и у меня впереди важные дела.

- От чего ты устал? - мне показалось, что говоривший презрительно улыбнулся. - От прогулки? От купания? От езды на носилках?

- Наглец, - без выражения произнес я. - Твое счастье, что стража не видит тебя, иначе вариться тебе в кипящем масле...

- ...на медленном огне. Или ломать кости на дыбе, - подхватил голос. - Или жариться на сковороде. Что еще? Нет, властитель, это не мое счастье, что меня не видит стража. Это - твое счастье.

- Вот как? - я тоже презрительно улыбнулся. - Это почему?

- А ты подумай. Дай потрудиться своей голове.

- Ты весьма непочтителен, - процедил я. - Пользуешься своей неосязаемостью?

- Конечно! - весело воскликнул голос. - Именно так! Я могу говорить тебе все, что мне вздумается, все, что никто в этом мире никогда не осмелится не только сказать тебе, но даже и подумать без риска того, что его мысли кто-нибудь не подслушает, и не донесет на него в твою тайную полицию, а ты не можешь меня ни схватить, ни казнить, ни заткнуть мне рта. Ты против меня бессилен.

- И что? - зло выкрикнул я. - Я должен тебя терпеть?

- Не должен, - поправил голос. - Вынужден, так будет вернее.

- А ночью ты тоже будешь говорить мне свои гадости?

- Ночью я сплю. И потом, почему гадости?

В общем-то, я не был сильно раздражен. У нас в роду у каждого венценосца был свой призрак. У моего прадеда, как гласит легенда, призраком была прекрасная девушка, в которую он безуспешно влюбился. Удивительно, что призрака так долго не было у меня. Теперь он появился - значит все в порядке.

- Хорошо, - ворчливо сказал я. - Я сейчас уйду. Государственные дела, знаешь ли. Сегодня целых два преступника - кошмар! А ты оставайся здесь и приведи себя в порядок. Что за призрак, которого даже я толком не вижу? Надувательство одно. Прими нормальный человеческий облик. Я хочу знать, кто ты - мужчина или женщина.

Привидение засмеялось.

- Я пойду с тобой.

- Вот еще! - возмутился я. - Я приказываю тебе остаться!

- Приказываешь? Ха-ха-ха! А если я ослушаюсь? Посадишь меня на кол? Или повесишь вниз головой? Вырвешь язык? Зальешь глотку расплавленным свинцом?..

- Гляди-ка, развеселился, - желчно остановил его я. - Можешь не сомневаться, я с удовольствием проделал бы с тобой все эти штуки. Тебе несказанно повезло. Лучше не зли меня. Останься.

Последнее слово я произнес едва не просительно и мысленно выругался.

- Да я бы осталось, - задумчиво сказал голос. - Если бы ты попросил.

- Вот еще! - я презрительно поджал губы. - Кто ты такой... Кто ты такое, чтобы я тебя просил? Очень жаль. Очень жаль, что я не могу содрать с тебя кожу и разрезать ее на ремни. Хочешь идти со мной? Иди. Но просить тебя?! Этого не будет никогда!

- Не будет?

- И не мечтай! - отрезал я и подошел к зеркалу, чтобы привести себя в порядок перед выходом. Потом хлопнул в ладоши, созывая слуг: - Переодеваться!

Тронный зал огромен. Дальняя его стена практически неразличима. По бокам стоят янычары, скрестив руки на груди и расставив ноги. Их кривые сабли тускло блестят. Окна задернуты золочеными занавесками от яркого солнца, в зале прохладно и тихо, хотя кругом полно народу - здесь стряпчие, дознаватели, судьи, секретари, писари, все пышно разодеты, соответственно торжественности случая.

Мой выход помпезен и ярок. На голове у меня золотая корона, в руках скипетр и держава. Громко трубят трубы, герольд извещает всех о моем прибытии. Присутствующие кланяются в пояс и остаются согнутыми все время, пока я иду, окруженный полуголыми черными охранниками через весь зал к циклопическому трону из черного дерева, инкрустированного бриллиантами. Я усаживаюсь, опять трубят трубы и герольд провозглашает судилище открытым.

Я очень люблю суд. Здесь, и только здесь я чувствую свою полную, абсолютную власть над людьми, над особо опасными преступниками, которые никогда не уходят из этого зала прощенными. Я наслаждаюсь этой властью, я ощущаю ее каждой клеточкой моего тела, каждым волоском, который шевелится от избытка чувств. Сейчас, сейчас, введут первого преступника, и я начну процесс.

Секретарь почтительно подает мне свиток пергамента, на котором список судимых. Я читаю. Мужчина и женщина. Мужчина обвиняется в десяти убийствах на сексуальной почве, в том числе двух мальчиков десяти лет. Вина его неопровержимо доказана - он пойман с поличным при попытке совершить очередное преступление. Женщина... Я перечитываю обвинение снова и снова, и не верю глазам. Преступление против кесаря, то есть меня! Это неслыханно! Эта женщина осмелилась говорить во всеуслышанье, что я сатрап и самодур! Далее на полстраницы следовали извинения составителей документа за то, что им пришлось привести здесь эти ужасные слова. Так. Это мы оставим на потом. Это мы прибережем напоследок, когда разделаемся с убийцей-растлителем.

- Начинайте, - процедил я и секретарь сделал знак начальнику конвоя. Два кирасира ввели в зал бородатого мужчину, закованного в цепи, в изорванной одежде и окровавленного. Под глазом у него расплылся огромный синяк. Совершенно ублюдская рожа! Мужчина смотрел исподлобья, я бы даже сказал - смело. Немудрено, ведь смертная казнь ему уже обеспечена, будет он бояться меня, или нет. Кирасиры заставили его опуститься на колени перед троном, растянули ему руки цепями.

Секретарь принялся читать длинный перечень обвинений, но я перебил его:

- Дознавателя сюда!

Тут же передо мной склонился судебный чиновник.

- Доказано ли, что этот человек совершил все десять убийств?

- Да, ваше величие, - тут же отозвался дознаватель. - Он сознался во всех преступлениях.

- Под пыткой?

- Да, ваше величие, под пыткой.

- Признаешь ли ты себя виновным? - отнесся я к судимому.

Тот с трудом поднял разбитую голову, криво усмехнулся, но сказал совсем не то, чего от него все ожидали:

- Убьешь меня? Как я убил тех...

В зале пронесся едва слышный вздох. В приступе ярости я выхватил у стоящего рядом янычара его ятаган, вскочил, подбежал к преступнику и замахнулся. В его глазах мелькнул животный ужас. Я уже хотел отсечь ему голову, когда почувствовал, что меня кто-то схватил за руку. В бешенстве я оглянулся, но никого не увидел. Между тем кто-то крепко держал меня за запястье.

- Что такое? - пробормотал я, потрясенный.

- Это я, - сказал голос. - Опусти саблю.

Я долго пыхтел, пытаясь преодолеть силу призрака, но мне это не удалось. Заметив, что присутствующие смотрят на меня с удивлением, я прекратил сопротивление, опустил ятаган и прохрипел:

- Перерыв. - И бросился вон.

В комнате отдыха рядом с залом я сразу закричал:

- Как ты посмело препятствовать мне в отправлении правосудия?!

- Правосудия? - переспросил голос. - Ты называешь это правосудием? Опомнись, это же простое убийство! Ты убил бы его, и чем ты тогда отличался бы от него?

- Это не твое дело! Он преступник и должен быть наказан!

- Согласно, но зачем же самому казнить? Разве у тебя нет штатных палачей? Приговори его к смерти, и пусть палач сделает свое дело.

- Ты противоречишь само себе, - я начал успокаиваться, сел в кресло и вытянул ноги. - Я или палач, какая разница кто его убьет. Это все равно будет убийством.

- Да, но убийством по закону, которое будет уже не убийством, а казнью. А это, согласись, не одно и то же.

- Я не привык, чтобы мне перечили.

- Конечно, ты не привык. Ты ведешь себя как сатрап и самодур.

Я вздрогнул при этих словах.

- Не смей так говорить! - закричал я, брызгая слюной. - Не смей, слышишь!

- Я читало обвинения в списке, - тихо сказал голос. - Так говорила она, женщина, которую обвиняют. Ее зовут Анна.

- И что? - ворчливо отозвался я. - Ты так проникновенно произнесло это имя, что мне захотелось расчувствоваться и пустить слезу. Но я не заплачу, и не мечтай!

- Проникновенно? Я полагало, что мой голос бесплотный, как шелест листьев, и определить по нему интонацию невозможно. Но ты определил, как ни странно. Она очень красива.

- Кто?

- Анна.

- И что? Мне простить ее? Она совершила преступление против власти и должна быть наказана, красива она или безобразна.

- Безусловно, - прошелестел призрак и я уловил в его голосе издевку.

- Перерыв закончен, - сухо сказал я и поднялся.

В тронном зале было все по-прежнему. Все на местах, даже судимый, распластанный у подножия трона.

Я сел на неудобное сиденье и стал угрюмо смотреть на убийцу. Призрак испортил мне настроение. Нет уже того настроя, упоения властью. Проклятое привидение! Мне никто и никогда не перечил, не то, что хватал за руки во время суда! Я непроизвольно сжал кулаки и заметил страх в глазах преступника.

- Признаешь свою вину? - с натугой спросил я. - Впрочем, это не существенно. - Я поискал глазами секретаря. - Казнить его. Немедленно! Здесь! Сейчас!

Секретарь взмахнул рукой и в зал вошел палач, полуголый здоровяк в красной маске, красных панталонах и красных же сапогах. В руках у него был блестящий закругленный топор. Откуда-то сбоку выдвинулась деревянная плаха, покрытая застарелыми пятнами крови, сопротивляющегося и хрипящего убийцу уложили на нее, палач взмахнул топором...

Впервые вид крови не доставил мне удовольствия. А зрелище дергающегося в агонии обезглавленного тела вызвал отвращение. Нет, все-таки призрак сильно испортил мне настроение. Я отвернулся и сказал в сторону и без всякого энтузиазма:

- Давайте следующего.

Слуги еще затирали кровавую лужу, когда ввели девушку. Я взглянул на нее и почти физически ощутил удар в грудь. Да так и было на самом деле - это сердце толкнуло изнутри. Она не была напугана или напряжена, она просто стояла и с интересом разглядывала меня. У меня закружилась голова. Такой красивой девушки я никогда не видел. Я, я, к услугам которого каждую ночь были сотни, нет, тысячи красивейших женщин страны, опытные наложницы, рабыни, готовые исполнить любую, даже самую безумную прихоть, я никогда не видел такой красоты.

Кто-то закашлялся рядом, и тут же испуганно поперхнулся. Я даже не повернул головы. Кирасиры попытались поставить девушку на колени, но я сделал им знак, и они отступили.

- Знаешь, кто я? - спросил я не своим голосом. Она не ответила, все так же смотрела на меня чистым взглядом. - Я тот самый сатрап и самодур.

Она тряхнула головой, и я заметил, что ее светлые волосы доходят ей почти до пояса. Я помолчал, ожидая ответа.

- Почему ты не отвечаешь?

Я заметил движение сзади и повернул голову. Ко мне склонялся секретарь.

- Нижайше осмелюсь доложить, - зашептал он. - Девушка немая от рождения, ваше величие.

Я сглотнул неожиданно застрявший в горле комок и протянул руку. Кто-то вложил в нее свиток.

- Здесь ясно написано, - угрожающе произнес я, - что она говорила во всеуслышанье. Я спрашиваю - как она могла говорить во всеуслышанье, если она нема от рождения?

- Нижайше осмелюсь... - еще тише зашептал секретарь.

- Что? Что ты там шепчешь?

- Она показывала это знаками, ваше величие. У немых есть свои знаки...

- Хорошо, - раздраженно перебил я. - Я вижу, что дело не завершено подобающим образом. Дознавателя сюда!

У моих ног оказался трясущийся от страха толстый человек.

- Как же ты осмелился, - тихо, но грозно сказал я, и чиновник сжался в комок, трепеща, - как же ты осмелился представить на мой суд незаконченное дело? Отвечай!

- Я... Э...

- Никанор! - позвал я.

- Да, ваше величие, - выдохнул Никанор где-то за спиной.

- Дознавателя в карцер! - приказал я. - До тех пор, пока я про него не вспомню. И пусть молит Бога, чтобы это когда-нибудь произошло!

- Слушаюсь, ваше величие.

И тут я заметил, что девушка настойчиво делает какие-то знаки.

- Что она хочет сказать? - спросил я.

- Толмача сюда! - послышался сдавленный шепот Никанора. - Живо!

- Вот как, - смиренно произнес я, любуясь девушкой. - Привели на суд обвиняемую, но не потрудились привести толмача. - Я тяжко вздохнул и спокойно сказал: - Я же вам всем головы посрубаю. Самолично. Не надо толмача! Я и так понял, что она хочет сказать. Она просит пощадить дознавателя. Ну что ж. Я, сатрап и самодур, сегодня нахожусь в небывало благодушном настроении. Тебя, кажется, зовут Анной? Как он обращался с тобой? Он тебя бил? Пытал? Издевался?

Анна отчаянно замотала головой, а я наблюдал за дознавателем, который, конечно же, и бил, и пытал, и издевался - на его жирном лице все это отчетливо написано. И у нее вон какие синяки на руках.

- Он обращался с тобой по-ангельски? - я снова вздохнул. - Это неправда. Но, как я уже сказал, у меня сегодня благодушное настроение. Я прощаю тебя, судейский. Ступай.

Чиновник униженно пополз прочь, а я шепнул Никанору:

- В карцер, все-таки, эту жирную свинью. Навечно!

Девушка стояла счастливая. Я смотрел на нее, и у меня что-то пело в душе, играла легкая музыка. Я ощущал небывалый подъем.

- Судебное заседание откладывается, - сурово объявил я. - Надеюсь, тот дознаватель, который займет место предыдущего, справится с делом значительно лучше.

- Никанор! - позвал я тихо. - Девушку поместить в зеленой гостиной. И стражу, чтобы не убежала. Кормить как принцессу. Обращаться как со мной.

- Слушаюсь, ваше величие.

Я покинул тронный зал и быстрым шагом направился в спальню. Бросился с разбегу на кровать и закрыл глаза.

- Ба, кесарь, да ты влюбился! - прошелестело над ухом.

- Отстань! - отмахнулся я. - Ты мне сейчас совсем не нужен.

- А она и правда красива, - задумчиво молвил голос. - Впрочем, это дело вкуса. Лично на меня она не произвела такого впечатления, как на тебя. Красивая девушка, да, не спорю. Но...

- Заткнись, - вяло сказал я. - У нее глаза живые. Я никогда не видел таких живых глаз. И они синие. Синие!

- Да, я заметило. Но синие глаза еще не означают...

- Замолчи!

- А ты попроси меня, попроси!

- Ни за что! Можешь продолжать свою болтовню, если уж с этим ничего поделать нельзя.

- Упорный ты, кесарь, - вздохнул призрак.

Вместо ответа я хлопнул в ладоши и приказал прислать ко мне Никанора.

- Я надеюсь, - сказал я, - что в момент свидания ты исчезнешь отсюда?

- Свидания? - оживилось привидение. - А что, будет свидание? Нет, ни за что не исчезну! Буду присутствовать!

- А если я попрошу?

- А ты не попросишь! Ты себя не переломишь.

Вошел Никанор, склонился в низком поклоне.

- Приведите сюда девушку, - приказал я. - И оставьте нас одних.

- Слушаюсь, ваше величие.

- Так попросишь или нет? - мне показалось, что бесплотный голос прозвучал сурово.

- Сначала скажи, зачем тебе это нужно?

- Нужно. Мне это позарез нужно! Как зачем? Как зачем? Странный вопрос! Ты вспомни, ты за всю жизнь хоть раз кого-нибудь о чем-нибудь просил?

Я задумался.

- Нет, мне кажется, не просил. Я приказываю, и все выполняется. Но с тобой - другое дело. Я не могу тебя казнить, не могу тебе приказать.

- Значит, остается просить! - обрадовалось привидение.

Я рассердился. Вот проклятая тварь! Я злобно спросил:

- И в опочивальню со мной пойдешь?

- А ты надеешься увести ее в опочивальню?

- Мне стоит ей только приказать!

- Боже, да ты собрался ее изнасиловать?!

- Нет, почему, - смутился я, не узнавая себя. - Отчего ты так решило? Я не собираюсь насиловать. О, как ты мне надоел, проклятый призрак! Ты что, перевоспитать меня решил? Не выйдет!

- Выйдет, - твердо сказал голос. - Попросишь. Не меня, так ее попросишь. Деваться тебе некуда, владыка. Возьмешь ее силой или по принуждению, и глаза ее погаснут. Тебе нужны ее безжизненные глаза? Вспомни всех блудниц, которые перебывали у тебя в постели - ты видел хоть у одной из них живые глаза? Хоть одна из них любила тебя?

- Молчи, - беспомощно произнес я. - Со многими мне было хорошо.

- А им? Им было с тобой хорошо?

- Меня это не интересует!

- А зря. На твоем месте я бы поинтересовалось.

- Каждому лучше быть на своем месте, - надменно сказал я, - и не претендовать на чужое.

- Да я и не претендую, - смутился призрак. - Разве может призрак стать кесарем? Мне и в голову не приходило.

- Да, - с издевкой произнес я, - это было бы необычайно весело - невидимый кесарь. Я посмеялся бы от души.

Двери распахнулись, и в комнату вошли стражники. Они вели закованную в цепи Анну.

- Снимите цепи, - приказал я. - Никанор!

Никанор вошел в спальню, поклонился.

- Разве я не ясно выразился - обращаться как со мной? Ты видишь у меня на руках цепи? Еще одна такая ошибка, и я закую тебя вместо нее!

Анна замотала головой, на лице ее отразилось страдание.

- Ладно, ладно, - примирительно сказал я, поняв, что она заступалась за Никанора. - Никто его не собирается заковывать. - Ее лицо разгладилось, она улыбнулась. - Пока не собирается, - я сделал ударение на слове "пока" специально для Никанора, который поклонился и ушел, сопровождаемый стражниками. - Сядь, - сказал я, указывая на диван с подушками. Она села, глядя на меня во все глаза, отчего у меня слегка шевелились волосы на всем теле, прижала одну из подушек к груди и стала настороженно следить за мной.

- Не бойся меня, - как можно мягче сказал я, стараясь, чтобы голос не был хриплым. - Я не такой страшный, как ты предполагаешь. Кто научил тебя говорить те слова, за которые тебя привели на суд?

- "Никто" - она отрицательно мотнула головой.

- Стало быть, ты сама додумалась до этого? И что привело тебя к такому выводу?

Она показала знаками, что рассказы людей, слухи, разговоры.

- Вот как? - сказал я, возвышаясь над ней. - Значит, в народе ходят нехорошие разговоры обо мне?

- "Нет-нет! Плохих разговоров никто не ведет. Но этого и не надо, чтобы понять, что ты нехороший человек".

- Пусть так, - согласился я, медленно садясь в кресло напротив, и не сводя с нее глаз. - Да, я жесток. Но правитель и должен быть жестоким. Иначе ему не удержать власть, может начаться анархия, переворот за переворотом, а это для народа хуже моей жестокости. Скажи, народ живет плохо?

- "Народ живет бедно".

- Народ живет плохо? - повторил я.

- "Да".

- Ты из бедной семьи? Не отвечай, я вижу по твоей одежде.

- "Одежду у меня отобрали в тюрьме. Это арестантская одежда. У меня вообще нет семьи".

- Ты сирота. Жаль, что ты не испытала материнской ласки и отцовской руки. Родители научили бы тебя, что говорить плохие слова о кесаре - это значит кликать свою смерть.

- "Ты убьешь меня?"

- Будь моей женой, и я не убью тебя.

Эти слова слетели у меня с уст непроизвольно, я не хотел их произносить, у меня даже дух захватило от неожиданности. Я отвернулся и загородился от нее ладонями.

- Не отвечай. Считай, что я не говорил этих слов. Ступай. Стража!

Девушку увели, и я заметил ее умоляющий взгляд.

- Ну, что ты скажешь? - спросил я, оглядываясь в поисках призрака.

- Я потрясено.

- Да, я знаю. Я сам потрясен. Я не хотел этого говорить, меня черт дернул...

- Конечно, конечно. Когда люди хотят оправдать собственную глупость, они поминают черта и сваливают всю вину на него.

- Хорошо, я сказал глупость, - молвил я с трудом.

- Ты меняешься прямо на глазах, - засмеялось привидение. - Не прошло и полдня, как ты уже признаешься в собственной глупости. Мог ли ты подумать еще утром, что вечером сделаешь такое признание?

- Просто я умный человек, а умный человек должен признавать свои ошибки. Но не думаешь же ты, что я скажу подобное при Никаноре, например?

- Конечно не думаю! Я тоже умный...призрак.

- Что там за дверью? Какой-то шум?

- Это Никанор. Он хочет войти, но не знает, как нарушить твой покой, поэтому производит легкий шум - он поскуливает от желания сообщить тебе что-то важное.

- Никанор? Какого черта ему нужно?

- Впусти его и узнаешь.

Лицо Никанора было натурально белым, отчего его борода казалась черной.

- Ваше величие, - прошептал он бескровными губами, пряча глаза. - Она хочет видеть вас.

- Кто? - спросил я севшим голосом.

- Анна, ваше величие.

Никанор ожидал взрыва гнева, истерики, или холодного приказа "Отправляйся в ад!", но совсем не того, что сделал я.

- Хорошо, - сказал я. - Я приду к ней. Ступай, предупреди ее.

Действительно, я очень изменился за этот день. Вот и мои подданные меня уже не узнают.

- Как ты думаешь, - задумчиво сказал я призраку, когда Никанор ушел, стараясь не показывать на своем лице, как он безмерно удивлен. - Зачем она хочет видеть меня?

- Ты так неожиданно прогнал ее, - с готовностью отозвался призрак, - что не дал ей выразить свое безусловное согласие стать твоей женой.

- Иронизируешь, - с плохо сдерживаемым бешенством проговорил я. - А зря. Я ведь сказал уже, что сожалею о тех словах.

- Вовсе нет. Я просто вдруг подумало о том, каких трудов стоило Анне уговорить Никанора войти к тебе, чтобы передать ее просьбу. Значит, она хочет сказать тебе что-то очень важное.

- Я как-то не подумал об этом. Впрочем, я ведь приказал Никанору обращаться с ней так же, как со мной. Ничего удивительного.

С этими словами я вышел из спальни и медленно пошел по широкому коридору мимо портретов предков на стенах, в париках с буклями, с горящими глазами истинных самодержцев, надменных и суровых, взирающих на меня с потрескавшихся холстов. Вот тот самый прадед, который влюбился в девушку-призрака. У него пронзительный взгляд и презрительно поджатые губы. Не похож ли я на него? Я остановился возле портрета, пристально посмотрел на прадеда и сказал:

- Мы с тобой два сапога - пара. Ты влюбился в призрака, а я - в преступницу. Боюсь, мне придется ее казнить. Что скажешь? Молчишь. Ты не можешь ответить потому, что ты давно мертв и твой прах рассыпался в гробу. Могу ли я не казнить ее? - Я помолчал, потом неожиданно для самого себя заорал в лицо предку: - Могу! Я могу все!

Стоящий неподалеку янычар вздрогнул от неожиданности.

- Что, басурман, - тихо сказал я. - Страшно? Не бойся. Я сегодня не такой как всегда. Я сегодня похож на ангела во плоти. И у меня такое чувство, что кто-то хочет этим воспользоваться в каких-то неизвестных мне корыстных целях.

Черное лицо турка посерело, потому что он ничего не понял из моей тирады. Я взял у него с пояса кривой ятаган и пошел дальше. Стражники распахнули передо мной тяжелые створки дверей в гостиную. Анна поднялась мне навстречу. Вид у нее был такой, будто ей очень неуютно в роскошной комнате.

- Зачем ты звала меня? - сурово спросил я, помахивая саблей.

- " Ты правда хочешь, чтобы я стала твоей женой?"

- Нет, - сказал я. - Я пошутил.

Зачем, зачем я говорю так?

- "Отпусти меня".

- Отпусти? Что значит "отпусти"? Совсем? Но ты совершила преступление и должна быть наказана. Если я отпущу тебя, то кто станет бояться говорить то, что говорила ты? Каждый оборванец может прилюдно обозвать меня любым неприличным словом, сознавая, что за это ему ничего не будет. Что станет с государством после этого?

- "Ты не понял меня. Отпусти меня отсюда, в тюрьму".

- Вот как, - после минутного замешательства сдавленно произнес я. - Как это можно - отпустить в тюрьму? Разве тебе плохо здесь? Тебе хочется туда, где над тобой будут глумиться все, кому не лень?

- "Да".

- Вот как, - повторил я, чувствуя, как во мне закипает, грозя захлестнуть, волна кровавого гнева. Я судорожно сжал рукоятку ятагана вспотевшей рукой. - В тюрьму? На поруганье тюремщикам?

- "Да".

То, что произошло дальше, было как вспышка, как взрыв, мгновенное ослепление. Я взмахнул ятаганом, и ее голова отлетела в сторону. Тело упало на кровать, обливая ее кровью.

Я уронил саблю и стоял, тупо глядя на содеянное. Меня вдруг начала бить крупная дрожь. Я повернулся и направился к выходу на трясущихся ногах. Придя в спальню, я медленно сел в кресло, глядя перед собой и ничего не видя. Дрожь прошла, ее место заступила холодная пустота.

- Почему ты не остановил меня? - спросил я мертвым голосом.

- Не успела, - прошептал призрак.

И тут я увидел его. Это была... Анна! Она стала видимой на мгновение, но этого было достаточно.

- Это ты? Ты - мой призрак?

- Да.

- Почему ты не остановила меня?

- Что толку теперь об этом говорить? Зато теперь твое перевоспитание закончено.

- Закончено? Нет! Не уходи! Ты ведь можешь вернуть все? Верни! Ведь ты можешь? Можешь?

- Да, могу. Но твое время истекло. Ты должен вернуться.

- Куда?

- Туда, в свой мир. Путешествие окончено.

- Но я прошу тебя! Слышишь, прошу!

Я оглянулся. Исчезли стены, мебель, исчезло все. Я сидел в офисе фирмы "У Фрейда" и смотрел в стену. Сзади открылась дверь и кто-то вошел. Я оглянулся и долго не мог понять, почему в комнату вошла не Анна, которую я так хотел увидеть, а совсем другая девушка. Кто она такая? Ах, да, это Женя.

Она села напротив, и мы долго молча смотрели друг на друга.

- Я, пожалуй, пойду, - проговорил я наконец.

- Да, конечно, - тут же согласилась Женя и встала.

Но я остался сидеть.

- Это будет сниться мне каждую ночь? - спросил я через минуту.

- Вовсе нет, - мягко сказала Женя, глядя на меня с сочувствием. - Вы очень скоро забудете это. То есть не то, чтобы забудете, но станете относиться к этому как ко сну. Не более того.

- Спасибо, вы меня очень успокоили, - без выражения проговорил я. - Верните меня туда. Возьмите деньги. Вот, все возьмите, но верните меня туда.

- Но это невозможно. Вы не сможете вернуться туда. Еще ни у кого не получалось.

- Вот как, - я опустил голову. - Тогда я, все-таки, пойду.

- Да-да. До свидания.

Я вышел в жаркую духовку раскаленного города, постоял возле машины, потом сказал:

- Неужели я такая сволочь?

И сам себе ответил:

- Это не я, это ОНО.

И засмеялся идиотским смехом.

Целую неделю я ходил под впечатлением. Грыз себя, глодал, корил. В жизни я совсем не такой, совсем! Я - обычный человек, добропорядочный и законопослушный, никаких преступных наклонностей у меня никогда не наблюдалось. Убить любимую девушку! Что может быть хуже?

Когда угрызения совести стали невыносимыми, я решил, что клин нужно вышибать только клином, и направился в "У Фрейда". Меня встретила девушка, очень похожая на Женю, но это была не Женя. Я быстро заполнил контракт, заплатил и прошел в соседнюю комнату.

Опять море, но на этот раз очень бурное. Ветер принялся рвать мои волосы, швырять в лицо песок, гнал в мою сторону высокие волны, которые бессильно разбивались на линии прибоя. Я отвернулся от моря и пошел вглубь берега, мимо массивных пальмовых ног, по дорожке, посыпанной кирпичной крошкой. Пройдя совсем немного, я увидел хорошо ухоженный парк с живыми изгородями, яркими цветочными клумбами, скамьями и фонтаном, струи которого трепал ветер. Здесь было прохладно и не очень уютно. Я быстро миновал парк, вышел на городскую улицу с двухэтажными ярким домами, вбежал на крыльцо одного из них, поднялся на второй этаж и вошел в свою комнату в мансарде.

Здесь очень просто - письменный стол, пара стульев с гнутыми ножками, книжная полка в полстены, этажерка, забитая журналами, плетеное кресло с наброшенным на спинку пледом. На стене висела небольшая картина в раме - дикий горный пейзаж, прорезанный ущельем. Пол застелен домотканой дорожной. Окно выходило в уютный дворик с цветущими липами.

Я сел за стол, несколько минут посидел, глядя в одну точку, потом открыл портативный компьютер "ноутбук", размял пальцы и принялся писать.

Эпизод второй. Наслаждение.

Закончив работу, я с наслаждением потянулся, удовлетворенно откинулся на спинку кресла и перечитал написанное. Потрясающе. Великолепно. Просто гениально! Ай, да я! Ай, да молодец! Какой слог! Предложения так и льются, одно за другим, без сучка и задоринки, глазу не на чем споткнуться. И все это написано сходу, безо всякой правки - раз! - и готово. Гений, гений!

Я подошел к окну, посмотрел на дворик, ярко освещенный солнцем. Ветер стих, и на город наваливалась жара. Я подумал о том, что сценарий получается отменный, работать осталось всего ничего, скоро можно будет браться за постановку фильма. Деньги уже есть, актеры подобраны. Никто не посмел отказаться, хотя для прочтения им была предложена лишь третья часть сценария. Еще бы! Сниматься у меня мечтает каждый.

Я сам пишу сценарии, сам их же и снимаю. У меня есть все мыслимые и немыслимые награды за режиссуру и сценарии, мои актеры неизменно получают призы за актерские работы. И поэтому я богат. Я могу позволить себе роскошный дом, яхту, самые дорогие автомобили, но предпочитаю работать в тихом маленьком домике из пяти комнат с видом на дворик с липами.

По вечерам у меня собирается компания - журналисты, писатели, режиссеры, из тех, кто сейчас не занят, да и будет ли занят когда-нибудь - неизвестно; бывают художники, композиторы, словом богема. Вот и сейчас в гостиной толкутся несколько человек, приехавшие раньше времени. Я спускаюсь вниз, слышу повышенные голоса - о чем-то спорят. Они всегда спорят, это их духовный хлеб.

В гостиной сидели четверо - это Яков, поэт, с позволения сказать, Виктор - неплохой оператор, Николай - кинокритик, и Татьяна, вечный помощник режиссера. Яков горячился, быстро расхаживал из угла в угол, размахивал пухлыми руками, ежеминутно поправлял неизменную, но совершенно неуместную галстук-бабочку, ерошил рыжую кудрявую шевелюру и кричал:

- ... спорил и буду спорить! Да, это, если хотите, мой образ жизни! Я обожаю спорить! И при этом, заметьте, денег с вас не беру, хотя вы и проигрываете постоянно. Спор - это прекрасно. Спор - это адреналин в кровь, если хотите, спор это... Он вдруг замолчал, словно его сбили с мысли, и через мгновение сказал почти спокойно: - В споре рождается истина.

- А вот с этим позвольте не согласиться, - как можно более ядовито сказал я, входя и здороваясь с каждым кивком головы.

- Как!? - вскричал Яков. - Ты будешь оспаривать банальную истину?!

- Не такая уж она банальная, - с усмешкой сказал я, усаживаясь в свободное кресло и закидывая ногу на ногу, - и тем более не истина. Истина не может рождаться в спорах, она существует сама по себе.

Яков открыл рот, не зная. что сказать, Татьяна глупо хихикнула, а Виктор вежливо поаплодировал. Я достал сигариллу, тонко улыбнулся, наслаждаясь замешательством, прикурил от зажигалки и затянулся ароматным дымом.

- Да-да, дорогой друг Яша, - я выдохнул дым в его сторону. - Уж не думаешь ли ты, что в спорах, которые составляют основу твоей жизни, может вдруг взять и родиться какая-либо завалящая истина? И не обижайся, дружище, не только в твоих спорах никак не может произойти подобное событие, но и в чьих бы то ни было вообще. Истина она и есть истина, она не может зависеть от чьего бы то ни было мнения.

- Ну хорошо, хорошо, - Яков опомнился, понял, что я не хочу его обидеть и успокоился. - Пусть так. Пусть. Фраза построена немного неверно. Но в ней ведь совсем не то имеется в виду! Рождается - значит, что спорящие приходят к истине во время спора.

- И опять позволь не согласиться, - я вежливо улыбнулся. - Сплошь и рядом случается, что оба спорщика не правы - к какой истине они могут прийти, кроме как к ложной? Прочувствуй словосочетание - "ложная истина". Нонсенс? Еще какой! Так что твои спорщики не то что не могут родить истину, но и прийти к ней тоже, увы, не могут.

Яков недоверчиво усмехнулся, тяжело ворочая мозгами и соображая, что бы такое мне возразить.

- А в чем, собственно, дело? - поинтересовался я. - Из-за чего сыр-бор?

- Да мы тут говорили о таланте, - пробасил Николай, длинным пальцем стряхивая пепел с папиросы.

- О, о таланте! - усмехнулся я. - И что же такого вы говорили о таланте?

- Яков утверждает, что девяносто девять процентов таланта - это труд.

- А один процент, стало быть - искра Божья? - засмеялся я. - Слыхал я, слыхал такую теорию.

- Будешь оспаривать? - глядя исподлобья, тихо спросил Яков.

- Всенепременно! - весело откликнулся я. - С точностью до наоборот! Один процент труда, а остальное - искра Божья. Суди сам, дорогой Яша. Если ремесленник будет трудиться, трудиться и трудиться, у него выйдет добротная вещь, прекрасная, крепкая, может быть, даже красивая, но... в ней будет все же чего-то не доставать, какого-то маленького штриха, изюминки, которую может внести талант одним движением руки.

- А как же Лев Толстой? - радостно закричал Яков.

- А что у нас с Толстым?

- Лев Толстой подолгу сидел над каждой фразой, переделывал ее и так, и этак...

- Ну, я в эти сказки не особенно-то верю, - сказал я. - Впрочем, даже если это и правда, то сам посуди - возьмись писать так, что всякая фраза в твоем романе будет размером с полстраницы, и написать такую фразу сразу в готовом виде - достаточно сложно даже для Толстого. Я утверждаю, что истинный талант пишет легко, из головы на лист, мгновенно, если только у него в данный момент есть вдохновение. Если вдохновения нет, тогда это труд, тяжкий труд, и в итоге получается серость. Если вдохновение есть, тогда это не труд, тогда это наслаждение, это радость, это счастье...

Я застыл, глядя куда-то мимо собеседников.

- И что же? - услышал я голос Виктора. - Ты, видимо, так и пишешь?

Я положил окурок в пепельницу, оглядел присутствующих, подмигнул смазливой Татьяне, которая пожирала меня глазами в ожидании ответа.

- Да, - сказал я. - Именно так я и пишу.

- Ну конечно! - с шумом выдохнув, язвительно сказал Яков. - Мы же талантливы, мы иначе не можем.

- Кто это - мы? - также язвительно поинтересовался я.

- Мы - это вы, Юрий Леонидович, - ответствовал Яков. - Гений всех времен и народов.

- Да, я гений, - просто сказал я и подмигнул.

Татьяна прыснула, Яков громко расхохотался.

- Ладно, мне пора, - сказал он, отсмеявшись. - У меня еще куча дел сегодня. К вечеру загляну, и мы продолжим родовые схватки в поисках истины. Ха-ха-ха!

- Я пойду принесу лед, - сказала Татьяна.

- Я вам помогу, - с готовностью вызвался Николай.

Они вышли. Виктор привстал, налил содовой воды из сифона, и сказал, глядя на меня в упор:

- А ведь ты нисколько не шутил.

- Еще бы! - отозвался я. - Это была именно та истина, которую так настойчиво хотел родить Яков. Жаль, что он этого не понял.

- Ну, и куда же подевалась твоя скромность?

- А к черту ее! - засмеялся я. - Я - гений, и все тут.

- Ну-ну, - недоверчиво произнес Виктор. - Назвать себя гением, конечно, никому не возбраняется, но истина ли это - покажет будущее. Ты всерьез уверен, что лет этак через сто кто-нибудь, кроме замшелых специалистов в области кинематографии будет помнить твое имя? Что какой-нибудь прыщавый юнец в двадцать втором веке при упоминании твоего имени скажет: "А, это тот? Его фильмы смотрятся сегодня так архаично."?

- Это меня мало интересует. Меня интересует процесс творчества, который доставляет мне истинное, ни с чем не сравнимое наслаждение.

- Ни с чем? Даже с сексом? - лукаво улыбнулся Виктор.

- Что? Нашел с чем сравнивать! Впрочем... Это сродни с оргазмом! Особенно когда смотришь на плоды труда. Нет, не труда - наслаждения! Эдакое послеоргазменное состояние...

- Мда, - протянул Виктор. - Может быть, может быть.

В гостиную вернулись Николай и Татьяна. Вид у них был несколько помятый. Сразу стало ясно, что они бурно целовались в кухне. Настолько бурно, что напрочь забыли, что пошли туда за льдом.

- Сходили бы вы, ребята, за льдом, - сказал я вальяжно. - А то жарко, знаете ли. Да не смущайся ты, Танечка, все знают, чем вы занимаетесь с Николаем в кухне.

Николай смущенно крякнул, переглянулся с Татьяной, они рассмеялись и убежали.

- Как дети, ей-богу, - сказал я.

- Послушай, - начал Виктор. - А вот скажи мне, как тебе, с высоты твоего гения, кажемся мы, простые смертные?

- Ну, положим, и я не бессмертен...

- Разве ты не понял, ЧТО я имею в виду?

- Понял, понял, - с досадой произнес я. - Знаю, что еще не сделал чего-то такого, что обессмертит мое имя. "Оскар" и "Пальмовая ветвь" еще не дает пропуска в круг избранных. Да мне, собственно, наплевать. Я уже говорил, что мне интересен сам процесс.

- Не лги, - тихо сказал Виктор, и посмотрел мне в глаза. - Это неправда. Тот, кто не мечтает стать бессмертным, никогда им не станет. А ты мечтаешь! Не поверю, что не мечтаешь!

- Ну и не верь!

- Хорошо. Но ты не ответил на мой вопрос. Как тебе кажемся мы, остальные?

- Никак. Мне жаль вас. Только и всего.

- Ему жаль нас! - воскликнул Виктор, с досадой хлопая себя по коленям. - Да это нам, нам жаль вас, гениев. Что бы ты ни говорил, ты должен работать, работать и работать, пусть для тебя это вовсе не работа, а один непрерывный оргазм, этакое семяизвержение разума! Пахать, вкалывать, света не видя!

- Дорогой мой, - сказал я спокойно. - Не горячись. Мог бы и заметить, что я не пашу и не вкалываю. Я пишу быстро, снимаю тоже быстро. У меня полно свободного времени. И знаешь, как я чувствую себя тогда, когда не пишу, не оргазмирую, не снимаю? Я паршиво себя чувствую! Мне становится плохо от того, что приходится отдыхать! Я места себе не нахожу. Проводя время в праздности, я теряю в весе! Мне хочется рвать и метать. Тебе этого не понять. Ты хороший оператор, с тобой приятно работать, но, прости, в тебе нет полета, ты - ремесленник. В это слово я не вкладываю обидный смысл, не вытягивай лицо! Ремесло тоже прекрасно, и ты тоже мог бы испытывать наслаждение от своего труда. Мне, я повторяю, жаль тебя и всех вас именно за это, за то, что вы не испытываете того оргазма, который всегда испытываю я!

- О чем так бурно спорим? - послышался голос Вадима, еще одного журналиста, который вошел, как всегда, неопрятный, длинноволосый и противный.

Я встал, собираясь уйти. Не могу сидеть с этим человеком чуть ли не наедине. В большой компании его еще можно терпеть, но в малой...

- Виктор тебе расскажет. А мне, извините, нужно отлучиться. Чувствуйте себя как дома, но и не забывайте, что вы в гостях.

Я светски улыбнулся и покинул гостиную. Пережду в кабинете. Я поднялся наверх, в мансарду, и остановился на пороге. За моим столом сидел какой-то хлыщ, который прямо-таки едва не влез целиком в мой компьютер.

- Алло, - сказал я, быстро овладев собой. - Для гостей есть гостиная, кухня и столовая. Здесь вам делать нечего.

Хлыщ соскочил со стула, принялся кланяться. Одет он был не по сезону: высокие черные сапоги, черные панталоны и черная глухая сорочка с черными же кружевами.

- Извиняться не буду, - заговорил хлыщ, дьявольски улыбаясь, - потому как с детства грешен, любопытен и нисколько этого не стыжусь. Хлебом не корми - дай заглянуть одним глазком в чужой компьютер. Или в рукопись, если она на бумаге. Просто эстетическое наслаждение испытываю от подглядывания, подслушивания и вынюхивания.

- Каждому свое, - сказал я, разглядывая гостя.

- Давайте присядем! - вскричал хлыщ, придвигая ко мне плетеное кресло и сам усаживаясь на стул. - В ногах правды нет, знаете ли. Неправды, впрочем, тоже нет, ха-ха!

Мы сели друг против друга.

- Ну-с, - сказал я, - и зачем вы подглядывали в мой компьютер? Кстати! Как вы его включили? Я специально на такой случай установил на нем пароль...

- Фи, пароль! - пренебрежительно махнул рукой гость. - Разве с этого нужно начинать, дорогой хозяин? Со знакомства нужно начинать, со знакомства, поверьте мне!

- Я вам верю, - холодно улыбнулся я. - Что ж, давайте знакомиться. Меня зовут...

- О, не трудитесь, не трудитесь! Кто ж вас не знает, дражайший Юрий Леонидович! Да и мне было бы стыдно забраться в кабинет совершенно неизвестного мне человека. Впрочем, мне никогда не бывает стыдно. Позвольте представиться! - хлыщ вскочил, наотмашь снял воображаемую шляпу, взмахнул ею как штандартом и поклонился, стукнув лбом об пол (я ясно слышал стук! При этом он не сгибал ног!). - Меня зовут... Впрочем, я могу предоставить вам на выбор десяток имен, и, уверяю вас, все они подлинные! Ну вот, навскидку, одно из них, - он защелкал пальцами, вспоминая, - вот, пожалуйста, сатана, к вашим услугам. Еще меня называют дьяволом, чертом и так далее. При этом, заметьте, что совершенно несправедливо, пишут мои имена с маленькой буквы. Из полного, так сказать, неуважения к моей скромной персоне. А зря! Зря, уверяю вас! Не уважать свою половину, это, согласитесь, дражайший хозяин, просто смешно. Это все равно, что не уважать самого себя. Но не в этом дело! Спасибо вам, спасибо!

- Это за что? - опешил я.

- Как за что?! За то, что вы не ищете у меня рогов, копыт, хвоста и тому подобной чепухи. Впрочем, все это есть, есть! Никуда не денется. Имеется, так сказать, в наличии! Но зачем же это, с позволения спросить, афишировать, выпячивать и рекламировать всенародно? Скромность, скромность и скромность, вот что меня всегда отличало. Конечно тогда, когда я не подглядываю, подслушиваю или вынюхиваю! Ха-ха!

- Что вам от меня нужно? - спросил я неузнаваемым голосом, чувствуя, как мурашки бегут по телу. Я, почему-то, сразу поверил, что передо мной дьявол.

- Это не мне от вас, а вам от меня нужно! - широко улыбнулся сатана. - Вы ведь совсем недавно утверждали, что вы гений? Ну так вот! Я предлагаю вам доказательство. Даже не вам, вам оно не нужно! Людям, вас окружающим. Духовное, так сказать, бессмертие. Хотите? Ну, я по лицу вижу, что хотите! И не бойтесь! Ничего страшного с вами не случится. Я не попрошу взамен вашу бессмертную душу и тому подобного. Вам не придется после смерти гореть в аду, или, чего доброго, работать там кочегаром. Ничего такого я не попрошу! Более того, я не попрошу взамен вообще ничего! Как вам такая перспектива? У меня и так будет очевидный профит - я получу наслаждение, наблюдая за вами. В порядке психологического, так сказать, эксперимента. Ну?

- Согласен! - выдохнул я еле слышно.

- Вот как? - весело вскричал сатана. - Правильно! Не раздумывая, раз! - и согласился! Вот это я уважаю! Не то, что некоторые - "Можно я подумаю?", да "Я не могу принять столь ответственное решение с кондачка" и так далее. Уважаю вас, Юрий Леонидович, очень уважаю. Ну, так владейте! А я пойду прогуляюсь по сети. Интересная штучка у вас получилась - интернет!

С этими словами он ткнул мышкой в панель задач, запустил Internet Explorer и нырнул в экран как в окно. Его уменьшенная физиономия долго еще корчила мне рожи. Но потом исчезла и она.

Я хотел было перекреститься, но передумал. Медленно встал, с опаской подошел к компьютеру, положил пальцы на клавиши. Пальцы слегка дрожали. Я открыл сценарий и попытался работать, но черт утащил с собой мое вдохновение - кроме дрожи в руках и противной пустоты под ложечкой я ничего не испытывал.

В гостиной слышался шум очередной пустопорожней дискуссии - до меня долетали два голоса - один принадлежал Игнатию Ломову, по прозвищу Лом, литератору-борзописцу, а второй - Якову, который очень быстро обделал свои делишки, если они у него вообще были, и вернулся на место своего постоянного прикола - мою гостиную. Я вяло закрыл компьютер, посидел, чувствуя толчки крови в ушах, встал, решив, что долгое отсутствие хозяина на посиделках есть дурной тон, и вдруг на меня накатило. Ощущение было такое, словно меня с размаху швырнули в ледяную воду, а потом подняли на высоту десятого этажа и бросили вниз. Я почувствовал каждую клеточку своей кожи, которая пела и играла от счастья, каждый волосок, который шевелился в предвкушении необычайного наслаждения. Ай да черт, ай да сукин сын!

Я быстро открыл компьютер и начал писать. Я не видел экрана, я не видел клавиатуры, я не видел своих рук. Я весь горел, кипел и струился. Ощущение было такое, какое я не испытывал прежде никогда.

Я совершенно выдохся, написав две страницы. Посидел минуту, ловя последние отголоски испытанного наслаждения, потом импульсивно сорвался с места, выбежал на лестницу и крикнул:

- Витя! Иди сюда! Скорее!

Виктор пришел через минуту, посмотрел на меня - я пританцовывал от нетерпения.

- Скорее, скорее, - бормотал я лихорадочно. - Сядь и прочти последние две страницы. Я написал их в экстазе и черт меня раздери, если помню, что именно писал! Читай! Читай же!

Виктор покачал головой, медленно подсел к столу. Я бегал по комнате, ломая пальцы. По прошествии мучительно долгого времени, показавшегося мне бесконечностью, Виктор протяжно вздохнул и посмотрел на меня как-то странно. Я испугался. Что такого накропал я в порыве безумной страсти?

- Ну? - крикнул я в нетерпении.

- Погоди, - отозвался Виктор. - Мне нужно перечитать еще раз.

- Вот черт!

Он читал бесконечно долго. Наконец откинулся на спинку, закрыл глаза.

- Ну? - закричал я.

Он встал, как сомнамбула, повернулся ко мне и неожиданно отвесил глубокий поясной поклон.

- Что? Что? - бормотал я в исступлении.

- Старик, ты действительно гений.

Я бессильно опустился на стул. Мои мускулы отказались служить мне.

- Я, пожалуй, пойду домой, - нервно сказал Виктор. - После того, что я прочел, слушать этих идиотов не достанет сил. - Он указал в сторону гостиной.

Я не мог даже кивнуть ему. Долго сидел, свесив руки между колен, и смотрел в пустоту. Пришел в себя от какого-то поскуливания. Так скулит и царапает дверь собака, вернувшаяся с прогулки без хозяина.

- Кто там? - я с трудом ворочал языком.

- Это я, Яша. Пусти в святая святых.

- Заходи, - вздохнул я.

- Говорят, ты написал что-то сногсшибательное?

- Кто говорит?

- Витька сказал.

- Болтун, - я слабо усмехнулся.

- Дай почитать!

Яков натянул на нос очки и впился глазами в экран. Он читал, чмокал, цокал языком, мычал что-то. Потом уставился на меня и шумно выдохнул:

- Но это же не сценарий!

- Что ты понимаешь в сценариях, - отмахнулся я.

- Понимаю! Не считай меня идиотом! Что я, по-твоему, сценариев не читал? Камера наезжает, отъезжает, крупный план, общий план, подробно, скукотища смертная читать. А у тебя беллетристика!

- Дружище, но я же пишу для себя! Я прекрасно знаю, как это нужно снять. Да и Виктор не дурак, разбирается - где крупный план, где общий.

- Ладно, ладно, - проворчал Яков, перечитывая сцену еще раз.

- У меня болит голова, - соврал я. - Мне нужно прилечь. Ты уже начитался?

- Ухожу, ухожу. Уже ушел. Меня уже нет, - отрывисто бухал Яков, не думая подниматься. - Чертовски интересная штука... А скажи-ка, брат, мои стихи тебе нравятся?

- Тебе правду или соврать?

- Ладно, не надо, - Яков поморщился, оторвал, наконец, взгляд от текста, уставился на меня. - Силен. Ох, силен. Пожалуй, ты и правда гений... Черт бы тебя побрал со всеми потрохами! - неожиданно заорал он, потом закрыл лицо руками и зарыдал.

- Ну что ты, что ты? - растерянно причитал я, не зная, что делать. Я неуверенно прикоснулся к дрожащему плечу,

- Ах, оставь! - закричал Яков. - Ты гений, а я бездарность. Я ремесленник. Мои стихи правильные, выверенные, в них соблюдается размер. Ямб, хорей и амфибрахий мне в глотку! Но ни у кого они не вызовут ни слез, ни грусти, ни радости, ни сострадания! Они всем хороши, но в них не хватает одного мазка, того самого, который делает их талантливыми, гениальными. Вот как у тебя. Что случилось с тобой сегодня? Я читал твои сценарии, смотрел твои фильмы. Хвалил, и заслуженно! Но никогда, слышишь, никогда еще ты не поднимался до таких высот! Черт возьми, черт возьми!

Он схватил себя за кудри и так дернул, что я испугался за его шевелюру.

- Перестань, - попросил я. - Что за истерика? Выпей воды, успокойся. - Я помолчал и неожиданно для себя добавил: - Продай душу дьяволу.

- Да где, где его найти?! Я бы продал! Сразу, не раздумывая! На кой черт мне вечная жизнь в раю, которого, может быть, и нет вовсе? И что я там буду делать, в этом раю? Петь осанну? Да я петь не умею! Ангелы с ума сойдут от моего пения! Играть на райской лютне? И играть не умею! - он вдруг замолчал, посмотрел на меня мокрыми глазами и тихо молвил: - Ничего ведь не умею, как ни крути. Смешно.

- Перестань, - повторил я. - Ты пишешь неплохие стихи. Что это ты вдруг самобичеванием занялся? Подумаешь, прочитал отрывок! Да я тебе сто таких отрывков покажу! - Я махнул рукой в сторону книжной полки.

- Э, это не то! - так же тихо сказал Яков. - Эти все давно мертвы, а кто не мертв, тот далеко и я с тем не знаком. А ты - живой и рядом. Обидно мне, старик. Ну да ладно. Пойду. Я тебя отвлек, наверное. Извини за сопли.

Он ушел. Я запер дверь в мансарду на ключ, чтобы меня больше никто не беспокоил и сел к столу. Пальцы сами потянулись к клавишам. Я снова ощутил подъем, кипение крови в жилах. Вот оно, наслаждение!

Я писал и писал, я забыл о времени. Я не заметил, как вечер сменился ночью, я слышал, как кто-то барабанил в дверь, звал меня, но я только рыкал в ответ что-то нечленораздельное. Утро сменилось днем, а я все работал и работал. Меня захлестывало счастье, било через край, я задыхался от наслаждения, сердце билось так сильно, так неистово...

Опомнился я через три дня. Сценарий был закончен. Три дня и три ночи без сна и отдыха я писал, испытывая ни с чем не сравнимое блаженство. Когда я поставил последнюю точку, у меня только и хватило сил, что дотащиться до спальни и упасть на кровать, не раздеваясь. Я тут же уплыл в странный, непонятный сон. Будто я выхожу из какой-то прохладной конторы в страшный зной большого города, сажусь в раскаленный автомобиль, машинально завожу мотор, открываю все окна и жду, когда из кондиционера пойдет, наконец, холодный воздух.

Черт возьми, да это никакой не сон! Это я пришел в себя после сеанса в "У Фрейда"! Кое-как я доезжаю до автостоянки, оставляю машину, возвращаюсь домой и бросаюсь на диван. Спать, спать, я так устал!

Я пробовал писать после второго погружения, но получалась такая чушь, что меня тошнило. Я помнил сюжет, многие фразы из текста, но написать ничего не мог. Значит, мой писательский талант зарыт так глубоко, что мне не откопать его? Обидно. И главное, нет того хлыща в черном, который мог бы дать мне возможность добраться до моего собственного таланта...

Моя жизнь скудна. Работа, коллеги, квартира разведенного холостяка, иногда бары и рестораны, которые уже надоели хуже горькой редьки. Может быть, она не столько скудна, сколько однообразна. И то, что я испытывал в "У Фрейда" не входило ни в какое сравнение с теми немудрящими развлечениями, которыми я скрашивал жизнь. Поэтому я понял, что буду ходить туда так часто, как только возможно.

Женя сказала мне, что сеансы можно проводить только раз в неделю, причем плата может быть не более ста долларов за раз. Иначе, сказала она, я могу потерять различие между погружением и реальностью, впасть в транс и превратиться в душевнобольного, чего она никак не может допустить.

Так что мне приходилось ждать целую неделю, которая казалась мне вечностью. И вот я опять в прохладном помещении, и опять навстречу мне выходит Женя.

- Здравствуйте, Юрий Леонидович. Опять к нам?

- А как же. Я теперь без вас как без рук, без ног - никуда. Скажите, это наркомания?

- Ну, какая же это наркомания? Десять сеансов - вот максимум, что мы можем вам предложить. Технологией погружения не владеет, смею вас заверить, больше никто, поэтому никаких подпольных сеансов вам не найти. Так что вы без нас, действительно, не ходок.

- Десять сеансов? - разочарованно протянул я.

- Да, не более. Это закон. Причем его установило не государство, которое, в лице чиновников, ничего не понимает в нашем деле, его установили мы сами. Да вам и не захочется, уверяю вас.

- Как знать, как знать. Ладно, давайте ваш контракт.

Я подписал бумаги и прошел в соседнюю комнату.

Эпизод четвертый. Право на убийство.

Это было что-то вроде большой приемной важного начальника, слабо освещенное лампой на столе секретаря. Как я тут же понял, приемная мэра. У большого окна стояло несколько мужчин. Они были все одинаковые - одного возраста - около пятидесяти, одинаково одетые - черные брюки, белые сорочки с расстегнутыми воротами, галстуки с отпущенными узлами, - одинаково коротко стриженые под бобрик. Только один из них был одет в форму генерала милиции. Они напряженно вглядывались в густеющий мрак за окном.

- Проклятье! - сдавленно сказал мэр. - Именно сейчас! Проморгали! - он повернулся к генералу, который под его взглядом зябко повел плечами и отвернулся. - Черт бы побрал этих шахидов! Что теперь делать прикажете? Травить газом, как в Москве на Дубровке? Опять больше сотни погибших. Сколько там человек? Ах, да, я уже спрашивал. Черт, черт, черт! Почему у тебя по улицам разъезжают грузовики с взрывчаткой? - заорал он на генерала. Тот вытянулся во фрунт и тупо молчал. - Не знаешь, - почти спокойно сказал мэр и хрустнул суставами пальцев. - Дайте закурить! Ну вот! Вот! Сразу потянули портсигары! А я две недели как бросил. Искусители хреновы!

Однако он взял сигарету, с сомнением подержал в руках и швырнул в пепельницу на столе секретаря. Зазвонил телефон. Откуда-то вынырнул референт, молодой парень, поднял трубку.

- Виталий Иванович, - сказал он испуганно. - Президент.

Присутствующие вытянулись в струнку, замерли.

- Да, - сказал мэр, приняв трубку влажною рукою. Потом он долго молчал, слушая. - Да. Слушаюсь.

Он вернул телефон секретарю, оглядел подчиненных.

- Ну вот, - проворчал он через минуту. - Навязали нам какого-то Головлева. Он примет командование, видите ли. Кто такой этот Головлев? Что, никто не знает? Молодцы, нечего сказать!

- Это я, - сказал я, выходя из темного угла.

Все вздрогнули и уставились на меня как на чудо.

- Полковник Головлев, командир отряда "Зет". - Я протянул свое удостоверение и один из мужчин взял его у меня. Книжечка пошла по рукам, ее придирчиво осмотрели все по очереди и вернули мне.

- Ну и что? - брюзгливо сказал мэр. - Будете командовать?

- Всенепременно! - я вежливо поклонился. - А пока - доложите обстановку. - В последние слова я вложил как можно больше металла.

На меня посмотрели с уважением. По знаку мэра генерал откашлялся и начал:

- Террористы захватили здание театра. Число их не известно, предположительно до двадцати пяти человек. Приехали на трех микроавтобусах. Также на стоянке стоит минигрузовик грузоподъемностью две тонны, предположительно на нем террористы привезли взрывчатку и оружие. В зале около тысячи человек зрителей, плюс актеры и обслуживающий персонал театра, это еще около сотни человек. Переговорщики ходили в здание дважды. Сейчас они тоже находятся там. Информация скудная. В зал их не пустили, они разговаривали с тремя террористами, у них пояса шахидов, автоматы, пистолеты. Террористы требуют вывести войска из Чечни, отказываются вести переговоры, хотя и беседуют с переговорщиками. Угрожают взорвать здание театра.

- Так, - сказал я. - Ну что ж, информация исчерпывающая. Когда должны вернуться переговорщики?

- С минуты на минуту.

- Хорошо. Подождем.

Минут через десять принесли весть о возвращении переговорщиков. Информации они не добавили. Я сказал:

- Итак, господа, слушайте меня внимательно. Все ваши люди, окружившие здание, должны замереть и не двигаться. Ни под каким видом не двигаться! - мой голос зловеще прозвенел в полумраке.

- И что будет? - угрюмо спросил мэр. - Где ваши люди?

- Они уже в здании.

- Что?! Как?! - мэр едва не задохнулся от удивления. - Ничего не понимаю! Театр окружен. Мышь не проскочит! А вы утверждаете, что ваши люди находятся в здании. Это бред!

- И тем не менее, - я тонко улыбнулся. - Отдайте распоряжения своим костоломам, чтобы сидели тихо!

- Это вы группу "Альфа" называете костоломами? - попробовал возмутиться генерал.

- Я не знаю, кто у вас там, возле здания. Это меня не интересует. Сейчас мои ребята начнут работать, и я требую, чтобы им не мешали.

- Погодите, погодите! - встрепенулся мэр. - Так это правда? Ваши люди уже там? Но каким образом? Ладно, это не важно! Так что, значит, штурм?

Я стукнул по микрофону, зацепленному у меня за ухо, и сказал:

- "Зет два", как слышите меня?

- Слышу хорошо, - отозвался в наушнике голос лейтенанта Серова.

- Начинайте.

- Понял вас, начинаю.

- Ну вот, - сказал я, оглядывая вытянутые лица. - Теперь нам остается только ждать.

- Что значит "ждать"? - вспылил мэр. - Я кто вам здесь? Я мэр, чтоб вы знали. И я должен знать - будет штурм?

- Штурма не будет, - сказал я успокаивающе. - Мои ребята не штурмуют никогда.

- А что, в таком случае они будут делать?

- Они возьмут террористов измором, - улыбнулся я. - Должны же эти шахиды что-то есть и пить? Запасов театрального буфета надолго не хватит, вот они и сдадутся... вам.

- Вы мне арапа не заправляйте тут! - заорал мэр. - Измором! Здесь вам не дурачки какие сидят!

- Будем ждать, - с нажимом сказал я, сел на стул, сложил руки на груди и закрыл глаза. Я почти физически ощущал возмущение мэра, он стоял передо мной и шумно дышал. - И не стойте тут! - сказал я жестко, открывая один глаз. - Так я вам все и выложил! А если у шахидов здесь жучок сидит и стучит им?

- Что? - мэр растерянно захлопал глазами. - Какой жучок? Кто стучит?

Я промолчал. Мне было наплевать на жучков и бандитских осведомителей - мои парни давно уже включили глушилку для сотовых телефонов и перерезали телефонные провода, идущие в театр. Шахиды были обречены. Мои парни в плен не берут. Никого. И никогда.

Я сам предложил создать такую группу. Такие победы над террористами, какая была в Москве на Дубровке, могут вызывать только огорчение. Люди гибнуть не должны! Если хотя бы один человек погиб, говорить о победе нельзя, нельзя! А сколько тогда погибло?

Я написал президенту письмо, в котором предлагал создать отряд именно для таких случаев - случаев захвата заложников. Я сделал конкретные предложения - сколько это будет стоить государству, в какие сроки я обязуюсь подготовить отряд, и что и кто мне для этого нужен. Письмо переслали в ФСБ, меня вызвали туда и я начал работать.

Прежде всего, я поехал по элитным воинским частям вербовать парней. Вербовать было совсем нетрудно, потому что я предлагал месячную зарплату в пять тысяч долларов, но мне нужны были отборные парни, не простые, а безупречно здоровые, с безупречной репутацией и безупречной генетикой. Я разработал тесты на физическую выносливость и умственное развитие, и оказалось, что в полном объеме эти тесты может пройти только один из тысячи. После кропотливой работы я отобрал три десятка парней и увез их на одну из военных баз, где они должны были тренироваться, и где я должен был выбрать из них десяток молодцев, которые и составили бы отряд "Зет".

Я затребовал себе специалистов по восточным единоборствам и нинцзюцу. У нас, благодаря американским фильмам сложилось превратное представление о нинцзя. Мы даже переделали название, стали называть их нинзя, и считаем, что нинцзя обязательно умеет каратэ, кунг фу, таэквондо и много гитик. В то время как нинцзюцу - это искусство быть невидимым, не более того. Нинцзя должен уметь незаметно пробраться в стан врага, выведать все секреты и также незаметно убраться восвояси. Таким образом, мои парни должны были стать невидимками. И в этом им должен был помочь сверхсекретный костюм, разработанный в недрах наших спецслужб, "Мимикрон", который принимает цвет поверхности, когда к ней прислоняется одетый в него человек. Словом, мимикрия. Ну, а если ребят обнаружат, что весьма маловероятно, но, все-таки, возможно, тогда им, конечно, пригодятся навыки восточных единоборств. Среди преподавателей был специалист и по самбо, и по дзю-до. Еще преподаватели по топографии, спецы по подземным коммуникациям, по связи, преподаватели арабских и кавказских языков, и много, много других.

Я сразу сказал парням - хорошей жизни не ждите. За такую зарплату вам придется пахать и пахать шестнадцать часов в сутки. Учеба, тренировки, снова учеба и опять тренировки. До седьмого пота, до крови из носа, до тошноты. Зато вы у меня станете выносливыми, тренированными, пролезете в любую щелочку, куда и кошка не протиснется, и убьете любое количество проклятых тварей - террористов. Я сразу вытребовал парням лицензию на убийство. Негласную, конечно, никто вам не признается, что дал письменное разрешение убивать, но кредо моего отряда - ни одной живой твари после операции.

Я не заметил, как заснул. Перед глазами у меня появилась какая-то решетка в палец толщиной, она закрывает выход в темный узкий коридор, по бокам которого идут толстые кабели. Решетка заперта на замок. Базукин непростительно долго возится с ним. Наконец створка бесшумно распахивается на предусмотрительно смазанных петлях, мы проникаем в коридор, который заканчивается тупиком. В потолке - люк, закрытый тяжелой чугунной крышкой. Авдеев просовывает в щель тонкий жгут перископа, на экранчике прибора в его руках видна пустая комната.

- Ребята, - скомандовал я. - Вдвоем - раз! - подняли.

Парни с едва слышным шумом сдвинули крышку в сторону. Мы вошли в комнату, захламленную какими-то фанерными щитами, мусором и битым кирпичом. Типичное подвальное помещение, заброшенное и никому не нужное. Однако тяжелая дверь заперта на врезной замок. Авдеев запустил перископный жгут в замочную скважину. На экранчике комната, заваленная старой мебелью, тряпками и обломками декораций из давно прошедших спектаклей. Посередине сидел часовой. Это бородатый террорист в камуфляжной форме. Судя по всему, он не совсем трезв, клюет носом и изо всех сил старается не уснуть.

Авдеев знаками показал, что может снять его через скважину. Я кивнул. Авдеев приладил к скважине духовую трубку. Через секунду террорист мертв, но выглядит так, будто он наконец-таки уснул. Базукин приступает к открытию замка. Через несколько секунд мы в комнате.

За второй дверью слышен голос. Кто-то напевает заунывную песню на непонятном языке. Авдеев опять воспользовался перископом. Следующее помещение было большое, скорее всего, это был склад старого театрального реквизита. Здесь трое мужчин за столом играли в карты, еще один сидел на полу, свесив руки между колен, и пел. Я сделал знак Авдееву, тот подошел к самой двери и сказал по чеченски, с протяжным стоном:

- Зайди сюда!

Пение снаружи смолкло, но через мгновение возобновилось.

- Зайди сюда, шакал! - повторил Авдеев.

- За шакала ответишь, - отозвался певец и открыл дверь.

Он тут же упал с громким стуком. За дверью весело рассмеялись, прокричали что-то вроде того, что молодец, Ахмед, успокоил пьяницу.

Авдеев уже пускал газ через щель. Мы надели противогазы и вошли в склад. Террористы бессильно висели на стульях, парализованные.

- Прикончите их, - приказал я.

Авдеев и Базукин деловито и хладнокровно выполнили приказ. За следующей дверью была лестница на первый этаж.

- "Зет два" - главному, - сказал я в микрофон. - Выходим на первый этаж. Пять тварей в аду.

- Спасибо, Серов, - отозвался главный. - Кузьмин и Панкратов тоже подобрались к первому. Работайте.

- Черт возьми! - сдавленно сказал кто-то над ухом. - Так вы штурмуете?! Вы понимаете, что в любую минуту они могут взорвать свои проклятые бомбы?! Вы штурмуете? Почему вы не можете ответить прямо?

Я открыл глаза, посмотрел на говорившего. Это мэр, потный и взволнованный.

- Успокойтесь, - мягко сказал я. - Присядьте, и я вам все объясню.

Мэр тяжело опустился на стул. Было видно, что он сильно переживает случившееся и находится на грани нервного срыва. Во рту он перекатывал что-то твердое, видимо валидол.

- Видите ли, - начал я, - мы не штурмуем. Мы просачиваемся сквозь все щели тихо и незаметно и ликвидируем всех тварей, попадающихся на пути. Ребята вышли на первый этаж. До конца операции осталось не больше часа. Прочесать все помещения, выйти в зал и перестрелять террористов.

- Но как? - тихо сказал мэр. В глазах его появилась надежда.

- Очень просто. Вот, например, вы и ваши товарищи заметили, как я вошел в помещение? Вы не увидели и не услышали. Так же и террористы. Это называется нинцзюцу - искусство быть невидимым. И неслышимым.

- Хорошо, - прошептал мэр, и лицо его разгладилось.

- Простите, - вмешался в разговор генерал. Он стоял неподалеку и все слышал. - Но террористов нужно брать живыми. Их нужно судить.

- Ах, оставь, Петрович! - с досадой отмахнулся мэр. - Судить да рядить! Полковник правильно делает - чик! - и нет проблемы. Посадишь его, он то сбежит, то еще что-нибудь. Отсидит, выйдет, и опять за старое. А так - все шито-крыто. Ладно, - сказал мэр, поворачиваясь ко мне и неуверенно трогая мой рукав. - Отдыхайте.

Я кивнул и закрыл глаза.

- Контролирую освещение, - послышался голос в наушнике. Это Петров.

- Хорошо, Петров, - сказал я. - Не трогай его ни под каким видом. А то, не дай Бог, дернется кто из тварей и нажмет кнопку.

- Слушаюсь.

Мы пользуемся кодированной связью. Подслушать нас нельзя, в наушниках будет слышен только скрежет и гул.

Мы вышли на второй этаж. Все помещения первого этажа прочесаны, все твари ликвидированы. Второй этаж освещен очень скудно - террористы разбили все лампочки, опасаясь снайперов. Еще бы - почти вся боковая наружная стена стеклянная.

Двигаемся быстро, короткими перебежками. Пробежал, прислонился к стене и стал почти невидимым. Подходим к очередной двери, Авдеев исследует помещение перископом, запускает газ, через тридцать секунд входим, добиваем двух тварей, двигаемся дальше.

Наконец находим лестницу, ведущую в ложу осветителей. Авдеев медленно поднимается, мы ждем. Через минуту поступает сообщение, что снял одну тварь и владеет ложей. Поднимаемся к нему. Сообщаю главному и остальным. Кузьмин тоже вошел в противоположную ложу. Панкратов прочесывает второй этаж. Оглядываем зал через перископ. Зал почти темный, горят только два потолочных светильника. Зрители спят сидя. Вычленяем среди них шахидов - спасибо им за то, что позаботились одеться в черное. По проходу ходят два часовых с автоматами. Посреди зала огромный заряд взрывчатки, размером в полчеловека. Возле него сидят двое шахидов. Балкон и ложи пусты. Всего двенадцать тварей. Ждем. Панкратов сообщает, что второй этаж чист.

- Приготовились, - говорю я. - Начинаем на счет три. Раз. Два. Три!

На то, чтобы бесшумно расстрелять всех шахидов патронами с цианидом уходит не более десяти секунд. Никто из зрителей даже не проснулся.

- "Зет три" - говорю Кузьмину. - Оставь человека контролировать зал. Остальные на зачистку. Авдеев! Ты здесь. Базукин - за мной.

Через полчаса операция завершена. Обезврежен главарь банды. Докладываю главному.

- Отлично, - отвечает главный. - Уходите.

- Ну, вот и все, - сообщил я мэру. - Через пять минут можете входить. Только помните - в помещениях театра, кроме зрительного зала, парализующий газ, который еще не выветрился, так что поосторожнее там. И саперов первыми запустите. Ну, вы понимаете, что к чему. Все лавры вам, господин генерал, пользуйтесь. Какую великолепную операцию вы проделали! Так и доложите президенту. А меня и моих парней здесь не было. Вы слышите? Знаете, что такое государственная тайна? Ну и чудно. Засим - прощайте. - Я натянул на лицо маску "Мимикрона" и включил костюм. У всех сделались большие глаза. Мэр подошел ко мне, протянул руку пощупать, действительно ли я исчез.

- Ам! - сказал я, он вздрогнул и убрал руку.

Мой уход из приемной выглядел примерно как смазанное движение очень горячего воздуха в летний зной над жестяным покрытием. Люблю дешевые эффекты!

Я развернул газету и стал читать, попыхивая сигаретой.

"Захват театра. Быль и небылицы.

Вчера поздно ночью заложники, захваченные бандой террористов в городском театре, были освобождены. Люди заснули пленными, а проснулись свободными. Все террористы уничтожены. Пострадавших среди заложников нет. Как утверждают официальные источники в аппарате мэра, была проведена молниеносная операция по освобождению людей. Не сделано ни одного выстрела. Ваш корреспондент поинтересовался у пресс-секретаря, каким образом удалось провести такую удивительную операцию? Может быть, террористы сами сдались властям? Ответ пресс-секретаря был очень уклончивым. По существу, на вопрос он не ответил прямо, принялся расписывать заслуги спецслужб.

Вообще, проведенная операция вызывает очень много вопросов. Поступила непроверенная информация, что в помещениях театра был нервно-паралитический газ, однако все заложники в один голос утверждают, что в зале, где они находились, никакого газа не ощущалось. Людям можно верить, все они здоровы и бодры, несмотря на пережитый стресс после двухдневного пребывания под дулами автоматов.

Вашему корреспонденту удалось поговорить с одним из заложников, который не спал во время освобождения. Это Иван Заливакин, рабочий лопастного завода. Вот что он говорит:

- Да, я не спал. Все кругом спали, большинство шахидов тоже. По залу ходили двое или трое бандитов с автоматами. Все было тихо. И тут послышались выстрелы.

- Так выстрелы, все-таки, были? Официально утверждается, что никто не стрелял.

- Это были легкие, едва слышные хлопки. Очевидно, стреляли из оружия с глушителями. Часовые в зале принялись крутить головами в поисках источника звука, но ничего не обнаружили. И тут же упали на пол. Я сидел, ни жив, ни мертв. Ну, думаю, штурм начался. Сейчас газ пустят и хана нам всем. Однако все было тихо, и воздух чистый... То есть воняло, конечно, люди ходили в оркестровую яму... Но газа не было. Потом я осмелился привстать и оглядеться. Все шахиды лежали мертвые. Мертвого всегда можно отличить от спящего. Стреляли, видимо, не пулями, а какими-то короткими стрелами с ампулами. Я видел, невдалеке от меня сидел шахид в черном, ему в шею попало. Я разбудил соседа, сказал ему, что все мертвы, можно убираться потихоньку, но тут в зал вошли люди в масках и мы с соседом юркнули под сиденья, думали, сейчас стрелять начнут, или что. Но никто больше не стрелял. Вошедшие озирались, как мне показалось, удивленно и покачивали головами. Начали будить людей, да тут многие и сами проснулись. Вот и все. Стали проверять документы, чтобы кто из террористов не затесался в ряды заложников.

Итак, операция вызывает много вопросов. Почему вошедшие в зал люди озирались удивленно? Не указывает ли это на то, что не они перестреляли шахидов? В таком случае, куда делись те, кто это сделал? И как они проникли в здание, которое наверняка тщательно охранялось террористами?

Мне не удалось поговорить с командиром группы "Альфа". Он уклонился от встречи с журналистами. С бойцами "Альфы" поговорить, конечно же, не дали. Я так и не дознался, куда делись трупы террористов, проводилась ли медицинская экспертиза, и какова причина смерти шахидов.

Как видим, вопросов много, а ответов на них нет. Официальные круги или отмалчиваются, или уходят от ответа, или несут полную околесицу. Все лавры достались генералу Лавронникову и его ведомству. Но на лице генерала не заметно радости от победы. А не поднесли ли ему эту победу на блюдечке?"

Тайна тайной, но все всегда становится явным. Скоро, скоро пойдут слухи про отряд "Зет". Несколько таких операций, и террористы начнут бояться неизвестно чего - полумифического, невидимого и неслышимого отряда, который непременно (вот она, неотвратимость наказания!) придет и перережет глотки. Побольше таких статей, всякого рода журналистских расследований, проблемных передач и тому подобное.

Нас похвалил президент. Но не этим я был доволен. И даже не тем, что президент пообещал выплатить премии за удачное освобождение заложников. Я был доволен тем, что наконец-то у нас в стране появился отряд, который поставит непреодолимый заслон тварям, воюющим с безоружными женщинами, стариками и детьми.

Эпизод пятый. Первый на Марсе.

Мы уже полгода болтались в космосе. Экспедиция на Марс, будь она неладна совсем. Экипаж подбирали лучшие психологи по результатам многочисленных тестов. Выходило, что мы трое как нельзя лучше подходили друг другу. Два американца, Энтони и Джон, и я. По тестам было все хорошо, даже более чем, но попробуй, поживи шесть месяцев в замкнутом пространстве размером с малогабаритную двухкомнатную квартиру! К концу полета мы тихо сходили с ума друг от друга. Больше всего меня раздражал Энтони. Бреясь по утрам, он всегда мычал одну и ту же мелодию. Однажды он спел нам эту песню, там было что-то про вольный ветер, вольного парня, которого полюбила вольная девушка. Песня как песня, но когда слышишь ее ежедневно в течение ста восьмидесяти с лишним суток... Джона тоже раздражала эта мелодия, хоть он и старался не подавать виду. Я всегда пытался мысленно отключиться, когда Энтони начинал бриться, представлял себе, что я нажимаю кнопку на пульте, и звук исчезает, и мне это часто удавалось, особенно в начале полета. Но теперь песня звучала уже у меня в голове, и, как я ни пытался не слышать ее, она лезла во все щели моей измученной души.

Джон раздражал меня своей привычкой разглядывать себя в зеркале. Он мог делать это часами. Какое-нибудь мифическое пятнышко на лице, зародыш будущего прыщика, приводило его в ужас. Он травил его лосьонами, даже пользовался втихаря неприкосновенным запасом спирта, чтобы прижечь, придавить и уничтожить. А еще он заводил разговоры о том, как за ним будут увиваться девушки, когда он вернется, овеянный космической славой первого человека, ступившего на Марс. Эту тему он просто обожал, и мы с Энтони тихо матерились, я по-русски, Энтони по-английски, когда Джон живописал нам, как он будет выбирать себе подругу, и какая она будет. Этакая Барби с длинными ногами, огромной грудью и осиной талией. Мне, в отместку, хотелось завести себе в подружки маленькую и толстую русскую бабу, которая будет уметь стряпать блины и ставить русский квас, который я обожаю.

Вполне возможно, что и я, в свою очередь, чем-то выводил из себя своих напарников, но они молчали, ничем не давая понять, что им во мне что-то не нравится.

Энтони жутко завидовал мне и Джону, хотя и не подавал виду. Он должен был оставаться на орбите вокруг Марса, как командир корабля, в то время как мы будем спускаться на поверхность для высадки. Я завидовал Джону, который и должен был стать тем самым первым человеком на Марсе, черт бы его побрал совсем. Я имею в виду Джона, а не Марс.

Марс приближался так медленно, что хотелось открыть люк и бежать бегом, чтобы ускорить встречу. Наконец мы провели последние корректировки курса и стали ждать, когда планета сорвет нас с гиперболической орбиты и заставит вращаться вокруг себя. В этот день все заметно волновались. Если в расчетах окажется хоть маленькая ошибка, мы пронесемся мимо, Марс забросит нас в сторону Юпитера, а уж вернуться оттуда нам никак не удастся - не достанет горючего. Мы провели сеанс связи с Землей. Это веселая штука - сеанс связи. Джон говорит что-нибудь в микрофон, а потом мы ждем семь минут, пока придет ответ - три с половиной минуты на то, чтобы наше сообщение дошло до Земли, три с половиной минуты на то, чтобы ответ дошел до нас. Диалог получается примерно такой:

Джон. Земля, Земля, я "Марсолет", как слышите меня? Прием.

Энтони. Сегодня опять буду смотреть "Звездные войны", Нравится мне этот фильм, черт его раздери!

Я. И охота тебе смотреть эту муру?

Энтони. Почему мура? Классный фильм.

Я. Какой же классный? Ты погляди, как они там летают, с какой скоростью мимо друг друга. И представь, какие перегрузки они должны испытывать при разворотах. Да их сплющило бы в лепешку!

Энтони. Ах, Юри, не будь таким занудой! Если все показывать правильно, как тогда выглядел бы космический бой? Это была бы жуткая скука! А твой любимый фильм какой?

Я. Никакой.

Энтони. Разве так можно? А книжка? Любимая книжка? Тоже нет? Ну, знаешь ли... Так нельзя! А композитор? А художник?

Я. А у тебя кто любимый художник? Он что рисует? Комиксы?

Энтони. А хоть бы и комиксы. Но у меня он хотя бы есть.

Я. У меня тоже есть. Куинджи. Слыхал?

Энтони (уважительно). Нет, не слыхал. Он кто? Еврей?

Я. Он обрусевший грек. И книжка любимая у меня есть, и фильм. Только мне не хочется об этом говорить...

Земля. "Марсолет", я Земля, слышу вас хорошо. Прием.

Я отлетаю в сторону, делая вид, что обиделся. Энтони замучил всех "Звездными войнами". За время полета он посмотрел их раз пятьдесят. Видеомагнитофон у нас один, а спрятаться особо негде, вот и мы с Джоном были вынуждены смотреть вместе с Энтони. Джон любил смотреть мультфильмы про Тома и Джерри. Ну ладно бы раз в неделю, но каждый день... Я же не отдавал предпочтения ничему, практически ничего не смотрел.

Вот так мы и летели себе к Марсу. Интересно сделалось тогда, когда Марс можно стало рассматривать в бинокль. Каждый из нас, если был свободен от вахты, прилипал к иллюминатору и до боли в глазах вглядывался в поверхность планеты.

- Где каналы? - возмущался Джон. - Почему я не вижу каналов?

- А их нет, - с тайным злорадством отвечал я. - Их давно уж не видно. Да и были ли они вообще? Первые телескопы были такими несовершенными.

- А я утверждаю, что не Марсе есть жизнь! - горячился Джон. - Вот увидите - мы высадимся и найдем жизнь!

- Ну-ну, - скептически осаживал его я. Мы и так уже герои - никто из людей так близко не приближался к Марсу. Если мы еще высадимся на планету, то наши имена навеки будут высечены на скрижалях истории космонавтики. Ну а если мы еще откроем на Марсе жизнь... Нам воздвигнут памятники! В полный рост.

- Я не понимаю твоей иронии, Юри, - говорил Джон. - Такое впечатление, что тебе вовсе не хочется высаживаться на планету. Давай скажем Земле, что ты неважно себя чувствуешь, и ты останешься на орбите?

- Ну уж нет! Я прекрасно себя чувствую, если не считать запора, но вы тоже мучаетесь запорами - это последствия многомесячного принятия консервированной пищи. Мы все в равном положении. Но свое право высадиться на планету я буду отстаивать с оружием в руках. Одним словом - не зли меня - убью!

Мы смеемся шутке и оставляем эту тему. Но в моей голове появляется дьявольская мысль. Я гоню ее, топчу, засовываю как можно глубже, но она высовывается и вертится в голове. Мысль подленькая - нужно сделать так, чтобы Джон не смог стать первым человеком, ступившим на поверхность Марса. Он сейчас подсказал метод для осуществления этой мысли - сделать так, чтобы Джон неважно почувствовал себя перед высадкой.

Но это же свинство! Это подлость! Хуже этого ничего нет! Ладно, ладно. Не думать об этом!

Очень легко сказать - не думать об этом! Именно об этом только и думается! В эту ночь я не могу заснуть, вращаюсь в своей подвесной кровати как волчок. Ну надо же такому случиться! Зачем, зачем Джон подсказал мне эту идею? И тут меня прошибает холодный пот - а если эта мысль запала и Энтони? Он может исполнить ее по отношению ко мне! Кто знает, что на уме у этого американца? Через несколько часов я практически убедил себя в том, что Энтони начал строить козни против меня и мне нужно быть начеку.

Вот так, запросто, я заработал себе навязчивую идею.

Сегодня мы должны перейти на круговую орбиту. Джон весь день торчит у клавиатуры бортового компьютера, в тысячный раз проверяет параметры траектории. По его расчетам все должно пройти нормально. Я не выспавшийся, злой, да тут еще волнение по поводу орбиты, и ночные мысли, которые сидели в голове как заноза...

Уф, на круговую перешли. Слава Богу! Энтони, как только переход совершился, принялся нервно болтать, у него открылось что-то в организме и его понесло. О чем он только не говорил! И о том, что его папа будет им гордиться, и о том, что все будут просить у него автографы, и о том, что Марс - необычайно красивая планета. В числе прочего заявил:

- Черт возьми, ребята, как я вам завидую! И тебе, Джон, и тебе, Юри. Эх! Полетите туда, к марсианам и марсианкам, а мне болтаться здесь.

Он расчувствовался немного, вытер слезинку обшлагом рукава. Джон посмотрел на него сурово и сказал:

- Завидовать - глупо.

А я весь подобрался внутри. Вот! Именно этого я и боялся! Завидует! Еще как завидует! Настолько, что высказал это вслух. Так-так. Теперь мне придется держать ухо востро. Во-первых, каждую тубу с питанием проверять, не наколота ли шприцем, во-вторых, каждый глоток из шланга делать и бояться, а не намазан ли мундштук каким-нибудь слабительным. Почему я этого боялся? Ну как же! Ведь у меня в голове созрел дьявольский план. Я думал о том, что проколю тубу с супом, например, иглой, и через шприц введу в него слабительное, которое мы употребляем в малых количествах. Одной капли этой штуки хватает на то, чтобы тебя пронесло со скоростью воды в водопаде, а я намеревался вколоть туда целый кубик. Не сейчас, а когда мы с Джоном останемся одни. Его скрутит, он будет сидеть в сортире, привязанный к унитазу в прямом и переносном смысле, ему придется доложить на Землю. Можно, конечно, питьевой мундштук помазать, но это малоэффективно.

Сволочь я, сволочь! Такую подлость задумал. Но уж очень хочется быть первым. Это просто наваждение какое-то. Если я буду вторым, никогда себе не прощу, что не сделал-таки ничего, чтобы стать первым. Почему Джон? Кто его выбрал? Почему он должен стать первым? Чем я хуже него? Вот так ложатся карты судьбы. Кто сейчас помнит имя второго человека, ступившего на Луну? А Нейла Армстронга помнят все. Я хочу быть первым! Хочу!

И никто же не узнает! Джон ничего не почувствует - лекарство без вкуса и без запаха, его можно пить как воду, зато потом начинается такое брожение в организме, что только держись! Никто не узнает.

Да, а вдруг Джон заподозрил что-то и тоже теперь начеку? Вдруг он осмотрит тубу, увидит прокол и не станет есть? Ну что ж, не станет, так не станет, значит не судьба. Значить быть мне вторым. Джона будут качать, носить на руках, приглашать повсюду и брать у него автографы, а на нас с Энтони никто и не взглянет. Нет, я немного перегнул. У нас тоже будут просить автографы и приглашать на телепередачи, но основная слава достанется Джону. А за что? За то, что кто-то там решил, что первым должен быть американец? С какой стати? Какими политическими соображениями руководствовались на Земле, когда принимали решение? Да никакими, скорее всего, просто наши вложили в проект гораздо меньше денег, мы же бедные, нищие, даром что с ракетами. Первым должен быть русский! Это я так решил, я! Я уверен, что меня одобрят наши. Вздор, кто меня будет одобрять? У Джона сделалось расстройство желудка, он прикипел к унитазу. Не ждать же, когда он придет в себя. Режим посадки расписан по минутам. После посадки мы ровно сутки привыкаем к силе тяжести - за полгода невесомости мускулы атрофировались, несмотря на то, что мы старались поддерживать их на тренажерах. Потом Джон должен открыть люк и выйти на поверхность. Все это будет фиксировать видеокамера, которую мы вывесим на специальном шесте. Потом он вернется, пробыв на поверхности не более минуты. Через час (только через час! Я же просто с ума сойду за этот час!) Он выйдет второй раз, и, следом за ним - я. Какая сволочь придумала этот час? В общей сложности мы пробудем на поверхности одни земные сутки. Потом старт, и прощай, красная планета!

Того времени, что мы будем сидеть, привыкая к силе тяжести, мне должно с избытком хватить на то, чтобы вколоть в тубу слабительного и подсунуть ее Джону.

А сейчас мы готовимся к переходу в посадочный модуль. Проверяем, чтобы все было в норме - продукты, вода, горючее, приборы, исправность систем. Модуль снаряжен для посадки еще на Земле, но мы очень тщательно проверяем все в сотый раз, потому что от этого сооружения зависит наша жизнь.

Наконец мы переходим, прощаемся с Энтони и задраиваем люк. Кабина посадочного модуля чуть больше легкового автомобиля. Здесь же, за спинками кресел, располагается тот самый пресловутый унитаз, который поможет мне сделать так, чтобы первым человеком, вышедшим на поверхность Марса, стал русский, то есть я.

Вот вам роль вещей в истории! Унитаз. Очко, охватывающее задницу, и отсасывающее продукты жизнедеятельности в условиях невесомости.

Боже мой! Неужели я сделаю это? Сделаю, сделаю, вот и склянка со слабительным во внутреннем кармане комбинезона, и шприц там же. Игла тонкая, прокол получится почти незаметным. Боже, прости мою душу грешную! Иначе гореть мне в аду!

Модуль отделяется от корабля, мы готовимся к перегрузкам, пристегиваем ремни. Джон переговаривается с Энтони, я сосредоточенно молчу, раздумывая о том, как мне получше обстряпать мое гнусное дельце. Морально я уже почти готов к преступлению... Бог мой, кто произнес это слово - преступление? Какое же это преступление?! Это невинная шалость ради того, чтобы стать первым! Я ведь никого не убиваю, не краду... Крадешь, еще как крадешь! Крадешь чужую славу, присваиваешь то, что тебе не принадлежит. Ну хорошо, хорошо! Не буду я ничего делать. Просижу в модуле, пока Джон будет топтаться по марсианскому песку, радостно гукать и передавать приветы всем грудастым девчонкам Земли. А потом всю жизнь буду кусать локти.

Вспомни, вспомни, что тебе перед полетом сказал Григорий Петрович, руководитель проекта с российской стороны.

- Жалко, Юра, что первым будет не наш человек. Ох, как жалко!

И при этом так многозначительно на меня посмотрел! Очень многозначительно! Или это мне сейчас так кажется?

Нас начинает жутко трясти - входим в плотные слои атмосферы. Закрываю глаза и молю Бога о том, чтобы не случилось ничего, чтобы оставил нас в живых, дал долететь до поверхности и мягко приземлиться. Боже, дай сесть спокойно!

В иллюминаторах бушует пламя, двигатели натужно ревут, тормозя, я считаю про себя секунды. Тело непослушно, на него навалилась дикая тяжесть, которая не дает дышать. Сердце бьется еле-еле, оно привыкло к невесомости, ему тяжело гонять кровь по такому тяжелому телу. Перед глазами разноцветные круги, я не могу поднять веки, как гоголевский Вий. Поднимите мне веки! Когда же кончится эта пытка?

- Высота тридцать километров, - слышу будничный голос Джона. - Становимся на крыло.

Тяжесть еще более увеличивается, в посадочном модуле что-то трещит. Это конструкция крыльев выдвигается из корпуса и принимает нагрузку на себя.

- Джон, а Джон, - говорю я, с трудом ворочая непослушным языком. - А если бы на Марсе вдруг не оказалось атмосферы?

- С чего бы это? - недоуменно отвечает Джон.

- Ну, так получилось бы. Вдруг ученые ошиблись?

- Чепуха! Что это тебе в голову пришло?

- Да так. Со страху, наверное.

- Ты про страх молчи лучше. Астронавту бояться не пристало.

- Ты не боишься, что ли?

- Боюсь, - сознается Джон. - Поджилки трясутся так, что зуб на зуб не попадает.

Я открываю глаза и скашиваю их на него - шутит или правду говорит? У него стиснуты зубы, и лоб покрыт крупными каплями пота. Руки лежат на штурвале, сжимая его так, что будь он непрочным, давно бы разлетелся.

- Не дрейфь, приятель, - говорю ему. - Бог не выдаст, свинья не съест.

- Какая свинья?

- Это поговорка у нас такая. Сажай эту штуку уже! Сколько можно лететь?

- Высота двадцать километров, - говорит Джон. - Ты, штурман, делом бы занялся лучше, чем про свинью болтать. Свиньи мясо не едят.

- Еще как едят. Они все жрут, что ни попадя. Они же свиньи.

- Ты говоришь как еврей, - смеется Джон. - У нас сосед был, дядя Аарон, он точь-в-точь как ты говорил. А может быть ты мусульманин? Они тоже свинину не едят.

- Я православный, - вздыхаю я. - Самый что ни на есть. Во имя отца и сына, и святого духа.

- Аминь, - смеется Джон. - Что-то я не видел, чтобы ты молился. У православных, я слыхал, икона должна быть, чтоб ей молиться.

- У меня есть икона. Она у меня вот здесь. - Я похлопал по груди. - А молиться можно и так, чтоб никто не замечал. Для этого не надо складывать руки как вы с Энтони, склонять голову и бормотать что-то себе под нос перед каждым завтраком.

- Конечно, - вежливо соглашается Джон. - Каждый молится по-своему. Высота - десять километров.

- Вот теперь можно и мне поработать, - говорю я.

Под нами сильно пересеченная местность, я вижу ее на экране локатора.

- Придется тебе, Джон, садиться на вершине горного пика, - говорю я.

Джон скашивает глаза на экран.

- Ничего. Надо будет - сядем.

- На карте это место называется долина Маринера, - сообщаю я. - Что-то у меня совсем другое представление о долинах. Долина - это ровная поверхность, равнинная река, пойменный луг, трава-мурава и плакучие ивы над водой. А здесь - рытвина на рытвине, овраг на овраге. О, вот и речка. Сухое русло. По нему когда-то бежали потоки серной кислоты.

- Почему кислоты?

- Да так. Фантазирую. Ты бы затормозил здесь.

- Скорость слишком высока. Мы же не на автомобиле. Высота - пять километров.

- Тормози, Джонни, не мучай меня. Хочу на твердь земную. Тошнит уже от космоса.

- Сейчас, сейчас. Глиссада - двадцать градусов. Высота - три километра.

- Мама моя, неужто скоро сядем?

Я сжимаю подлокотники кресла, к горлу подступает комок от волнения. Собственно, этот комок появился сразу после начала торможения, но теперь он заявил о себе во всю.

- Становлюсь на огонь, - говорит Джон через минуту.

Это означает, что наш аппарат превращается в самолет вертикальной посадки и может зависнуть над поверхностью. Лихорадочно кручу верньеры обзорного устройства в поисках ровной площадки, но на экране только нагромождения камней. Модуль зависает и начинает медленно двигаться над скалами.

- Ну? - говорит Джон нетерпеливо. - У тебя есть пять минут.

Но через пять минут по-прежнему сесть негде. Джон стискивает зубы и сообщает, что горючее на пределе, еще две минуты и назад нам уже не долететь. Он преувеличивает, конечно, но его можно понять - он нервничает и готов сесть на вершину скалы. Однако площадка все же находится. Джон опускает модуль с креном в десять градусов и выключает двигатель.

- Мама, - говорю я. - Добрались.

Мы прилипаем к иллюминаторам, не обращая внимания на то, что сила тяжести сдавливает нас так, что трудно дышать. Площадка размером с небольшой дворик, чуть побольше баскетбольной, наш модуль занял ее почти всю. Кругом громоздятся скалы красно-бурого цвета, похоже, из песчаника. Небо почти черное, с едва заметным фиолетовым отливом. При посадке мы почти не подняли пыли, она быстро осела.

- Юра, - сдавленно говорит Джон. - Поздравляю тебя.

Мы обнимаемся, похлопываем друг друга по плечам, кажется даже пускаем слезу. В эту минуту я люблю Джона и думаю о том, что никогда не сделаю прокола в тубе. Никогда! Он заслужил быть первым!

- Командир, - радостно говорит Джон, обращаясь к Энтони. - Мы сели!

Энтони лопочет что-то радостно-сопливое, мы его не слушаем. Делаем первые фотографии поверхности, я выпускаю шест с видеокамерой, поднимаю его как можно выше, мы видим на мониторе наш обгорелый челнок, окруженный скалами. Похоже, мы стоим на песчаной подстилке из красного песка.

- Давай выйдем, а? - вдохновенно предлагаю Джону. - Вместе, а?

Натыкаюсь на его сразу похолодевший взгляд.

- Что ты, Юра, - он смотрит удивленно. - А как же приказ?

Черт бы тебя побрал! Американец чертов! Приказ для него - закон, и не моги его ослушаться. Ему и в голову не придет похулиганить! Эх! Нет, дорогой, я задуманное выполню! Сидеть тебе на горшке до самого взлета!

Целые сутки сидеть и не иметь возможности выйти! Да я за эти сутки пять раз продырявлю тубу и накачаю туда пять лошадиных доз!

Самое смешное, что я так и делаю. Кто знает, что взбредет в голову Джону относительно еды - он всеяден и предпочтения ничему не отдает. Да и как можно выбрать что-то среди консервированной и запаянной в тюбики еды? Единственное, что американцы любят - это гамбургеры и хот-доги, а этого в тюбиках нет. Я накалываю суп, котлеты, картофельное пюре, копченую грудинку. Это происходит тогда, когда Джон спит, а я стою на вахте. Самому бы не наесться ненароком! А то будем драться за горшок, вместо того, чтобы стать марсианскими первопроходцами.

Перед первым уколом я надолго задумываюсь. Никогда еще не делал подлостей. Может быть и не стоит начинать? Брось, это не подлость, а военная хитрость! Никто ведь не называет полководцев, например, подлецами, хотя они сплошь и рядом подличали. Ну что может быть подлее Троянского коня? А разве этично сохранять в резерве свежие силы, в то время как противник с открытым забралом прет на вы? Хорошо ли было заманивать тяжелых тевтонских рыцарей на тонкий лед Чудского озера? Военная хитрость. Вот и весь сказ.

Успокоив таким образом свою совесть, я сделал черное дело и стал ждать. Джон проснулся, умылся, почистил зубы, напевая какую-то ковбойскую песенку времен покорения Техаса, и уселся завтракать.

В каждую тубу я вкатил по капле, чтобы Джон ничего не заподозрил. У него открылся волчий аппетит. Ох, не к добру ему так захотелось кушать! Он смел все, что я для него приготовил. Слабительное действует в течение часа, а через два часа ему выходить наружу.

В общем, случилось все, как я задумал. Джона скрутило, я сообщил Энтони, тот проинформировал Землю, оттуда пришел приказ Джона лечить, а на поверхность выходить мне. Перед тем, как открыть люк, я оглянулся. Джон сидел на горшке и мучился, глядя на меня глазами ягненка, ведомого на заклание. По-моему, он что-то подозревал, но ничего не говорил.

И вот я спускаюсь по лесенке. Весь мир следит за мной. Я спускаюсь нарочито медленно, понимая, что сигнал до Земли идет более трех минут. Я помню, как вел себя Армстронг, сходя на лунную поверхность. Он сделал отпечаток ноги и быстро вернулся в модуль. Я же решил действовать совершенно противоположным образом. Я встал одной ногой на песок, показал камере большой палец и поставил вторую ногу. Потоптался, счастливо глядя из-за стекла шлема, помахал руками, послал несколько воздушных поцелуев. За спиной у меня были приторочены два небольших шеста с российским и американским флагами, я отвязал их и по очереди воткнул в песок. Излишне говорить, что первым я воткнул российский флаг!

Теперь можно и оглядеться. До тех пор, пока не придет раздраженный окрик с Земли, что мне пора возвращаться в кабину, у меня было три с половиной минуты. Ничего интересного. Ни травинки, ни кустика. Песок и камни. Я вздохнул, набрал песку в ладонь и высыпал его, поглядывая в камеру. Все. Первый человек на Марсе - я. И уже никто и ничто не в силах этого изменить. И я полез вверх по лесенке в кабину.

Джону стало немного получше, он принял слоновью дозу закрепляющего и теперь запор на трое суток ему обеспечен.

- Ну как там? - спрашивает он.

Вид у него - не приведи Господь. И не столько от слабости кишечника, сколько от сознания того, что он продристал свое первенство. Все равно это станет известно, слишком много людей посвящены в эту тайну, мы ведь были вынуждены доложить на Землю все как есть. Каково ему будет после возвращения? Вот какой ценой я купил себе победу!

- Пустыня, - отвечаю я. - Никакой жизни не видно. Правда, дальше пятидесяти метров не заглянешь. Ну, как ты теперь думаешь - есть жизнь на Марсе?

Он пожимает плечами. От его недавнего энтузиазма не осталось и следа. Через два часа мы получаем разрешение покинуть модуль вместе. Первым спускается Джон, я великодушно предоставил ему это право. Мы берем пробы грунта, собираем небольшие камешки. Поднимаемся на скалы, чтобы заглянуть подальше. Сколько хватает глаз - пустыня. И тут я замечаю на краю зрения, справа, какое-то движение. Что-то мелькнуло над камнем и скрылось. Что это было? Птица?

- Ты видел? - спрашиваю Джона.

- Что?

- Да нет, ничего, - медленно отвечаю я. - Показалось, наверное.

Солнце начинает склоняться. Оно маленькое, желтое и ослепительно злое. Мы продолжаем собирать образцы - нам разрешено взять с собой более пятидесяти килограммов. Я опять замечаю движение - что-то мелькает, на этот раз слева, я резко поворачиваюсь, но уже ничего нет. Это было что-то серое, я уверен. Джон по-прежнему ничего не замечает, он увлечен работой и своими невеселыми мыслями.

Что мне, мерещится? Я бросаю работу, оглядываю окрестности. Никого и ничего. Джон тем временем перемещается к высокой скале, на вершине которой лежит камень размером со стиральную машину. Не ходил бы он туда, - думаю я, поглядывая на камень. А то еще свалится. Как бы в подтверждение моей тревоги налетает порыв ветра, бросает мне в стекло горсть песка. Я защищаюсь рукой, машинально, ведь я под герметически закрытым шлемом. И опять вижу, как что-то мелькнуло, на этот раз у того самого камня. И камень начинает падать!

- Джон! - заорал я и бросился к нему.

До него было метров пятнадцать, я бежал что есть силы, и, как мне казалось, успевал. Джон оглянулся на меня и начал привставать. Камни посыпались у него из рук. Он не понимал, почему я кричу и несусь со всех ног к нему. Когда до него начало доходить, он взглянул наверх, но было уже поздно. Он не успел бы отскочить! Я налетел на него, стараясь оттолкнуть от опасного места. Джон оказался слишком тяжелым для меня - он отлетел в сторону, но я остался на месте, размахивая руками. И тут камень накрыл меня. Резкая жуткая боль и... темнота...

Я вышел из комнаты, посмотрел по сторонам, ничего и никого не замечая.

- Юрий Леонидович, - послышался голос Жени. - Что с вами?

- Ах, это вы, - я тяжело опустился на стул, посмотрел на нее, вспомнил, как управлял ее телом и слегка улыбнулся. - Понимаете ли, только что на меня свалился камень и раздавил в лепешку. Все тело болит.

- Мда, сочувствую.

- Спасибо. Я еще ни разу не погибал.

- И что там, после смерти? Говорят, тоннель какой-то?

- Не знаю, - я пожал плечами. - Мне не дали досмотреть. Пренеприятнейшие ощущения, доложу я вам.

- Еще бы.

- Знаете что? - я наклонился к ней, любуясь ее ногами. - А давайте поужинаем вместе. Вы ведь, как я понимаю, сейчас закрываетесь? Ну вот и отлично. Так поедете со мной?

Я, почему-то был уверен, что она откажется. Однако она благодарно улыбнулась и согласилась. Ах, да, тогда, на третьем сеансе это ведь была вовсе не она. Это был я! Чертовщина какая!

Мы поехали в небольшой уютный ресторанчик за три квартала отсюда, маленький, но достаточно дорогой и изысканный, чтобы туда не захаживали бедные студенты и люди малого достатка. Обед прошел очень весело. Женя рассказала несколько историй, происшедших с клиентами, достаточно веселых, и, как ей казалось, поучительных. Я сделал вывод, что они в фирме прекрасно знают, что именно происходит на сеансах, только не подают виду. Но если так, то она должна знать, что было со мной на третьем сеансе!

Подумав об этом, я вздрогнул и выронил вилку.

- Что с вами?

- Ничего, это я все вспоминаю свою гибель. Впечатление на всю жизнь.

Она поняла, что я солгал, я заметил это по ее лицу. Зачем она согласилась поужинать? Не для того ли, чтобы доказать, что она не такая, какой я ее увидел? Посмотрим.

После ужина я вызвался проводить ее, довез до подъезда. Дом был старый, подъезд темный, с выломанной дверью.

- Я провожу вас до квартиры. А то, неровен час, какой наркоман встретится.

Она согласилась, и мы поднялись на площадку третьего этажа. Здесь горела грязная тусклая лампочка, на давно небеленной стене красовалась выцарапанная надпись "Колька и Ванька - лохи". Она остановилась перед своей дверью, повернулась ко мне. В глазах ее была какая-то неловкость.

- Ну, я пойду. Меня мама ждет. И младший брат. Ему тринадцать лет. Она посмотрела на меня с таким видом, будто извинялась за то, что не может пригласить меня к себе.

- А поедемте ко мне! - неожиданно для себя бухнул я и похолодел. - У меня решительно никого нет. Я вас прекраснейшим вином угощу.

Она взглянула на меня, и в ее глазах я прочел: "Вы можете думать обо мне все, что угодно, но разве одного ужина в ресторане достаточно, чтобы улечься к вам в постель?" Мы очень долго смотрели друг на друга, и я старался, чтобы она не увидела в моих глазах ничего, кроме сожаления и извинений. Потом она повернулась и ушла.

Эпизод шестой. Террорист.

Через неделю мы встретились как ни в чем ни бывало. Она посмотрела на меня благожелательно и вежливо улыбнулась, я улыбнулся в ответ. Красивая девчонка, - подумал я равнодушно, выполняя формальности. Но... Не интересная. Она думает, я стану ухаживать за ней, домогаться ее благосклонности? И не подумаю! Она красивая, но холодная как статуя. У кого возникнет желание ухаживать за изваянием? Впрочем, очень даже может и возникнуть, допускаю. Но - не у меня. Она не интересна мне.

Обменявшись дежурными фразами, мы расстались. Я прошел в комнату для сеанса, а она опустила голову к бумагам.

Я вошел и растворился в воздухе. Я не видел ни рук, ни ног, ни туловища. Вот как? Невидимка? И хорошо! Помнится, в детстве я мечтал быть невидимкой. Я хотел подшучивать над товарищами, над учителями, и, стыдно сказать, незаметно воровать сладости из магазина. Теперь же мне ничего воровать не хотелось. Я огляделся. Убогая комнатенка. Топчан в углу, покрытый цветастыми тряпками, облупленный стол с отставшим пластиком, мутное зеркало над избитой чугунной раковиной с одиноким краном, из которого мерно капала вода, скрипучий табурет, вешалка с убогой одежонкой бедняка, облезлая деревянная тумбочка. Я сел на табурет и вздохнул. Между прочим, табурет не заскрипел, как я ожидал по его виду. В комнате было оконце с подъемной рамой. Я выглянул в него, увидел двор, завешенный сохнущим бельем, услышал пронзительный женский голос, распекавший какого-то пацана.

Не понимаю. Кто я? Невидимка. Но почему? Не для того же, чтобы воровать конфеты!

Послышались шаги, звякнул замок, дверь отворилась, и в комнату вошел молодой человек, очень коротко постриженный, с густой черной бородой, смуглый, с волосатой грудью, видневшейся в распахнутом вороте рубахи и волосатыми руками. Он повалился на топчан и застонал. Меня он, конечно же, не заметил. Я удивленно разглядывал его.

- Шайтан! - неожиданно сказал он и я вздрогнул. - Я давно уже готов к делу! Я хочу сделать дело, но мне не дают. Почему? - он судорожно схватил драную подушку и прижал ее к груди. В глазах его светились слезы. - Почему? Для чего меня берегут, как говорит Ахмет? Мои братья и сестры уже давно в раю, а я ... Я все еще здесь. Почему меня так наказали? Я тоже хочу в рай! Дайте мне взрывчатку, и я взорву сонмы неверных! Они все, все отправятся в ад! А я - в рай. Убивать неверных - благое дело, угодное аллаху. - Он закусил подушку, и одна из слезинок скатилась по щеке.

Я все понял. Это - террорист-смертник, готовый на террористический акт. Он плачет о том, что его время взорвать сотни ни в чем не повинных людей еще не пришло. Вот так так! Я ненавижу терроризм. Это для меня как Чубайс для коммунистов. И тут вдруг - вот один из них, передо мной! Несколько минут я собирался с мыслями, потом сурово сказал:

- Аслан! - и откуда у меня в голове взялось это имя?