Африканский Кожаный чулок

Глава I Змеиная ловушка

Знойная зима. — Под исполинским деревом. — Белая Борода и его спутники. — Стрелок и певец. — Мрачные воспоминания. — Пигмеи. — Карлик Акка. — Таинственная смерть буйвола. — Оборотни-волки и оборотни-леопарды. — Пустынник. — По следам слонов. — Так охотятся акки! — «Красная Змея» и ее жертва.

Перед глазами молодого человека, стоявшего на вершине небольшого холма, расстилался зимний пейзаж.

У ног наблюдателя струился по каменистому руслу ручей. Он не отличался глубиной, так как всюду видно было дно; поверхность его была покрыта пенистыми гребнями вследствие ударов волн о выдававшиеся над поверхностью воды камни. Несомненно, река далеко не всегда была так мелка и ее течение отнюдь не всегда так спокойно, как сейчас. Вдоль узкого серебристого ручья тянулись по обеим сторонам широкие песчаные полосы, примыкавшие к выветрившимся, покрытым трещинами стенам и составляли собственное речное русло, по которому обыкновенно струились по направлению к долине могучие волны. Теперь источники пересохли, и крошечная, узенькая речка, бежавшая по широкому руслу, напоминала собой ребенка, приютившегося на постели великана.

По ту сторону реки тянулась широкая площадь без всякого следа пышных нив, возделанных полей, пастбищ или рощ: то была степь. Но тщетно глаз стал бы искать здесь волнующегося моря травы, столь обычной в степи, составляющей приют различным птицам и животным. Не слышно было ни стрекотанья цикад, ни даже кваканья лягушек. В степи царствовала мертвая тишина.

На однообразном фоне поверхности блестели только местами широкие полосы красного песка, отливавшего черным цветом благодаря золе и угодьям, да там и сям поднимались обнаженные травяные стебли, уцелевшие от разрушительного действия степного пожара. Но по эту сторону реки, вокруг холма, стоял редкий лес; масса сухих листьев упала с деревьев, и ветер разносил их по земле. Тысячи других листьев, отчасти уже увядших, отчасти увядающих, висели еще на ветвях деревьев и кустарников, и одежда леса блестела на солнце желтыми, белыми и красноватыми переливами.

Но наряду с умиранием и увяданием пробивалась в растениях новая жизнь: на обнаженных сучьях и ветвях виднелись новые, распускающиеся зеленые почки; местами можно было заметить и свежие цветы: жизнь и смерть еще оспаривали друг у друга пальму первенства в природе.

Гигантское дерево, увенчивавшее вершину холма, также не хотело окончательно сбрасывать с себя зеленый наряд. Густой ковер сухих листьев уже покрывал землю под его мощным навесом, увядшие листья висели также всюду и на его ветвях, но в тысяче мест пробивалась на нем новая, молодая зелень, а вершина дерева все еще была густа и давала большую тень.

К какой породе принадлежало это дерево, столь гордо поднимавшее к небу свою вершину? Мощью и силой оно напоминало собой тысячелетний дуб, этого сына севера; по форме оно также было похоже на него, только ни один дуб не мог сравняться с этим деревом своими размерами. Могучий ствол поднимался кверху подобно башне, и на расстоянии пятнадцати метров от поверхности земли, в том месте, где он начинал разветвляться, ветки его толщиной не уступали самым большим дубам. Бури и грозы были бессильны перед этим великаном; только время могло бы оказать на него свое разрушительное действие. Тысячу лет простоял уже этот гигант, и, быть может, не одну тысячу лет предстояло прожить ему на земле; близость реки давала возможность легко переносить засухи, и он цвел и зеленел, когда наступали ливни и грозы разражались над его головой.

Теперь была зима; солнце немилосердно палило, и масса птиц укрывалась от зноя в тенистых ветвях. Под его тенью отдыхал теперь и наш путник, любовавшийся зимним ландшафтом.

Где на земном шаре находится такая страна, в которой нам приходилось бы укрываться зимой в тени деревьев от солнечного зноя? Такая страна лежит на далеком юге, вблизи экватора, и местность, о которой идет речь, расположена по берегу одной из рек Судана, впадающей в Газелью реку неподалеку от Белого Нила. Гигантское дерево, под которым расположился спутник, принадлежало к породе обезьяньих деревьев.

Но молодой путник, который стоял, опершись надуло ружья, и смотрел на бегущий ручей, был вовсе не сын юга. Белокурые локоны, выбивавшиеся из-под белой соломенной шляпы, имевшей форму шлема, белокурая борода, обрамлявшая его загоревшее лицо, голубые глаза с длинными ресницами — все это указывало на то, что молодой человек не был уроженцем Африки. Родиной его было побережье Северного Немецкого моря; из этих отдаленных стран пришел он сюда, в область Газельей реки. Здесь, куда проникали лишь черноволосые турки да греки, блондин пользовался общим уважением. Туземцы называли его «Белой Бородой», и это прозвище осталось за ним несмотря на то, что он был очень молод и не достиг еще двадцатичетырехлетнего возраста.

Юноша Белая Борода был не один: его сопровождали два товарища. Последние были типичными детьми Эфиопии, Цвет кожи у одного из них был темно-коричневый, у другого — медно-красный. Первый был высокого роста и крепкого телосложения, второй был настоящий карлик: судя по росту, ему можно было дать не более четырнадцати лет, и только морщины на лице указывали на его зрелый возраст. Голова краснокожего имела круглую форму, между тем как голова коричневого была продолговата и стиснута в висках.

Ни у того, ни у другого не было никакой одежды, если не считать одеждой большой передник на бедрах. В платье нуждаются европейцы, в Африке же оно совершенно не нужно. В коричневом с первого же взгляда можно было узнать негра из племени бари, наиболее трудолюбивого и храброго, занимающегося земледелием и скотоводством и лучше других негров умеющего оберегать свою шкуру. Карлик, наоборот, принадлежал к племени акка, — тем карликовым цыганам с Верхнего Нила, которые не имеют постоянного местожительства и живут только охотой.

Акка равнодушно лежал, растянувшись на земле и, по-видимому, дремал. Негр держал в руках винтовку и внимательно смотрел вверх на дерево. На дереве не было дичи, которая могла бы составить предмет охоты, но в ветвях чирикали и порхали различные птицы, и одна из них, пестрый попугай, по-видимому, особенно понравилась чернокожему. Он приложил ружье к плечу и стал целиться, но рука его дрожала от возбуждения.

— Спокойнее, Лео, спокойнее, а то ты опять промахнешься, — обратился к нему Белая Борода. — Рука не должна дрожать!

Но совет его пропал попусту: раздался выстрел, и вслед за ним напуганные птицы поднялись со своих мест, а громкий смех вскочившего в это время с земли акки подтвердил предположение Белой Бороды, что Лео и на этот раз промахнулся.

— Лео, Лео, — начал он, — должно быть, из тебя никогда не выйдет охотник. Оставь стрельбу! Я пошлю тебя к Святому Кресту в миссию: там ты сможешь хоть обрабатывать поле.

На Лео это замечание подействовало, по-видимому, не особенно приятно. Он опустил ружье и пробормотал:

— Копьем я могу убить буйвола, а из этого ружья не могу застрелить даже попугая. Нет, тут есть какое-нибудь колдовство!

— Колдовство? — переспросил Белая Борода, который расслышал только последние слова негра. — Тут нет никакого колдовства, сын мой. Дело просто в том, что ты не умеешь стрелять. А ну, акка, попробуй-ка теперь ты. Я сам заряжу тебе ружье.

Но тот, к кому обращены были эти слова, только презрительно покачал головой.

— Что, или ты боишься? — спросил Белая Борода.

— Нет, — отвечал акка, — я пробовал стрелять из ружья еще несколько лет тому назад и пришел к тому убеждению, что оно ненадежно. Вот с этим мы умеем обращаться лучше! — И с этими словами он поднял с земли лук и колчан со стрелами.

Белая Борода засмеялся.

— Из этого ружья я могу попасть в самую маленькую птичку, акка!

— Попробуй, — заговорил негр. — Вон там, на ветке куста, шагах в двадцати отсюда, сидит маленькая серая птичка. Попробуй-ка, Белая Борода! Или, быть может, ты ее не видишь?

Белая Борода заметил птичку и уже прицелился было, но вдруг почему-то опустил ружье.

— Ага! Ты не надеешься на себя! — вскричал акка. — Ну, смотри же, я тебе покажу! — И с этими словами он с быстротой молнии натянул свой лук и положил на него стрелу.

— Стой, акка, стой! Не смей стрелять! — вскричал было Белая Борода, но было уже поздно: стрела, пущенная меткой рукой, уже попала в цель, а стрелок, не слушая последних слов Белой Бороды, с радостным криком бросился по направлению к кусту и скоро возвратился оттуда с трофеем, высоко подняв над собой убитую серенькую птичку.

Подойдя к своему господину, акка устремил на него взгляд, исполненный чувства собственного достоинства: он гордился своим успехом и, наверно, ожидал от Белой Бороды поощрения. Но встретившись взором с последним, он невольно отступил назад: в глазах Белой Бороды светилось не удовольствие, а гнев.

Негр недоумевал; кажется, он не сделал ничего дурного, а между тем господин сердится. За что же белый толкнул его ногой и вырвал у него из рук его добычу? Стрелок не верил своим ушам, когда Белая Борода начал говорить:

— Фи, акка! Ты не должен стрелять, я запрещаю тебе это. За этот выстрел ты заслужил бич!

Удивление негра еще более возросло бы, если бы он увидел лицо своего господина, который в это время отвернулся от него. Выражение гнева исчезло с лица Белой Бороды, когда он устремил свой взор на труп маленькой птички, которую держал в руке, и на глазах его появились слезы.

— Бедный соловей, — прошептал он, — в первый раз после стольких лет увидел я тебя и должен был стать невольным свидетелем преступления, которое совершили над тобою!

Он опустился на выдавшийся корень гигантского дерева, погладил мертвого, навсегда замолкшего певца и, опершись головой на руку, глубоко задумался, не обращая внимания на своих спутников.

Его мысли были далеко от этого пустынного места; перед его глазами проносился другой, прелестный мир. В окруженном высокими деревьями садике цвели розы, на ясном небосклоне всходил месяц, освещая едва колеблемые ветром листья и плети дикого винограда и бросая дрожащий серебристый свет на стол беседки.

В беседке сидел он сам, Гейнц, молодой лесничий, и смотрел на дом соседа, в котором жила его двоюродная сестра, прелестная Роза. Он питал к этой девушке тихое, искреннее чувство, и так как Роза всегда была ласкова с ним, то он думал, что пользуется взаимностью, и надеялся на ней жениться. Тогда, конечно, он не мог об этом думать, потому что еще находился в ученье, но через год ему обещали определенную должность, и он мог надеяться, что, постепенно подвигаясь по службе, он будет в состоянии обзавестись собственным хозяйством. Он намеревался вернуться через год, а пока предавался своему тихому счастью. Сердце его ликовало в ту ночь, до слуха доносились ликующие звуки: то соловей распевал свои радостные счастливые песни.

Все это происходило три с половиной года назад. Год спустя он опять сидел в той же беседке, но счастье его было разбито, и он прощался с родиной.

Прелестная Роза уже давно была помолвлена с другим, с другом Гейнца, и окна напротив были ярко освещены: Роза праздновала свою помолвку. Он был в числе приглашенных; никто не догадывался о его чувстве, но он бежал от веселого общества в обвитую виноградом беседку. Сюда доносились до него звуки вальса и резали ему сердце. Он не мог слышать веселой музыки и успокоился только тогда, когда замолкли скрипка и рояль, и в ближайших кустах раздалось трогательное грустное пение: то опять пел соловей, как будто желая излить свое собственное горе и облегчить страдание юноши. И тут созрело в нем решение, изменившее всю его жизнь: он решил оставить родительский дом, зеленый бор, дорогую возлюбленную.

Родители его умерли. Маленьким имением давно управлял старший брат. Ничто уже не привязывало его к родине, и он решил отправиться странствовать по белу свету. Целью своего путешествия он наметил далекий Судан, откуда берет начало Нил, ту чудесную страну, которая в то время еще не была исследована, но на знакомых границах которой в то время, т. е. в конце пятидесятых годов, уже начали селиться смелые охотники за львами и словами. Итак, он отправился в дальнее странствование. Но родина оставила после себя неизгладимое впечатление, и каждый раз, когда он вспоминал ее, когда перед ним воскресали картины радости или горя его юности, их всегда сопровождало воспоминание о пении соловья.

Оба негра стояли в стороне и украдкой смотрели на хозяина.

Лео не замедлил придумать объяснение резкой перемены настроения Белой Бороды. Лео был так называемым миссионерским негром, он получил некоторое образование в Святом Кресте при Ниле и был назван при крещении своим воспреемником, Белой Бородой, Лео, в честь сурового царя пустыни. Лео слышал о голубе и о масличной ветви, видел также изображение голубя в одной из книг и решил, что голубь — священная птица белых, отсюда он вывел заключение, что белые должны поклоняться и другим птицам. Он подумал про себя: невзрачная птица, убитая аккой, вероятно, священная, и наш хозяин огорчен ее смертью; огорчен, потому что за это последует наказание, его постигнет несчастье.

Акки, наоборот, культура ничуть не коснулась. С детства он странствовал со своим племенем по степям и лесам, все время занимаясь охотой и не отступая от обычаев дикарей. Он принадлежал к тому карликовому племени Центральной Африки, издавна возбуждавшему любопытство европейцев, о котором сохранилось много сказочных рассказов в сказаниях и песнях. Кто не слыхал о пигмеях, якобы борющихся с журавлями?

И древние ученые упоминают об этих загадочных пигмеях. Аристотель говорит:

«Журавли долетают до озер, расположенных севернее Египта, из которых берет начало Нил; там живут пигмеи, причем это не басня, а истинная правда; и люди, и лошади здесь мелкой породы и живут в пещерах».

Теперь нам известно, что в Африке действительно есть карлики, достигающие роста всего 1,2–1,4 метра. Обычаи их суровы, потому что племена акка живут только охотой; они ловки, мастера ставить силки и капканы, прекрасно стреляют из лука; некоторые из них людоеды. Соответственно их низкой степени развития и характер их, злобный, можно сказать, дьявольский, между прочим они находят удовольствие в мучениях животных. Карлик, сопровождавший Белую Бороду, казалось, вполне сохранил характер своего народа. Лицо его дышало какой-то дикостью. Два года тому назад он был взят рабом во время хищнического набега, произведенного пришедшим в эту страну торговцем слоновой костью, Гассаном. Акка был отличный охотник, и так как он был единственным представителем своего племени, то его называли просто Аккой. Раз он пытался бежать, но был пойман и жестоко наказан Гассаном. С тех пор Акке жилось очень тяжело, но несколько месяцев тому назад Белая Борода во время своих охотничьих скитаний забрел в поселение Гассана и купил Акку у жестокого торговца. Белая Борода хотел его просто нанять, но торговец невольниками настаивал на продаже; Белая Борода должен был согласиться, он обещал своему рабу отпустить его через четверть года, если он будет ему хорошим вожатым.

В то время еще открыто производилась торговля рабами в высоко цивилизованных Северо-Американских Штатах. Еще не вспыхнула война за освобождение негров в Северной Африке. Поэтому неудивительно, что в самом сердце Африки дело работорговли обстояло еще хуже; там даже враги рабства, такие, как Белая Борода, были вынуждены покупать себе рабов, если хотели проникнуть внутрь страны. С тех пор прошли десятки лет, и у Газельей реки несмотря на частые кровопролитные войны с ворами рабов, до сих пор сохранились те же порядки.

Акка действительно честно служил своему хозяину, если не считать некоторых мелких погрешностей, вообще свойственных его племени. Прошло уже четверть года, а он добровольно оставался на службе у белого сверх условленного срока. Акка пользовался полной свободой, бродил по лесам и степям, но всегда возвращался к стоянке Белой Бороды к искреннему удовольствию последнего, радовавшегося, что ему удалось ласковым, человечным обращением привязать к себе негра. Он считал это до некоторой степени победой любви к ближнему, так как акки вообще мстительны, а жестокое обращение белого торговца слоновой костью, Гассана, должно было еще более укрепить в нем ненависть ко всем белым.

Сегодня Акка в первый раз услышал от своего хозяина о побоях. И он по-своему объяснил себе перемену в настроении своего хозяина. Белая Борода пользовался славой хорошего стрелка. Но сегодня Акка его превзошел, и это обидело белого. Вот причина его злобы, его угрозы! Побои за ловкий выстрел! Нет, это было слишком даже для негра!

Акка стоял мрачный. «Все белые — подлецы», — думал он.

Потом он поднял взгляд, полный ненависти, на Белую Бороду и проворчал сквозь зубы: «Нет, и тебе не будет пощады!»

Он сел на землю и, по мере того, как утихала в нем злоба, искаженное лицо принимало спокойное выражение. Рука его небрежно играла стрелами в колчане, с губ не сходила победоносная улыбка, в глазах горело самодовольство, подобное тому, какое испытывает хищный зверь, уверенно выжидающий свою жертву.

Наконец Белая Борода очнулся. Солнце бросало уже косые лучи; надо был отправляться. Он выронил из рук мертвое тело птички и быстро встал.

— Ну, Акка, — сказал он, — отправимся-ка теперь на буйвола, это более подходящая дичь для охотника. В это время он обыкновенно заграждает дорогу к серибе[1] Гассана. Он уложил уже шесть человек; посмотрим, справится ли он с нами?

— В это время, — сказал Акка, — он обыкновенно пьет или купается в озере, но сегодня он пил, верно, в последний раз и уже не загородит больше дороги в серибу.

— Я тебя не понимаю, — ответил Белая Борода, — пойдем, — надо придти вовремя, чтобы успеть скрыться в засаде. Вставай, Лео!

— Долго придется тебе его ждать, — сказал Акка с плохо скрытой насмешкой. — Тебе его не уложить. Буйвол уже убит, и его уложил я!

— И ты молчал и вел нас сюда… заставил понапрасну пройти такой далекий путь, Акка? — начал рассерженный Белая Борода. — Смотри у меня! Я добр, но я прогоню тебя, если ты будешь позволять себе подобные шутки.

Акка наслаждался в душе гневом своего господина, но ответил покорно.

— Буйвол мог умереть только сейчас, поэтому я не мог тебе сказать об этом раньше!

Белая Борода остановился, пристально посмотрел на карлика и подумал про себя, уж не рехнулся ли этот человек. Потом он прибавил вслух:

— Ты глуп, Акка, и болтаешь, как дитя!

— Буйвол мог умереть только сейчас! Ты здесь и уверяешь, что убил буйвола! — вмешался Лео. — Акка, ты дурак, ха, ха, ха!

Карлик ехидно усмехнулся.

— Ты думаешь, что если акка мал, то он и глуп? Пойдем, глупый бари, я покажу тебе мертвого буйвола!

С этими словами он перекинул лук через плечо и спустился с холма.

Белая Борода и Лео с удивлением переглянулись, но после минутного размышления белый сказал:

— Не может быть, чтобы он лгал. Пойдем, Лео!

И они молча последовали за бежавшим впереди аккой.

Местность, по которой они теперь проходили, лежала несколько в стороне от деревень и возделанных полей туземцев. По степи протекала река, о которой мы уже упоминали выше, берега ее густо заросли деревьями, местами представлявшими девственный лес, в чаще которого водилось немало зверей. Здесь раздавалось рычание львов, здесь водились леопарды и стада слонов, а в более глубоких местах реки, там, где она образовала озера, нередко встречались и бегемоты. К лесу и болоту сбегались временами и степные звери: быстрые антилопы, зебры, жирафы, а также буйволы, занимавшие в настоящее время наших охотников.

Отсюда хищные звери нападали на окрестности. Львы опустошали стада туземцев, леопарды пробирались даже в жилища и нередко уносили негров. Это происходило из года в год, и негры терпеливо сносили это хищничество, даже не обвиняя в нем диких зверей.

По народному суеверию, и здесь есть ведьмы, которые злым глазом завораживают врагов, умеют отравлять птицу, портить людей. Негры верят, что есть люди, которые выходят ночью, чтобы убивать своих ближних, чье мясо они употребляют в пищу и для разных заклинаний.

У туземцев существуют и еще более страшные поверья. Говорят, что есть деревни, жители которых ночью обращаются в леопардов, убивающих и пожирающих людей, и им, а не диким зверям, приписывается вина в похищении жителей.

Здесь, как и у нас в старину, верят в оборотней и не раз замучивали насмерть неповинных людей, подозреваемых в том, что они обращались в леопардов. Но ни львы, ни леопарды не наводили такого ужаса, как один только буйвол, за последние недели буквально заградивший дорогу к серибе Гассана и уже убивший или тяжело ранивший шестерых людей, мирно шедших своей дорогой.

Это был, несомненно, так называемый «пустынник», один из тех буйволов, которые изгоняются стадом и живут одиноко. Злые от природы, такие пустынники бросаются на людей без всякой причины и наводят вполне обоснованный страх. На буйвола около серибы Гассана уж не раз выходили туземные охотники, но безуспешно; они возвращались с пустыми руками, отчасти даже довольные, что им не пришлось познакомиться с рогами и копытами дикого зверя.

Белая Борода, только недавно возвратившийся в серибу после долгого путешествия, под наплывом рыцарских чувств тотчас же решил избавить страну от этой напасти, хотя и знал, что этот вид охоты один из самых опасных на свете, гораздо более опасный, чем, например, львиная охота.

Но он верил в свою меткость и в свою прекрасную винтовку. На содействие двух спутников он не мог надеяться. Лео только что еще раз доказал свою неумелость в стрельбе, а Акка из своего лука не мог убить буйвола.

И вдруг карлик утверждает, что он убил буйвола! Действительно, он вчера и третьего дня ходил один на охоту, но ведь он утверждал, что буйвол убит им сейчас!

Не иначе, как Акка верил в какое-нибудь колдовство и применил его. Он с гордой уверенностью подходил теперь к месту, где предполагал найти свою жертву; он приблизился к водопою буйвола, которого тем временем успел высмотреть.

«Ну, колдуна ждет сильное разочарование», — подумал Белая Борода, следуя за ним с ружьем наготове и ожидая, что яростный пустынник того и гляди выскочит из какой-нибудь засады. По дороге, где шел Акка, все чаще встречались следы зверя и, наконец, смешались со слоновыми. Вся почва была изрыта тяжелыми копытами этих колоссов и буквально покрыта ямами; с трудом можно было пробираться вперед, следя за каждым шагом, чтобы не ввалиться в одну из ям. На своем пути слоны оборвали с деревьев массу ветвей и даже сучьев в руку толщиной и, объевши с них листья, покрыли этих хворостом кочковатую дорогу. Это еще более затрудняло путь. Слон первый пролагает путь в девственном лесу; он один в состоянии пройти через самые густые чащи тропического леса, но дороги эти неудобны для парадных карет и для гуляющей публики. Однако ноги негров справляются с такими препятствиями, а Белая Борода уже давно привык странствовать и по таким дорогам.

Вдруг Акка свернул с широкой тропинки и направился в чащу. Он, как змея, проскальзывал между деревьями и кустарниками, сворачивая то вправо, то влево; иногда он останавливался, поджидая своих спутников.

Наконец путники, обливаясь потом, вышли на поляну. Здесь находилась маленькая речная бухта; деревья вокруг кишели бесчисленными птицами, стаи которых покрывали и поверхность воды; они укрылись в этом тихом, прохладном уголке леса от засухи и наполняли воздух криком. Но охотники не обращали внимания на странное, давно знакомое им зрелище; глаза Белой Бороды были устремлены на Акку, который вытягивался в прибрежной траве, насколько только мог, и указывал правой рукой на какой-то предмет.

— Ну, что, убит? — посмеивался Лео.

Акка не отвечал. Он стоял с поднятой рукой, как изваяние.

— Что, мертв? — повторил и Белая Борода. Но и он не удостоился ответа. Через несколько мгновений он уже стоял около Акки и, смотря по указываемому направлению, действительно увидел шагах в двадцати лежавшего на берегу буйвола.

Белая борода засмеялся, потому что буйвол не был мертв, он только что двигал головой.

— Да ведь он жив, Акка, — прошептал он негру и взвел курок, чтобы не пропустить удобного момента для выстрела.

Тут Акка крепко схватил Белую Бороду за руку.

— Он умирает! — прохрипел негр.

Белая Борода взглянул на карлика; глаза последнего горели таким диким, дьявольским огнем, что даже смелого охотника охватил ужас.

— О, он умирает, он должен умереть, в его жилах течет яд! — продолжал негр странно дрожащим голосом. — Так охотятся акка, Белая Борода!

Белая Борода перевел взгляд с неприятного лица негра на буйвола и увидел, что последний, действительно, бился уже в предсмертных судорогах с белой пеной у рта. Тут он сразу понял, как Акка убил зверя. Он слышал уже не раз о бедном охотничьем племени дерр, которое пользуется для охоты ядовитыми змеями. С этой целью они окружают какое-нибудь болото или озеро крепким частоколом из терновника, оставляя для приходящего на водопой зверя только узкую тропинку, близ которой привязывают ядовитую змею, так что зверь не может ее миновать и непременно подвергается ее укусам. Акка, вероятно, был знаком с этим видом охоты и, наверно, поставил буйволу змеиную ловушку.

Белой Бороде было жаль издыхавшего в конвульсиях зверя; он было приложился и выстрелил. В то же мгновение поверхность воды заволновалась от тысячи водяных птиц, которые поднялись тучей, почти совсем заслонившей солнечный свет.

Буйвол лежал спокойно, из груди струилась кровь; смертельная агония кончилась.

— Белая Борода — Нежное Сердце! — сказал Акка. — Ну что ты не дал ему еще помучиться? Он убил и искалечил шестерых негров, а я отомстил за них только укусом змеи!

В тоне его звучала такая жестокость, что Белая Борода в ужасе отшатнулся. В глазах его мелькнуло отвращение к негру.

— Негодяй! — воскликнул он. — И ты смеешь так охотиться, находясь у меня на службе! Ты сам — не лучше змеи!

— Ты прав, Белая Борода-Нежное Сердце! — возразил со злой усмешкой карлик. — Ты называл меня Аккой, но ступай к моему племени и спроси, как меня звали с детства, тебе ответят: «Красная Змея».

При этих словах он вскочил и пошел вдоль берега. Но вскоре он остановился и насмешливо закричал:

— Что же ты не идешь, Белая Борода-Нежное Сердце, и не поучишься, как охотятся акки? Видишь, как хорошо прикреплен хвост змеи к палке. Я ее подразню! Как она надувает шею и грозится ядовитыми губами! Не подходи, я ее освобождаю.

— Так, мой товарищ по охоте, — воскликнул он и высоко поднял змею, схватив ее у самой головы, — ты отливаешь красным блеском на солнце, как и я — Красная Змея. А теперь отправляйся в свой дом, пока опять понадобишься.

С этими словами карлик поднял с земли продолговатый деревянный ящик, с быстротой молнии сунул туда змею и так же быстро захлопнул крышку.

Белая Борода в ярости стоял перед карликом.

— На моей службе ты вздумал таскать с собой ядовитых змей? Сию же минуту прикончи эту гадину!

— Срок моей службы кончился, Белая Борода-Нежное Сердце! — закричал негр. — Щади маленьких птиц и жалей буйволов, но знай, что есть лучший охотник, чем ты, — это Красная Змея, который теперь возвратился к своему племени!

И не дожидаясь ответа, карлик скрылся в чаще кустарника. Ветви сомкнулись за ним, и Белая Борода с Лео остались одни на берегу озера, на которое опять стали уже слетаться спугнутые птицы.

Глава II С глазу на глаз

Белая Борода-Нежное Сердце. — Поставщик мяса. — «Милые». — Рога буйволов в траве. — Роковой выстрел. — Буйвол. — С глазу на глаз. — Зеленеющие развалины. — Грабитель. — Черный торреро. — «Так охотятся бари».

Между тем наступил поздний вечер, и Белая Борода поспешил оставить это неприятное место, чтобы до наступления ночи добраться до серибы Гассана.

На неоднократные просьбы Лео позволить ему захватить хоть лучшие куски буйволового мяса, Белая Борода ответил решительным отказом. Пусть даже мясо было совершенно безвредно, как уверял Лео, Белой Бороде было бы противно есть мясо зверя, убитого таким коварным способом: он и в тропиках остался настоящим охотником.

— Полно, Лео, — говорил он, — в лесу еще много буйволов, и, наверно, сегодня же нам еще придется повстречаться с целым стадом.

Оба отправились в обратный путь по той же тропинке, по которой провел их Красная Змея. Белая Борода был весь погружен в размышления и не обращал внимания на окружающее. Лео взял на себя обязанность вожатого.

Карлик назвал его Нежное Сердце и употребил это название в виде упрека. Ему уже не раз приходилось слышать упрек в чрезмерной доброте и на родине, а еще чаще здесь, в Африке.

В течение нескольких недель сердился на него старший королевский лесничий за то, что он отпустил браконьера, пойманного с поличным, после того, как последний со слезами рассказал ему о своей нужде и придумал историю о больной жене и голодных детях. Добрый Гейнц даже опорожнил свой кошелек, чтобы помочь этому ловкому мошеннику. Он умолчал о случившемся старшему лесничему и начальство узнало об этом только благодаря бахвальству схваченного позже браконьера. Гейнц тогда едва не лишился места.

Не лучше жилось ему и в Африке. Слуги, нанимаемые им, рабы, покупаемые в силу необходимости, дезертировали, и Белая Борода не преследовал их, махнув на них рукой. До сих пор он действовал так, но продолжать в том же направлении было невозможно.

Он отправился в Судан по поручению большого торгового дома в Каире для закупки слоновой кости, а между делом занимался также охотой на диких и редких животных для разных музеев.

Дела по закупке слоновой кости шли недурно; на охоте ему тоже везло, и он мог бы извлечь порядочные барыши, если бы обращался со своими подчиненными так же строго, как другие торговцы. Но из-за своей доброты он терпел убытки, так что после расчета с хозяином на его долю доставалось очень мало.

Гассан все-таки был прав, когда говорил ему:

— Если вы сами не хотите ничего заработать, воля ваша; но не забывайте, что вы можете понести большие убытки, что у вас крадут товары, что пропадает слоновая кость. Дела могут пойти так плохо, что вы явитесь к своим доверителям с пустыми руками, растратив доверенный вам капитал.

Действительно, Белая Борода был плохой делец, он знал это и сам; ему надо было исправиться, т. е. собственно сделаться хуже, строже обращаться с неграми, больше преследовать собственную выгоду. Это было необходимо, и он в душе дал себе слово действовать иначе.

Но пока его караван отправился со слоновой костью в Хартум, до возвращения его с новыми товарами он был свободен, мог бродить по окрестностям и сколько угодно охотиться. Лео и Акка были единственные слуги, оставшиеся с ним, а теперь убежал и Красная Змея. Но Белая Борода не жалел о карлике: после происшествий последнего дня, в которых Акка так явно обнаружил свою жестокость, Белая Борода и так не потерпел бы его при себе. Красная Змея был хороший охотник, заменявший своему хозяину лучшую охотничью собаку, но настоящий ловчий должен уметь обойтись и один.

Белая Борода занимался охотой не только для развлечения; в благодарность за гостеприимный прием, оказанный ему в серибе Гассана, он взял на себя обязанность доставлять ему охотой необходимые мясные запасы. Он являлся до известной степени фуражиром поселения и знал, что и сегодня его ожидает много голодных желудков, потому что многочисленные рабы Гассана только тогда получали мясо, когда Белая Борода доставлял его в изобилии. И Белая Борода-Нежное Сердце часто охотился, не жалея сил, чтобы доставить этим беднягам, участь которых была так жалка, хоть это физическое удовольствие. Поэтому ему и сегодня не хотелось возвращаться с пустыми руками; ему непременно хотелось убить буйвола или хоть антилопу. Вспомнив об этой своей обязанности, он забыл про Красную Змею и взором охотника стал озирать окрестности.

Он дошел как раз до того места, где слоновая тропа терялась в лесу; пред ним расстилалась местность, похожая на парк, — так редко на ней были расположены группы деревьев и кустов. По всем признакам здесь должны были водиться буйволы и антилопы.

По несколько минут он пристально всматривался в каждую группу деревьев и кустарников: дичи нигде не было. Но вот налево от него в отдалении показались, наконец, какие-то движущиеся черные точки. Белая Борода обрадовался было, но, вглядевшись пристальнее, перенес свой разочарованный взгляд; под деревьями налево бегали жирафы, «милые создания», как их называют арабы. Охотнику это не понравилось; эти красивые создания пугливы, скорее других животных чуют опасность и предупреждают своим быстрым бегством всех других зверей о приближении охотника. Было бы напрасно искать дичи по тому направлению, где «милые» вытягивали свои длинные шеи к кронам акаций и мимоз, добывая себе ужин на высоте.

Лицо Белой Бороды выражало явное недовольство, потому что ни направо, ни посредине поля зрения нельзя было высмотреть никакого зверя.

Он хотел было уже с тяжелым сердцем отправиться в обратный путь, но решил еще раз окинуть взором окрестность, и тут только в том месте, где паслись жирафы, на расстоянии каких-нибудь ста шагов заметил среди сухой травы что-то знакомое. Это была пара темных кривых линий, то пропадавших, то вновь поднимавшихся из травы. Вслед за тем из травы выглянуло что-то темное: это была голова буйвола!

«Зачем нам за золотом гоняться, оно само к нам привалит!» — подумал Белая Борода, смеясь. Он дал Лео знак остановиться и стал подкрадываться к добыче. Ветер был благоприятный, белому удалось осторожно пробраться вперед шагов на двадцать, но он не мог еще вполне различить тела буйвола. Он видел только, как передвигались рога, и по их числу решил, что буйволов трое. В это время дня буйвол не лежит спокойно, высоту высохшей травы тоже трудно было определить, но по движению рогов Белая Борода заключил, что буйволы, вероятно, стоят в углублении. Может быть, в том месте протекали подземные ключи, увлажнявшие почву, благодаря которым трава на ней еще не совсем засохла и могла служить пастбищем животным. Но ему непременно нужно было различить тело одного из буйволов, чтобы верно прицелиться. Он пытался подойти к зверям в обход, но нигде не было просвета в высокой травяной стене. Наконец он приблизился настолько, что мог сделать верный выстрел. Дальше он не рисковал идти, потому что здесь трава была ниже и уже не закрывала его; звери могли его заметить каждую минуту.

Надо было решиться.

Он выбрал самую большую пару рогов, приблизительно определил положение лопатки стоящего буйвола и прицелился наобум. В воздухе взвилось белое пороховое облако и долго раздавалось в ближнем лесу разбуженное выстрелом эхо.

Белая Борода напряженно смотрел по направлению выстрела. Каково же было его удивление, когда он увидел там вместо трех целую дюжину буйволов, словно выросших из земли! С яростным ревом они вдруг ринулись вперед, направляясь с опущенными головам к Белой Бороде.

Момент был критический. В низкой траве можно было ясно различить каждое движение разъяренного стада; Белая Борода видел сверкающие глаза своих взбешенных противников.

Нападение требует отпора. Что следовало предпринять Белой Бороде? Зарядить ружье? Напрасно! Было поздно. Бежать? Но лес был слишком далеко, и, чтобы укрыться в нем, нужны были ноги газели.

Он стоял неподвижно, ожидая смерти, приближавшейся к нему вместе со стуком копыт… Еще несколько секунд — и она настигнет его… Он знал это, но во время своих скитаний по этим пустынным местам он не раз заглядывал в глаза мрачному властелину смерти — и всегда без колебания.

Без страха он ожидал ее и в эту минуту.

Но тут случилось что-то необыкновенное: буйволы оторопели, остановились шагах в десяти от Белой Бороды и уставились на него своими сверкающими глазами. Началась странная борьба, борьба человеческого взгляда со взором животного.

Белая Борода пристально смотрел в горящие глаза стоящего впереди буйвола и не двигался с места. Буйвол тоже стоял, как вкопанный. Белая Борода не моргнул бровью, хотя эти несколько секунд казались вечностью. С глазу на глаз… так ему не приходилось стоять ни перед одним противником. До сих пор он мог прочесть в глазах животного только бешенство, неукротимое бешенство. И вдруг… или зрение ему изменяет?.. Ужели в самом деле огненный взгляд его противника гаснет? Еще секунда — и неприятель побежден: он опустил веки, повернул громадную голову и направился назад — он бежал, а за вожаком последовало и все стадо.

Долго еще стоял Белая Борода, напоминая мраморную статую античного борца. Взгляд его неотступно следил за убегающими буйволами, как бы преследуя побежденного неприятеля и как бы желая окончательно уничтожить его. Но когда стадо совершенно исчезло в лесу, он почувствовал упадок сил; тело его как будто налилось свинцом, ноги окоченели, руки тяжело повисли и судорожно обхватили разряженное ружье; он отчетливо слышал в груди биение сердца, кровь медленно текла по жилам, глаза заволакивало, на лбу выступил холодный пот.

Однако он не упал и стоя очнулся от забытья.

Перед ним стоял Лео. Не сон ли он видел? Белая Борода снял шляпу и отер со лба капли холодного пота. Он передал Лео уже ненужное ружье и улыбнулся, потому что только теперь ясно осознал свое спасение: он был цел и невредим.

С радостным чувством он двинулся дальше; он сам не сознавал, что в нем происходило, и не слышал, что ему говорил Лео.

Он узнал это только впоследствии, когда взглянул в зеркало: он поседел в тот ужасный момент, когда взглядом побеждал буйвола.

Теперь он в самом деле стал Белой Бородой.

Под баобабами наши охотники опять устроили маленький привал. Белая Борода сделал изрядный глоток из фляжки и за простой трапезой опять оживился. Он весело шутил с Лео и бранил негодного изменника — Акку, отрекомендовавшегося перед уходом Красной Змеей.

Но желание охотиться на буйволов у него на сегодня пропало. Он ни за что не согласился бы сейчас опять пойти на зверя.

Он хотел возвратиться в серибу Гассана и уже мечтал о том, как приятно будет уснуть после полного приключений дня, в который ему пришлось возиться и со злобным карликом, и с ядовитой змеей, и с целой дюжиной буйволов.

Белая Борода встал; Лео последовал за ним, взял свое копье, прислоненное под деревом, ягдташ и ружье. Белая Борода нес винтовку, которую он вновь зарядил и осыпал ее при этом упреками за то, что она сегодня так позорно изменила ему.

Путь к серибе был близкий. Вскоре путники достигли возделанных полей, засеянных фасолью и индийским просом. Около дороги кое-где возвышались исполинские египетские смоковницы; местами пейзаж оживлялся группами пальм и тенистых тамариндов, попавших сюда не случайно; не ветер и не птицы занесли сюда их семена. Белая Борода знал, что значит присутствие этих деревьев: для него это были печальные признаки ужасного прошлого, земные руины когда-то цветущих селений.

На том месте однообразной равнины, где теперь возвышались группы деревьев, много лет тому назад находились деревни туземцев; эти деревья были посажены хлебопашцами, отдыхавшими под ними после тяжелого, трудового дня. Вместе с деревьями росло благосостояние прилежного племени.

Но вот двинулись с севера вверх по Нилу недобрые гости, арабские и турецкие торговцы слоновой костью. Так они называли себя, но они торговали не одной белой слоновой костью, а и черным товаром, т. е. занимались ловлей и продажей невольников. Эти разбойничьи орды нападали на мирные селения и похищали не только имущество, но и людей, уводя в рабство мужчин и женщин, мальчиков и девочек, пока не опустели, наконец, деревни и не исчезли с лица земли хижины. Теперь на этом месте, когда-то столь счастливом, остались одни зеленеющие деревья, безмолвными свидетелями того, что и здесь когда-то жили и страдали люди.

Еще какие-нибудь четверть часа, и они должны были подойти к роще, за которой уже виднелась сериба Гассана. Сегодня без всякой опасности можно было проходить этой дорогой, потому что хищник, так часто заграждавший ее раньше, злой буйвол, лежал убитый у озера в лесу, оставленный на съедение гиенам и коршунам.

И Красной Змее принадлежала честь освобождения страны от этой кары, а не ему Белой Бороде-Нежному Сердцу!

Но можно ли верить змее? Не есть ли она мать лукавства и лжи? Чу! Что это вдруг хрустнуло слева в кустах? Что выходит так на широкую поляну? Действительно, это он — кровожадный буйвол; ноздри его раздуваются, глаза горят; он бешено бьет хвостом и взрывает копытами землю. Спокойный вечерний воздух дрожит от его яростного рева. Его не укротишь взглядом, он с бешенством бросается вперед… Да, это действительно мнимо умершее чудовище.

Но Белая Борода уже приготовился: щелкнул курок, — и зычный рев быка слился с отрывистым звуком выстрела. Послышался удар пули, но чудовище осталось невредимо и секунду спустя бросилось вперед.

Белая Борода поспешил укрыться за толстым стволом дерева и снова зарядил винтовку.

Но где же Лео?

Он бросил ягдташ и ружье и, вооруженный только крепким копьем, ожидал среди дороги разъяренного буйвола. Он не хотел отставать от своего хозяина, не оробевшего перед целой дюжиной буйволов.

Стройный негр был похож на торреро из мадридского цирка. Жаль только, что публикой ему служили одни обезьяны и попугаи на вершинах деревьев и что на этой арене нельзя было заслужить шумных аплодисментов.

Лео подпустил зверя на близкое расстояние, потом неожиданно сделал скачок в сторону и нанес ему копьем сильный удар в шею. Копье засело так крепко, что обратившийся в бегство буйвол увлек с собой и борца, и оба повалились в густой кустарник. Буйвол пытался было вскочить, но раздался второй выстрел из винтовки Белой Бороды; на этот раз пуля попала в сердце.

Лео давно вскочил и торжественно наступил ногой на шею побежденного наконец чудовища. В его глазах сияла гордость, и когда Белая Борода с похвалой протянул ему руку, он сказал спокойно:

— Теперь ты видишь, Белая Борода, как охотятся бари!

Глава III Сериба Гассана

Мнимый мусульманин, — Разбойничье гнездо. — Предводители. — Позорное предложение. — Лео в плену. — Жилая комната и музей. — Четвероногие сторожа. — Книги и картины. — Воспоминания о «Хижине дяди Тома». — Соглашение. — Отправление. — Трутни и пчелы.

Восходящее солнце посылало на землю свои первые лучи и наступление утра уже давно разбудило дневных птиц; люди в серибе Гассана тоже проснулись. У прозрачного ручья, протекавшего посредине поселения, стояли коленопреклоненные фигуры с пестрыми тюрбанами на головах; обратившись лицом к солнцу и высоко воздевши руки, они только что окончили свою утреннюю молитву и теперь собирались совершать омовение, точно следуя предписанию Корана.

Повыше, у того же ручья, вытекающего из красных гранитных скал, перед лучшим из домов также совершал молитву человек, окруженный покорными рабами; по всей вероятности, хозяин этого поселения.

Черные волосы его были покрыты тюрбаном: владелец серибы был мусульманин. Но кто всматривался в черты его лица, тотчас же замечал, что этот человек не принадлежал ни к арабскому, ни к турецкому племени. Его можно было принять за переодетого турком француза.

Дома по суданскому обычаю отличались легкостью постройки. Стены были сплетены из бамбукового тростника, покрытого глиной; на них возвышались конусообразные сплетенные из соломы непромокаемые крыши. Этих жилых хижин насчитывалось до сотни и сравнительно с ними число навесов для товаров было весьма незначительно: их можно было перечесть по пальцам. Нубийцы и туземные негры из племени динка сидели там и сям у хижин; черные женщины и девушки работали, на открытом месте играла группа детей. Все это поселение, местами покрытое тенистыми деревьями, было окружено частоколом из крепкого бамбука.

Расположенное на склоне маленького холма поселение это возвышалось, как цитадель, над деревней динков, расположенной пониже.

Напрасно стал бы искать здесь наблюдатель следы и признаки земледельческой деятельности; судя по малочисленности навесов для товаров, торговые обороты поселения тоже не могли быть значительны. Это была своеобразная торговая станция, какие возможны только в Восточном Судане, вернее — гнездо разбойников в полном смысле этого слова.

Несколько десятков лет тому назад по Нилу действительно поднимались мирные торговцы, чтобы выменивать слоновую кость на сукно, медную проволоку и бусы. Но к концу пятидесятых годов, к которым относится наш рассказ, эти времена давно миновали. Бусы потеряли уже в глазах негров свою прежнюю цену, талеры не всегда были под рукой, а транспорт сукна и проволоки был затруднителен. Однако страна по-прежнему должна была доставлять слоновую кость, но за нее выплачивали своеобразной монетой: порохом и свинцом. Верно ли вы поняли, читатель? Не подумайте, что негру давали в обмен порох и свинец: его просто убивали и завладевали его слоновой костью. Как это делалось и как это было возможно, об этом мы сейчас узнаем.

Гассан, так звали человека в красном тюрбане, окончил свою молитву перед лицом собравшегося народа, затем поднялся и приказал рабам позвать некоторых из своих подчиненных.

Они пришли к дому и сели в кружок под тенистой смоковницей.

Познакомимся поближе к этими господами.

Одного из них звали Араби, на нем был оборванный египетский мундир. Можно было сказать с уверенностью, что этот молодец дезертировал из египетской армии и нашел приют здесь, чтобы безнаказанно продолжать свою буйную жизнь.

Против него сидел Ахмет, настоящий араб. Ему вряд ли было более двадцати лет, но распутный образ жизни исказил его черты, а широкий шрам на правой щеке еще более безобразил некрасивое лицо. Около него примостился турок Сади с лукавыми глазами, горбатым носом и кривыми ногами. Борода его была с проседью, ходил он сгорбившись. В Хартуме его искали уже несколько лет, так как он внезапно исчез из города вместе с доверенной ему кассой. Трое остальных были настоящие нубийцы, грубые, обтрепанные.

Гассан сидел посреди собрания и, казалось, обсуждал со своими сподвижниками важное дело.

Обсуждение в совете семи велись вполголоса, и даже Белая Борода не мог разобрать ни одного слова из их разговора. Он стоял в конце ряда домов направо и кормил молодого страуса. Какое ему было дело до предприятий торговца слоновой костью Гассана? Свою слоновую кость он отправил в Хартум и собирался в путешествие прежде, чем возвратится караван.

Тут Гассан подошел к нему.

— Белая Борода, — начал он, — я отправляюсь со своими людьми в путь. Мы разыскали новый склад слоновой кости. Путешествие наше может продолжиться две-три недели. Прошу вас принять на себя во время моего отсутствия управление серибой!

— Вы отправляетесь в путешествие, Гассан? — возразил удивленный Белая Борода. — Да ведь у вас почти нет запаса товаров, ведь вы тоже ждете свой караван!

— Белая Борода, — сказал Гассан, улыбаясь, — ведь вы знаете местные условия. Ваша система не годится. С ней разоришься.

Белая Борода нахмурился.

— Верно ли я вас понял, Гассан? Неужели вы хотите заняться тем, чем, к позору своему, до сих пор промышляли только нубийцы и турки?

— Я же мусульманин! — шутливо прервал его Гассан.

— Гассан, — сказал спокойно Белая Борода, — вы никогда не хотели мне сказать своего настоящего имени, но что вы христианин и европеец, этого вы не станете отрицать. Мне нет дела до того, что побудило вас скрываться здесь под чужим именем, но до сих пор я думал, что это не может быть что-нибудь дурное; до сих пор я был убежден, что Гассан, несмотря на всю свою суровость по отношению к рабам, все-таки не лишен благородства и предоставит другим грабить беззащитных!

— Белая Борода-Нежное Сердце, — мрачно возразил Гассан, — чего нам считаться! В этой серибе и в этой стране я один неограниченный властелин. Гостеприимство, оказанное мною вам, кажется, сделало вас спесивым?

— Меня спесивым? — воскликнул Белая Борода, отступая на шаг назад. — Как это понимать? Разве я был вам в тягость?

— Выскажусь яснее, — продолжал Гассан, иронично улыбаясь. — Обыкновенно торговцы слоновой костью, приходя к Газельей реке, строят себе собственную серибу. Люди, посылающие их, дают им для этого нужные средства. Конечно, где-нибудь в Каире или Хартуме нетрудно истратить эти средства. Бываешь сострадателен, а может быть, и легкомыслен. Впрочем, какое мне до этого дело? Одним словом, тогда уж нужно мириться с обстоятельствами, ваш план сэкономить деньги, назначенные на серибу, понравился мне благодаря той дерзости, с которой вы сюда пришли… и потом, видите ли, я хотел быть снисходительным. По правде говоря, мне было вас жаль, поэтому я терпел вас вблизи моей области и гостеприимно принял вас в своей серибе вместо того, чтобы показать вам настоящую дорогу. Для чего я это делал? Не ради ваших прекрасных голубых глаз, а просто потому, что вы хороший стрелок, что мне может пригодиться такой сорви-голова, как вы; я надеялся, что мы будем компаньонами.

Белая Борода стоял с широко раскрытыми глазами и раскрасневшимся от гнева лицом.

— Гассан, — закричал он, — вы этим наносите мне глубокое оскорбление!

— А теперь, — продолжал спокойно Гассан, — я требую за свои благодеяния первую, правда, незначительную услугу. Я приказываю вам остаться здесь, милостивый государь, и вы отвечаете за серибу. Я не требую этой услуги даром. Вы будете пайщиком в прибыли!

— Убирайтесь к черту! — закричал Белая Борода. — Я здесь не останусь больше ни одного часу. С одним Лео я как-нибудь доберусь до Святого Креста.

— Браво! — насмешливо воскликнул Гассан. — Я это предвидел, вы — смелая голова и, наверно, отправились бы вдвоем, хотя и знаете, что динки на севере поклялись грабить и убивать торговцев; но я уже принял надлежащие меры. Вашего храброго Лео уже четверть часа тому назад заковали в цепи; он будет моим заложником. Он отправится со мной, и как только Белая Борода попытается покинуть мою серибу, он будет обезглавлен, не будь я Гассан!

Белая Борода стоял пораженный, в глазах его отражалась бессильная злоба. А Гассан с дьявольской радостью продолжал:

— Не правда ли, я не ошибся, Белая Борода-Нежное Сердце не пожертвует жизнью своего раба и будет сторожить мою серибу?

Коварный мусульманин ушел, улыбаясь, а Белая Борода-Нежное сердце безмолвно возвратился в свой дом. Он видел, что Гассан не шутит.

В единственной комнате хижины, назначенной жилищем для Белой Бороды, царил мягкий полусвет. Окон здесь не было, и солнечные лучи проникали только через дверь, через щели и трещины в стенах. Здесь хорошо было мечтать на досуге, и Белая Борода провел здесь много приятных часов в воспоминаниях о прежних приключениях или в мечтах о будущем.

Как истый охотник он красиво убрал комнату: стены были украшены рогами буйволов и антилоп, под столом была разостлана шкура жирафа, а перед кроватью — шкура леопарда. На грубо сколоченном шкафу были расставлены чучела птиц: на суку дерева громоздилась птица-носорог, pendant к ней составляла карликовая цапля, а над обеими парил под потолком громадный орел с широко распростертыми крыльями. Позади стояли в строгой симметрии спиртовые банки со змеями и ящерицами, а между ними лежали створчатые и спиральные раковины.

Это был его «музей», как он обыкновенно говорил. Музей был мал, но изящен, и содержание его стоило ему немалых хлопот; ему приходилось даже держать для него сторожей. Сторожа эти теперь фыркали и бегали у его ног. Это были молодые кошки, пойманные им в степи и с трудом прирученные. Они спасали с грехом пополам музей от крыс, водившихся здесь во множестве и портивших все, что только им попадалось.

В самом шкафу находились другие трофеи, собранные на невинной охоте за насекомыми. Белая Борода-Нежное Сердце часто отправлялся в лес с сеткой для бабочек или коробкой для собирания растений. Он с юных лет любил природу, изучал жизнь животных и растений, и если у него теперь оказывалось иногда свободное время, то он предавался изучению природы, которое здесь, в тропическом лесу, было очень соблазнительно.

В шкафу находилось и несколько книг, которые Белая Борода читал в ненастные дни. Между ними была «Одиссея» Гомера, и Белая Борода улыбался, встречая в ней сведения об Эфиопии; многие места этой героической поэмы он знал наизусть. Он понимал теперь лучше, чем на школьной скамье, что такое скитания, с какими трудностями они сопряжены и какие дают радости. Он добровольно оставил родину, но и после долгих странствий не раз тосковал, подобно Одиссею, по милой стороне.

В одном из ящиков шкафа тщательно сохранялась в портфеле маленькая акварель, изображавшая белокурую голову девушки. Это был далеко не шедевр, но Белая Борода, нарисовавший ее в свободные часы в своем лесном домике, хорошо знал модель этого портрета: он до сих пор носил в своем сердце милый образ прелестной Розы.

В том же портфеле лежал еще пейзаж; он представлял ландшафт, который открывался с холма его родной деревни: вокруг — зеленые леса, перемежающиеся благоухающими лугами и пестрыми нивами наподобие ковров; вдали, там и сям, сверкали зеркальные озера; на полях задумчиво стояли грушевые деревья; по берегам ручья возвышались, как будто на страже, темные ольхи. Красивая это была местность… В полусвете своей комнаты молодой Белая Борода часто рассматривал эти две картины, предаваясь своим мечтам и воспоминаниям. Неудивительно поэтому, что хижина эта ему стала дорога и мила, казалась ему второй родиной.

Немало и тяжелых минут пережил он здесь. «Горе беглецу, скитальцу по свету!» — говорит одна старинная немецкая песня, и мотив этой песни часто вспоминался ему, сжимая сердце невыносимой тоской. У него уже не было родины; здесь он был чужой, наемник, с которого требовали плату за то, что дали ему приют. И какой ужасной услуги требовали от него! Ему приходилось стать сообщником бандитов! Даже больше! Гассан, этот человек с темным прошлым, Гассан, совесть которого, наверно, тяготило какое-нибудь преступление, считал его, имя которого было незапятнанно, негодяем, обманщиком!

На родине, в тарандтском университете, он тотчас потребовал бы удовлетворения! Но здесь? Не вызывать же на дуэль атамана разбойников?

И какими узами приковало его к себе это чудовище, какие ему расставило сети! Бедный Лео, его верный слуга, был лишен свободы, и жизнь его окажется в опасности, если Белая Борода насильно порвет отношения с Гассаном.

Он когда-то со слезами на глазах читал «Хижину дяди Тома», мечтая об освобождении негров с радостным предчувствием, что по ту сторону океана вспыхнет борьба за человеческие права негра. В юношеском пылу он сам готов был стать в ряды освободителей. Теперь он был здесь, в этой стране, где процветала отвратительная охота на людей, — и был бессилен. Он искал выхода. Иногда ему приходила мысль, что по отношению к подлецу можно не сдержать слова, что можно обмануть Гассана лживыми обещаниями и после его ухода бежать с Лео. Небольшое имущество, принадлежавшее ему — в этой хижине; он бы охотно его оставил, взяв с собой только картины, пороха и свинца, сколько потребуется, чтобы добраться до ближайшей мешеры (пристани) на Ниле. Хотя и предвиделась война с динками, хотя все владетели сериб, мимо разбойничьих станов которых ему пришлось бы проходить, и действовали заодно, — он все же не боялся: с винтовкой в руках он сумел бы проложить себе путь или честно пал бы в открытом бою.

Но душа его не терпела лжи. Нарушить данное слово, стать лжецом — никогда!

Приходилось мириться с необходимостью. Ему хотелось добиться только одного — освобождения бедного несчастного негра и избавления его от путешествия с разбойниками и от сопряженных с ним истязаний. Открыто и честно он хотел войти в сделку с Гассаном и встал, чтобы отыскать гостеприимного хозяина.

На дворе серибы между тем все готовилось к выступлению. Шестеро предводителей в это время как раз подводили к Гассану свои отряды. Это был своеобразный парад. Предводителей мы уже знаем; солдатами же были базингеры, т. е. туземные рабы, которых снабдили ружьями и кое-как выдрессировали в солдаты. Они шли на братьев, потому что им была обещана часть добычи. К тому же предполагалось нападение на другие деревни, с которыми туземцы серибы Гассана и так жили не в ладах.

Каждый начальник руководил десятью базингерами, так что все войско Гассана состояло из шестидесяти семи человек; за ними следовали еще носильщики провизий и рабыни солдат, которые должны были нести на обратном пути добычу.

Между ними стоял и Лео, нагруженный, как и другие рабы, и охраняемый двумя женщинами: Гассан не шутил.

В стороне стояло еще десять базингеров, которые должны были составить гарнизон серибы под предводительством Белой Бороды.

Гассан развернул красный флаг, и двое базингеров, у которых были барабаны, начали отбивать дробь. Вперед выступил Араби; дезертир был знаменосцем этой толпы.

Гассан сделал вид, что не заметил прихода Белой Бороды, и уже хотел дать знак к выступлению и сесть на подведенного осла, единственное вьючное животное в серибе, когда Белая Борода подошел к нему и сказал:

— Гассан, я подчиняюсь необходимости!

Гассан улыбнулся.

— Я буду стеречь вашу серибу, — продолжал Белая Борода. — Даю вам слово, что употреблю все силы, чтобы поддержать порядок внутри палисадов серибы, буду защищать ее от всякого нападения. С опасностью для жизни я буду отстаивать ваше имущество и отбивать разбойников, но только при условии, что вы освободите Лео и оставите его здесь. После же вашего возвращения я уйду: я никогда не был сообщником нечестных людей; в подтверждение же того, что я не нарушу договора, могу только дать вам свое слово.

— Дорогой Белая Борода, — ответил Гассан, — большего мне и не нужно. Конечно, я мог вас заставить исполнить мою волю, но добровольное решение мне приятнее. Я верю вашему слову, его мне вполне достаточно. Я освобождаю Лео, клянусь Аллахом, и вы не будете раскаиваться!

Минуту спустя Лео стоял перед своим господином, с благодарностью заглядывая ему в глаза, а еще через две минуты двинулся отряд с развевающимся знаменем и с барабанным боем, с главнокомандующим на осле. По африканскому обычаю они выступали гуськом, и прошло немало времени, пока миновали улицу деревни и последний из них скрылся в кустарниках леса.

В серибе же теперь производился осмотр Белой Бородой. Он расставил в ряд десять базингеров и назначил им в предводители Лео.

Негры, видимо, были недовольны этим, раздавался глухой ропот, но Белая Борода не обратил на это внимания и увел Лео, чтобы познакомить его с новыми обязанностями.

Толпа жителей, собравшаяся около палисада и в деревне динков, чтобы посмотреть на выступление армии Гассана, начала тем временем расходиться. Женщины вернулись к работам: кто молол зерно на тяжелых жерновах, кто доил коров или гнал стадо на пастбище. Мужчины стояли группами и вели оживленный разговор, потом старшие из групп собрались на открытом месте под большой смоковницей и начали о чем-то совещаться. Но все это не беспокоило жителей серибы; они предались приятному бездействию, курили и пили пиво, приготовляемое здесь из бананов.

Когда после обеда Белая Борода ушел с Лео на охоту, двое базингеров вышли из серибы и спустились в сопровождении рабынь в деревню. Они ворвались в несколько домов, отняли свежесмолотую муку, поймали несколько кур, увели быка, насмеялись над владельцами и вернулись в серибу, чтобы устроить пир.

Это было для них обыкновенным времяпрепровождением. Для чего же и существовали эти негры внизу, в деревне? Они должны были работать на торговцев слоновой костью, собирать с пчелиным прилежанием мед, чтобы насытить этих трутней; бедняки должны быть довольны и тем, что базингеры не отнимали у них всего, не уводили в рабство жен и детей, не лишали их жизни. С Гассаном они, конечно, заключили договор, что он их оставит в покое и будет защищать от нападения других врагов, если правильно будут доставлять подать мукой, зерном, скотом и слоновой костью.

Все это они доставляли исправно, но если базингерам и их предводителям хотелось попировать, они все-таки отправлялись в деревню и брали, что им хотелось. И негры это сносили. Они знали, что из хищнического гнезда над деревней каждую минуту можно ожидать коршуна, что цитадель, расположенная над ними, с ее восемьюдесятью огненными жерлами по первому мановению может устроить среди динков страшное кровопролитие. А что Гассан не любил шутить, об этом знали несчастные негры, знали очень хорошо.

По вечерам базингеры нередко развлекались танцами; женщины и мужчины до глубокой ночи танцевали с горящими факелами в руках вокруг большого барабана; обыкновенно лучшие танцоры и танцорки деревни получали тогда приказ явиться на праздник. Они могли напиться пива, сваренного этими господами из их бананов и забыть свое горе при звуках африканской музыки; это разрешалось трутням серибы, пожинавшими то, чего не сеяли.

Такова была жизнь в серибе Гассана; такова она была во многих подобных же и еще худших серибах по Верхнему Нилу и по реке Газельей, и приток торговцев слоновой костью все возрастал. Каир и Хартум посылали сюда, на край знакомого тогда света, отбросы своего населения.

Глава IV Ворота смерти

Горы и болота, — Африканский рыцарь-хищник. — Пещеры динка. — Терновая засека. — Загадка карлика. — Берлога леопарда. — Девственный лес в миниатюре. — Мужество Лео. — Первый взгляд на пещеру духов. — Без пути. — Что выдала серна. — Назад. — Привидения во сне. — Деревня переселяется. — Длинные гренадеры. — Две крепости. — Дурные вести. — Последний якорь спасения.

Что заставило Белую Бороду взять сегодня с собой на охоту нового предводителя базингеров, своего верного Лео? Не лучше ли было бы оставить его в серибе сторожить мышей в отсутствии кошек? Разве какой-нибудь другой негр не мог бы оказать ему тех же услуг, не мог бы вместо Лео тащить ружье?

Едва ли! Потому что в сегодняшней экскурсии ни один из негров этой местности не согласился бы его сопровождать. На расстоянии четверти мили от деревни динков возвышалась горная цепь, густо поросшая кустарником и такая крутая, что взобраться на нее стоило большого труда, но зато с гребня открывался прекрасный вид. По ту сторону гор протекала внизу широкая река, впадающая в реку Газельей; она нигде не прерывалась водопадами или стремнинами и по ней легко неслись барки негров. Немногие до сих пор взбирались на эту горную цепь; спуститься же к реке не решался никто, так как противоположный склон был еще круче и представлял обрывистые скалы в сто и более футов; смельчак, который решился бы спуститься по ним, мог ожидать каждую минуту, что сорвется и убьется до смерти. Эти горы представляли естественную границу, отделявшую окрестности серибы Гассана от протекавшей по соседству реки.

Нельзя было проникнуть к реке и там, где горы понижались, потому что в этом месте на расстоянии многих часов пути тянулись непроходимые болота, которые были населены только обезьянами и водяной птицей. Человек и животные безвозвратно утопали в этой трясине или должны были возвращаться от преследования комаров, целыми тучами носившихся над болотом и делавших доступ к нему невозможным. Был еще и другой невидимый враг, составивший этому месту очень дурную славу: над всем этим пространством на расстоянии многих миль носилось какое-то ядовитое дыхание, и тот, кто проводил на краю болота хоть одну только ночь, неизбежно становился жертвой самой сильной лихорадки.

Гассану соседство недоступных гор и непроходимых болот было на руку, потому что преграды принуждали и туземцев и торговцев, направлявшихся к северу или к югу, проходить близко от его серибы, из чего он извлекал разнообразные выгоды; он мог, как царь-хищник прежних времен, налагать дань на торговцев, вследствие чего и эта единственная дорога считалась опасной, так что в то время, когда Белая Борода пришел в серибу, сюда редко заглядывали караваны. Гассан, желавший опять привлечь народ, теперь обращался с путешественниками кротко, даже приветливо, так что показался Белой Бороде лучше, чем был на самом деле.

К этой-то горе теперь направился молодой охотник. Уж не хотел ли пленник Гассана взобраться на гору и решиться на опасный спуск, чтобы таким образом бежать к Нилу? Он уже дважды взбирался на горы и дважды убеждался, что спуск к реке с вершины гребня доступен только птицам. Белая Борода и не взошел на горы, а направился к ущелью, которое, по-видимому, пересекало горы. Густой терновник заграждал путь к котловине; направо и налево громоздились крутые голые скалы около ста футов вышиной; на краях и выступах всюду зеленели вьющиеся растения, которые в виде гирлянд то карабкались вверх, то свешивались вниз. Ворота эти имели в длину шагов двадцать, в ширину — шагов десять. К ним не было проложено тропинки, и густой терновник скрывал их от человеческого взора. Может быть, целые десятки лет сюда не заходили динки, так как ущелье это пользовалось чуть ли не еще худшей славой, чем болото.

Говорили, что в конце этих ворот находятся громадные пещеры, где могут поместиться множество людей и целые стада рогатого скота. Десятки лет тому назад динки во время войны не раз спасались со всем своим имуществом в этом ущелье и в этих пещерах и победоносно отбивали в узких воротах нападения более сильного неприятеля. Но однажды, когда они по обыкновению укрылись в пещерах, они нашли их населенными злыми духами, наславшими большую смерть на людей и скот. Только несколько человек вышли живыми отсюда.

Старики, знавшие доступ к ним, теперь давно умерли, но страх перед злыми духами сохранился в народе, и самый отважный смельчак не решился бы переступить через «ворота смерти», как называли вход в ущелье.

Гассан, слышавший об этом, не любил утомительного путешествия по горам; раз он как-то доехал на своем осле до ворот смерти, но решил, что не стоит труда пробраться через терновник, — и вернулся. Ему могло быть только приятно, что динки оставили в суеверном страхе эту естественную крепость и вынуждены теперь жить на открытом месте, в поле его ружейных выстрелов. Он вовсе не старался разъяснить дикарям это заблуждение, а наоборот, поддерживал его рассказами о разных вражеских силах, так что даже его египтяне и арабы твердо верили, что за воротами смерти скрывается воплощенный дьявол, что в пещерах духов живут оборотни, т. е. духи умерших, которые ночью обращаются в леопардов и отправляются в ближайшие деревни убивать людей, чтобы насытиться их кровью.

Таким образом ворота смерти и ущелье продолжали считаться заколдованным местом, и Белая Борода был первым, задумавшим разрушить эти чары. Тогда он не мог еще привести в исполнение свой план, потому что одному невозможно было пробраться сквозь чащу терновника, а искать провожатого было бы тщетно. Даже Лео и тот твердо придерживался этого негритянского суеверия, и ничто не могло заставить пройти его через ворота; Акка же, обычно способный на всякие отчаянные проделки и часто буквально искавший опасностей, убегал с выражением ужаса, когда Белая Борода предлагал ему отправиться в пещеру духов.

Впрочем недавно карлик, охмелевший от излишне выпитого пива из бананов, пришел к Белой Бороде и стал хвастаться разными злодеяниями, учиненными им и его единоплеменниками. Он указывал на дородных женщин-негритянок, говоря, что ему надоела говядина, что ему хочется человеческого мяса и что он уйдет к своему племени; потом насмешливо прибавил:

— А все-таки я смелее тебя, Белая Борода! Я прошел через ворота смерти, пробрался через ущелье, я разбросал черепа в пещере духов; на четвереньках я пробрался поперек горы к реке и обратно. Слышал духов, носящихся там в темноте, одного даже поймал и съел совсем теплого! Ха, ха, ха! Вот что может сделать Акка! Ха, ха, ха!

«Пьяный карлик, наверно, болтает глупости», — подумал тогда Белая Борода. Но впоследствии, когда после ухода Красной Змеи он вспомнил, что негр проболтался ему уже несколько дней тому назад во хмелю о своем намерении, слова негра заставили его задуматься: в болтовне карлика могла быть и доля правды.

Быть может, он действительно был в пещере; может быть, она действительно вела к реке через горы. Если это в самом деле так, то Белая Борода теперь знал дорогу, по которой он мог бежать от власти разбойничьего атамана, не подвергаясь неминуемому преследованию. Он предпочитал бороться с целыми племенами негров, чем оставаться в обществе Гассана.

Надо было воспользоваться отсутствием Гассана, чтобы изучить пещеру духов. Сегодня Лео должен был пойти с ним, если бы его даже пришлось тащить насильно. Но Лео и без того был послушен, как никогда. Он пошел бы в огонь и в воду для своего господина, избавившего его от ярма рабства; он изъявил согласие переступить ворота смерти и свято обещал молчать о том, что увидит. От него и нечего было опасаться измены, так как он ненавидел Гассана, ненавидел базингеров, заковавших его в цепи. О конечной цели разведок пещер Белая Борода ему, конечно, не сообщил ничего. План бегства оставался тайной.

Оба охотника стояли у мрачного входа в ущелье. Терновник возвышался перед ними наподобие вала. Приходилось самому пролагать себе дорогу, и Лео отвязал было уже свой широкий тесак, но Белая Борода остановил негра.

Если Красная Змея действительно проник в ущелье, то, следовательно, к нему должен быть где-нибудь доступ, так как у карлика тоже не было крыльев.

Белая Борода тщательно осмотрел терновник, но дороги нигде не было; он раздвигал каждый куст, осматривал каждый сук, но прохода в этой чаще никак нельзя было найти. Тогда он отошел и взглянул на ворота издали. Тут он заметил, что налево выступала скала, вблизи которой внизу растительность показалась ему менее густой. Он поспешил к тому месту и наклонился, чтобы исследовать его. Действительно, здесь можно было раздвинуть более тонкие ветви кустарника; он заметил темное углубление, настолько низкое, что оно могло служить потайным ходом разве только диким зверям, и охотничий глаз Белой Бороды в самом деле различил на земле четкие следы леопарда. Дорогу к воротам смерти приходилось искать по следам дикого зверя. Но как можно было здесь пробраться человеку, а тем более такому рослому, как он? Ему вспомнились слова карлика: «Я пролез через ворота смерти». Не попробовать ли сделать то же самое? Или, может быть, Красная Змея знал, что этот след ведет к берлоге леопарда и задумал приготовить белому такую же ловушку, как бедному буйволу на берегу озера? Рассудок подсказывал Белой Бороде, что следует отказаться от этой попытки, а трусость тихо нашептывала, чтобы он послал вперед Лео, но отважность охотника взяла верх. Хоть бы встретилось даже сто леопардов, вторично уже нельзя поседеть!

Придя к такому решению, Белая Борода взял ружье и пополз в отверстие с замиранием сердца, приказав Лео следовать за собой. Последний сперва не решался было последовать примеру своего господина, но, видя, что тот исчез в углублении и не показывается назад, в приступе дикого отчаяния упал плашмя на землю и, словно исполинская ящерица, полез по его следам.

У входа в ущелье опять водворилась тишина. Высоко в воздухе проносился коршун, прилетевший из степи; он стал спускаться ниже и ниже и пронесся могучим полетом через ворота смерти в пользующееся» столь дурной славой ущелье!

Глубокая тьма окружила Белую Бороду, когда он прополз несколько футов. Проход был так низок, что можно было продвигаться вперед только на животе, однако уже через несколько шагов Белая Борода почувствовал, что проход расширяется, так что можно было ползти на коленях; справа, сквозь чащу терновника, падал на землю зеленоватый свет, скала в этом месте образовала свод, напоминающий желоб. Когда Белая Борода удалился шагов на десять от входа, зеленый свет пропал, и их опять охватила полная тьма.

Нащупывая скалы по обеим сторонам, Белая Борода убедился, что ход расширился настолько, что можно было уже встать на ноги. Он поднялся и пошел вперед, как вдруг наткнулся на препятствие. Путь был прегражден выступом скалы; ощупью он прошел вдоль него и, наконец, нашел отверстие, которое, однако, было расположено так глубоко и было так мало, что опять пришлось идти на четвереньках. Но едва он просунул в него голову, как увидел луч света; еще шаг — и он оказался на открытом месте под навесом выступающей скалы. Он мог теперь встать и расправить члены; его взгляд отдыхал на зеленой стене гор, возвышавшихся перед ним. Глубоко вздохнув, он стал пробираться через высокие папоротники и, наконец, мог уже окинуть взором ущелье, средняя и нижняя части которого поросли высоким густым лесом.

Где же находилась пещера духов? Какой дорогой направиться к ней? Ущелье было больше, чем он предполагал; оно расширялось в котловину около двух тысяч шагов шириной и до трех тысяч шагов длиной. Верхняя часть горы представляла собой обрывистые скалы и была лишена почти всякой растительности, нижняя же представляла необыкновенный хаос из кустов и деревьев, целый девственный лес в миниатюре.

Искать пещеры в этом море сучьев и ветвей — поистине гигантская задача. Но идти по долине наобум было бы безумием. Нужно было осмотреться. И Белая Борода стал присматриваться к ближайшим скалам в надежде найти где-нибудь доступное возвышение, с которого можно было бы окинуть взором местность поверх деревьев. Вдруг он почувствовал легкое прикосновение к руке. Он вздрогнул, будто его схватил леопард, но потом громко рассмеялся, увидев перед собой Лео. Белая Борода совсем забыл о нем, обрадованный удачей своего предприятия.

Он был искренне рад, что Лео, наконец, отделался от своего суеверного страха и последовал за ним и уже собирался было похвалить его, но вспомнил, что одной неосторожной шуткой может опять напомнить негру о злых духах. Между тем пещеры духов еще не было видно, а она-то и являлась пробным камнем для мужества Лео. Последний без разговоров последовал его примеру и пролез в узкие ворота, и потому он решил предоставить его и теперь самому себе. К чему были слова, когда факты лучше их могли рассеять страх? Если бы дело обстояло иначе, Белая Борода тотчас же поделился бы с Лео тем, что его занимало в настоящую минуту, зная, что ум — хорошо, а два — лучше; но теперь приходилось молчать. Лео должен был увидеть пещеру не предупрежденный. Вероятно, она не отличалась от тысячи других, а обыкновенная картина природы ни в коем случае не могла испугать такое дитя природы, каким был Лео. Руководимый этими соображениями, Белая Борода только приветливо кивнул своему слуге и, не теряя слов, продолжал высматривать доступный выступ. Наконец, ему удалось найти такое место. На покатом склоне на высоте приблизительно ста футов виднелся скалистый утес, с которого, вероятно, можно было, как со сторожевой башни, обозреть всю горную долину.

Добраться до него не представляло больших трудностей, потому что склон был покрыт деревьями и пальмами, за которые можно было держаться при восхождении. Однако Белая Борода и Лео обливались потом, когда достигли края скалы, оттуда действительно могли насладиться открытым видом на всю котловину.

Вход в ущелье не был самой низкой его частью, поверхность продолжала постепенно понижаться на расстоянии около ста футов, где находилось маленькое озеро, питаемое горными ключами и ручьями. Многие из последних образовали довольно значительные водопады, которые в сухое время года принимали вид узеньких серебристых лент, во время же продолжительных дождей должны были свергаться с шумом и громом, судя по воздействию их на боковые стены ущелья, которые и направо и налево повсюду были изрыты глубокими бороздами. Все подножие долины густо поросло лесом; перед глазами расстилался зеленый ковер, достигавший до средней части горы.

Против скалистого выступа, на котором стояли Белая Борода и Лео, в самом конце овального ущелья возвышались две горные вершины, соединенные более низким горным хребтом. В этом хребте на высоте приблизительно трехсот футов от уровня озера зиял широкий темный проход футов в тридцать длиною и футов в двадцать шириною. Вероятно, то был вход в пещеру духов.

Перед ним наподобие балкона тянулось узкое плато, поросшее сухой травой и несколькими низкорослыми кустарниками. По обеим сторонам возвышались исполинские деревья, как бы сторожа вход.

Пещера духов казалась издали величественной, но чего-либо грозного, страшного в ее виде не было. Даже Лео, по-видимому, не испытывал страха перед ней: он безмолвно и спокойно указывал рукой по направлению пещеры, как бы желая выразить этим, что там — цель их путешествия.

Белая Борода был занят мыслью, как лучше проникнуть к пещере духов.

Внизу, по долине, подойти было не особенно удобно. Через кустарник в крайнем случае можно было бы проложить дорогу с топором в руке, но еще большие препятствия, чем девственный тропический лес, представляли изрытые русла ручьев. По ним вообще был бы в состоянии пройти только самый привычный горец, да и то ему едва ли удалось бы преодолеть все эти трудности в один день. Еще больше потребовалось бы времени, чтобы проложить себе дорогу в хаосе самих скал.

Туземцы, посещавшие эту пещеру много лет тому назад, наверно, проложили к ней дорогу, перекинули через пенящиеся потоки мосты, но время уничтожило все: насекомые источили мягкое дерево, а дорога поросла густым лесом.

Однако Красная Змея перелез через это ущелье! — Белая Борода невольно взглянул наверх. Но и там были непреодолимые препятствия, — круто спускающиеся гребни и зубцы гор, густая чаща кустарников и деревьев. За исключением птиц, время от времени подымавшихся с озера, животный мир, казалось, совершенно отсутствовал в этой горной котловине. Большие четвероногие также, вероятно, считали непреодолимыми препятствия, представляемые здесь горной природой, и потому избегали долину. Радость, вначале наполнившая сердце Белой Бороды, сменилась теперь тяжелым чувством разочарования; пещера духов, которую он видел перед собой, все-таки была для него недоступна: горные духи как бы охраняли вход под ее мрачные своды.

Прошло с полчаса, а Белая Борода все еще не пришел ни к какому решению. Вдруг лицо его оживилось и в глазах сверкнул огонь.

Налево, высоко на скале, двигалась маленькая коричневая точка, глаз охотника тотчас в ней узнал горную антилопу, разновидность африканской дикой козы. Быстрое животное рысцой направлялось к пещере духов, мелькая, как тень, вдоль крутых скал; оно появлялось то выше, то ниже, но все приближалось к пещере; потом исчезло в густой чаще деревьев перед пещерой, но две минуты спустя вновь появилось уже на маленькой площадке перед ней. Из груди Белой Бороды вырвался крик восторга.

Дорога была найдена; надо было соперничать с сернами, чтобы миновать это ущелье.

Вероятно, антилопа услышала возглас охотника, потому что отпрянула вдруг по противоположному направлению; все выше и выше пробиралась она между скал и гребней и, наконец, исчезла из вида.

С лихорадочным вниманием рассматривал Белая Борода извилины тропинки, по которой антилопа пришла к пещере. Он ясно различал тропинку, но не знал еще главного: как пробраться к ней из долины. Можно было отчетливо различить, что в средней части горы тропинка разветвлялась: одна ветвь направлялась к гребню горы, другая спускалась глубоко в долину, но, не достигая дна ее, опять поднималась к выступам скал над самой головой Белой Бороды. Совсем внизу тропинка, по всей вероятности, была доступна. Это место находилось в ста шагах от Белой Бороды и здесь, действительно можно было пробраться на тропинку. Здесь возвышалось высокое дерево, бросавшее своими ветвями тень на скат горы; по этому дереву можно было безопасно спуститься на дорогу, ведущую к загадочной пещере. Сердце Белой Бороды сильно билось от радостного возбуждения. Но на сегодня надо было остановиться: уже наступил вечер, а к ночи Белая Борода должен был быть в серибе. Он не хотел, чтобы у базингеров появилось какое-нибудь подозрение. Было и другое обстоятельство, побуждавшее возвратиться пораньше. Охотники, как известно, проникли в ущелье по следам леопардов, и уже приближался час, когда эти хищники оставляют свои логовища; встреча же с этими кровожадными животными в узком проходе была равносильна верной смерти.

Итак, достаточно на сегодня! Завтра можно было в четверть часа пройти весь путь, на исследование которого сегодня потребовались целые часы, а там в какой-нибудь час можно было, наверное, добраться и до пещеры.

Охотники быстро пролезли назад через ворота смерти и знакомой дорогой поспешили к серибе Гассана.

Белая Борода плохо спал в ту ночь. Его то и дело будили сны, поражавшие своей явственностью. То он видел себя борющимся в узком проходе ворот смерти с леопардом: он чувствовал, как хищное животное хватает его за бедро, — и он просыпался с глубоким вздохом. То он находился с Лео в пещере духов, у них в руках были факелы, красный свет которых отражался на влажных стенах грота, обливал волшебным светом свешивающиеся с потолка иглы, кружева и фестоны; в этом свете перед ним вырастали изящные колонны, кафедры, алтари из беловатого камня, даже целые церкви и соборы, у ног его протекал ручей, вдали виднелось маленькое озеро, тоже залитое красным светом. Белая Борода подошел к озеру. В нем кишела масса саламандр величиной с ящерицу. Они вышли на берег и окружили Белую Бороду. Сначала они казались стаей белых мышей, но потом начали внезапно расти, достигая величины крыс, кошек; потом уж они бегали вокруг него в виде белых леопардов, наконец, обратились в стаю разъяренных белых бегемотов, бросавшихся на него с разинутой пастью. Вдруг дрогнула земля, и пещера над ним обрушилась. Сердце замерло, он едва дышал. Тут Белая Борода проснулся и широко открыл глаза. Было уже светло, и стены легкого бамбукового домика действительно дрожали от чьих-то тяжелых нетерпеливых ударов в дверь.

Что могло случиться?

Какой-то базингер дико кричал: «Белая Борода, Белая Борода!»

Последний быстро подскочил к двери и вскоре понял причину этой ранней тревоги.

Одного взгляда на деревню динков было достаточно, чтобы понять положение дел. Там внизу кипело восстание, охватившее не только людей и животных, но, кажется, даже дома, — деревня переселялась. Впереди шли дети, гнавшие перед собой коз и кур, посередине — женщины, нагруженные всякой утварью, погоняя рогатый скот, позади следовали мужчины, неся на своих плечах стены и конусообразные соломенные крыши домов.

Пчелы покидали гнездо, разоряемое трутнями.

Базингеры, их рабыни и весь народ в серибе был в ярости; базингеры стояли у палисада и палили в проходившую внизу пеструю толпу. Но это не особенно беспокоило динков, потому что базингеры плохо целились да и заржавленные ружья их были не из дальнобойных.

Новый начальник — Лео, потерял голову и тоже стрелял, увлеченный усердием своих солдат.

Только один Белая Борода радовался от души переселению этих бедных людей, напоминавших израильтян при переходе через Красное море; они спасались от власти Гассана — и он их не удерживал. Он обязался Гассану защищать серибу, но что происходило там, внизу, — его не касалось.

Негры перехитрили Гассана; они знали, что гарнизон слаб и что бросаться на целую деревню с десятком ружей было бы бессмысленно. Уход динков, пожалуй, даже свидетельствовал об их добродушии: ведь они могли бы осадить серибу или пустить на ее крыши красного петуха. Вероятно, они и поступили бы так, если бы в ней не находился Белая Борода-Нежное Сердце.

Пальба базингеров вскоре прекратилась: они поняли, что своими выстрелами так сказать, только салютуют переселению динков, и теперь изливали свою злость бранью и проклятиями.

Однако динки ушли недалеко; они поселились на холме, возвышавшемся по ту сторону ручья, в каких-нибудь тысячи шагах от серибы. Там стены вновь были поставлены, крыши накрыты, были устроены загоны для скота, и уже в тот же день над селением стали подыматься легкие облачка дыма.

Динки, кроме того, оказались честными: они прислали депутатов и торжественно объявили, что не нарушат заключенного договора и по-прежнему будут платить условленный оброк.

Таким образом все было в порядке, по мнению Белой Бороды. Но базингеры были недовольны, так как теперь пришлось прекратить хищнические набеги, о которых не упоминалось в договоре. Теперь было уже неудобно отправляться в деревню и пригонять оттуда быков.

Что касается динков, то они, по-видимому, раз и навсегда хотели избавиться от этих посещений: на следующее утро можно было видеть, как они воздвигали такой же палисад, какой окружал серибу.

Положение дел изменялось: теперь друг против друга возвышались уже две крепости. Обнесение изгородью было чем-то невиданным, потому что обыкновенно динки не строятся так тесно. Деревни, если вообще можно так назвать их поселения, состоят из одного ряда далеко отстоящих друг от друга дворов. Каждой семье нужно много места для ведения хозяйства, так как динки занимаются преимущественно скотоводством, содержат большие стада рогатого скота, коз и овец; хлеба же они сеют ровно столько, чтобы только хватило для собственного пропитания.

Не следовало относиться слишком пренебрежительно и к их воинским способностям. Они были выносливы, как большинство негритянских племен, и многое спускали европейцам, но в общем это был храбрый и мужественный народ. Рабов, пойманных в этой местности, охотно покупали ради их стройной, крепкой фигуры, а в негритянских полках египетской армии динки издавна составляли главное ядро вроде «длинных гренадеров» Фридриха Великого.

Торговцы слоновой костью неохотно посещали землю динков, так как часто встречали сильнейший отпор. Гассан был одним из нескольких, сумевших здесь утвердиться, но теперь, по-видимому, динки хотели отказать в повиновении и ему.

Их «крепость» напротив серибы ясно указывала на эту перемену вещей.

Эти события были неприятны Белой Бороде только в том отношении, что мешали ему продолжать исследование пещеры духов. Положение его становилось все затруднительнее. Он знал, что Гассан никогда не простит ему переселения динков, никогда не согласится с тем, что гарнизон был слишком слаб, чтобы воспрепятствовать намерению туземцев. Белая Борода предчувствовал, что его ожидают большие опасности, и во всех его планах пещера всегда фигурировала в качестве якоря спасения; в непродолжительном времени этот якорь спасения сделался действительно единственной соломинкой для утопающего.

Неподалеку от впадения Газельей реки находилась ближайшая мешера, т. е. пристань для нильских барок, откуда караваны из Хартума предпринимали свои походы в Судан.

Из этой мешеры приехал в то время арабский торговец слоновой костью, направлявшийся дальше к югу, в страну Бонго. Он привез очень неутешительные вести.

Все серибы, расположенные по дороге к мешере, опустели. Предприниматели оставили страну, потому что все дороги были небезопасны из-за нападения динков; последние грабили и убивали отдельных лиц и собирались даже произвести нападение на серибы.

Вместе с караваном арабского купца из мешеры выступил еще другой, но последний подвергся в лесу нападению динков и был ими уничтожен.

Купец рассказывал, что сам видел поле битвы и насчитал до ста ужасно обезображенных трупов. Ему самому пришлось на каждом шагу отражать нападения, и он лишился половины своих лошадей и большей части своих товаров. Он удивлялся, что в серибе Гассана еще все спокойно, и был очень озабочен судьбою последнего, когда узнал, что тот отправился «по торговым делам» на юг.

— Я тоже направляюсь в ту страну, — говорил он, — мне необходимо встретить Гассана и передать ему важные письма.

Торговец привез письмо и Белой Бороде; знакомый миссионер с Белого Нила сообщал ему о банкротстве пославшего его торгового дома в Каире и советовал немедленно отправиться со своими людьми в обратный путь, так как о снаряжении нового каравана, которого он, вероятно, дожидается, нечего и думать.

Возвратиться немедленно с остатком людей, состоящим из Лео! Ведь это была насмешка! Пришлось бы совершить утомительные переходы от пещеры с одним слугой, отбиваться одному от возмутившихся, ищущих мести динков! Праздные, ребяческие фантазии! Если бы даже его не убили динки, если бы он даже стал обходить их деревни, он все-таки погиб бы от лишений. А потом, имел ли он право вести Лео на верную смерть или на рабство?

Итак, ему приходилось оставаться, приходилось и впредь пользоваться гостеприимством Гассана! Он не мог представить себе ничего более мучительного.

Был только один выход — попробовать двинуться по реке, проникающей по ту сторону гор и, вероятно, впадающей в Нил, так как эта дорога была все-таки менее опасна. Племена, живущие по берегам, были менее воинственны, а потом он там рано или поздно должен был непременно встретить арабские барки, которые, наверно, не откажут взять с собой белого беглеца. В конце концов для поездки по реке было достаточно плота, а его он с помощью Лео сумел бы сделать.

«Пещера, пещера!» — неотступно вертелось у него на уме, и в следующий же после получения рокового известия день он снова отправился с Лео в путь к воротам смерти.

Глава V Пещера духов

Счастливое предзнаменование. — Мимо пропастей. — Ужасный страж пещеры. — Чары пропадают. — Жители пещеры. — «Духи» Акки. — Могилы. — По следам Красной Змеи. — Вечная ночь. — В лабиринте. — Заблудились. — Халали, халало. — Блуждающие огни. — Странная нить Ариадны. — Подземные воды. — Взгляд на «новый мир». — Возвращение. — Тайна пещеры духов. — Привидение. — Полуобезьяна-получеловек. — Отпор. — В бегстве.

Еще с ночи отправились в путь неразлучные охотники; солнце еще только золотило вершины гор, когда Белая Борода стоял под деревом, с ветвей которого он хотел перебраться на тропинку. Нужно было много труда для того, чтобы взобраться на исполинское дерево, но путники помогали друг другу и вскоре вступили на скалистую почву.

Они захватили все необходимое для туриста в горах. С ними была длинная веревка, два копья Лео заменяли альпийские палки, а Белая Борода, умудренный сновидениями, не забыл и огнива. Не хватало только факелов, но их можно было приготовить дорогой из сухого хвороста перед пещерой.

Едва ступив на узкую тропинку, Белая Борода вскрикнул от радости и удивления; он нагнулся и поднял с дороги стрелу, которую тотчас же узнал: это была одна из стрел, употребляемая акками, какие носил с собой и Красная Змея. Следовательно, карлик шел действительно той же дорогой и дорога вела, несомненно, к пещере духов. Они шли вперед мимо бездонных пропастей. К их удивлению тропинка расширилась; теперь можно было идти рядом двоим, но зато присутствие здесь лишайников, покрывавших почву, требовало удвоенной осторожности: стоило только немного поскользнуться, — и взбирающийся по тропинке неминуемо упал бы в пропасть.

Белая Борода шел впереди, оба продвигались по склону, безмолвные, как тени; лишь время от времени раздавался лязг копий о камни. Наконец, спустя полчаса они достигли рощи, находившейся сбоку от входа в пещеру, еще несколько шагов между кустарников — и смелые путники стояли на плато перед пещерой духов.

По дороге к пещере Белая Борода ни разу не взглянул на нее, он не отводил глаз от тропинки и не смотрел ни вниз, ни вверх, чтобы избежать головокружения. Тем более поразили его исполинские размеры углубления, представлявшего вход в недра гор.

Ползучие растения живописно покрывали стены и своды входа, как будто распределенные художественной рукой. Белая Борода заглянул в темную зиявшую пещеру, но старания его различить что-нибудь в этой темноте были тщетны. Он уже хотел войти, как вдруг воздух огласился криком ужаса, и Лео упал на колени, закрыв глаза левой рукой, а правой указывал на что-то у входа.

Взгляд Белой Бороды невольно последовал этому указанию, он также невольно побледнел и задрожал.

На выступе скалы сидел человеческий скелет; темные впадины глаз насмешливо смотрели на Белую Бороду; череп и грудная клетка были прислонены к стене; на груди лежал длинный жезл с пестрыми перьями; на земле были раскиданы кости ног и рук.

— Привидений нет! — прошептал Белая Борода и медленно направился к скелету, стараясь сохранить присутствие духа.

Он стоял совсем близко к этому воплощению смерти; ему стоило протянуть руку, чтобы коснуться его, и он хотел его коснуться, хотел его опрокинуть, чтобы рассеять последний страх, закравшийся в сердце. В этот момент он действительно боролся со страшным привидением.

Он медленно поднял правую руку. Тут новый приступ ужаса охватил его; он сам держал в руке двойник того украшенного перьями жезла, который покоился на голой грудной клетке привидения.

На минуту он замер; ему казалось, что он смотрит в зеркало, и что оттуда глядит на него вместо собственного лица мертвая маска. Наконец мысли его прояснились, и он вспомнил, что сам держит в руке такую же стрелу акков, какая лежала и на грудной клетке скелета; он догадался, что карлик, верно, был и здесь, что последний действительно раскидал черепа мертвых и поставил у входа пещеры этого грозного стража. Негры украшают черепами дома и деревья, следовательно, и этот поступок злобного карлика находил себе простое объяснение.

Успокоенный этой мыслью, Белая Борода слегка прикоснулся стрелой к черепу, отчего последний покатился на землю, потом тронул грудную клетку — и она при падении рассыпалась на массу кусков.

Белая Борода облегченно вздохнул; чары были разрушены, и он мог войти в пещеру.

Но старания его успокоить Лео были безуспешны: негр продолжал безмолвно сидеть с поджатыми ногами на площадке перед пещерой, и, обратившись к последней спиной, видимо, предпочитал смотреть на ясное небо.

Он последовал за своим господином по следам леопарда, но войти в пещеру духов нельзя было принудить его ни уговорами, ни силой.

Но он не остался без дела; Белая Борода хотел развести у входа в пещеру огонь, чтобы зажечь поленья, которыми он намеревался освещать себе путь внутри пещеры. В это время года не было недостатка в сухой листве и в хворосте, и костер был вскоре готов; затрещал огонь, и над площадкой в первый раз после десятков лет опять поднялось облако дыма. Лео должен был поддерживать огонь, очень довольный тем, что его не заставили делать визит духам.

Белая Борода захватил смолистого хвороста и отправился внутрь грота. Уже в ухода он заметил под ногами какую-то мягкую массу, это могло быть гуано, — но птиц не было видно. Однако едва он прошел несколько шагов со своим мерцающим светильником, как духи пещеры ожили и начали беспокойно летать взад и вперед, но то были не птицы, а летучие мыши.

Красная Змея опять был прав; он, вероятно, слышал полет духов, и было очень возможно, что поймал и съел одного из них. Чего не переварит желудок негра!

Белая Борода продвигался вперед, не обращая никакого внимания на стены скал и освещая главным образом дно пещеры, где он уже у входа заметил в мягком гуано человеческие следы, без сомнения, от ног карлика. Этот след должен был указать ему дорогу к реке, если только можно было верить словам акки. Вначале следы были очень запутаны, потому что в этом месте карлик, вероятно, бегал взад и вперед, но дальше отделялись два ряда следов, указывающих на прямой и обратный пути негра.

Белая Борода пошел по этому следу и, пройдя всего несколько шагов, вошел в боковую пещеру, вход в которую был, однако, загроможден. Он посветил и увидел множество костей и скелетов, торчащих из гуано. Вероятно, динки хоронили здесь десятки лет тому назад во время постигшей их большой смертности своих покойников. Из этой пещеры карлик и достал части скелета, поставленного им у входа.

Неужели дорога к реке вела через эти массовые могилы? Если это было так, то только Красная Змея мог взять на себя роль путеводителя в этих пещерах. Белую Бороду удерживал какой-то трепет. Он возвратился назад, чтобы запастись новым горючим и осветительным материалом, и затем продолжал идти по следам. Почти посередине пещеры следы снова раздваивались. По одному из этих следов Белая Борода проник в высокий узкий проход; из углублений скал направо и налево с писком вылетали стаи летучих мышей; они кружились вокруг его головы, ударялись в его тело, налетали ему на лицо… одна упала на горящую головню — огонь погас, и его охватил глубокий мрак.

Белая Борода остановился; слышался только писк и летание ночных животных; время от времени он чувствовал удар их крыльев.

Он думал было возвратиться за огнем, но это было бы напрасно потраченным временем, потому что летучие мыши все равно опять потушили бы его. Он решил идти ощупью вдоль левой стены скал. Минут пять спустя он не мог уже достать рукой противоположной стены и боялся отойти от той, вдоль которой шел; итак он совершенно не знал, насколько расширялся здесь проход.

Вдруг стена кончилась, он дошел до острого выступа и не знал, расширяется ли пещера, образуя в этом месте свод, или от нее отделяется боковой ход. Белая Борода протянул руку, повернулся кругом — кругом было пустое пространство, скалы отсутствовали. Он сделал осторожно шаг вперед, и опять начал ощупывать… напрасно!

Можно себе представить, какое напряжение было у него на лице и во всей подавшейся вперед фигуре! Но никто этого не видел: вечная ночь покрывала все. Еще шаг… Слава Богу, он наткнулся на препятствие, нащупал опять твердую скалу и остановился, как вкопанный.

Куда вела эта стена? Мог ли он идти вдоль нее? И куда идти, направо или налево? Найдет ли он опять скалу, вдоль которой пришел сюда?

Может быть, здесь было много всяких ходов, целый лабиринт пещер, коридоров и галерей?

Может быть, из этого лабиринта ему уже не суждено было выйти на Божий свет?

В его воображении стали рисоваться мучения голода и жажды заблудившегося, вокруг него носились привидения его сна, саламандры и бегемоты.

Боже! Что с ним происходит! Стоит только закружиться голове, стоит только сделать хоть одно неосторожное движение, и он потеряет направление, в котором можно дойти до стены, а она одна может его вывести на свет из этого царства мрака! Один поворот — и скала, от которой зависят его жизнь, его надежды, исчезнет в пустоте…

Холодный пот выступил у него на лбу… он решил вернуться и сделал шаг… Опять он тщетно протягивает руку в пустое пространство, опять судорожно подвигается вперед, всем телом стараясь найти опору…

Еще шаг… теперь должна быть стена… Рука жадно ищет холодную скалу… напрасно, напрасно! И мужчина, полный сил, стоит в оцепенении и чувствует, как при всем мужестве в лице его не остается ни кровинки.

— Напрасно! Напрасно! Скала исчезла! — восклицает внутри него невидимый голос, и он остановился недвижимый, в немом отчаянии. Вдруг — какая насмешка судьбы! — в лицо ему ударилась сова. Как он завидовал этому животному, столь уверенному здесь в своих движениях и находящему свое гнездо и среди глубокой ночи! Он завидовал его инстинкту, в данном случае более ценному, чем даже гордый человеческий ум!

О, если бы руки могли вырасти, вытянуться в длину до исполинских размеров!

Смелый охотник, мастер на всякие хитрости — он не отказался бы теперь от волшебства или чуда. Но в нем все же сказался охотник, он вспомнил, что не один, что с ним ружье, его верный спутник; оно должно было ему помочь в борьбе с тьмой.

И как это мог он так легко потерять голову? Ведь ружье удлиняет его руку вдвое. А вот и стена, совсем близко! Ствол касается твердой скалы.

«Халоли, халоло!» — раздается в подземном царстве дикий, безумный от радости крик охотника, будя многократное эхо и вспугивая беспокойно перелетающих с места на место и издающих странный крик летучих мышей. Сам же он падает на землю, чтобы отдохнуть от пережитой борьбы.

Опять в нем просыпается страсть к приключениям, дух предприимчивости. Опасность раздражает его, и он уже обдумывает план, как найти проход к реке. Слова карлика: «Я пролез сквозь гору», снова приходят ему на ум. И он начинает размышлять о том, как удалось карлику ориентироваться в этих темных переходах. Акка мог надеяться только на остроту органов внешних чувств; Белая Борода тоже стал напрягать их, в надежде, что они откроют ему какую-нибудь тайну подземного мира.

Он прислушался: время от времени среди общей тишины раздавался только писк летучей мыши; он огляделся кругом — всюду непроницаемый мрак. Вдруг ему показалось, будто его лица коснулось легкое дуновение воздуха. Он встал, но тогда это ощущение совершенно исчезло, присел — и опять почувствовал что-то похожее на поток воздуха. Тогда он лег на землю: чувство усилилось, на него пахнуло свежестью.

С любопытством посмотрел он по тому направлению, и ему показалось, что он видит слабый свет. Быть может, там, под сводами, разлагался какой-нибудь организм, бросая свой обманчивый фосфорический свет.

Он отвел глаза, взглянул опять — то же явление! Несколько раз повторял он этот опыт с тем же результатом, и им овладело непреодолимое желание пойти к тому месту, откуда падал свет. Однако его удерживал страх, что он не найдет дороги назад. Но как же прошел по этому проходу Акка?

При слабом мерцающем свете горящей сухой ветки и притом на быстром ходу Белая Борода до сих пор обращал мало внимания на следы. Теперь же ему вспомнилось, что там, где проход суживался, они принимали странный характер. Мягкая почва местами была взрыта и сложена маленькими кучами. Это, очевидно, было делом Красной Змеи, и эти кучи служили ему нитью Ариадны, помогая ориентироваться в лабиринте скал. Разве Белая Борода не мог сделать того же самого? Он мог применить даже лучшие средства, у него было ружье, были пороховница, сумка для пуль, на нем были шляпа, сюртук, брюки, рубашка, сапоги и носки. Какое обилие предметов, чтобы отметить запутанные ходы лабиринта для нахождения обратного пути к стене! Итак, вперед, навстречу мерцающему свету, но вперед на четвереньках! Соломенную шляпу он оставил сейчас же; ею он отметил исходный пункт своего мрачного странствия.

Роковой поперечный ход, по которому раньше проходил Белая Борода, был отмечен ружьем, потом он двинулся вперед, вдоль стены. Но, передвигаясь на четвереньках, он уже раза три натыкался на какие-то возвышения, в которых утопала его рука; это были, без сомнения, отметки карлика. Дорога опять пересекалась узким проходом, — недолго думая, он положил около него пороховницу, потом следовало новое разветвление, около которого была оставлена сумка с пулями. Мерцание света усиливалось. Неужели это были только воображение или обман чувств? Четвертый боковой ход! Белая Борода вскочил, снял сюртук и оставил его. Других боковых ходов уже не встречалось, свет становился все сильнее; это был настоящий дневной свет, хотя и чрезвычайно слабый. Его отделяло от этого света всего несколько шагов, и он хотел подняться на ноги, чтобы поспешить навстречу ему, но вскрикнул от боли и отшатнулся назад: пещера здесь опять понижалась, и он сильно ушибся. Пришлось проползти и эти несколько шагов, пещера в этом месте заворачивала, образуя крутой подъем: наверх тянулся светлый ход, оканчивавшийся настоящим окном, через которое Белая Борода опять увидел синее небо. Здесь пещера была выше; справа доносился какой-то глухой шум; Белая Борода подошел и увидел темную пропасть на дне горной котловины перед пещерой. Надо было осторожно миновать эту новую опасность лабиринта, чтобы выбраться на Божий свет.

Наконец-то Белая Борода мог поднять голову и заглянуть через каменный барьер этой громадной расселины! Ему хотелось посмотреть вдаль, увидеть реку, но сильный свет ослеплял его, и лишь спустя некоторое время, когда его глаза снова привыкли к свету, он увидел у своих ног величественную реку, цель его стремлений.

И здесь местность была пустынна. По ту сторону реки на горизонте тянулись болота, по эту сторону — покрытые лучами склоны гор, но спуск с горы в этом месте не представлял никаких трудностей. По обширным лугам там и сям были разбросаны группы довольно высоких деревьев.

Белая Борода ликовал, как будто открыл новый мир, и весело отправился в обратный путь к Лео.

Теперь он уже находил дорогу с меньшим трудом, постепенно опять наматывая нить Ариадны, то есть последовательно надевая сюртук, шляпу, ощупью собирая в темноте свои охотничьи принадлежности.

Вполне одетый он вышел к Лео, который очень обрадовался, увидя своего господина целым и невредимым, но еще больше был рад, когда после короткого отдыха они двинулись в обратный путь.

На следующее утро опять можно было видеть обоих охотников идущими по знакомой дороге к пещере духов.

На этот раз Белая Борода захватил с собой факел, длинные веревки, две винтовки и довольно значительный запас пороха и свинца. Веревки предполагалось связать, чтобы они могли служить путеводной нитью в лабиринте, начиная с того места, где Белая Борода вчера оставил свою шляпу. Он хотел укрепить ее на колышках и таким образом раз навсегда отметить дорогу мимо боковых ходов пещеры до того места, где проход направлялся вверх к окну, мимо глубокой пропасти, в которой шумели подземные воды.

Винтовки и запас огнестрельного материала решено было сложить в определенном месте пещеры в качестве первого вклада в маленький склад, который должен был в случае нужды дать охотнику возможность перебиться некоторое время в этом пустынном месте.

Впоследствии предполагалось дополнить его топорами, ножами, гвоздями и веревками для постройки плота. Все эти важные предметы нужно было доставить в пещеру духов постепенно, чтобы не выдать базингерам своей тайны.

К сожалению, Белая Борода не был единственным хранителем этой тайны. Лео он мог вполне доверять, но кроме последнего о пещере духов знал еще один человек — и знал, быть может, даже больше, чем Белая Борода, — это был карлик.

Ушел ли он действительно к своему племени или шатался в этой местности, пользуясь неограниченной свободой, к которой так привык? Быть может, он скрывался как раз в пещере духов. Если так, то злодей являлся препятствием для исполнения планов Белой Бороды; тогда приходилось действительно иметь дело со злым духом, и стоило бы немало труда победить или спугнуть этого духа.

Эти печальные мысли омрачили радость Белой Бороды при открытии прохода к реке.

Но ни страх, ни предчувствия не могли удержать его от исполнения раз намеченного плана.

Оба охотника опять приблизились к пещере. Белая Борода осмотрел окрестность.

Все оставалось в прежнем виде. Кости скелета лежали разбросанные, как он их оставил вчера, пепел огня, поддерживаемый вчера Лео, был не тронут. Не видно было также свежих следов карлика, и Белая Борода с облегчением вздохнул. Опять был разведен огонь, и на этот раз Белая Борода пошел в пещеру, снабженный факелом.

Вскоре был найден узкий ход и охотник с факелом в руке пошел по нему; сегодня уж он не осматривал исключительно почву, но старался также определить формацию стен и сводов, насколько это было возможно при мерцающем свете факела. В левой руке он нес факел, в правой заряженное ружье.

Излишняя осторожность! Злой дух пещеры не показывался.

Вдруг он почувствовал укол в икру левой ноги. Его что-то укусило — и он в страхе отскочил. Опустив факел, он увидел при его мрачном свете извивавшуюся змею. Кровь застыла у него в жилах. В тот же момент в проходе раздался дьявольский смех.

— Хи, хи, хи! Ху, ху, ху! Хи, хи, хи!

Белая Борода уронил факел и побежал к выходу пещеры, как будто его преследовали фурии.

— Хи, хи, хи! Ху, ху, ху! Хи, хи, хи! — преследовал его адский крик, спугивая летучих мышей, с криком перелетающих с места на место.

В несколько скачков он добежал, наконец, до широкого отверстия в скале.

— Хи, хи, хи! — раздавалось все ближе. Судорожно схватив ружье, Белая Борода обернулся и увидел в глубине пещеры привидение с факелом в руке, похожее не то на дьявола, не то на обезьяну или человека; оно издавало бессвязные звуки, а в левой руке поднимало лук.

Но Белая Борода уже приложил ружье и прицелился в грудь привидения… Раздался выстрел, который с такой силой прогремел и пророкотал под сводами пещеры, что, казалось, будто она обрушивается.

Тут факел упал на землю и из глубины раздался долгий, отчаянный крик убитого существа.

Белая Борода поспешил прочь, на дорогу, по которой уже спасался Лео. Быстро миновали они крутые пропасти; злые духи пещеры как будто преследовали смельчаков. Лишь достигнув входа в ворота смерти, Белая Борода остановился и вспомнил, что надо обратить внимание на укус ядовитой змеи.

Он сел и в том месте, где две близко расположенные друг от друга красные точки указывали на укус, сделал охотничьим ножом широкий надрез для того, чтобы из раны пошла кровь, затем шнурком пороховницы крепко перевязал голень пониже колена. Но в душе его что-то шептало: «Поздно, поздно!» Яд уже давно должен был войти в круг кровообращения. Оставалась только слабая надежда на то, что укус был сделан сквозь толстую бумажную ткань его панталон, а это уменьшало опасность.

Он вспомнил теперь о буйволе, конвульсии которого ему пришлось наблюдать около озера, и ему припомнились слова Красной Змеи:

— Он умирает, Белая Борода; он должен умереть!

Страшное привидение пещеры был не кто другой, как проклятый карлик; его укусила та же змея, которая убила буйвола. Белая Борода чувствовал слабость и не мог идти.

Верный Лео взвалил его себе на спину и понес от ворот смерти к серибе Гассана.

Хранить дальше молчание Лео уже не мог. Ужасное сообщение переходило из уст в уста и росло до ужасающих размеров: говорили, что черти прогнали белого из пещеры и что вход к воротам смерти охраняется исполинскими змеями и оборотнями-леопардами.

Глава VI Взаимные отношения разбойников

Мусульманин в качестве врача. — Умирающий в пещере духов. — Возвращение победителей. — Праздничный пир. — Таинственное письмо. — Экспедиция. — Загадочное поведение Гассана. — Взаимные отношения разбойников.

Прошло две недели после ужасного дня, проведенного в пещере.

В серибе Гассана у дверей своего дома сидел на складном стуле Белая Борода-Нежное Сердце. Он постарел за этот короткий промежуток времени; лицо утратило юношескую свежесть, и бледный цвет похудевшего лица гармонировал теперь с преждевременно поседевшими волосами.

Белая Борода много выстрадал и остался в живых только благодаря какому-то чуду. Все-таки змеиный яд вызвал серьезное заболевание; целую неделю он лежал в жару и бредил в беспамятстве.

Верный Лео ухаживал за ним и не оставлял ни на минуту, явился и врач. Один из солдат встал около кровати больного, начал бормотать заклинания и положил ему на грудь какой-то амулет. Но волшебное средство не оказало никакого действия; мусульманин оставил хижину и больше не возвращался. Больной был христианин: как могло помочь ему изречение Корана, написанное на амулете? Только верные последователи пророка, люди, присягающие знамени с полумесяцем, могли ожидать помощи от таких чудодейственных средств.

— Христианин умрет! — сказал мусульманин, но он ошибся.

Крепкая натура Белой Бороды справилась и со змеиным ядом, и он стал постепенно приходить в себя; нарывы, покрывавшие его тело, начали заживать — и на этот раз он был спасен.

Белая Борода стал припоминать недавно пережитые опасности. Он вновь видел себя в пещере духов, видел в отдалении темную фигуру с горящим факелом, слышал крик, непосредственно последовавший за выстрелом. Он знал, в кого попал этот выстрел, — это мог быть только карлик, Красная Змея!

Бедный Акка! Убит он или еще жив?

Быть может, он еще жив и лежит в пещере духов около могил динков, один, искалеченный, не будучи в состоянии поднять лук, чтобы добыть себе пищу или пойти к далекому ручью, чтобы утолить мучительную жажду! Сам он лежал в своей постели, около него сидел его слуга и друг Лео и подавал ему освежающее питье и спелые фрукты. А Акка? Быть может, он сидел теперь умирающий около скелета, которого сам же поставил для украшения своего жилища, обширной темной пещеры? Быть может, он жадно глядит на ясную поверхность маленького озера, расположенного в котловине, и испытывает мучения Тантала, не будучи в силах спуститься в долину, чтобы освежить запекшиеся губы живительной влагой? Быть может, он теперь глядит на узкую тропинку, по которой бежит вдоль скалы серна, и смелый, ловкий охотник не в состоянии погнаться за дичью, достать себе пропитание?

И Белая Борода отказался от чаши, которую поднес ему Лео, и спросил с выражением мучительного беспокойства:

— Лео, сколько времени я уже болен?

— Неделю, — ответил негр.

Белая Борода упал на подушки. Неделю! За неделю бедный Акка наверное умер от жажды!

Он хотел вскочить и поспешить к пещере, чтобы помочь, если это еще было возможно, или чтобы по крайней мере убедиться, что человек, в которого он стрелял, уже не мучается и не страдает. Но у него не хватило сил; не хватало их и теперь, хотя он и сидел перед домом. И все это время он страшно страдал вдвойне: его тело боролось с последствиями отравления, а душа мучилась угрызениями совести по поводу судьбы Красной Змеи. Он давно забыл, что карлик поставил ему змеиную ловушку, что он сам только защищался. Белая Борода-Нежное Сердце не мог ненавидеть даже врага.

С нетерпением ожидал он теперь возвращения Гассана; он хотел рассказать ему все и попросить его сходить в пещеру духов и сжалиться над страдающим, если он еще жив. Лео и базингеров, конечно, нельзя было бы убедить пойти к воротам смерти и навестить черта, изгнавшего из пещеры белого человека.

Сегодня, наконец, явился посол, объявивший, что победоносный Гассан возвратится через несколько часов и приведет в серибу рабов и скот, привезет слоновую кость. Базенгеры и их жены ликовали и с нетерпением смотрели на поворот дальней тропинки, ожидая, что вот-вот покажется красное знамя с полумесяцем пророка; с нетерпением смотрел в этом направлении и Белая Борода, в своем простодушии ожидавший разбойничьего атамана Гассана как спасителя в нужде.

Вдруг в лесу раздался бой барабанов, и на дороге появились темные фигуры. Вот мелькнул и кроваво-красный флаг, и вечерние лучи солнца заблестели на ружейных стволах отряда. Это был только авангард; за ним развертывается все шествие, во всей своей полноте. Вот выступают носильщики, нагруженные слоновой костью, и все новые и новые сотни выступают из леса; потом следуют толпы людей: они идут длинными рядами с рабским ярмом на шее… Шествие замыкается последними, приближающимися в густом облаке пыли; опять, солнце играет на стволах ружей.

В серибе дикая радость; на полях внизу — замешательство. Динки бегут и, как спугнутые зайцы, спешат укрыться в своей новой крепости. Они хорошо знают, что гневный взгляд Гассана прикован тёперь к их деревне, и видят, что Гассан сильнее, чем они думали, потому что привел с собой тысячи голов рогатого скота, триста рабов и привез сотни слоновых клыков. С горстью людей ему удалось победить могущественные, богатые племена. Мрачно смотрят туземцы на длинное шествие, по-видимому, возвещавшее им печальную будущность.

Насмешливо вглядывается Гассан в новую деревню туземцев; он сумеет разгромить эту крепость, отбить охоту к непокорности и возмущениям.

Белая Борода также глядит на толпу в долине. Его нетерпение давно прошло; он стоит с мертвенно бледным лицом и опущенными глазами. Какими надеждами он убаюкивал себя! Чтобы Гассан помог карлику в пещере, Гассан, который за последние три недели, наверно, спалил десятки деревень, убил сотни невинных людей и сотни же увел в рабство! Гассан, наложивший рабские путы даже на него и склонный, кажется, сделать его орудием своих низких устремлений! И этому человеку доверить тайну пещеры духов? Никогда! Конечно, ввиду того, что Лео разболтал о случившемся, придется рассказать о посещении ущелья; но о значении пещеры, о проходе к реке, к счастью, не знал даже Лео.

Белую Бороду Гассан приветствовал очень ласково. Он сам подыскивал извинительные причины, в силу которых нельзя было воспрепятствовать перенесению деревни динков. Вообще Гассан очень изменился, он не производил впечатления победителя, не принимал участия в шумном ликовании своих предводителей и солдат и, казалось, был погружен в размышления о совершенно других, не относящихся ко всему этому предметах, а главное, был отменно вежлив по отношению к Белой Бороде.

При наступлении ночи устроили праздничный пир и пригласили для танцев динков; Белая Борода также присутствовал на этом празднике, но рано ушел под предлогом слабого здоровья.

Направляясь к своей хижине, он прошел мимо Араби и Ахмета, которые сидели у дверей одного дома и попивали пиво из бананов. Белая Борода обратил внимание на то, что они говорили очень тихо; он остановился и прислушался.

— Разве ты не видел, как он побледнел, читая письмо из Хартума? Он стал с тех пор другим человеком! — говорил Араби.

— Что же письмо? — возразил Ахмет. — Он давал нам читать его во время похода.

— Что же письмо? — иронизировал Араби. — Говорят, что приедут соотечественники Гассана, важные господа, пользующиеся покровительством хедива. Обыкновенно радуешься, когда в этих лесах встречаешь земляков. Почему же Гассан стал такой мрачный? Знаешь, Ахмет, тут кроется тайна, и было бы недурно узнать ее. Как, собственно, зовут этого Гассана? Как его звали, когда он еще был христианином, еще не принимал магометанства? Сади знает, он раз заикнулся об этом; Сади — грамотей и…

Араби поднял глаза и увидел вдали Белую Бороду. Он вдруг замолчал и некоторое время спустя громко прибавил:

— Мне тоже надоела эта проклятая жизнь! Я хотел торговать слоновой костью, а не грабить и ловить рабов. Но не выдавай меня, друг Ахмет.

Белая Борода увидел, что его заметили, и ушел. Араби между тем обратился с насмешкой к Ахмету:

— Белой Бороде я теперь задал задачу. Если он даже и слышал что-нибудь, то ни за что не выдаст меня, честного человека, не желающего охотиться за невольниками. Однако наше отсутствие могут заметить. Пойдем слушать пение и смотреть танцы!

Оба предводителя войска Гассана встали и смешались с праздничной толпой.

От дверей своего дома Белая Борода посмотрел им вслед. Действительно, Араби задал задачу. Но весть была ему приятна.

Ожидались соотечественники Гассана, хорошие, важные люди, находившиеся под покровительством хедива, повелителя Египта. Это, наверное, были исследователи, разыскивавшие верховья Нила. Приближалась африканская экспедиция с научной целью; она, наверное, будет в состоянии освободить его от плена у Гассана. Белая Борода воспрял духом: явился луч надежды, осветивший его мрачную будущность.

Загадочное поведение Гассана, странная речь Араби были ему менее интересны. Он уснул с легким сердцем, хотя на дворе еще звучали барабаны, стонали гитары и мелькали при свете факелов фигуры черных танцоров.

Гассан стоял перед танцующими, все время глядя в одну точку.

Араби указал на него Ахмету и проговорил:

— Взгляни только на Гассана! Клянусь Аллахом и бородой пророка, он не видит того, что у него перед глазами, и не слышит ничего из окружающего; его мысли во Франции.

Наконец пляска кончилась. Гассан ушел к себе, негры тоже разошлись; только Сади, Араби и Ахмет еще сидели в отдаленном углу серибы и оживленно разговаривали.

— Кто он такой? — шептал как раз Сади. — Кандидат на виселицу, как и все мы! Что он сделал? Он способен на все. Что я знаю? Я знаю только то, что бумаги его фальшивые. А кто их подделал — это вас не касается.

— И мы повинуемся такому негодяю! — вскричал Араби. — Вот что я вам скажу: представьте себе, что Гассан пойдет как-нибудь на охоту и не возвратится более. Его найдут; он мог быть убит динками. Что же будет с серибой? Мы завладеем ею и будем хозяйничать вместе. Ты, Сади, грамотный; ты можешь вести счета и переписку с Хартумом.

— Ты сошел с ума, Араби, — заметил Сади, — все это откроется, придут владельцы других сериб, поймают и повесят нас. Заботься прежде всего о своей выгоде, грабь сколько можешь, загребай, что только попадется, обманывай своего хозяина, и ты сам будешь в состоянии основать себе серибу. Скоро ты узнаешь, как наживать себе состояние. Я слежу за рыжим предводителем там, напротив, — он указал при этом на деревню инков, — если моя уловка удастся, мне достанется львиная добыча. А что касается французов и страха Гассана — это ты оставь! Мы здесь хозяева страны и не дадим себя арестовать. Если бы они вздумали тебя увести, мы помогли бы тебе. Гассану мы тоже поможем. У нас здесь свои законы, основанные на чувстве, о возмущении не может быть и речи. Ты много выпил, поэтому я молчу. А все-таки знай, что Гассан стреляет лучше, чем ты думаешь, хотя никогда и не ходит на охоту.

Сади поднялся и поплелся к своему дому; Ахмет последовал его примеру. Араби же ворчал:

— Упрямые головы! Не поддаются обучению!

Белая Борода сидел в это время на своей кровати и говорил про себя:

— Боже мой, как тяжела мысль, что я убил человека, что я — убийца. А между тем я ведь только защищался в открытом бою. После я не мог ему помочь, так как сам был болен, — а теперь поздно. Я мог бы каждому сознаться в этом поступке, но только не Гассану, потому что он в своей подлости станет считать меня своим сообщником. Бедный Акка, жив ли ты или умер? У меня теперь не хватит мужества войти в пещеру духов, где я пролил человеческую кровь!

Глава VII Первое мая

Под знаменем с крестом. — Прощание. — Весна идет. — Сериба Сансуси. — Сокровища, зарытые а пещере духов. — Фальшивый паспорт. — Артур Понсар. — Глава племени. — Лиса. — Полномочие. — На пытке. — Слоновая кость в трясине. — Вознаграждение. — Осада крепости. — Поражение победителей.

Сухое время года кончилось; полили дожди и весна вступила в свои права.

Природа просыпалась к новой жизни; к новой же жизни воскрес и молодой Белая Борода. Первое мая застает его стоящим на обширном дворе серибы с гордо поднятой головой, как в былое время. Легкой походкой обходит он караван; взгляд его довольный, лицо опять дышит свежестью. Но эта свежесть лица не обманчивая; она не вызвана радостным возбуждением, а есть следствие полного восстановления сил: Белая Борода совершенно поправился и отправляется на новые приключения.

Он подходит к Гассану, стоящему перед своим домом, и жмет руку белому мусульманину, прощаясь с ним; Гассан благосклонно улыбается и говорит, по-видимому, искренне:

— Будьте счастливы!

Белая Борода благодарит и дает знак к выступлению. Лео развертывает знамя, раздается бой барабанов, сериба салютует из всех ружей. Знамя Белой Бороды красное, как у всех хартумских купцов, но на нем вместо полумесяца белый крест.

В первый раз развевается такое знамя впереди каравана в Судане.

Разумеется, поседевшие и испытанные солдаты Гассана, его предводители, магометанские базингеры никогда не последовали бы за ним; караван Белой Бороды состоит из других людей. Знаменосца мы уже знаем — Лео был окрещен в Святом Кресте. Хотя среди солдат и видно несколько тюрбанов, следующих за ним, но это туземные негры, мало или скорее ничего не знающие о Коране, в глубине души оставшиеся полными язычниками. Десять рабов, стерегущих стадо, также язычники. Язычницы-негритянки несут разные земледельческие орудия и домашнюю утварь; за матерями следуют негры-подростки — такие же язычники.

Все они охотно идут за знаменем с крестом, потому что их ведет Белая Борода, которого воодушевляет мысль, что эта толпа превратится со временем в христианскую колонию.

— Марш! — громко командует он, и шествие трогается и выходит из ворот серибы на открытое поле.

Утро прекрасное, и у всех на душе весело. Весна в природе, весна, по-видимому, и в сердцах людей. Степь, в сухое время года представляющая пустынную равнину, теперь кажется покрытой тончайшим свежим дерном, так как трава еще не выросла, и весна испещряет этот широкий ковер цветами, как и в наших странах. У нас в это время в садах гордо возвышаются тюльпаны и гиацинты, здесь же в открытой степи вырастают разнообразнейшие луковичные растения, которые или рассеяны в сочной зелени, или собраны целыми клумбами, капли росы блестят и искрятся на изумрудной зелени, на напоминающих сапфиры и рубины цветах, облитых утренними лучами солнца. Такова степь, но лес еще прекраснее. Обилие красок положительно опьяняет вас, и лес кажется цветником, фруктовым садом, потому что его украшает не одна листва ветвей: на всех деревьях и кустарниках, высоко на вершинах и внизу на ветках качаются редкой величины и разнообразнейшей окраски цветы. Через узкие дорожки от дерева к дереву перекинуты лианы, исполинские ползучие растения, то свешивающиеся гирляндами, то образующие настоящие триумфальные ворота, как будто лес собрался встретить целую толпу победителей.

Барабан давно замолк. На мягкой почве едва слышны шаги пешеходов и стук от копыт скота. Вдруг раздается пение, его начинают несколько голосов, но потом подхватывает весь хор и в лесу разливается однообразный напев динков. Даже он радует сердце — ликование весны только тогда полно, когда природа оживляется веселыми звуками человеческого голоса. Что же это значит? Почему Белая Борода устраивает неграм майский праздник? Кто такие люди его каравана и куда ведет он их под знаменем с крестом?

Какие перемены произошли за последнее время?

Раз Гассан сказал Белой Бороде: «Вы верно сторожили мою серибу, теперь моя очередь подумать об исполнении данного слова. Я знаю ваш взгляд на то, как мы ведем торговлю слоновой костью, и не стану настаивать на том, чтобы вы сделались моим компаньоном, хотя вы и не можете обойтись без меня. Я раньше вас узнал о банкротстве вашего торгового дома в Каире. Конечно, я мог бы отправить вас назад в Хартум с одним из последующих моих караванов — мои караваны сумеют проложить себе дорогу и в стране динков; но я хочу вам сделать другое предложение, которое, вы, наверное, примете. Весьма вероятно, что такой хороший охотник, как вы, мог бы получить большие барыши от охоты на слонов. Не хотите ли попробовать счастья? Я помогу вам осуществить этот план и устрою вам серибу в той лесной области, в которой вы обыкновенно охотились. Людей у меня теперь вдоволь. Вы будете неограниченным господином этой серибы и можете управлять ею по своим убеждениям. Я требую только, чтобы вы остались там в течение трех лет и отпускали мне всю слоновую кость. Если вы не согласитесь, то придется бы назначить управляющим этой серибы Араби или Сади. Но я думаю, что вы не откажетесь от моего предложения и устроите эту станцию, которую мы назовем Сансуси. Вам можно будет жить в ней действительно без забот; рабы, которых я вам дам, будут обрабатывать поля, и я обязуюсь выплатить вам десять процентов от доставленной слоновой кости, так что по прошествии трех лет вы свободно можете поехать в Каир. Кроме того, я даю слово никогда не требовать вашего участия в наших военных походах. Видите ли, юный друг, когда я приехал сюда, я был здесь единственным европейцем и невольно должен был сойтись с людьми вроде Араби и Сади, но я не могу доверять этим разбойникам. Я был бы рад удержать около себя честного человека, и если вы сумеете добиться чего-нибудь добром, то вам удастся, может быть, обратить и Гассана, о котором вы, наверное, думаете хуже, чем он этого заслуживает!»

Белая Борода согласился на предложение Гассана. Если бы последний сказал ему обо всем этом несколькими днями раньше, то он не сделал бы того, что считал несправедливостью, тяжелым поступком.

В намерении скрыть тайну о пещере духов он не сказал Гассану, что обязан открытием дороги к пещере духов рассказу карлика, и что он его, вероятно, убил. Упоминание о Красной Змее тотчас должно было возбудить в Гассане подозрение, что Белая Борода розысками пещеры преследует особые цели. Так, по крайней мере, думал он сам, и занятый планом бегства, не хотел выдавать ничего находившегося с этим бегством в какой-нибудь связи. Впоследствии он не раз собирался рассказать Гассану обо всем. Но так как тот никогда не упоминал о приключении в пещере духов, то Белая Борода как-то не находил повода дополнить свои прежние сообщения.

Теперь он находился в странном положении. Его открытый характер не выносил лжи, но необходимость заставила его солгать. С одной стороны, ему хотелось открыто и прямо признаться во всем, а с другой стороны, его удерживал стыд — и так он не мог загладить своей вины. Он откладывал объяснение со дня на день, пока, наконец, уехал из серибы Гассана. Теперь он отправлялся в Сансуси, которое еще нужно было основать, но он ехал туда далеко не без забот, так как умолчание о встрече с несчастным карликом могло поставить его в неловкое положение. Но надежда, что он облегчит участь своих рабов в новой серибе, что ему удастся склонить и Гассана к более мягкому обращению, приводила его в радостное настроение и убаюкивала совесть.

Тайна пещеры духов занимала однако не одного Белую Бороду. Араби, Сади и Ахмет не раз разговаривали о случившемся. По их мнению, слова Белой Бороды представляли сплошную ложь. Не иначе, как Белая Борода ведается с нечистыми силами и нашел в пещере зарытый клад. Они охотно добрались бы и сами до этих сокровищ, но, как настоящие арабы и турки, конечно, побаивались злых духов и чертей, охранявших этот клад.

Гассан слушал все россказни о пещере духов, но делал вид, будто он равнодушен ко всему этому происшествию. Он с первого же раза заметил по лицу и по неуверенному голосу Белой Бороды, что в пещере есть что-то такое, о чем последний умалчивает. Хитрого Гассана трудно было обмануть; однако он разрешил эту загадку по-своему. Пещера в прежние времена служила убежищем динкам. Что бы они могли хранить там, кроме скота? Ничего, кроме слоновой кости, единственного, что вообще зарывает и прячет негр. Вероятно, Белая Борода нашел ее в большом количестве. Что он не захотел делиться с ним этой находкой, было очень понятно, по крайней мере, для Гассана. Стоимость слоновой кости, по мнению владетеля серибы, должна была быть громадной, если даже честный, откровенный Белая Борода прибег из-за этого ко лжи. Эта слоновая кость в пещере духов занимала теперь Гассана больше, чем дела собственной серибы.

Но и он боялся проникнуть через ворота смерти. Бледное лицо Белой Бороды, ужасные рассказы Лео все-таки указывали на то, что это ущелье недаром пользовалось такой дурной славой. Каковы были эти опасности: были ли это пропасти, коршуны, леопарды или что-либо другое, — Гассан не знал. Он знал только, что это может быть все, что угодно, только не люди и не духи.

Пока Белая Борода не мог еще взять этой слоновой кости; клад еще находился во власти Гассана, и последний решил не выпускать его из своих рук, наоборот, он даже сумел окружить пещеру еще большей таинственностью.

Как заблестели глаза молодого охотника, когда Гассан сообщил ему, что в ближайшем будущем через Судан проедет французская ученая экспедиция, которая посетит и серибу! И как скоро потух этот блеск, когда Гассан равнодушно прибавил, что слова «в ближайшем будущем» надо понимать в африканском смысле, потому что раньше двух лет эти господа едва ли доберутся до Белого Нила, так как едут с Красного моря, через Абиссинию. Этим прибавлением Гассан убил в душе Белой Бороды целый ряд надежд. Сам же он знал, что экспедиция прибудет через несколько месяцев. Но ему хотелось разрушить надежды Белой Бороды, чтобы сделать его более податливым. Добивался он этого благодеяниями, и основание Сансуси было одним из этих благодеяний.

В то 1-е мая, о котором мы говорили выше, Гассан долго стоял в задумчивости у дверей своего дома, несмотря на то, что караван Белой Бороды уже давно скрылся из глаз; наконец к нему подошел Сади.

Предводитель обратился к своему господину с пустым вопросом, а между тем Гассан вздрогнул, как будто испугался человеческого голоса, затем грубо ответил и пошел к себе.

Комната серибы Гассана отличалась большой роскошью и была убрана в чисто турецком вкусе. В ней совсем не было европейской мебели, но зато она изобиловала коврами и одеялами, покрывавшими грубо сделанные из лесного дерева стулья, столы и шкафы.

Гассан подошел к одному из шкафов и вынул из него тяжелую железную шкатулку, которую поставил на стол и, вынув из кармана ключ, отпер.

В этой шкатулке лежали не драгоценности, а беспорядочная куча бумаг, из которой Гассан выбрал черный кожаный портфель; он быстро открыл его и вынул из него какой-то документ.

— Это вполне правильный паспорт, — бормотал он. — Здесь ясно написано, что родители мои жили в Каире, что я там родился, а по смерти родителей приехал в Хартум, где принял магометанство. Ведь меня зовут собственно Эмилем Менье. Все это подробно указано в паспорте, выданном по всем правилам в Каире. С этим паспортом я могу спокойно возвратиться во Францию, чтобы зажить там, как я когда-то желал. Мне всего тридцать пять лет. Уже прошло десять лет со времени той ночи на Ивана Купала; африканское солнце за это время сделало меня совсем смуглым. Кто меня узнает?

Гассан подошел к зеркалу и долго смотрел на свое лицо. Сначала в глазах его выразилось удовольствие, потом в них стала заметна досада; он отвернулся от зеркала и, усталый, опустился на стул около стола.

— Человек не изменяется! — сказал он про себя. — Все те же черты, все то же лицо! Да, лицо — это самый ужасный паспорт, который никогда не обманывает, который всегда нас выдаст. Но к чему мне возвращаться в мрачные Вогезы? Разве я не могу поехать в Париж и затеряться в этом многолюдном городе? Чужой среди чужих, кто меня узнает там?

— Париж! — говорил он после некоторой паузы. — Я хотел в нем скрыться десять лет тому назад и в первую же неделю встретил кого же? Чей взгляд пронзил меня? — Артура Понсара. И я бежал от него, бежал до Газельей реки, на край света. Здесь я успокоился, здесь я после долгой борьбы мог заглушить голос совести; здесь не преследовало правосудие и возмездие. Я забыл эту ночь на Ивана Купала, забыл все, решительно все — а теперь, мне опять напоминают. И кто же? Все тот же Артур Понсар. Неужели это он, преследующий меня злой дух, приближается теперь во главе экспедиции к моему убежищу в стране динков? Влечет ли его сюда жажда знания или, может быть, он напал на верный след и ищет только меня, а не истоки Нила?

— Э, да что может он мне сделать в моей серибе? Я стреляю по-прежнему метко… Нет, я не могу с ним встречаться, не могу смотреть ему в глаза, сидеть с ним за одним столом!..

— Однако он еще далеко отсюда, ему еще предстоит миновать страны, населенные воинственными племенами, ему надо перебираться через шумные потоки, взбираться на высокие горы, проходить болота, в которых свирепствуют лихорадки… а он всегда был так бледен, так слаб! Чего же я боюсь и думаю о привидениях? Поживем — увидим, а пока рано терять голову, Гассан! А то над тобой восторжествуют даже базингеры и динки!

Он вскочил, бросил паспорт в шкатулку, запер ее и поставил на прежнее место, потом схватил тяжелый бич из ремней, вырезанных из кожи бегемотов, и вышел на двор серибы.

Здесь его уже ждали. Явился глава племени динков с оброком. Гассан требовал, чтобы уплата производилась аккуратно, каждое первое число.

Вождя динков в серибе звали Лисой. Это прозвище впервые было дано ему Гассаном, и оно привилось, хотя только немногие из предводителей и базингеров понимали его значение. Название было дано очень метко, и негр был обязан им своей шевелюре, кожа же его была черная, как и у всех динков. Предводитель негров был, так сказать, человек с лоском, считался франтом и особенное внимание обращал на свою прическу. В течение многих лет он гладил свои курчавые волосы шпилькой для волос, заменяющей здесь гребень, пока они, наконец, перестали виться, кроме того, он смачивал их какой-то едкой жидкостью, от которой они приняли совершенно рыжий цвет. Голова его имела очень странный вид: длинные волосы торчали наподобие огненных языков во все стороны. Какому-нибудь европейскому художнику он мог бы послужить моделью для черта, потому что, не говоря уже о прическе, лоб его был татуирован десятью полосками, а два нижние зуба были выломаны. В ушные раковины вместо серег были продеты палочки, обитые железом, руки были украшены кольцами из слоновой кости, два коровьих и три козьих хвоста, повязанные вокруг туловища, довершали его костюм.

Несколько рабов, одетых с меньшим великолепием и причесанных с меньшим вкусом, сопровождали своего повелителя; они несли оброк: зерновой хлеб и слоновую кость.

Сади, Араби, Ахмет давно были туг и хищным взором смотрели на зерно и два слоновых клыка. Жадные глаза Сади разгорелись, и как только он заметил Гассана, он подбежал к нему со словами:

— Господин! Эти собаки-язычники принесли слоновой кости, хорошие клыки; откуда они их взяли? Уже три месяца в окрестностях не убивали слона. Собаки зарыли свою слоновую кость, чтобы скрыть ее от нас. И они лгали раньше, что у них нет. Теперь они уличены и должны сказать, где яма. Было бы хорошо сразу опорожнить все гнездо!

Гассан оторопел. В словах Сади была доля правды, и в нем возникла мысль, что динки, несмотря на постоянное отнекивание, все-таки хранят свою слоновую кость в пещере духов, к которой, наверное, знают более удобный ход. Но Гассан не хотел, чтобы Араби, Сади и Ахмет узнали эту тайну, потому что не желал делить находку со всеми. Как хозяин серибы он мог требовать себе главную часть, но все-таки было в обычае делить награбленное или найденное добро между собой по известным правилам, обусловленным установившимися между ними отношениями. Поэтому Гассан сказал иронично:

— Так попробуй-ка узнать от негра, где он зарыл свою слоновую кость, Сади! — и ушел из серибы к расположенным по соседству загородям для скота. Со времени последнего хищнического похода у него насчитывалось до тысячи голов, и потому приходилось время от времени наблюдать, чтобы в мурахах[2] было все в порядке.

Но сегодня его привела сюда еще и другая причина: он хотел остаться один, собраться с мыслями.

Сади проводил его взглядом и ехидно засмеялся.

Гассан позволил ему вынудить у негра признание, и он собирался возможно полнее воспользоваться этим полномочием.

Как кошка, метнулся он к куче людей, окруживших вождя динков, и отозвал своих соучастников Араби и Ахмета.

Они также были в восторге от «полномочия» и бросились все трое на предводителя негров, вынуждая у него признание угрозами и проклятиями.

Лиса дрожал от страха, видя перед собой их возбужденные лица и слыша их вопросы, но твердо объявил, что у него и его племени уже нет больше слоновой кости, что он отдал последние клыки.

Тут Сади пришел в ярость.

— Бейте его! — закричал он, и с помощью Араби и Ахмета бросил Лису на землю и велел базингерам колотить несчастного бичами и палками.

— Бейте до крови! — кричал все более свирепевший атаман, и базингеры повиновались и еще сильнее полосовали спину своей жертвы.

— Остановитесь! — вскричал Араби. — Так нельзя, Сади, будь же благоразумен. Они еще убьют его, а мертвый — нем. Заставь его говорить, пока он еще жив.

Но Лиса и теперь отпирался, хотя от боли чуть не лишился чувств. Его грубо подняли, но несчастный в изнеможении тотчас же опять упал и лежал на земле без чувств, — по-видимому, не слыша, что говорили его палачи.

Последние собрались вокруг него тесным кругом. В своем возбуждении они не заметили, что рабы, пришедшие с Лисой, убежали из серибы в селение динков.

— Он и вправду оглох, — сказал Араби, — пусть придет в себя!

— Побоями вы ничего не добьетесь! — закричал Ахмет.

— Я знаю лучшее средство, привяжите его к тому дереву, — приказал он одному из базингеров, — я покажу вам, как надо справляться с ними. Динка и нельзя было не привязать: он едва стоял на ногах.

— Твоя прическа испортилась, — издевался над ним Ахмет, взъерошивая его рыжие примятые волосы. Обращаясь к Араби, он заметил:

— Не правда ли, хорошая мишень? Вот бы вашим египетским солдатам!

При этом он вынул из-за пояса пистолет, встал перед динком, поднес ствол к его глазам и сказал:

— Лиса, слушай хорошенько, что я буду тебе говорить. Я, Сади и Араби будем в тебя стрелять, мы искалечим тебе все члены, если ты не скажешь, где вы сохраняете слоновую кость. Ты молчишь? Ну, Сади, ты — старший, начинай!

Но Сади отказался.

— Ты молод и глуп, Ахмет, — возразил он, — я не хочу застрелить его: тогда он вовсе будет нем. Ведь ты — не Белая Борода, ты прицелишься в руку, а попадешь в сердце. Не свинец развяжет ему язык, а огонь! Эй, люди, несите горячие головни! — И он сам побежал к тому месту в серибе, где всегда поддерживали огонь.

Как фурии, поспешили теперь Сади и несколько базингеров к привязанному, который в виду грозящей пытки пал духом. Он умолял оставить его в живых и сознался, что на краю большого болота, примыкающего к хребту гор, на месте, отмеченном группой канделарсфорбий, зарыта слоновая кость.

Среди базингеров раздался дикий крик радости.

— Как далеко отсюда? — крикнул Сади.

— Вчетверо дальше, чем до ворот смерти! — ответил Лиса слабым голосом.

— Он должен проводить нас туда, он должен нам показать клад! — раздавались смешанные голоса.

Динка отвязали, и из ворот серибы вскоре повалила с песнями и криком необузданная толпа по направлению, указанному Лисой.

Почти все базингеры последовали за своими предводителями, большинство без ружей, вооруженные только топорами и кирками. В серибе осталось всего человек тридцать, и после сцены варварского истязания в ней теперь воцарилась глубокая тишина.

В деревне же динков, напротив, было очень шумно. Весть, принесенная убежавшими из серибы рабами, была встречена жалобами и плачем. Жалобы и стоны еще выросли, когда с высоты увидели разъяренную толпу, двигающуюся по долине в сопровождении вождя негров. Негры плакали о своей слоновой кости, единственном имуществе, которое им удалось уберечь от трутней, живших напротив. Но они вскоре успокоились, когда увидели направление, по которому теперь шли базингеры: дорога эта все-таки не вела к настоящему кладу. Среди негров на некоторое время наступила тишина, прерываемая только иногда радостными криками. Но потом деревня оживилась, и после обеда в воротах серибы появилась толпа вооруженных негров, человек до ста, которые быстро направились к долине по той же тропинке, по которой прошел Сади со своими помощниками. Со стороны серибы не принималось никаких мер, чтобы воспрепятствовать выступлению динков: базингеры без своих предводителей потеряли голову.

Вновь восстановилась тишина и в долине, и на обоих холмах, но из-за палисадов обеих крепостей постоянно появлялись головы, смотревшие или на долину, или на неприятельское укрепление напротив. Солнце уже заходило на небе, когда Гассан возвращался усталым шагом домой по этой безлюдной местности. Лицо его было искажено; ему не удалось побороть своих предчувствий. День был мучителен — какова-то будет ночь? — думал он. Раньше совесть его была покойна; отчего же теперь она мучит его неотступно? В этом был виноват не один Понсар; нет, уже с тех пор, как приехал Белая Борода, в душе Гассана началась борьба. В первый раз после долгих лет он вновь увидел хорошего благородного человека, на котором не тяготело никакой вины или проступка, который мог каждому прямо посмотреть в глаза. В первый раз приходилось Гассану наблюдать изо дня в день счастье, доставляемое человеку с чистой совестью, счастье, которое он уже так давно утратил. Сначала ему не верилось, чтобы честный человек мог зайти сюда, где поселились одни подонки общества, и считал Белую Бороду простым притворщиком. Теперь он думал иначе: он уже не сомневался в его безусловной честности. Только таинственность относительно пещеры духов бросала некоторую тень на этого благородного человека. Действительно ли там зарыта слоновая кость? Гассан не хотел больше довольствоваться одними предложениями; ему необходимо было окончательно убедиться в полной безупречности Белой Бороды.

Владетель серибы не может по целым дням предаваться своим размышлениям, не может предоставлять самому себе шайку разбойников: с ней вечные неприятности. Вон уже опять бежит ему навстречу один из базингеров! Опять пристанет с каким-нибудь глупейшим известием!

Гассан замедляет шаг, негр стоит перед ним. Он говорит порывисто, Гассан с трудом может разобрать его, мысли Гассана путаются… Вдруг, как молния осеняет его сознание, что положение очень опасное.

Прошло всего несколько часов, а между тем все изменилось. В самом деле, не только имущество его, но уважение к нему и его могущество, даже жизнь была поставлена на карту! И решение его участи зависело от исхода сражения, происходившего около болота! И он не мог даже бежать туда на помощь!

Гассан поспешно взбежал на холм, чтобы взглянуть на толпу оставшихся в серибе солдат. Человек тридцать! К нему возвратилось мужество: он раньше одерживал победы и с меньшим числом людей.

Солнце заходило на далеком западе. В долине было тихо: не видно было ни посла, возвещающего об исходе битвы, не слышно было ни малейшего шума. Минута проходила за минутой… они казались часами, а кругом — все та же мертвая тишина, иногда только прерываемая ревом быков в деревне динков. Но вдруг вдали послышались какие-то звуки… Что это, шум сражения или крик обратившихся в бегство? Нет, это псы лают при наступлении ночи.

Но Гассан теперь успокоился: в голове его созрел твердый план, и он собирался как раз привести его в исполнение. Гассана не легко победить! Горе динкам!

Он выбрал из оставшихся солдат лучших двадцать человек и с этим небольшим отрядом тихо вышел из серибы, чтобы взять приступом деревню динков. Предприятие это было очень рискованное, и днем его ожидало бы позорное поражение, но теперь ему благоприятствовала ночь: приступ обращался в нападение.

Динки, ослабленные вследствие отсутствия своего предводителя и выступления храбрейших воинов, все забились в деревню, как стадо овец; никто не решался выйти за частокол, они не поставили даже передовой стражи и ничуть не подозревали нападения Гассана, так как знали, что его силы ослаблены. У главных ворот, выходивших к серибе, стояла на страже толпа мужчин, с того же места открывался самый красивый вид на долину, откуда должны были вернуться воины, отправившиеся за тем, чтобы освободить взятого в плен и изувеченного вождя.

Но Гассан осадил крепость не с той, готовой дать отпор нападению, стороны; пользуясь темнотой, он обогнул холм, и базингеры успели вырубить брешь в палисаде, прежде чем динки заметили появление неприятеля.

Горсть храбрецов бросилась ему навстречу, но вскоре динки были отбиты ружейными выстрелами, и несколько минут спустя шайка Гассана уже подходила к ближайшим домам деревни, а вскоре над этими домами взвилось яркое пламя, перебрасываемое легким ветром с одной соломенной крыши на другую. Пожар охватил всю деревню, и красное зарево осветило картину беспорядочного бегства спасавшихся динков; оно озаряло также толпу чернокожих, выступавших в это время из леса и быстро направлявшихся к серибе, а также и тех, кто бежал впереди негров, кого они преследовали. Впечатление, произведенное видом горящей деревни на тех и других, было весьма различно: в толпе обратившихся в бегство он вызвал крики радости, в толпе же победителей, в отчаянии остановившихся у опушки леса, слышались стоны.

Пламя подымалось все выше и выше, на воздух взлетали целые снопы соломы, которые рассыпались в высоте, наподобие ракет, образуя собой целый огненный дождь. Все дальше озаряла горящая деревня долину, по которой беспорядочно и бесцельно бежали люди, в отчаянии ломавшие руки, блеющие козы, ревущий рогатый скот…

Ужасную картину представляла сериба Гассана в эту полную неги ночь первого мая.

Глава VIII Зюлейка

Холм в Сансуси. — Крокодилы. — Великодушный спаситель. — Дама в панцире. — Волшебница. — Преимущества зайца. — Позорная игра. — Битва около болота. — Наказание Сади. — Последствия пожара в деревне.

Предполагалось основать Сансуси на возвышении близ реки, упоминаемой в начале нашего рассказа. Место это было не вполне первобытное. В былые времена здесь находилась деревня туземцев, а на плоскогорье и теперь еще возвышались деревья, тенью и плодами которых когда-то пользовались негры. Теперь эти деревья одичали, но при тщательном уходе можно было добиться улучшения плодов. Поля заросли травой, и о правильной обработке их до окончания сухого времени года нечего было и думать. Даже паровой луг оказался бы бессильным перед этой тропической растительностью; вспахать же это заброшенное поле было совсем невозможно. Приходилось выждать, пока вырастет и вновь завянет трава, чтобы потом с помощью огня сделать эту почву удобной к обработке. Пока же предполагалось развести в Сансуси огороды, и Белая Борода надеялся, что овощей с этих огородов и убиваемой дичи будет достаточно для питания новой колонии.

Уже к вечеру 1-го мая переселенцы под знаменем с крестом прибыли на место назначения.

На холме устроили привал. Картина привала на зеленом дерне под тропическими деревьями была очень живописна; вскоре над местом привала поднялись от разведенных костров веселые облачка дыма.

Сегодня предполагалось отдохнуть после пути, а завтра приступать к постройке серибы.

У подножия холма была суматоха; там гнали на водопой пригнанный скот. Работу эту производили женщины; Белая Борода спустился к берегу, чтобы ободрить добрым словом и эту часть своего каравана, а, может быть, и для того, чтобы восстановить порядок, так как внизу было очень шумно.

На берегу реки, уже разлившейся после первых дождей и вообще довольно глубокой, несколько мужчин издали наблюдали за водопоем рогатого скота и внезапно заметили двух крокодилов. Они тотчас бросились на них со своими копьями, так как динки едят мясо этих животных; но исполинские ящеры почувствовали опасность и скрылись в воде.

Белая Борода подошел к берегу как раз в то время, когда крокодилы исчезли в волнах, спустившись по покатому берегу, возвышавшемуся над уровнем футов на пятьдесят. Вдруг с того же места в воду упало что-то тяжелое… В то же мгновение сверху раздался душераздирающий крик.

Белая Борода взглянул наверх. Там стояла, ломая руки, негритянка и жалобно повторяла: «Мое дитя, мое дитя!»

Белая Борода узнал в ней старшую надзирательницу над невольницами и догадался, что в воду упал ее трехлетний сын.

Происшествие было замечено не одним Белой Бородой. Мужчины, охотившиеся на крокодилов, также видели случившееся, но ни один из них не двинулся, чтобы спасти ребенка, никто не решался броситься в реку, изобиловавшую крокодилами: на суше можно безопасно охотиться на этих животных, но в воде человек беззащитен против их нападения.

— Спасите, спасите мое дитя! — опять раздался крик матери. В нескольких шагах от того места, где дитя упало в воду, вдруг вынырнула головка негра. В то же мгновение Белая Борода бросился в воду и сильными движениями поплыл к бившемуся в воде малютке. Раздались крики удивления. Мать беспокойно следила за движениями Белой Бороды, измеряла глазами расстояние, отделявшее его от ребенка, которое становилось все меньше и меньше. Все это было делом нескольких секунд. Но секунды могут казаться часами, если приходится переживать их в смертельном напряжении.

Вдруг дитя вместе с Белой Бородой скрылись под водой.

Зрители стояли в немом молчании.

Что это значило? Утонуло ли дитя или его потащил на дно крокодил? И как следовало понимать исчезновение Белой Бороды? Можно ли было надеяться, что он уйдет от крокодилов, если наткнется в глубине на этих чудовищ.

Все сознавали опасность, которой подверг себя хозяин серибы и не могли понять такого самопожертвования. Неужели негритенок стоил такой жертвы?

Мать мучилась и за дитя, и за его великодушного спасителя, но твердо надеялась на благополучный исход дела и, действительно, не обманулась.

Волны раздвинулись и из серебристой пены показалась сначала седая голова Белой Бороды, а потом его левая рука, на которой покоился мальчик-негр; сильными движениями правой руки спаситель рассекал волны и уверенно продвигался к берегу, приветствуемый криками ликующей толпы.

С быстротой газели сбежала молодая негритянка к берегу, вырвала дитя из рук Белой Бороды и крепко прижала его к своей груди. Дитя вскрикнуло от боли, потому что объятия матери не отличались нежностью.

До своего похищения негритянка была женой одного вождя и продолжала носить костюм знатной дамы. Но она была одета не в шелк и золото: нижняя одежда была из кожи, а украшения были железные. Руки были перехвачены железными браслетами; такие же шины и браслеты украшали ноги; серьги были из того же металла. Удивителен вкус этих детей природы, удивительны их здоровье и сила! В этом железном панцире, весящем по крайней мере пятьдесят фунтов, рабыня только что прошла далекий путь — и в ней не было заметно и следа утомления!

Кос, ни своих, ни фальшивых, у нее не было. Голова ее была гладко острижена, и тем не менее она слыла красавицей в стране, так что Араби, похитивший ее, дал ей поэтическое имя Зюлейка.

Белая Борода и Зюлейка были давно друзьями. Дружба их была заключена при следующих обстоятельствах.

Однажды Зюлейка по обыкновению молола зерно в серибе Гассана; цепочки и кольца на ее руках при этом тихо бряцали. Белая Борода смотрел на проворную работницу и заметил, что по ее щекам катятся слезы. Он спросил ее о причине страданий и узнал грустную историю. Производился дележ невольников, и ее мальчика отдали одному из предводителей; ее же саму хотели отправить в Хартум. Но она оплакивала не свою судьбу, которая вообще нелегка для африканских женщин и переносится ими с немой покорностью, — она плакала о ребенке, которого хотели разлучить с ней.

Белая Борода-Нежное Сердце пошел к Гассану и стал настойчиво просить за Зюлейку. Хозяин серибы улыбнулся и сказал:

— Мать и дитя принадлежат вам; возьмите их обоих в Сансуси и назначьте Зюлейку старшей над невольницами.

Белая Борода видел в Зюлейке образованную негритянку. Она знала музыку и недурно играла на флейте; особенно по вечерам в стане часто можно было слышать ее музыку. Зюлейка умела отвечать ему на многие вопросы, которыми обыкновенно динки мало интересовались. Она рассказывала ему о духах, населяющий мир, об «адьоках», добрых духах, пребывающих у Бога, и о злых «дьоках», живущих на земле.

К ней за советами приходили больные; поговаривали, что Зюлейка — тист, волшебница, который покорны даже ветер и дождь.

Теперь Зюлейка была вернейшей рабой Белой Бороды; с тех пор, как он спас ее утопавшего ребенка, ее уважение и благодарность к белому человеку еще возросли. Она, наверно, сочла бы его за адьока, если бы не была так уверена в том, что адьоки всегда остаются на небе, у Бога, и никогда не спускаются на землю.

Приходилось считать его просто хорошим человеком, которому она была бесконечно обязана. Какая достойная награда для Белой Бороды! Счастлив на земле тот, кто по справедливости заслуживает себе такое мнение у своих собратьев! Для такого человека бываешь готов сделать все. Что касается Зюлейки, то за Белую Бороду она готова была пожертвовать жизнью.

Водопой скота был окончен, и негры собрались в стане ужинать, употребляя при этом, подобно героям Гомера, вилки о пяти зубьях. Они были довольны трапезой, состоявшей из зайцев, убитых дорогой; последние считаются у динков очень лакомым блюдом.

Когда Белая Борода передал первого убитого зайца одному из динков, последний щелкнул языком и сказал:

— Знаешь, что делает динка, если убивает в степи зайца? Он разводит огонь, жарит зайца, съедает его один, потом идет домой и никому не говорит о находке!

Когда стемнело, в неграх проснулась страсть к развлечениям. Танцевать им не хотелось; тогда они разделились на две партии, расположившиеся друг против друга, и началась игра: обе партии дразнили и бранили друг друга, и та, которая громче кричала, считалась победительницей. Игра, видимо, очень интересовала их и продолжалась до тех пор, пока звезды на небе не показали полуночи.

Так прошла ночь 1-го мая на месте будущей серибы Сансуси.

Белая Борода спокойно уснул; он не подозревал, какое роковое значение имело 1-е мая для всего предприятия Гассана.

В ту же ночь Гассан узнал все подробности сражения около болота.

Динки напали на Сади и его сообщников не из-за слоновой кости; последнюю, собственно, не стоило и открывать, так как она была испорчена крысами: большинство клыков было изгрызено, и перевоз этой обесцененной кости в серибу, а тем более в Хартум, не представлял никаких выгод. Лиса проводил Сади не к тому складу, где действительно хранилась хорошая слоновая кость.

Нападение динков являлось местью за бесчисленные угнетения, которые приходилось терпеть туземцам от базин-героев. В войске Гассана было убито пять человек, и оно должно было отступить. Сади, виновник всего несчастия, получил тяжелую рану в голову и лежал в серибе без чувств. Лиса же, вождь динков, был освобожден своими единоплеменниками.

Гассан предвидел такой исход битвы. Если бы он не предпринял ничего в своей серибе, то негры потеряли бы уважение к нему. Динки стали бы хвалиться тем, что им в первый раз удалось безнаказанно прогнать базингеров. Теперь же, когда Гассан сжег их деревню, побежденными являлись динки.

Сгорели не только дома динков, но и хлебные склады, так что несчастным нечем было жить, потому что, по странному обычаю этого народа, скот режут здесь только при крайней необходимости. Динка содержит большие стада, но он чуть не поклоняется своему скоту; он никогда не режет его, как это ни кажется невероятным с первого раза. Съедают только тех животных, которые умирают естественной смертью или вследствие какого-нибудь несчастья, причем самому владельцу собственно ничего не достается: поедают животное друзья и знакомые хозяина; сам же он надевает траур — повязывает себе на шею веревку.

Уже на следующий день Гассан решил воспользоваться безвыходным положением динков. Его амбары ломились от хлеба, полученного в виде оброка, и этим запасом он мог поддержать динков некоторое время, быть может, даже до новой жатвы.

Он послал в лес к вождю динков послов и велел сказать Лисе, что будет давать ему и его людям хлеб в обмен на скот и слоновую кость, что он спасет их таким образом от голодной смерти, если только они обещают покориться и построят свою деревню на прежнем месте, пониже серибы. В противном случае он грозил динкам новым нападением и грабежом их мурахов, рассеянных в степи.

Побежденные в силу необходимости повиновались и приступили к постройке деревни в тот же самый день, в который Белой Бородой было заложено и Сансуси.

И здесь, и там работа продвигалась быстро. Африканские дома не строятся для целых поколений; даже если они не делаются жертвой огня, человеку в продолжение своей жизни приходится неоднократно строить их вновь и менять над ними крыши. Дома здесь портятся бесчисленными насекомыми, которые до того истачивают дерево, что через какие-нибудь три года постройка уже не годится и должна заменяться новой. Гассан тоже собирался летом перестроить свою серибу.

Но настроение строящих в Сансуси и в серибе Гассана было весьма различно: здесь работы шли весело — там велись с затаенной злобой.

Сади умер в тот же день от полученной раны; проклятия динков провожали его до могилы; несчастные поклялись отомстить остальным арабам, а также и базингерам.

Глава IX Шимпанзе

Домоправительница в Сансуси. — Поставщик змей. — Образованные слуги. — Небесный канат и голубая птичка. — Непрошеные гости. — Длинноухий африканец. — Охота с гончими по вершинам деревьев. — Единоборство с шимпанзе. — Мастерский выстрел. — В «людской».

Петух давно пропел, а в Сансуси люди еще спали. Под экватором и летняя ночь продолжительна. Солнце восходит только около шести часов и приблизительно в то же время заходит. Негр не ложится до поздней ночи и потому не любит вставать рано.

Поют вторые петухи; забрезжило утро. Белая Борода выходит из своего дома. Прежде всего он зовет Зюлейку, чтобы она сварила кофе; она — его домоуправительница и обнаруживает много ловкости и понятливости.

Он доволен ею, а она — тем, что может ему служить. Сегодня Зюлейка должна приготовить две порции: приехал гость — Гассан.

Белая Борода сам не был свидетелем происшествий, имевших место в серибе Гассана в день 1-го мая. Он не знал всей гнусности поведения арабов и поэтому поздравил Гассана с усмирением восстания, даже высказал ему благодарность за то, что тот снабжает динков зерном и мукой. В течение немногих недель, прошедших со времени основания Сансуси, столько было дела в своей собственной серибе, что он мало занимался другими вопросами. Кроме того, ему надо было охотиться — это была его задача, и слоновые клыки, которые он мог представить в качестве трофеев, свидетельствовали об успехе охот, давая основания надеяться, что он вознаградит Гассана за все издержки. Белая Борода был в веселом настроении и направился, насвистывая песенку, в хижину Зюлейки.

Последняя была уже за работой, ей надо было позаботиться о своих домочадцах. Сын ее еще спал, но змеи давно проснулись. «Змеи?» — спросите вы. Ну да! Зюлейка была настоящая динка и тотчас после основания Сансуси позаботилась о том, чтобы обзавестись для своего нового хозяйства этими животными. Конечно, странно держать при себе вместо канарейки или кошки змей, но вкусы различны, — и о них не спорят.

Зюлейка достала их себе без особенных хлопот; Лео, главный надсмотрщик новой серибы, услужливо доставил ей желаемую полдюжину. Она очень мило поблагодарила его за это, а у него явился предлог чаще заходить к своей «коллеге» для осведомления о новых домашних животных. Зюлейка давала ему при этом очень подробный отчет; с извивающимися вокруг рук полуприрученными змеями она действительно напоминала теперь волшебницу, волшебницу, способную обворожить сердце юноши-негра, каким был Лео.

Но так как нельзя же было все время говорить о самочувствии змей, то приходилось прибегать и к другим темам: тут являлись на помощь вопросы по хозяйству; они помогали друг другу советами. По вечерам затрагивались более широкие темы — философия и мораль, так как Лео и Зюлейка были до некоторой степени образованными слугами.

Зюлейка рассказывала чудесные истории о тех временах, когда люди еще были добрыми и могли по канату взбираться на небо, рассказывала, как потом люди испортились, как прилетела голубая птичка и перекусила канат; она говорила о злых духах, упоминая иногда вскользь и о невинных средствах, которыми их можно отогнать.

Лео любил слушать эти рассказы, хотя у него всегда являлось желание просветить Зюлейку; он упрекал ее в суеверии и повторял ей то, чему выучился в Святом Кресте. В запутанных речах Лео все-таки ясно проглядывали идеи христианства, и Зюлейка часто задумывалась над положениями этой религии, которые ей приходилось слышать впервые.

— Неужели есть такие люди? — спросила она однажды.

— Как ты можешь в этом сомневаться? — закричал почти возмущенный Лео, — взгляни на Белую Бороду; он хороший человек и живет по нашим убеждениям!

Зюлейка замолчала; с каждым днем возрастало ее уважение к Белой Бороде и расположение к Лео.

Белая Борода был удивлен, застав Лео у Зюлейки в такой ранний час. При появлении своего господина, последний постарался незаметно уйти. В руке он держал какую-то траву. На что она была ему? Негры вообще не дарят друг другу цветов, и Лео, и Зюлейка едва ли могли быть знакомы с этим обычаем, а между тем Лео старался скрыть эту травку.

Быть может, он получил от своей закованной в железо дамы сердца талисман на сегодняшний день? Зюлейка тоже несколько смутилась, когда заметила Белую Бороду.

К счастью, у последнего сегодня не было времени прочитать неграм лекцию о бессмысленности суеверия. В немногих словах дал он Зюлейке необходимые указания, а затем позвал Лео и приказал ему будить остальных негров; сделав эти распоряжения, он ушел к себе.

Гассан еще спал в соседней комнате; Белая Борода сел, дожидаясь, когда Зюлейка подаст завтрак.

У владельца Сансуси были сожители, непрошеные гости. По стене бегала изящная ящерица геко, такая смелая и доверчивая, что ела из рук. Против нее сидела другая — агама, потешно кивавшая головой, как молящийся турок. Фанатики-магометане в серибе Гассана ненавидели агаму, так как думали, что дьявол посредством этого животного издевается над их молитвами.

Высоко на потолке, под куполообразным сводом крыши, гнездились другие назойливые пришельцы; там осы построили себе гнездо в пять сантиметров длиной. Интересно было наблюдать за тем, как эти насекомые строили свои большие соты. Осы были очень красивы, с различными синевато-фиолетовыми крыльями, но больно жалились, и потому Белая Борода ловил их и немилосердно разорял их гнезда.

Для борьбы с крысами и здесь пришлось завести полуприрученных кошек, но против стай сверчков и птинид, портящих бамбук, человек оказывался бессильным. Здесь стены можно было буквально назвать живыми, и Белая Борода в ожидании завтрака занимался тем, что смахивал со стола мелкую желтую деревянную пыль, упавшую за ночь наподобие дождя.

Лео тем временем переходил из хижины в хижину, подымая лентяев с их своеобразных постелей: негры спят на золе.

Люди знали, почему их будят так рано. Сегодня предстояла большая охота в честь Гассана, охота за редким зверем — шимпанзе, и притом не по европейскому способу: хотели охотиться по обычаю дикарей.

Только вчера вечером заметили «длинноухого африканца». Кум шимпанзе решился выйти из густого девственного леса, и перебрался на отдельно стоящую группу деревьев. Здесь, на высоте двадцати-тридцати метров, увидел его зоркий глаз Лео, и тотчас же группа деревьев была оцеплена.

После было послано за подкреплением в Сансуси; человек пятнадцать окружили убежище обезьяны, развели огонь и шумели всю ночь, чтобы проворный скакун не решился сойти с оцепленных деревьев и не простился бы навсегда со своими преследователями.

В Сансуси до поздней ночи плели сети, и на рассвете было решено выступить, чтобы поймать резкого зверя.

Бедный шимпанзе! Ночь, проведенная им на оцепленных деревьях, была для него не из приятных! Лучше бы он никогда не выходил из чащи, где товарищи его устраивали себе гнезда! Там нога человеческая не может проникнуть через чащу растений; густая листва оказывается непроницаемой для человеческого взгляда. К сожалению, страсть к охоте так сильна в человеке, что даже Белая Борода-Нежное Сердце не задумывается зарядить ружье и ведет на шимпанзе вместе с Гассаном целую толпу охотников. А между тем жаль беднягу! Вспомните, как умно он смотрит на нас в зоологических садах, как ласково обращается со служителем!

Вновь прибывшие охотники окружили группу деревьев. Ружья были только у Белой Бороды и у Гассана; негры вооружились копьями.

Мастера лазить принялись за работу: они взобрались высоко на деревья и укрепили тенета. Потом спустились и перешли на другую сторону, чтобы начать оттуда травлю.

— Может быть, он запутается в сетях, — говорил Лео, — тогда мы его снимем с деревьев живого; в противном случае придется убить его копьем. Но он иногда защищается и идет на человека. Поэтому смотрите, господин, выручайте нас ружьем, если опасность окажется большой.

С этими словами он убежал и вместе с другими неграми залез на дерево.

Началась травля; обезьяну гнали с сучка на сучок, с дерева на дерево; наконец, ее загнали на тот край, где были растянуты сети. Обезьяна смотрела вниз, на открытое место, но и там ее взгляд встречал противников. Совсем затравленный шимпанзе сел на сучковатую ветку отдохнуть; при этом он скалил зубы и в бешенстве ударял передними руками о сук.

В первый раз Белая Борода видел этого зверя на воле. Но недолго ему пришлось его рассматривать. В трех метрах от шимпанзе вдруг появилось на противоположном суку гибкое черное тело — это был Лео. Отважность Лео сегодня не знала границ; он хотел ранить шимпанзе, но копье было коротко и им нельзя было нанести верного удара. Вдруг роли переменились — преследуемый обратился в преследователя; быстрым движением шимпанзе вырвал у Лео копье, сделал большой скачок и очутился перед негром, высоко занеся над ним оружие.

Белая Борода прицелился. Тут Гассан воскликнул:

— Какое лицо! Совсем как у Акки!

Тут охотник побледнел, верная рука его дрогнула, он опустил ружье.

Действительно, карлик был получеловек-полуобезьяна, и Белой Бороде показалось, что он видит высоко на ветвях самого Акку.

Гассан удивленно взглянул на него.

— Это что же такое? — воскликнул он. — Не давать же этому молодцу душить Лео! Вы не стреляете? Ну, так с Богом!

Гассан прицелился. Прошло всего несколько секунд, но положение Лео значительно ухудшилось: он сидел верхом на сучке и держался правой рукой за ветку, расположенную повыше; шимпанзе сидел перед ним, крепко охватив его, так что Лео не мог двинуть левой рукой. С того места, где стоял Гассан, видно было только спину Лео, передние руки шимпанзе, еще державшего в когтях копье, и голову обезьяны, с яростью запускавшей в это время свои крепкие челюсти в затылок негра. Выстрел был опасным: можно было целиться только в череп обезьяны, а непосредственно над ним виднелась голова Лео.

Гассан медлил с выстрелом; вдруг из-под челюстей обезьяны по затылку Лео потекла кровь. В то же самое мгновение Гассан выстрелил… Еще не успело замолкнуть эхо, как шимпанзе выпустил жертву из своих объятий и исчез в море сучьев и листвы. Вслед за тем звук возвестил о его падении на землю.

Несколько негров подоспели с копьями, шимпанзе уже был недвижим. Он лежал вытянувшись с раскинутыми руками; в левой его было крепко стиснуто копье, отнятое у неприятеля.

Гассан и Белая Борода глядели вверх на Лео; последний понемногу приходил в себя от охватившего его страха, но еще продолжал держаться правой рукой за выступавший сук; освободившейся левой он ощупывал рану в затылке, из которой текла кровь.

Когда он услышал из-под дерева крики людей, что обезьяна убита, то медленно и осторожно стал спускаться вниз, на твердую почву; ноги его дрожали.

Белая Борода подошел к Гассану и, взяв его за руку, сказал:

— Это был мастерский выстрел, Гассан. Вы родились охотником и с детства знакомы с ружьем!

Тут Гассан побледнел и отдернул руку.

— Пустяки! — воскликнул он с досадой. — Это просто счастье и случай!

Теперь Белой Бороде пришлось удивиться.

Почему побледнел Гассан? Почему он отрицал то, что было так очевидно?

Когда рана Лео была перевязана, охотники отправились в обратный путь. Настроение было далеко не такое веселое, какое бывает после удачной охоты.

Говорили мало, только за банановым пивом в Сансуси языки несколько развязались, но и здесь и хозяин, и гость избегали смотреть в глаза друг другу.

Тем временем в людской в хижине старшего надсмотрщика происходила другая сцена.

Белая Борода велел Лео лежать, предписал ему покой, чтобы заживление пошло скорее, хотя рана была и не тяжелая.

Но пока другие праздновали удачную охоту, пили пиво и устраивали при свете костров занимательные игры-перебранки, смелый охотник также не особенно скучал.

Правда, Белая Борода находил, что скука — подчас лучшее лекарство, но ему не удалось провести своего мнения, потому что Зюлейка думала иначе.

Поздно вечером, когда перебранки достигли апогея и игра становилась все более шумной, она навестила старшего надсмотрщика.

Если бы Белая Борода подслушал у дверей, то он сказал бы, что Зюлейка — плохая сиделка, потому что взволновала больного.

— Чары ничуть не помогли! — сказала она горестно.

— Все-таки! Все-таки! — ответил Лео. — Они помогли, даже наверняка. Без них меня шимпанзе задушил или укусил бы до смерти.

На лице его мелькнула довольная улыбка; Зюлейка тоже улыбалась.

Месяц, заглянувший как раз через открытую дверь в комнату, подсмотрел эти улыбки. Известно, как любопытен этот месяц!

Глава X Браконьер

Возвращение Араби. — Сожженные копья. — Предупреждение Зюлейки. Предчувствия. — Леопард. — Взгляд василисков. — Спаситель. — Товарищи. — Ночь на Ивана Купала. — Признание Гассана. — Как умер Красная Змея. — В Вогезах. — Лесничий Понсар. — Адское огнестрельное оружие. — Браконьер и убийца.

Со времени охоты на шимпанзе прошло две недели; Белая Борода собирался навестить Гассана. Причины, вызвавшие этот визит, были очень печальные. Уже и две недели тому назад виды на урожай были неважные, а продолжительная засуха последних дней окончательно уничтожила всякие надежды: многострадальной стране грозили еще недород и голод.

Гассан поэтому решил не подновлять своей серибы, а прямо переселиться в другую местность и там основать новую. Куда направиться, он еще не решил, но во всяком случае намеревался избрать для своей деятельности новые неисследованные страны. Вскоре после основания Сансуси он послал Араби с караваном слоновой кости в Мешеру, но последний не мог дойти до нее из-за враждебных действий динков. Целыми днями они осаждали Араби в наскоро устроенном укреплении из терновника; число врагов было так велико и град стрел, направленный на засаду, до такой степени силен, что люди Араби поддерживали костры древками неприятельских копий. Наконец динки рассеялись и Араби отправился в обратный путь. В виде доказательства осадного положения, которое им пришлось вынести, базингеры привезли с собой целые связки железных наконечников копий.

Что мог сделать Гассан в земле динков при таких обстоятельствах? Голод возрастал, и ему надо было торопиться с выступлением, пока еще оставались запасы хоть для базингеров. Динкам он давно перестал или вернее был вынужден перестать выдавать хлеб: печальны были последствия преступления Сади.

Белая Борода был очень расстроен этими известиями, и его удивляло всегдашнее веселое расположение духа Гассана. Конечно, он и не подозревал, как рад в душе торговец слоновой костью, что угрожающий голод вынуждает его покинуть свой прежний рай, давая возможность уйти под благовидным предлогом от французской экспедиции.

Только к вечеру Белая Борода собрался уйти из Сансуси.

— Ты идешь один? — спросила его Зюлейка.

— Да! — ответил он, удивленно глядя на рабыню, заграждавшую ему путь.

— Возьми с собой по крайней мере Лео! — говорила она. — Ведь тебе идти лесом.

— Оставь, Зюлейка, — сказал он, смеясь, — не впервые мне идти одному по лесу.

— Но не во время голода в стране динков! — мрачно ответила рабыня.

— Разве тогда в лесу надо опасаться убийц? Откуда ты знаешь это, Зюлейка?

Негритянка замялась и ушла со словами:

— Я ничего не знаю!

Белая Борода посмотрел ей вслед.

— Странно! — прошептал он. — Неужели динки задумали восстание? До этого нужда еще не дошла. Однако, что же я стою и поддаюсь болтовне этой женщины?

Он вышел из ворот. Но дорогой предупреждение Зюлейки показалось ему еще более странным, чем в первую минуту.

Вся страна была в брожении. Может быть, и здесь что-нибудь затевалось, и Зюлейка узнала об этом? Что именно она предупреждала его, было естественно. После того, как он спас ее ребенка, она охраняла его, как своего сына, и так заботилась о нем, что иногда это внимание негритянки было ему даже в тягость. Может быть, и сегодняшнее предупреждение было только следствием этой материнской заботливости. Белая Борода улыбнулся: он не рассчитывал на такие победы в стране динков. Но во всяком случае надо было переговорить с Гассаном об этом предупреждении, а кстати и о мастерском выстреле.

Последний очень занимал Белую Бороду. Гассан, так часто восхвалявший его меткость, оказывается, сам был отличным стрелком! Не иначе, он тоже лесничий, коллега! — думал Белая Борода.

Среди этих размышлений он дошел до того места, где находились в стороне от тропинки ворота смерти. Он невольно вспомнил приключения, пережитые там, вспомнил Красную Змею и решил все открыть Гассану.

Вдруг до него донесся крик. Он готов был подумать, что это обман слуха, но звук повторился; он исходил от ворот смерти и напоминал крик осла. Странно, во всей стране был один осел, на котором ездил только Гассан. Неужели животное убежало и заблудилось в лесу?

Белая Борода тотчас повернулся по направлению звука. По мере приближения им овладевал невольный страх. Он шел медленно, шаг за шагом, как будто ему предстояло столкнуться с врагом. Минут через десять он дошел до конца перелеска, находившегося перед воротами смерти; оставалось пройти только не особенно густой кустарник. Он раздвинул осторожно кусты и окинул взором небольшую площадку впереди терновника. У него замерло дыхание: осел Гассана (он узнал его по седлу) лежал мертвый на земле; голова его висела в уздцах, за которые он был привязан к дереву; на трупе сидел леопард и жадно лизал кровь, сочившуюся из свежей раны.

Чего искал Гассан у ворот смерти? Где он находился? Его нигде не было видно. Вдруг леопард насторожился, поднял голову и начал поводить носом. По-видимому, он заметил Белую Бороду, потому что он долго смотрел в том направлении, где последний стоял за кустами. Охотник судорожно сжимал ружье, готовясь каждую минуту к выстрелу.

Но неожиданно зверь перевел свой хищный взгляд с него на ворота смерти. Белая Борода неотступно следил за каждым его движением. Вдруг леопард повернулся, замахал хвостом и приготовился к скачку. Белая Борода посмотрел по направлению, в котором собиралось прыгнуть животное. Здесь в низеньком углублении, ведущем к ущелью, в проходе, по которому он сам полз месяц тому назад, он увидел человеческую фигуру, наполовину выступавшую наружу; опершись руками на землю и высоко подняв голову, человек не отводил взгляда от леопарда.

Это был Гассан.

Прошло несколько секунд, но он не двигался, не дрогнул бровью; трудно было решить, умер он или остолбенел от страха.

В старину рассказывали о василисках, живущих в пещерах и одним своим взглядом заставлявших каменеть все живое. Эта легенда не лишена основания, потому что взгляд некоторых диких зверей действительно производит парализующее действие: птица цепенеет, чувствуя на себе выжидательный взгляд змеи. Гассан остолбенел, когда, вылезая из темной пещеры, встретил горящие глаза леопарда; на его мужественном лице отразился смертельный ужас. Леопард лежал на окровавленном теле осла, вытянув лапы, и махал хвостом. Наслаждался ли зверь безысходным отчаянием своей жертвы, удивлялся ли он дерзости человека, решившего идти по его пути?

Белая Борода мог ясно расслышать его сердитое ворчание; он осторожно поднял ружье, но медлил взвести курок, надеясь, что зверь, быть может, обратится в бегство, как случилось с буйволом, с которым ему самому пришлось стоять с глазу на глаз. Однако медлить было нечего: леопард был в пяти шагах от Гассана; скачок — и Гассан погиб.

Тихо щелкнул курок; кровожадный зверь не услышал этого звука; кровь опьяняет хищников, а он только что напился ее.

Вдруг леопард вскочил с быстротой молнии и эластичным прыжком мелькнул в воздухе. В то же мгновение раздался выстрел из кустов, громом пронесся по лесу и глухо отдался в пещере — хищная кошка лежала перед Гассаном в предсмертных конвульсиях. Прыжок не удался: пуля попала хищнику в голову.

Белая Борода поспешил к тому месту, где лежал леопард, и прикончил его охотничьим ножом.

Гассан еще не мог прийти в себя; ему не верилось, что опасность, грозившая его жизни, миновала. Он продолжал стоять на коленях у входа в углубление, и Белая Борода вынужден был помочь ему выбраться наружу и стать на ноги.

Но постепенно лицо его оживилось, он поднял руки, оперся ими на плечи Белой Бороды и долго смотрел ему в глаза. Сильное волнение охватило Гассана; не будучи в силах овладеть собой, он бросился на грудь Белой Бороды, обнял его и зарыдал, как дитя.

— Гассан, успокойтесь! — шептал не менее взволнованный владелец Сансуси. Теперь, когда опасность миновала, когда леопард был убит, последний вспомнил, где они находятся, вспомнил, что Гассан выходил из ущелья, быть может, из пещеры духов.

Но Гассан страстно воскликнул:

— Не говори так, Белая Борода! Будем друзьями, братьями! Ничто не должно нас разлучать. Брат! Друг! Будь моим добрым гением, моей опорой!

— Хорошо, Гассан, — отвечал Белая Борода, увлеченный страстным порывом спасенного. — Скажи, что тебе нужно, я сделаю для тебя все, что могу.

— Поклянись, — сказал Гассан, с опасением глядя на Белую Бороду. — Поклянись, что ты меня не оставишь, когда нужно будет поддержать меня в добром деле!

— Клянусь, Гассан! — искренне воскликнул Белая Борода. — Клянусь честью и Всесильным Богом! — продолжал он, пожимая руку нового друга.

— Спасибо, брат! — говорил тот. — Тысячу раз спасибо! Я знал, что так кончится; ведь мы товарищи. Ведь и я когда-то носил зеленый мундир, был лесничим и охотником!

— Я это сразу узнал по мастерскому выстрелу, которым ты спас жизнь Лео!

— Это тогда, когда ты не мог стрелять, потому что обезьяна напоминала тебе Акку! — прервал его Гассан.

— Ха, ха, ха! — продолжал он. — Не всегда хорошо быть хорошим стрелком. В жизни бывают минуты, в которые было бы лучше, в тысячу раз лучше для нас, если бы совсем не умели обращаться с проклятым ружьем. Ты бледнеешь, мой друг, мой спаситель? Брат, я знаю все о тебе: видишь, я иду из пещеры духов. Ты тоже должен меня узнать. Иди, я все расскажу тебе, во всем тебе сознаюсь! Но уйдем от ворот смерти… скроемся в тихом уголке леса, где нам никто не помешает: ни леопарды, ни коршуны, носящиеся над ущельем. Иди, друг, товарищ, брат!

Он поспешил вперед, увлекая с собой Белую Бороду и нетерпеливо прокладывая себе путь в кустарнике; на лбу у него выступили капли пота.

— Налево! — сказал ему Белая Борода. — Путь к твоей серибе — налево.

— Нет! Нет! Пойдем направо! — возразил Гассан. — В серибе люди, а я не могу теперь видеть людей, — даже негров. Пусть один зеленый лес будет свидетелем моей исповеди.

И он спешил дальше, как будто его преследовали фурии. Белая Борода, потрясенный, следовал безмолвно за своим расстроенным проводником. Наконец последний в изнеможении опустился на ствол дерева, сломленного бурей.

— Дальше не могу, — сказал он, стирая со лба пот рукой, — останемся здесь, дай мне собраться с мыслями, чтобы я мог верно рассказать… Подожди, приятель! Солнце освещает уже верхушки деревьев. Скоро наступит ночь — темная, безлунная ночь; тогда ничего не видно, тогда хорошо говорить, сознаваться, каяться…

Он замолк; молчал и Белая Борода, опустившийся рядом с ним и машинально зарядивший ружье. Сердце его сильно билось.

Тени становились все гуще, наступили короткие тропические сумерки. В лесу просыпалась ночная жизнь: застрекотали стрекозы, начали летать светящиеся жучки, запела ночная птица, разливаясь, подобно нашему соловью. Это была ночь на Ивана Купала — она будила воспоминания о родине, и сидящие рядом друзья мысленно переносились к далекому северу.

В горах раздался глухой рев: то царь зверей выходил из своего логова. Потом окрестность огласилась насмешливым лаем и воем гиен. Наступила ночь, и Гассан прервал молчание.

— Да, Белая Борода, мы — товарищи, братья, — начал он, — потому что и на твоей совести — жизнь человека!

Белая Борода вскочил и воскликнул:

— Что, он был убит наповал? Ты был в пещере духов?

— Да, Белая Борода, я был там; но не прерывай меня, сиди спокойно. Я все расскажу! Белая Борода, я сейчас же заметил, что ты что-то от меня скрываешь, и догадался, что тут замешана пещера духов. Вначале я думал: как хитер этот Белая Борода! Десятки лет тому назад динки спрятали в пещеру слоновую кость, которая хорошо сохранилась, потому что там нет роющих крыс. Белая Борода нашел ее, но молчит об этом и рассказывает нам страшные истории о ядовитых змеях в пещере, между тем как в последней — одна слоновая кость. Но я не отпущу этого хитреца; он должен наперед показать мне свою находку, которая стоит похода на динков.

Я уже считал в уме клыки: десятки лет тому назад здесь было больше слонов и динки были богаче, так как их еще не успели выжать, как лимон. Несомненно, думал я, в пещере скрыто слоновой кости на целый караван.

Не раз я собирался пройти в ворота смерти, пролезть туда через узкую щель внизу, через которую леопарды выходят на добычу, хотел посмотреть крутую тропинку, о которой говорили ты и Лео! Я тогда думал, что все это выдумки и вранье, что к пещере должен вести удобный путь, — да и страшно было лезть в берлогу леопарда.

Однако я не нашел другого доступа. Оставалось вырубить терновник, чтобы проложить себе дорогу в пещеру. Но Белая Борода мог это заметить, прежде чем я побываю в пещере духов, и унести клад по знакомой дороге!

Мне надо было убрать тебя из окрестностей этого места; я спокойно мог проложить себе с помощью своих базингеров путь к ущелью так, чтобы ты этого не заметил. И вот я послал тебя основать Сансуси.

Но почему я с тобой так церемонился? Со времени моего возвращения с последнего похода во мне происходили перемена за переменой; я боялся и ненавидел тебя и в то же время цеплялся за тебя, как за якорь надежды, от которого я ждал спасения в надвигающейся грозе, в чем-то роковом, чего я не мог побороть один.

Мне нужен был хороший человек, нужен был Белая Борода-Нежное Сердце, чтобы избежать того, что мне казалось ужасным.

Человек, который принимает такое участие в неграх и не может равнодушно видеть страдания животного, неужели он не сжалится над своим ближним, испытывающим самую ужасную пытку — мучения совести?

Я удалил тебя, чтобы ты не мешал мне при исследовании пещеры, а едва ты ушел, начал сомневаться в самом факте нахождения слоновой кости.

Наступила ночь первого мая. Пламя пожара, озарив ее, поглотило и мое благосостояние, как я в этом скоро убедился. А тут этот неурожай; я его предвидел еще раньше динков и радовался тому, что приходится оставлять этот край, так как надеялся уйти от своего рока, скрыться от того, кто преследует меня до пустынных мест Судана.

Я совсем забыл о пещере духов. Белая Борода, ты еще помнишь день, когда нам выпало редкое счастье охотиться на шимпанзе? Ужасная охота, не правда ли? В обезьяне так много человеческого! Не правда ли, она так напоминает рожи негров, виденных нами в жизни…

Голос Гассана дрожал от возбуждения; он помолчал и продолжал снова:

— Друг мой, Белая Борода, почему ты не выстрелил тогда в шимпанзе, не спас своего верного Лео? Для тебя этот выстрел был пустяком, раз он удался даже Гассану, возненавидевшему охоту уже много лет тому назад. Почему тогда дрогнула твоя рука, почему, смелый охотник, ты побледнел и опустил ружье? Ты молчишь?

Я заметил тебя, и по одному выстрелу ты узнал во мне охотника. В тот же момент и я узнал тебя! На обратном пути я все более убеждался в том, что твоя совесть также неспокойна, и у меня явилась надежда, что мы будем друзьями! Что это? Никак там наверху пролетела сова! Не люблю я этой птицы за ее коварный полет; десять лет тому назад в ночь на Ивана Купала, она тоже пролетела мимо меня… — И при этих словах Гассан схватил руку Белой Бороды, будто боясь темноты ночи.

— Не обижайся на то, что я теперь скажу тебе, — продолжал он немного спустя, — я ведь и сам теперь не верю этому, но должен тебе все, все рассказать, чтобы ты мог читать в моем сердце и понять меня.

Итак, я думал: Белая Борода такой же хитрец, как и я. Но я отправляюсь в пещеру духов и постараюсь открыть тайну; несомненно, это — слоновая кость. Если ее окажется много, то я нагружу ею своих невольников, отправлюсь в Хартум, продам ее и возвращусь, быть может, в Европу.

Сегодня я наконец отправился туда. Сегодня утром застрелился мой Араби, нечаянно пустив себе в грудь полный заряд. Мне не везет со своими арабами.

Сади умер, Араби тоже; кто мне теперь будет сдерживать моих базингеров? Давно пора оставить эту страну, подумал я, и пришел сюда, к воротам смерти.

Я забыл даже самые элементарные правила охоты, это теперь ясно вижу. В самом деле: разве привяжет настоящий охотник осла около берлоги леопарда? Трудно найти лучшее средство, чтобы отрезать себе обратный путь, так как осел должен был послужить приманкой для хищника. Благодаря вашим сообщениям я без особенного труда нашел дорогу, отыскал тропинку, дерево — и проник до пещеры.

— Действительно, у входа лежал скелет, о котором рассказывал Лео. Раскиданных костей почти уже не было видно среди растений. На дне пещеры уже не было человеческих следов; летучие мыши давно сгладили их. Уже целые месяцы никто не входил в пещеру. Только на площадке еще были заметны слабые следы вашего костра.

Со мной были свечи; я зажег одну и пошел в пещеру. Вскоре я увидел направо боковой вход и направился туда. В нем были сложены какие-то темные кучи. Что могло быть скрыто под гуано летучих мышей? Я стал его раскапывать и наткнулся на кости!

«Слоновая кость!» — ликовал я в душе; я вытаскивал одну за другой, копал дальше и вскоре наткнулся на черепа. Невидимая сила толкнула меня назад из этой боковой пещеры.

Я искал сокровища и наткнулся на то, что напоминает о земной недолговечности, — на смерть в ее проявлениях.

Но достаточно было увидеть небесный свет, чтобы ко мне вернулось мужество; я пошел дальше, в другую сторону пещеры. Вдруг я споткнулся. Я посветил, чтобы рассмотреть предмет, загородивший мне дорогу, — и что же я увидел? Передо мной лежала темная масса с ясными контурами человеческого тела. Труп, должно быть» лежал недолго, потому что был покрыт свежим, мягким гуано всего на палец; я очистил тело охотничьим ножом и вскоре узнал в нем твоего карлика, твоего Акку!

— Ты дрожишь, Белая Борода? — прервал свой рассказ Гассан. — Ты действительно совершил что-нибудь нехорошее? — При этих словах он крепче сжал руку своего товарища.

— Что же ты молчишь? Ведь я знаю, при каких обстоятельствах убит Акка. Я тщательно исследовал положение трупа, как будто я судья, которому нужно составить протокол, чтобы уличить убийцу. Труп не разложился, а обратился в мумию благодаря воздуху пещеры; я отыскал рану в груди и увидел натянутый лук в руке карлика. Не правда ли, Белая Борода? Карлик хотел тебя убить, прицелился в тебя. Тут ты приложил ружье, раздался выстрел — и Акка упал мертвый. Не правда ли, эта была только оборона?

Белая Борода вместо ответа пожал руку Гассана, который печально продолжал:

— Я так и знал, и злорадство, испытанное мной, когда я сидел около трупа, вскоре пропало. Я знал, что не могу сказать тебе: мы оба убийцы, хотя и ты тоже убил человека. Ты убил врага в открытом бою, а я… Но есть что-то сходное в нашей судьбе. Почему ты рассказывал нам, что карлик убежал? Верно, и ты чувствуешь себя виноватым.

— После, после я все объясню тебе, Гассан, — это длинная история. Меня очень огорчает смерть карлика, но я надеюсь, что она простится мне перед Судом Всевышнего.

— Мне не будет прощенья! — воскликнул Гассан в порыве отчаяния, срывая с головы тюрбан. Потом он продолжал хриплым голосом: — Была ночь на Ивана Купала, как и сегодня; в темном лесу Вогез мелькали будто загорающие искры ивановские жучки. В воздухе пахло сосной.

В деревне был праздник, но я ушел из долины. Я бродил по лесу на горе и предавался своей несчастной страсти — охоте. Я — сын достаточных, честных людей — был браконьером! Мне казалось, что в эту ночь мне нечего опасаться преследования. Лесничий Понсар был приглашен на праздник; я сам вечером видел его седую голову среди других пирующих в гостинице.

И что же? Не пробыл я в лесу и часа, как мимо меня тихо пролетела сова.

— Стой, Леон Пелиссье! Давай ружье, браконьер! Арестую тебя именем закона!

— Мне грозили арест, тюрьма! Какой позор! Я хотел бежать, но тут Понсар прицелился в меня и грозил выстрелить. В отчаянии и я прицелился. Проклятое изобретение эти огнестрельные оружия! Со шпагой в руке можно обезоружить неприятеля, но как остановишь полет пули!

— Убери ружье, или ты погиб! — закричал лесничий. Но было уже поздно: он с криком упал на землю.

— Этот крик все еще звучит в моей душе, беспрестанно раздается в моих ушах… ничто не может его заглушить. Я слышу его в пылу сражения, он чудится мне в мотиве веселой песни, он встает из земли среди мертвой тишины степи! О, этот крик… Неужели ты его не слышишь, Белая Борода?

В ту ночь, когда я слышал его в первый раз, меня охватил ужас. Я поспешил к раненому, наклонился над ним… Он прохрипел: «Убийца! Бог тебе судья!» — и упал навзничь.

Я бросил ружье и бежал по лесу. Мне встретился Артур, сын Понсара, мой друг детства; он окликнул меня, но я бежал, бежал в эту же ночь из дому…

Гассан тяжело дышал и продолжал дрожащим голосом:

— Остается прибавить немногое. Я бежал в далекие страны, стал атаманом разбойников, торговал невольниками и скрываюсь до сих пор среди воров и убийц. А Артур Понсар не перестает меня преследовать и теперь приближается к Судану, чтобы отомстить за отца.

Гассан вскочил, ломая руки, потом бросился перед Белой Бородой на колени и воскликнул:

— Белая Борода-Нежное Сердце, сжалься надо мной, спаси меня, помоги мне в моей муке! Если он приедет, я скроюсь в пещере и останусь там с мертвыми, а ты прими его и не выдавай меня! Я согласен бороться с тысячью динков, но не хочу видеть и слышать его…

Новые друзья замолчали. Молчание длилось довольно долго. Гассан все еще стоял на коленях, закрыв лицо руками; лицо Белой Бороды выражало глубокую печаль.

Наконец он положил свою руку на голову Гассана и сказал дрожащим голосом:

— Встань, Гассан! Господь справедлив, но и всемилостив, Он прощает вины кающимся грешникам. Гассан, посвяти свою жизнь служению добру, и ты найдешь покой для души своей. Жертвуй собой для других, стой за правое дело в этой забытой стране, помогай бедным и несчастным — и ты заслужишь прощение у Господа!

— Я подумал об этом, когда сидел у дверей пещеры, — тихо сказал Гассан, — по у меня нет сил стать опять добрым, я погиб навеки!

— Не богохульствуй, Гассан! — возразил Белая Борода. — Я поклялся помочь тебе и буду тебе верным другом на пути к исправлению.

— Ты говоришь так сегодня, — воскликнул Гассан, — а завтра ты будешь избегать меня, не захочешь иметь дела с убийцей!

— Куда ты идешь? — сказал Белая Борода, удерживая Гассана, собравшегося уходить.

— Я хочу остаться один, — возразил тот, — я возвращусь в серибу. Оставь меня теперь, но если ты можешь быть другом убийце, то приходи завтра. Доброй ночи! — Он выдернул руку из руки Белой Бороды и исчез в лесу. Еще долго Белая Борода сидел на стволе дерева, погруженный в мрачные размышления; потом, перекинув ружье через плечо, встал и пошел по дороге.

Глава XI В бегстве

Лязг в лесу. — Зюлейка. — Белая Борода-Нежное Сердце. — Этого не забывают. — Он и она. — Зюлейка, оставь меня! — Выжидающий воин. — Ядовитый куст. — Сюда, сюда, брат, товарищ! — Между динками и леопардами. — Спасены. — Гибель серибы.

Белая Борода шел уже с полчаса, когда услышал позади себя какой-то лязг; он замедлил шаги и стал озираться вокруг, но ничего не мог заметить.

Тем не менее у него осталось ощущение, что около него кто-то есть. Ему были знакомы этот лязг и бряцанье; слух не обманул его — так бренчали железные украшения Зюлейки, когда она хлопотала по хозяйству.

Что же могла делать в лесу женщина-динка?

С мыслью о Зюлейке он вспомнил и ее сегодняшнее предупреждение. Он хотел поговорить о нем с Гассаном, но позабыл.

Теперь же им овладело странное беспокойство. Неужели опасения негритянки имели основание?

Во всяком случае надо было предупредить Гассана как можно скорее. Белая Борода повернул назад; он хотел доказать Гассану, что честно поклялся ему в дружбе и что действительно готов ему помочь.

Пройдя шагов сто, Белая Борода опять услышал лязг, на этот раз более громкий. Он вновь остановился; звук приближался.

Он схватился было за ружье, но эта предосторожность оказалась излишней: его назвали его имени; это была Зюлейка.

— Я здесь! — крикнул Белая Борода. — Как же так, Зюлейка, ведь опасно в лесу!

— Куда ты идешь, Белая Борода? — спросила рабыня.

— К Гассану! — ответил он.

— Не делай этого! — воскликнула она дрожащим голосом.

— Но я хочу и пойду, — настаивал с досадой хозяин Сансуси. — Объясни, что все это значит?

— Я скажу тебе в нашей серибе; там ты все узнаешь.

— Нет! Я посмотрю сам, что происходит у Гассана.

— Я не пущу тебя, — возразила Зюлейка, крепко схватив его за руку.

— Ты с ума сошла, Зюлейка? Или жизнь Гассана действительно в опасности? Пусти меня, приказываю тебе! — говорил Белая Борода, тщетно стараясь освободиться.

— Так слушай же, упрямый человек! — начала негритянка. — В собственной серибе тебе не грозит никакой опасности, потому что ты никогда не грабил стада динков, не жег их деревень, не травил их полей. Ты добр, Белая Борода-Нежное Сердце, об этом знаю динки. Ты охотился на буйволов и антилоп, чтобы насытить голодных, ты не разлучал матерей и детей, спасал детей негров с опасностью для жизни и отечески обращался со своими рабами. Этого не забудут динки, Белая Борода-Нежное Сердце!

Все это Зюлейка говорила очень медленно; потом она остановилась и продолжала еще медленнее:

— Я расскажу тебе историю… В одной динкской деревне…

— Зюлейка! — перебил ее Белая Борода. — Оставь истории! Скажи, что замышляете вы против Гассана?

— Я пошла за тобой из серибы, — говорила рабыня, — чтобы защитить, предупредить тебя, когда будет нужно. Я догнала тебя у ворот смерти и видела, как ты освободил этого негодяя из лап леопарда. А хорошо было бы, если бы зверь его растерзал, трижды растерзал!

— Зюлейка, твой голос дрожит от злобы! Вы хотите убить Гассана?

— Если бы ты его не встретил, — продолжала негритянка, — я позвала бы тебя назад; я удержала бы тебя и тогда, если бы ты не расстался с ним, я сказала бы: Белая Борода-Нежное Сердце, твой Лео — при смерти, с ним случилось несчастье, он зовет тебя…

— Зюлейка, оставь меня! — крикнул Белая Борода, стараясь освободиться.

— Он ушел один, — продолжала она, не отпуская его, — тем лучше. Не бей меня, Белая Борода, не вырывайся! Все равно поздно… Сериба сожжена, базингеры перебиты все до одного. Они пригласили динков для воинственной пляски, а динки пришли и убили врагов!

— Пусти меня! — крикнул теперь Белая Борода, насильно разгибая ухватившиеся за него руки негритянки. Но она продолжала, не чувствуя боли:

— На опушке леса воины ожидают Гассана и, как зайца, уложат своего властелина. Он мертв! Иди, если хочешь бесполезно бороться за его труп. Защитить ты его уже не можешь. Но берегись, не раздражай динков!

Белая Борода не слушал дальше, он стремглав побежал по направлению к серибе с громким криком: «Гассан! Гассан!»

— Гассан! Гассан! — глухо ответило эхо, и в лесу опять воцарилась гробовая тишина.

Белая Борода вначале спешил, но потом стал умерять шаги. Страстный порыв сменился спокойным рассуждением. Ему не следовало чрезмерно истощать свои силы, чтобы не явиться на поле битвы утомленным; он был убежден, что его ожидает борьба не на жизнь, а на смерть.

В лесу ему теперь было жутко. На небе взошел месяц, но серп его стоял не отвесно, как у нас, а лежал горизонтально и плыл, подобно серебряному челноку, по темному небосклону. Магический свет его слабо освещал дорогу, только местами образуя на ней светлые пятна; контуры переплетенных кустарников и стволов деревьев обрисовывались очень смутно. За одним из гигантов леса Белая Борода заметил какую-то фигуру. Вглядевшись пристальнее, он увидел, что за деревом притаился воин. Ясно можно было различить наклоненную голову, а сбоку выставленное копье, отливавшее беловатым цветом.

Негр был от него шагах в десяти, и Белая Борода не знал, идти ли вперед или выстрелить.

Прежде всего он также укрылся за ближайшим деревом, не теряя из вида спрятавшегося неприятеля. Оба оставались неподвижны.

Белая Борода приготовился отразить нападение этого одного негра, но мог ли он знать, сколько их вообще было скрыто в лесу? Быть может, другие подкрадывались к нему в это время с тыла? Да он и не мог оставаться за деревом, надо было спешить вперед, чтобы предупредить, спасти Гассана. Что оставалось делать? Убить выжидающего динка?

Но разве тот ему что-нибудь сделал? Против него динки не восставали. Да и стрелять он мог только в крайней опасности: выстрел выдал бы врагам, что к застигнутому врасплох Гассану спешат на помощь.

Белая Борода еще мучился всеми этими сомнениями, как вдруг зашумели кроны деревьев и по лесу пронесся ураган. Фигура пригнувшегося воина задвигалась, и наклоненная голова, выступающее копье оказались пустым призраком. Перед ним торчали ветки кустарника, колеблемого ветром.

С досадой Белая Борода оставил свою засаду и пошел к тому месту, где предполагал воина, чтобы окончательно убедиться в своей ошибке.

Он видел перед собой одни ветки ядовитого молочайника, соком которого туземцы отравляют свои копья.

«Вероятно, сегодня утром динки не преминули вновь опустить свои стрелы в этот сок! Но к чему эти мучительные мысли? Один Господь властен в жизни и смерти!»

И с этими мыслями Белая Борода двинулся вперед. По временам он останавливался и прислушивался, так как в темноте лучше руководствоваться слухом, чем зрением.

Ему показалось, что он слышит отдаленный шум, но не мог различить отдельных звуков. Белая Борода подходил к тому месту, где расстался с Гассаном, и у него мелькнул луч надежды. В этом месте находилось верное убежище от преследователей — ворота смерти, в которые не решился бы войти ни один динка. Шум приближался. Можно было расслышать воинственные крики. Чем ближе подходил он к тому месту, откуда они доносились, тем радостнее становилось у него на душе.

Наступил момент дать знак преследуемому Гассану, что близко подкрепление. Направо в каких-нибудь ста шагах должны были находиться ворота смерти. Белая Борода остановился и выстрелил в воздух; потом он крикнул: «Гассан! Гассан!» и вновь зарядил ружье. Эхо повторило крик.

В то же мгновение направо от него раздался ответный выстрел и ясно послышалось: «Белая Борода, Белая Борода!».

Быстрым скачком охотник исчез в соседнем кустарнике и бросился по направлению доносящегося до него крика:

— Сюда, сюда, брат, товарищ!

Через несколько секунд он стоял у ворот смерти на маленькой площадке, где еще лежали мертвый осел и убитый леопард, а еще через несколько секунд новые друзья — Белая Борода и Гассан, освещаемые слабым светом луны, протянули друг другу руки.

Сколько чувства было в этом искреннем взаимном рукопожатии, сколько бесконечной благодарности с одной, сколько искренней радости с другой стороны!

Велика сила дружбы и живительно ее действие! Это добродетель, возвышающая наше сердце, безразлично, даем мы или берем.

Но друзья у ворот смерти не могли предаваться своим чувствам. Шум все приближался, слышался гул дико кричавших голосов; вдвоем они не могли пойти против сотни врагов, и им оставалось только спасаться бегством.

— Гассан, входи, я подожду! — торопил Белая Борода.

Гассан медлил с секунду, как будто хотел сказать: «Иди ты вперед, друг и брат, а я подожду динков».

Но потом он сказал:

— Все равно: здесь — динки, там — леопарды!

Несколько минут спустя площадка опустела; вскоре затем в кустах замелькали воины. Они оторопели, увидев мертвых осла и леопарда, с ужасом посмотрели вверх к воротам смерти, стали в круг и начали совещаться; потом ринулись вперед, следуя призыву своих соотечественников, спешивших по дороге в Сансуси.

Там надеялись они найти своего врага, ненавистного Гассана, спасшегося от их копей только благодаря быстрому бегству.

Победа динков была полная.

Базингеры вздумали танцевать, и Ахмет, в то время единственный распорядитель серибы, дал согласие. Динков позвали, и они собрались для воинственной пляски.

Что случилось затем, об этом рассказывали теперь посланные в самых отдаленных дворах; известие о том, что танцоры вдруг превратились в воинов и бросились на базингеров, переходило от племени к племени.

Ахмет первый получил смертельный удар. Потом началось кровопролитие среди базингеров.

Оставшись без предводителя, солдаты хотели бежать, но за воротами были оцеплены другими динками и все без исключения убиты. Солдаты никому не давали пощады; они оставляли в живых только женщин и детей, которых уводили в рабство.

Захватив хлебные запасы, негры зажгли серибу. Храбрейшие из них сейчас же после нападения на базингеров отправились в лес, чтобы там выждать Гассана; предполагали, что он в Сансуси.

В ту ночь на Ивана Купала Гассан после своей исповеди перед Белой Бородой еще долго блуждал по лесу. Наконец он несколько успокоился и направился по дороге к серибе. Деревья уже начинали редеть; вдруг он поднял глаза и увидел на небе красное зарево. Гассан сообразил, что это горит его сериба.

Грозное зрелище повергло его в отчаяние. Он подумал, что это обыкновенный пожар, вызванный какой-нибудь неосторожностью его слуг, в другое время с таким несчастьем можно было справиться, но теперь, во время голода, когда его последние запасы стали жертвой огня, его положение в стране динков оказывалось весьма шатким.

Он ломал руки и шептал:

— Это — наказание Божие, это — суд Божий! — Овладев собой, Гассан поспешил вперед, чтобы спасти хоть что-нибудь. Вот он уже выходит из лесу… Вдруг он видит, как из ближайших кустов выбегает толпа негров и направляется к нему… Он тотчас узнает динкских воинов, а также Лису с поднятым копьем во главе их.

Что хотят эти люди? Напасть на него?.. Недолго ему пришлось размышлять, потому что мимо него пролетело несколько копей и одно попало в верхнюю часть левой руки.

Гассан, как затравленный зверь, бежал в лес, к воротам смерти, где Белая Борода во второй раз спас ему жизнь.

Глава XII Домашняя утварь праотцов

Семь спящих отроков. — Перемена воздуха. — Вопрос о горшке. — Голод. — Бутылка для питья. — На гребне горы. — Взгляд на обетованную землю. — Чудесный сон. — Громадный дикий козел. — Домашняя утварь праотцов. — Вычищенный котел. — Свежая печень козла. — Как разрешается вопрос относительно горшка. — Мертвая ядовитая змея. — Магазины. — Этнографические изыскания. — Свежее индийское просо. — Поющие леса. — Происхождение слоновой кости. — Доброй ночи!

— Наконец-то ясный денек! Наконец-то видно голубое небо и светит солнце. Сегодня — день семи спящих отроков. Стало быть, будет хорошая погода, а это для нас очень кстати.

Так говорил Белая Борода рано утром Гассану, растянувшемуся у входа в пещеру духов.

Последний кивнул головой и ответил:

— У нас не было недостатка в ясных днях. Дождя не было вплоть до недорода и голода. Но для нас-то, конечно, лучше, чтобы не поднимались испарения с озера духов, и чтобы над ущельем не стелился тяжелый туман.

— А особенно для тебя, Гассан, — возразил Белая Борода, — мне кажется, что лихорадка у тебя усиливается от сырости испарений!

— Может быть, но главная причина — воздействие яда на конце копья, — сказал Гассан.

— А все-таки ты счастливо отделался! — воскликнул Белая Борода с искусственной веселостью. — Если бы копье попало полдюймом повыше, оно ранило бы аорту! А яд теперь уже бессилен, он не действует так долго; у тебя просто лихорадочное состояние от раны, больше ничего! Впрочем, я знаю для тебя одно превосходное средство!

— Какое-нибудь волшебное зелье Зюлейки? — спросил Гассан.

— Я не шучу, — продолжал Белая Борода. — А думаю о важном целебном средстве, рекомендуемом обыкновенно докторами в Европе — о перемене воздуха. Каково твое мнение на этот счет, Гассан?

— Куда нам идти? На развалины моей серибы или в Сансуси, которое, вероятно, тоже уничтожено огнем?

Впрочем, ты прав! Такая перемена воздуха кончила бы разом все наши страдания: динки позаботились бы об этом!

— Опять начинаются сетования! — сказал Белая Борода. — Я хочу повести тебя далеко, через горы, в прекрасную долину!

— А, я понимаю, — прервал его Гассан, — через темные пещеры, в которых можно встретить ядовитых змей! Ведь ты, кажется, поклялся никогда больше не вступать в этот лабиринт!

— Вовсе не по лабиринту! — возразил Белая Борода. — Мы пойдем по горным тропинкам. Антилопы выдали мне второй путь, ведущий через гребень горы, и я хочу на время оставить тебя и пойти его расследовать. К обеду я опять вернусь! Ты можешь пока ходить взад и вперед по нашему балкону, по плоскогорью перед пещерой; но, пожалуйста, не предавайся своим мрачным мыслям. Разреши лучше задачу, которая нас теперь так занимает: как и из чего мы можем приготовить себе горшки, чтобы варить себе кушанье. Мне давно хочется поесть хорошего бульона; раздобудь горшок, а уж заботу об изящнейших деревянных ложках я беру на себя.

Гассан улыбнулся.

— Так-то лучше, товарищ! — продолжал Белая Борода. — Сделай милость, посмеивайся, но изобрети мне горшок! Пока до свидания!

Он пожал Гассану руку и направился в маленький лесок, налево от пещеры духов. Но едва только он скрылся из взгляда своего товарища, как напускная веселость исчезла и лицо его приняло озабоченное выражение. Белая Борода знал, что положение товарища серьезное, вернее даже — безнадежное.

Пещера духов представляла дурное местопребывание для больного; даже здоровый с трудом мог влачить в ней существование.

Здесь не было ни съедобных кореньев, ни плодов; дичь состояла из нескольких птиц, гнездившихся на деревьях. Антилопы не показывались. К тому же друзьям была доступна всего лишь узкая полоса земли, ограниченная со стороны гор неприступными обрывами, а со стороны долины — бурными ручьями.

В этой местности среди роскошнейшей растительности можно было умереть с голоду. Белая Борода благословлял случай, что несколько месяцев тому назад принес сюда значительный запас пороха, к счастью, не отсыревшего в одной из боковых пещер; благодаря этому запасу он мог по крайней мере стрелять птиц.

Белая Борода отправлялся и на поиски яиц, но ему удалось разыскать гнезда лишь мелких видов зябликов и ткачиков. Почти всю свою незначительную добычу он отдавал Гассану, сам же ел жесткое прокопченное мясо попугаев, изжаренное на вертеле самым первобытным способом.

У друзей не было даже горшка, чтобы варить мясо птиц! Бутылку для питья с грехом пополам раздобыли. Сам Белая Борода утолял жажду в одном из доступных ручьев долины; для Гассана же, которому трудно было взбираться по горам, он приносил воды по несколько раз на день в одной из пороховниц.

Не удивительно, что страна по ту сторону горы по воспоминаниям казалась Белой Бороде землей обетованной. Он уже давно пролез бы по темным проходам, если бы его не отговаривал Гассан.

— Змея давно умерла! — говорил Белая Борода.

— Но яд ее зубов сохраняет свою силу в течение многих лет, — отвечал обыкновенно Гассан. — Кроме того, змеи могут целые недели и месяцы обходиться без пищи.

Что сделалось с Гассаном? Отчего он стал таким боязливым? Кто не знает, что тяжелая болезнь может сделать нерешительным и мужчину!

«Но раз не пускают сквозь гору, можно будет попытать счастья перебраться через нее». Так думал Белая Борода, идя по тропинке, по которой скрылась серна, замеченная им во время первого посещения пещеры.

Взбираться по крутизне в простых сапогах без гвоздей, не имея в руках даже палки, было нелегкой задачей. Тем не менее ему удалось достигнуть гребня, покрытого роскошной свежей травой.

Перед ним расстилался прелестный вид. Внизу река разветвлялась, образуя целую сеть рукавов, а местами и маленькие озера. Эта местность напомнила Белой Бороде вид родной деревни во время половодья, когда разливался Гавель.

Река должна была изобиловать рыбой и раками, по поверхности ее стаями носилась водяная птица, на обширных травянистых степях, вероятно, паслись антилопы! Какое раздолье для охотника, какой соблазн для голодного желудка! Внизу росли пальмы, масличные деревья, виноград. Наверное, там были и клубни, могущие заменить картофель. Спинка серны с картофелем! Какой деликатес!

Да, земля была обетованная, но она была недоступна. Нигде с гребня не видно было тропинки, ведущей вниз: всюду виднелись одни гладкие стены.

У Белой Бороды стало тяжело на душе. Он твердо решил пойти завтра чуть свет в глубь пещеры, что бы там ни говорил Гассан. Попытался было он взглянуть на Сансуси и на серибу Гассана, но другие гребни гор заслоняли перспективу.

С гор он спустился в более веселом расположении духа: у него явилась надежда на лучшие дни.

Достигнув подошвы гор, он сел отдохнуть на камень, положил ружье рядом и задремал. Он очень устал, и отдых ему был приятен; еще приятнее было то, что он увидел во сне.

Белая Борода находился в прекрасном парке, в свежей зелени деревьев виднелись роскошные плоды: яблоки, груши, сливы и вишни, все это поспело каким-то чудом одновременно и напоминало сказочную страну с молочными реками и кисельными берегами. Всем он мог наслаждаться вволю; вокруг него стояли слуги в турецком платье и махали над ним опахалами, освежая его разгоряченное лицо. Но самое прекрасное была приятная музыка, раздававшаяся по всему парку… Белая Борода проснулся, открыл глаза, но все еще продолжал слышать звуки этой музыки. Они доносились из рощи, находившейся перед ним, и представляли не то свист, не то игру на флейте. Он еще не успел отдать себе отчета в услышанном, как вдруг позабыл все и весь обратился в зрение.

На краю рощи стоял горный козел светло-серого цвета с длинной шерстью на груди. Он походил на сильного буйвола и гордо нес голову с громадными рогами, вызывающе потряхивал красно-бурой жесткой гривой, спускавшейся с выгнутого затылка до загривка. Вот он повернулся, помахивая хвостом и шумно приминая траву своими тяжелыми, черными ногами с белыми каемками вокруг щиколотки. Не обращая внимания на Белую Бороду, он собирался пастись на привычных местах.

Сердце охотника наполнилось восторгом: действительность превосходила сон. Какие дары ниспослало им небо!

Благородный зверь был в двадцати шагах — какой легкий выстрел! Какая верная добыча! Белая Борода осторожно протянул руку за ружьем, отодвинул предохранительный взвод… козел сделал движение — но пуля уже засела в лопатке.

Раненый зверь подскочил, потом на мгновение остановился, расставив ноги и опустив голову, и затем упал на траву.

Веселый крик огласил суданский горный ландшафт. Затем охотник принялся потрошить зверя и немного спустя потащил тяжелую ношу вниз в пещеру духов.

— Вот если бы горшок! — думал он. — Как вкусно можно бы было приготовить свежую печень козла! — Но теперь у них будет по крайней мере сочное жаркое, это уж не подлежало сомнению.

Белая Борода нарочно подходил тихо к пещере, чтобы удивить Гассана, бросив к его ногам африканского дикого козла. Но еще не доходя до балкона, он сам остановился пораженный. Уж не умел ли Гассан колдовать? Он сидел на земле, окруженный кувшинами, горшками и жаровнями, и чистил палочкой котелок. Лихорадка, казалось, совсем оставила его; глаза смотрели радостно.

— Гассан! — воскликнул удивленный Белая Борода. — Что это значит?

Гассан спокойно посмотрел на него, потом улыбнулся, увидев козла, и сказал:

— Ты блестяще исполнил свою задачу. Я тоже доволен, что, по-видимому, разрешил вопрос о горшке. Если тебе недостаточно того, что видишь здесь, то можешь получить еще.

— Откуда эти горшки? Как они попали сюда? — спросил, все еще удивляясь, Белая Борода.

— Домашняя утварь праотцев! — возразил Гассан с мрачным юмором. — Но я голоден и не прочь бы поесть свежей козлиной печени. Беги-ка, товарищ, к ручью и почисти хорошенько песком этот котелок: он давно не видал такого счастья. А когда мы поедим, я расскажу тебе, как был разрешен вопрос о горшке.

Чисто-начисто вымыл Белая Борода железный котелок, насколько вообще можно отмыть старое ржавое железо, очистил также глиняный горшок и понес его наверх с водой. Вскоре в котелке закипела вода, и оба товарища стали наслаждаться запахом приготовляемого мясного кушанья. Потом они разрезали печень охотничьими ножами и утолили голод.

— За ваше здоровье! — воскликнул затем Белая Борода, сделав большой глоток из глиняного горшка. — За твое здоровье, товарищ! Все-таки вода — всему голова!

— За твое здоровье! — ответил Гассан. — Да ведь у нас сегодня классический пир; напиток не уступает фалернскому вину. Собственно, следовало бы увенчать горшок цветами; ведь мы пьем из урн!

— Тело насытилось, — продолжал Белая Борода, — теперь надо подумать о духе. Расскажи, Гассан, как ты разрешил вопрос о горшке?

Солнце только что зашло, Гассан пододвинулся к огню и начал.

— Случаю мы обязаны величайшими открытиями и изобретениями. Обыкновенно люди ищут одно, а найдут другое. Так было и со мной.

Я думал не о том, как мне здесь приготовить горшок, а о том, как к нему подойти. Уже в первый день, когда мы похоронили карлика в обширном склепе динков, мне пришло в голову, что негры здесь жили неделями и, наверное, должны были оставить утварь, которая теперь могла бы нам пригодиться. Пока ты уходил стрелять птиц и разорять гнезда, я также не бездействовал; я тщательно исследовал боковые пещеры, но безуспешно. Потом ты мне рассказал о проходе к реке, и я занялся этим предметом, совершенно забыв о горшках.

— Ты был в проходе? — спросил Белая Борода, вставая.

— Да, милый друг, — возразил улыбаясь Гассан, — я нашел его; нашел даже больше, — продолжал он, приподнимаясь, чтобы взять какой-то кувшин. — В этой урне лежит змея; она мертвая, брось подальше в долину.

Теперь я понимаю тебя, товарищ; ты сердишься, что я не предоставил тебе искать змею и сам удалил препятствие, заграждавшее тебе дорогу к реке. Но мне захотелось хоть раз пожертвовать своей жизнью за других, и если бы со мной случилось несчастье, я умер бы охотно и со спокойной душой!

Белая Борода молча пожал ему руку, а Гассан продолжал:

— Я еще вчера был в темном проходе, но не мог далеко пройти, так как сырые смолистые ветки постоянно гасли. Сегодня же, когда ты отправился на гору, мне как-то повезло; лучины горели лучше, и после недолгих поисков я нашел палку, воткнутую в землю; я вытащил ее и увидел висящую на ней ядовитую змею. Довольный таким успехом я прислонился к стене и тут заметил на скале напротив, на высоте двух-трех футов, небольшие ниши, а в них какие-то странные груды. Меня это заинтересовало; я исследовал одну из них и вскоре с большой радостью убедился, что вопрос относительно горшка решен: передо мной была нагромождена целая динкская кухня.

В этих нишах десятки лет тому назад негритянки сохраняли свою кухонную посуду, которой, кажется, хватило бы на сотни людей.

В первый найденный горшок я положил мертвую змею и продолжал свои изыскания. Ученый, отрывающий из-под пепла в Помпее драгоценные урны, едва ли испытывает большую радость, чем испытывал я. Многое из утвари праотцов было хрупко и рассыпалось у меня в руках, но многое уцелело, было годно к употреблению и при постукивании издавало чистый звук; наконец, по лязгу я нашел в кухонном складе железный котел и решил вытащить всю коллекцию на свет Божий. Так как тебя еще не было, то я занялся археологическим изучением.

Я осмотрел кувшины и горшки без ручек, очистил их от помета летучих мышей, чтобы различить орнаменты: треугольник и ломаная линия. Предки динков купили этот горшечный товар у соседнего племени бонго, в кузнице которого был приготовлен и котел. В течение десятков лет культура здесь не сделала ни шагу вперед. Этот кувшин походит на современный как две капли воды. Он имеет полтора фута в диаметре, очень емок и может нам служить кадкой. Кувшины для масла, подобные вот этим, и по сие время можно встретить в домах динков; Зюлейка до сих пор употребляет жаровни, ничем не отличающиеся от найденных.

Но вот что самое интересное! Я нашел трубку и притом тонкой работы, она представляет голову негра. Судя по прическе, можно было бы сказать, что это бюст нашего почтенного неприятеля Лисы. Жаль только, что мне не удалось найти табаку, а то бы можно покурить за фалернским, и табак уж, наверно, оказался бы лежалым. Ты смеешься, но сознайся, что и ты радостно приветствовал бы теперь листочек африканского хорошего табаку и стал бы утверждать много лет спустя, что перед пещерой духов в день семи спящих отроков ты курил такой гаванский табак, какого не приходилось во всю жизнь.

Находки мои важны, но еще важнее мои предположения. В пещере, наверно, скрыто целое динкское хозяйство. Где есть железные котлы, там по углам должны быть расставлены и железные лопаты.

Подумай только, какое это имеет значение! Когда мы с тобой проникнем сквозь гору в обетованную землю на берегу реки, нам можно будет вскопать почву, сеять и жать, потому что я уверен, что в пещере найдется зерновой хлеб.

Пожалуйста, не смейся! Семена васильков, найденные в одной римской могиле, взошли через тысячу триста лет. Почему бы то же самое не может удасться и нам? Зерна в пещере свежи в сравнении с теми, которые сохранялись в течение тысячелетия. Ты думаешь, что это — моя фантазия? Так загляни же в высокую урну направо от тебя, Фома неверующий! Можешь смело опустить в нее руку, там нет змеи. Вот так! Ну, что же ты пересыпаешь между пальцами, не индийское просо? Тебе, собственно, не следовало отпускать Зюлейку, надобно было бы взять ее с собой; она натолкла бы нам теперь муки, и мы напекли бы личных тортов, хоть и из зябликовых яиц.

Твоя пещера, Белая Борода, — одно великолепие! Она — источник всего хорошего, как ты сам, и я твердо убежден, что она даст нам и топоры, с помощью которых мы будем в состоянии рубить деревья и сколотить плот, чтобы поплыть на север, по течению! Охотничьими ножами нам едва ли удалось бы добыть строевой материал.

Вот все, что я имею сообщить; теперь очередь за тобой: расскажи, какие ты нашел пути и тропинки и как тебе удалось убить козла. Недурно иметь полное хозяйство, но какой же прок в горшках, если они пустые? Честь тебе и слава, что ты обратил пустые урны динков в истинные мясные горшки египетские. Ты — настоящий волшебник, Белая Борода! Дай-ка еще глоток фалернского, вытекающего из недр гор!

— Послушай, — сказал некоторое время спустя Белая Борода, — мне придется переименовать Лео в случае, если он опять будет у меня, потому что ты теперь будешь носить его имя.

Лицо Гассана омрачилось, и он отрицательно покачал головой:

— Ты знаешь, этого нельзя; я должен остаться Гассаном.

— Как хочешь, — возразил Белая Борода, пожимая ему руку.

Наступило тяжелое молчание.

Гассан первый прервал его, уговаривая товарища рассказать о своих сегодняшних охотничьих похождениях.

Но тот продолжал расспрашивать Гассана о предметах, найденных в пещере, и с юношеским жаром строил план за планом. Мысленно он уже плыл со своим другом по направлению к ближайшей мешере.

— Ты радуешься, как Робинзон, когда он нашел потерпевший крушение корабль, — сказал улыбаясь Гассан, — обрадуй же и меня; расскажи об обетованной земле, которую ты обозревал с высокой горы и к которой мы завтра пойдем или поползем!

Белая Борода рассказал все, упомянул и о том, что видел во сне. Окончив рассказ, он воскликнул:

— Но неужели музыка была обманом чувств, Гассан? Убив козла, я от радости совсем забыл о ней, да я ее больше и не слышал и потому не узнал, откуда шли эти звуки.

— А из каких деревьев состояла роща? Не из белоствольных акаций? — спросил Гассан.

— Да, из них, — ответила Белая Борода.

— Так это тебе спело колыбельную песню поющее дерево.

У основания шипов акаций поселяется насекомое; когда последнее оставляет дерево, то припухшее, полое внутри вздутие у основания шипа становится резонатором, ветки колеблются ветром, шипы дрожат и издают звук, похожий на свист. Леса поющих деревьев тянутся иногда на целые мили; в особенности зимой, когда оголенный лес стоит весь белый, в нем раздаются сотни аккордов. Поющие леса здесь вовсе не сказка.

Приближалась полночь, и Белая Борода хотел идти спать. Но Гассан удержал его, говоря:

— Нет я не отпущу тебя так рано; мне хочется поделиться с гобой одной тайной, которую я скрываю уже второй день. Вчера я как-то не мог открыть ее тебе. Оба мы были голодны и мое сообщение явилось бы какой-то насмешкой. Однако лихорадка у меня сегодня гораздо слабее, хотя, впрочем, неизвестно, что скажет ночь после такого полного событий и волнений дня! Так слушай же: вчера, когда я искал змею, я наткнулся в одной узкой боковой пещере на слоновую кость.

— Ну! — сказал Белая Борода равнодушно.

— Я так и знал, — продолжал Гассан, — что это известие не произведет на тебя впечатления, а между тем оно важно для нас обоих. Положим, что нам удастся спасти жизнь и добраться на плоту до мешеры, но ведь в Хартум мы приедем с пустыми руками. Моего имущества в этом городе едва ли хватит для основания новой серибы, а ведь ты знаешь, чего требуют хартумцы: слоновой кости и негров! Но я уже не хочу больше осквернять себя торговлей людьми, продажей их в рабство — я в этом поклялся и решил исправиться, стоять в этой стране за доброе дело, защищать бедных и несчастных. Видишь ли, друг мой, с помощью найденной слоновой кости мы можем этого достигнуть. Мы будем в состоянии основать новую серибу, образцовую станцию под знаменем креста. Ты будешь хозяином, а Гассан, мусульманин, будет твоим слугой. Мы дадим стране счастье и мир, и я найду, быть может, покой для своей души. Это будет мне единственной высочайшей наградой, возможной для меня на земле.

Ты не отвечаешь, Белая Борода? Ведь слоновая кость эта не имеет хозяина и по праву принадлежит тому, кто ее нашел. Предъявить какие-нибудь претензии могли бы разве летучие мыши, да и те начинают покидать пещеру с тех пор, как мы зажгли в ней свои костры. Что же нам стесняться? Ты открыл пещеру и тебе принадлежит находка! Или ты, может быть, не хочешь ехать со мной, хочешь меня оставить?

— Нет, Гассан, — воскликнул Белая Борода в радостном волнении. — Отныне мы будем работать вместе. Вот тебе моя рука в том, что я тебя не оставлю. Но мы не можем покинуть пещеры, прежде чем я не исполню своего долга. Что сталось с Сансуси? Динки, наверное, ушли на родину, но Лео ведь бари, чужой среди динков. Я должен спасти его, если не поздно. Как спасти — это в воле Божьей, Господь наставит меня. Но до того времени ты подожди, Гассан.

— Я помогу тебе в этом, насколько могу, — воскликнул последний, взяв руку Белой Бороды. — Я готов отдать жизнь для освобождения Лео!

Белая Борода-Нежное Сердце с благодарностью взглянул на Гассана и искренне ответил на его рукопожатие. Потом прибавил со счастливой улыбкой:

— Вот так, Гассан, это дело, мы еще заживем с тобой душа в душу. Доброй ночи, мой друг!

Вскоре затем Белая Борода уснул на ложе из листьев. Гассан же еще долго сидел, устремив взор в темноту ночи. Так же темно, как эта ночь, было их будущее: оба они шли навстречу неведомым опасностям; но Белая Борода уповал на Бога, а Гассан сегодня тоже в первый раз после многих лет сомкнул усталые глаза в надежде на Его помощь.

Глава XIII Обетованная земля

Пшенная каша с мясным фаршем. — Ложки. — Хлеб наш насущный даждь нам днесь. — Змеиный пункт и ворота жизни. — Сквозь горы. — Новое пепелище. — Картофель, грибы и пряности. — Дикий рис и виноград. — Тарелки. — Амбач. — Легкая гондола. — Сострадательный динка.

Когда Гассан проснулся на следующий день, Белая Борода уже был за стряпней. Над огнем кипел котелок. После сердечного «доброго утра» охотник сказал Гассану, что на завтрак будет пшенная каша с мясным фаршем. Жаркое поедят в обед, когда принесут себе из обетованной земли картофель!

Гассан засмеялся:

— Какое знатное меню! — воскликнул он. — Я чувствую себя словно возрожденным. Посмотри, рана заживает, а лихорадка совсем прошла!

— Ты и спал-то богатырским сном! — прервал его Белая Борода, усердно строгая какой-то кусочек дерева.

— Что это ты делаешь? — спросил Гассан. — Никак — ложки?

— Конечно. Я ведь обещал тебе, что если ты достанешь горшок, то изготовлю ложки. Вот и вторая готова! В чулане динков ты, конечно, не нашел ложек, а для пшенной каши они нужны.

Вскоре товарищи уселись за дымящийся котел. Гассан хотел сейчас же начать есть, но Белая Борода его удержал.

— Подожди же, — сказал он. — Вчера мы ели, как язычники, но нельзя же всегда так. Надо помолиться, хотя бы и в нескольких словах. — С этими словами он сложил руки к молитве и произнес: — «Хлеб наш насущный даждь нам днесь, аминь!»

Гассан был глубоко потрясен; уж много лет он не читал молитвы. Он также сложил руки и проговорил дрожащим голосом: «Хлеб наш насущный даждь нам днесь, аминь!».

Белая Борода радостно взглянул на него.

— А теперь приятного аппетита, товарищ! — воскликнул он.

Начали есть пшенную кашу.

— А все-таки у пшена затхлый вкус! — говорил смеясь Белая Борода. — А ты еще говорил вчера, что оно свежее. Можно себе представить, каков должен быть вкус хлебных зерен из свайных построек!

— Потому ты, верно, и сделал ложки из душистого дерева. Они передают каше свой аромат! — возразил Гассан, отвечая шуткой на шутку.

Завтрак продолжался все в том же веселом настроении. Наконец Белая Борода поднялся, говоря:

— Пора и за работу! Помоги мне связать эти лианы. Веревки, которые я тогда захватил из серибы, едва ли хватит, а нам необходима руководящая нить в этом лабиринте!

Лиан была уже связана целая куча. Тут Белая Борода рассмеялся и сказал:

— Довольно пока! Это и так напоминает исполинские колбасы, какие носили в средние века по городам Германии для торжественной встречи нового столетия. А теперь вперед! Я должен проследить сам раз уже пройденную дорогу; ты мне только помешал бы. Заблудиться на этот раз невозможно. Первый кол мы вобьем там, где ты нашел змею и назовем его «Змеиным пунктом»; для выхода из пещеры я тоже нашел подходящее название: назовем его «воротами жизни» в отличие от «ворот смерти». А теперь тронемся к «воротам жизни»!

— «Змеиный пункт» и «ворота жизни», — бормотал Гассан, — это — странные станции, мой друг! Действительно ли мы вступим в новую жизнь, миновав эти ворота? Ты говорил, что там местность безлюдная, что на реке не видно судов!

— Да ну тебя, — задорно воскликнул Белая Борода, — приплывут и суда. Расчувствовался! Должно быть, ты и вправду собрался умирать.

— Я думал о своей могиле, — серьезно ответил Гассан. — В случае, если я умру, то похорони меня в пещере, около того места, где я нашел змею.

— Постараюсь запомнить твою последнюю волю! — воскликнул Белая Борода, стараясь отвлечь Гассана от мрачных мыслей. Но ты мне обещал топор, необходимый для постройки плота. Так сдержи свое слово, я буду измерять, подобно геометру, дорогу к воротам жизни.

Оба товарищи со смехом вошли внутрь пещеры. Пока Белая Борода укреплял в темном лабиринте нить Ариадны, Гассан гремел посудой в кладовых динков, пока, наконец, нашел, чего искал, — годный к употреблению топор.

Белая Борода вернулся раньше условленного времени.

— Дорога вовсе не так далека, если идти вдоль веревки, — говорил он. — Иди, Гассан. Пойдем в обетованную землю! Ты положил мясо в горшки. Браво! Мы захватим в Ханаан мясные горшки Египта!

Нагруженные горшками, с винтовками за спиной, оба товарища отправились в путь. Веревка и лианы указывали им дорогу и, несмотря на неудобства и затруднения, которые представлял проход по низким коридорам, они в полчаса с небольшим дошли до «ворот жизни». Летучие мыши производили неимоверный гвалт, но это мало беспокоило наших путников. Они уже были хорошо знакомы с подземным миром и не боялись его кажущихся ужасов.

Обширная могила племени динков стала для них приветливым кровом, а пещера с ее кладовыми являлась в их глазах сокровищем громадной ценности.

Но они были люди, дети света, и сердце их возликовало, когда они, наконец, ступили на обетованную землю.

В нескольких шагах пониже «ворот жизни» возвышалось маленькое плоскогорье, примыкавшее к скале, которая кончалась выступом, образуя род крыши.

Белая Борода повел своего товарища к этому месту со словами:

— Вот наша дача. Прекрасный вид, не правда ли? Как зеленый ковер спускается местность к реке, серебристой лентой извивается по ней ручей. Направо из недр скал бьет водопад; плеск и журчанье его доносится доверху. Направо и налево — деревья, отроги леса, покрывающего вершину гор. Эта площадь земли в четверть квадратной мили — наша неоспоримая собственность, и это уже не тюрьма, как ущелье смерти. Посмотри, как величественно катит река свои волны по направлению к северу! По ту сторону берегов, положим, тянется необозримое болото, но эта местность возвышенная и здоровая. Сюда не доносятся лихорадочные испарения. Приветствую тебя, Гассан, на новом пепелище!

Гассан пожал руку друга. Его также радовала приветливая картина, и он сказал с веселой улыбкой:

— Хорошо нам здесь, построим здесь кущи!

Белая Борода уже опять куда-то спешил.

— Отдохни, Гассан, — крикнул он, — я — за дровами; надо подумать об обеде! — «Отправлюсь кстати и за картофелем», — подумал он про себя. Но Гассан отдыхал всего одно мгновение и также отправился в ближайший лес. Когда товарищи опять сошлись на площадке, каждый нес свою лепту.

— Дров здесь — сколько угодно, — сказал Белая Борода, бросая на землю порядочную связку. — Кроме того, я нашел картофель. Смотри, шляпа полна клубнями дикого ямса.

— К жареному мясу подойдут и грибы; вот хорошие сорта, — говорил Гассан, опустошая карманы. — Можно есть спокойно: ядовитых нет. А эту ягоду знаешь? — спросил он Белую Бороду, поднимая пучок красных кистей. — Это дикий перец. Мы можем есть теперь и рагу, когда мясо испортится и у нас не будет свежего.

Нашлось для нас и вино в лесу: я нашел масличную пальму; сейчас же после обеда я сделаю надрез на стебле цветка, соберу сок, и мы чокнемся пальмовым вином! А плоды ее дадут нам масло. Ну, не обетованная ли эта земля в самом деле?

Мы, избалованные европейцы, сидящие дома у маменек, с ужасом отказались бы от жаркого, жарившегося перед ними на жаровне; мы не дотронулись бы до горьких клубней, заменяющих картофель, и предпочли бы скорее просидеть голодными, чем пользоваться этим африканским столом. Но оба товарища уже испытали голод, и обед казался им вкусным.

У них были две прекрасные приправы: голод и веселое расположение духа.

Даже Гассан повеселел; он взял одну из урн, поднял ее и разбил о камень.

Потом он выбрал два самых больших черепка, говоря: «Вот и тарелки!»

После обеда были предприняты новые экскурсии в неведомое царство и было найдено многое, что могло украсить их жизнь в пустыне, например, дикие финики, особый вид лимонов и другое. Особенно приятно их поразило то, что на берегу реки рос роскошный дикий рис, почти уже созревший. Белая Борода окончательно пришел в восторг, когда увидел стволы амбача в пятнадцать, двадцать футов вышиной, возвышающихся над водой, как целый лес копий.

— Ура! Вот и плот! — воскликнул он, наперед уверенный в том, что Гассан разделяет его мнение. И действительно, стволы амбача, толщина которых у основания достигает шести дюймов, представляют лучший материал для постройки плотов.

Этот плавучий лес легок, как сердцевина пера, и один человек может унести на себе плот, способный удержать над водой восемь человек.

— Здесь мой топор является почти излишним! — сказал Гассан, но в его голосе не слышалось радости.

Взглядом знатока он окинул реку, растительность ее берегов… Было что-то такое, что мешало ему присоединиться к восторгу своего юного спутника. Но он молчал, не желая омрачать своими предположениями этот радостный день.

На другой же день Гассан сколотил или, правильнее, связал предварительно лодку из амбача.

Он выбрал дюжины две трехлетних побегов средней величины, приблизительно в шесть футов длиной, и связал их веревкой, взятой из пещеры, где вместо нее были поставлены вехи из хвороста. Импровизированная гондола была готова. Она вышла довольно изящная, хорошо держалась на воде, и ею нетрудно было управлять с помощью наскоро приготовленного весла.

Челнок весил менее полцентнера и потому было довольно трудно удерживать его в равновесии, но Белая Борода и раньше не раз переезжал через реки на лодках из амбача и был уверен, что сумеет управлять ею.

Следующее соображение заставило его спешить с постройкой лодки: он отправлялся в Сансуси, чтобы спасать Лео; могло случиться, что он уже не вернется, и ему нужно было дать Гассану верное средство если не спастись, то хоть уйти от враждебно настроенных против него динков. Брать же Гассана с собой в Сансуси он не хотел, так как Белой Бороде предстояло бороться с целым племенем динков, то было безразлично, идти туда одному или вдвоем, с Гассаном.

Белая Борода хотел освободить Лео добром.

Он никак не надеялся, что последний удержался в качестве начальника в серибе. Самому Белой Бороде это, может быть, удалось бы, но чужой негр не мог пользоваться уважением рабов, и последние, наверное, тотчас же бежали на родину, как только узнали об исчезновении господина и о вспыхнувшем в стране восстании.

Но Белая Борода твердо верил, что искра человечности есть и в самом жестоком негре — динке. Разве Зюлейка не представляла красноречивейшего примера благодарности женщины-динки?

Он видел еще и другой пример их благородства. Между невольниками Гассана был один, за которого родственники заплатили выкуп слоновой костью. Бедному негру страшно хотелось уйти домой, но у него были какие-то мучительные боли в ногах, так что он не мог ходить. Однажды пришел в серибу отец этого негра, взвалил себе на спину взрослого сына и понес его за много миль на родину.

Белая Борода-Нежное Сердце подметил эти прекрасные черты в характере динков и на них надеялся, задумав спасение Лео. Однако нельзя было откладывать этого. Со времени ночи на Ивана Купала прошло уже пять дней, в это время Лео могли продать в рабство в какие-нибудь далекие деревни, и поэтому Белая Борода решил предпринять поездку по реке, как только была готова лодка.

Глава XIV Травянистая отмель

До свиданья! — Прототип туфли. — Заросли папируса. — Мать шерсти. — Плавающие луга. — Травянистая отмель. — Бегство невозможно. — Своеобразные пни. — Осажден бегемотами. — Между Сциллой и Харибдой. — Приходится отказаться от зрелища, — Обманутые надежды.

Вскоре после полудня Белая Борода простился с Гассаном; у последнего рука все еще не совсем зажила, так что ему нельзя было грести, и он остался.

— Посмотрим, куда нас вынесет течение! — воскликнул Белая Борода.

— Желаю успеха, товарищ! — отвечал Гассан, но голос его звучал как-то странно; он, казалось, был взволнован и с трудом владел собой. — Всего хорошего! До свиданья! — повторил он, крепко сжимая руку Белой Бороды и долго не выпуская ее из своей.

Быстрыми шагами направился Белая Борода к реке. «Какой он стал впечатлительный. Он прощался так, как будто нам целые годы не предстоит свидеться!» — невольно подумал он.

Потом он взял стоявшую у берега гондолу, сдвинул ее в воду и сел в нее, еще раз отсалютовав Гассану веслом.

Челнок легко отчалил от земли, понесся по течению и вскоре исчез из глаз Гассана за выступом скалы.

За горой река делала изгиб, и в нее вдавалась длинная коса, по ту сторону которой для Белой Бороды начинались незнакомые места. Конец косы казался ему пограничной линией; там стояла на страже эмблема этих вод — птица, вышиною около четырех футов, с крыльями, достигающими в распростертом положении до семи футов в поперечнике. Она стояла на краю берега, напоминая аиста, и, подобно аисту, постукивала клювом. Это был «прототип туфли», как ее называют арабы за ее исполинский широкий клюв. Но Белая Борода не прельстился редкой дичью.

«Вперед!» — было его девизом. Непосредственно за косой горделиво возвышались заросли папируса, поднимавшегося над водой на десять-пятнадцать футов; вид этого классического растения мало радовал Белую Бороду; папирус являлся для него скорее вестником неудачи.

Чем дальше он продвигался вперед, тем гуще становились эти заросли; к ним присоединялись побеги амбача, плававшие по воде, наподобие зеленых островов. Эти островов было сотни; и наконец они слились в одну общую травянистую площадь. Канал, по которому скользил челнок, становился все уже и уже. Наконец вода совсем исчезла, остался один зеленый луг.

То, чего Гассан опасался давно и о чем Белая Борода начала догадываться недавно, действительно оправдалось: река была запружена травянистой отмелью, перед которой, раз она образовалась, человек бессилен. Даже на Ниле прекращается судоходство, и суда дожидаются целыми месяцами, пока сама природа не удалит этого препятствия разливами воды. Этот слой растительности иногда достигает такой толщины, что на нем пасутся стада рогатого скота!

Надежды многих путешественников были разбиты этими травянистыми отмелями, они принудили остановиться не одного смелого естествоиспытателя и доставили большие убытки многим купцам… Белая Борода также стоял перед ними в нерешительности.

Вокруг взор не встречал ничего, кроме папируса, амбача и водяной травы, той своеобразной, покрытой шерстяным пушком травы, которую называют «матерью шерсти», но которая так колюча, что человек не может долго ходить по таким водным лугам.

Белая Борода решил повернуть назад и поискать других протоков. Быть может, все-таки найдется пролив в этой траве, и падать духом сразу не следовало! Но тщетно он греб по разным направлениям: везде та же преграда, все каналы между островами папируса кончались у травянистой отмели!

Солнце заходило на горизонте; надо было возвращаться, хотя и с обманутыми надеждами. Ему удалось пробраться сквозь гору, но против травянистой отмели он был бессилен.

Но нельзя ли обойти эту отмель по берегу? Его челн так легок, что его без труда можно унести на себе. Последнее также оказалось невозможным, так как за отмелью начиналось обширное болото, которое тянулось на целые мили.

Нет, бегство было невозможно; приходилось оставаться, пока сама природа не уберет преграды, пока не наступит разлив. Но можно ли было надеяться на разлив в этот сухой год? Быть может, придется ждать целые двенадцать месяцев, прежде чем явится возможность достигнуть мешеры вниз по реке!

Окончательно обескураженный поплыл Белая Борода назад по извилистым каналам. Течение в узких протоках было очень стремительное, и смелый путешественник должен был упираться веслом в корни папируса или в чащи побегов амбача, чтобы продвинуться вперед. Наконец, он выплыл на широкую равнину вод, где встречались только отдельные заросли папируса. Здесь течение было слабее, и он уже приближался к косе.

Но тут неожиданно появилось новое препятствие. В двадцати шагах от него из воды выступал какой-то темный предмет. В пятнадцати шагах справа он заметил такой же предмет. Белая Борода принял было сперва эти предметы за стволы деревьев, сносимые течением, и употребил свою ловкость, чтобы провести свой челн между ними и избежать таким образом столкновения, которое могло сильно повредить его легкую гондолу.

Но вот вынырнуло что-то черное совсем близко, всего в нескольких шагах от Белой Бороды. Теперь он мог различить, что это было не бревно, а голова бегемота.

Чудовище смотрело на него с любопытством, как бы удивляясь его появлению на этих безлюдных водах. Белая Борода со своей стороны тоже наблюдал, хотя и с некоторым страхом, за громадным животным.

Встреча с этими водными колоссами теперь менее чем когда-либо могла быть желательной. Он решил осторожно и тихо убраться от неприятного соседства и пустил на мгновение свою лодку по течению, чтобы потом повернуть направо… Но и там возвышалась черная масса, на которой виднелись выступы и возвышения. При более тщательном наблюдении эти выступы оказались острыми ушами, а возвышения — глазами и ноздрями.

Это также была голова бегемота. Можно было отчалить налево. Увы, напрасно: и там возвышалась голова. Все черные брусья оказались бегемотами, которые окружали его со всех сторон.

Белая Борода насчитал их до двадцати штук.

Над водой было тихо; слышался только глухой шум волн, разбивавшихся о травяные острова; с далекого берега слабо доносился крик водяных птиц. Солнце бросало на реку косые лучи, и при этом своеобразном освещении головы бегемотов казались еще больше, еще страшнее.

Даже большие парусные суда, плавающие по Нилу, избегают встречаться со стадами бегемотов: эти неуклюжие животные не всегда уходят с дороги и иногда проламывают суда, которые становятся уже негодными после такого столкновения. Для маленькой же гондолы Белой Бороды было еще неизмеримо опаснее пробраться среди этих животных. Каждую минуту можно было ожидать, что вода взволнуется, что по ней пойдут волны в метр вышиной и на поверхности воды задвигаются, как пыхтящие паровики, темные тела великанов.

Теперь бегемоты, казалось, спали или, может быть предавались мечтам, отдыхая в прохладной влаге; только изредка всплывала там и сям голова или открывалась темная пасть, чтобы потом опять сомкнуться с громким звуком, издаваемым громадными челюстями.

Животные наслаждались спокойствием и не обращали на Белую Бороду никакого внимания; последний же неотступно размышлял о том, как пробраться между оцепившими его неприятелями.

Он подумал было выстрелить в них под защитой своей зеленой крепости, заросли папируса, и таким образом разогнать животных, но потом решил, что это было бы бесполезно. Некоторые бегемоты действительно обратились бы в бегство, но зато остальные стали бы метаться взад и вперед и своим смятением только увеличили бы опасность.

У Белой Бороды явился другой план. Неподалеку находилась коса, а за ней, в бухте, течение было менее сильно, так что там можно было направить лодку против течения. Доехав до косы, можно было перенести лодку по земле и уже без труда достигнуть берега долины, в которой остался Гассан.

Но к этой бухте нельзя было проникнуть прямо, надо было пуститься в обход.

Солнце близилось к западу, и дальнейшее колебание было невозможно. Белая Борода решил лечь в гондолу и направить ее по течению к травянистой отмели. И здесь из воды выглядывали, как Сцилла и Харибда, две головы бегемотов, но на расстоянии около двадцати шагов друг от друга, в других местах расстояние между чудовищами было еще меньше.

«Вперед!» — сказал себе Белая Борода и, упершись веслом в кусты папируса, пустил челн, осторожно направляя его веслом, чтобы проехать посередине между бегемотами.

Белая Борода подплыл уже шагов на пятнадцать; еще мгновение — и он миновал бы трудный проход.

Он взглянул в лицо одному из неприятелей, но ничего не мог прочитать в физиономии этого существа: нельзя было даже решить, хорошо ли настроено животное или оно злится.

Вдруг Белая Борода увидел, что один из бегемотов вышел из состояния апатии — голова его оживилась: вероятно, он заинтересовался легким челноком, вслед которому глядел с любопытством. Течение подносило гондолу все ближе к животным… вот она на ближайшем расстоянии между ними.

Чудовище, наблюдавшее за Белой Бородой, не теряло челна из вида и даже постепенно поворачивало голову по направлению движения лодки; быть может, ему просто хотелось подплыть, чтобы погрызть дерево последней.

Положение Белой Бороды было критическое. Лежа у самой поверхности воды, сверкающей под лучами заходящего солнца, он следил за бегемотом и чувствовал свою полную беспомощность. Ужас положения еще увеличивался от сознания, что направо от него зияла такая же пасть. Что делал второй бегемот, спал ли он, также ли наблюдал за ним или даже подплывал к челноку, — в этом он не мог убедиться. Если бы он двинулся, повернул голову к животному направо, то этим неминуемо обратил бы на себя внимание своего соседа налево.

Наконец он миновал узкий проход, бегемоты остались позади, а один даже исчез; слышался только легкий плеск волн, разбивавшихся о челн. Но опасность еще не прошла: Белая Борода не знал, плывут ли чудовища за ним или только глядят ему вслед. Вдруг он почувствовал толчок; лодка остановилась в кустах папируса. Течение в этом месте поворачивало, так что Белая Борода, не меняя положения, мог взглянуть на бегемотов. Они по-прежнему покоились в воде, на расстоянии приблизительно сорока сажень от него.

Он вздохнул с чувством облегчения: ему удалось миновать неприятельский форпост. Вскоре затем гондола исчезла в извилистых каналах травянистой отмели и, после некоторого лавирования, бухта и коса были достигнуты.

«Прототип туфли» исчез; солнце давно спряталось за горами, по воде расстилались широкие тени, но острый глаз охотника еще ясно различал на поверхности реки отдельные головы почтенного общества. Почувствовав под ногами твердую почву, Белая Борода ощутил сильное желание послать бегемотам выстрел и нарушить послеобеденный отдых этих неуклюжих громадин. Зрелище, конечно, обещало быть грандиозным: тихая поверхность обратилась бы в кипящий котел и дымящаяся пена вздымалась бы гораздо выше кустов папируса, если бы внезапно встрепенулись эти двадцать чудовищ. Но в положении Белой Бороды приходилось беречь порох, и потому он отказал себе в этом зрелище, взвалил себе лодку на спину, перенес ее через узкую полосу земли, а там снова поплыл, направляясь к своему новому жилищу.

Высоко на скате горы виднелись «ворота жизни».

Какой приветливой казалась обетованная земля Белой Бороде еще сегодня утром! Отчего же она теперь расстилалась перед его взорами такая мрачная?

Не одна природа сообщает местности, горам и озерам известный колорит; последний довершается состоянием нашей души, нашим настроением. Что одному кажется приветливым и веселым, то на другого может наводить тоску. Так было и с Белой Бородой.

Он уезжал веселый, в полной уверенности, что найдет путь к свободе, — и горы казались ему великолепными, река — приветливой, зеленые луга и леса, казалось, улыбались ему.

Но путь к свободе оказался затрудненным; разочарованный возвращается он назад, — и долина, расстилающаяся перед ним, кажется ему мрачной и тесной тюрьмой, леса глядят на него неприветливо, волны шумят как-то зловеще…

С тяжелым сердцем приближался он к новому жилищу. Белая Борода-Нежное Сердце возвращался с пустыми руками. О чем он мог рассказать другу? Все надежды были разбиты, уже не было радужных планов на будущее, ничто уже не привлекало в этом будущем.

Глава XV При смерти

Новое жилище опустело. — Отчаянные поиски. — Голоса подземного мира. — Тропическая ночь. — «Гассан, ты жив?» — Сансуси уцелело. — Пустынник у ворот жизни. — При смерти. — Весть Зюлейки. — Белые. — Адьок и волшебная флейта. — Безразлично, друг или недруг. — Сестра милосердия, не оставляй меня.

Белая Борода нашел свое новое жилище пустым и огонь погасшим. Сначала он подумал, что Гассан, быть может, удалился в пещеру; он подошел к воротам жизни и стал звать его по имени, но не получил ответа.

Тогда он побежал к ручью, крича: «Гассан! Гассан!» — но и тут ответа не было.

Белая Борода сел на камень и начал прислушиваться. Раздавалось кваканье лягушек, и концерт их становился таким громким, что казалось на берегу работает целая сотня жестянщиков.

Он еще раз крикнул в отчаянии: «Гассан! Гассан!» — но крик его был подавлен оглушительным шумом реки.

Гассан, должно быть, ушел давно, потому что пепел костра уже остыл.

Но куда он мог уйти?

Возбужденная фантазия Белой Бороды рисовала всевозможные несчастные случаи. В конце концов он успокоился на том, что Гассан, верно, пошел в пещеру духов, чтобы принести остальные оставленные там запасы. Было уже поздно, наступала ночь, и он должен был скоро вернуться. Но прошел целый час, на небе замелькали звезды, а Гассана все не было.

Белая Борода встал и пошел по темным подземным ходам в пещеру духов, но и там не нашел товарища, не дождался отклика на свой зов.

Тут им овладел бесконечный ужас: он начал догадываться, что могло произойти. Должно быть, Гассан опять рылся в кладовых духов и заблудился в боковых переходах. Белая Борода стоял, ломая руки; в пещере духов было темно, свет месяца в нее не проникал… только летучие мыши с писком влетали и вылетали из нее.

Он побежал назад к дороге, ведшей к «воротам жизни», и ощупью стал продвигаться вперед в темном проходе.

«Гассан! Гассан!» — кричал он в отчаянии.

Эхо глухо повторило его крик, поднялась суматоха среди летучих мышей, но ответа не последовало.

Белая Борода несколько раз повторил свой зов, но в ответ раздавалось все то же насмешливое эхо и начинался все тот же гвалт между ночными обитателями грота; под конец махание крыльями и писк уже не прекращались — подземный мир казался населенным невидимыми духами.

Белая Борода знал по собственному опыту, что должен испытывать заблудившийся в этом лабиринте, что он должен переживать и чувствовать!

Слоновая кость! Страсть к богатству, к сокровищам ослепила Гассана; он не мог противостоять этой роковой силе, раз овладевшей им, пока она не погубила его. Бедный Гассан!

Белая Борода стоял на том месте, откуда подымалась дорога к «воротам жизни». Он остановился и снова крикнул: «Гассан! Гассан!». Ответом опять было «Гассан! Гассан!», глухо доносившееся из-под его ног, будто звуки выходили из земли.

Белая Борода стоял в каком-то оцепенении; теперь до его слуха доносился глухой шум воды; здесь зияла пропасть, в которую собирались подземные ключи.

Он обмер от ужаса и едва стоял на ногах. Если Гассан свалился в эту зияющую расщелину, покрытую вечным мраком, то он погиб, погиб безвозвратно!

Белая Борода упал на колени. Отчаяние его все росло, потом он бросился на землю, далеко вытянул руки и пополз вперед, к краю пропасти… Вот он уже может обхватить этот край. Еще движение — он свешивает руку; стена спускается отвесно. Еще движение — голова его лежит у самого края бездонной пропасти… Он ее не видит, но чувствует; снизу доносится шум волн, но шум этот глухой, отдаленный.

Как глубока могла быть пропасть?

Еще легкое движение — и рот Белой Бороды находится над пропастью, он упирается подбородком в ее край.

Ой прислушивается — доносится только шум воды.

«Гассан! Гассан!» — кричит он изо всех сил.

Расщелина отвечает ему громко и явственно: «Гассан! Гассан!»

«Гассан! Гассан!» — отзывается немного спустя пропасть в третий раз, но уже упавшим, замирающим голосом.

Белой Бороде казалось, что он слышит не эхо, отраженное от трех стен, а свой собственный голос, падающий со скалы на скалу и, наконец, низвергающийся в пропасть, где его поглощают волны, зловещий шум которых доносился до него.

Белая Борода не видит пропасти, но у него начинается головокружение. Назад! Он не в состоянии далее вызывать духов подземного мира и должен бежать от них. Он чувствует, что если останется, то невидимая сила неудержимо увлечет его в пропасть!

И он бежал… Вот он взбирается к воротам жизни, не имея сил бороться с ужасами пещеры.

Величественно сияет над землей тропическое ночное небо. Звезды горят, и месяц щедро льет свой серебристый свет; он окаймляет серебряными нитями подымающиеся на горизонт облака, вплетает серебряные жилки в широкие струи реки, тысячами блеском осыпает кусты и деревья. Загадочно, магически сверкают на горизонте созвездия Зодиака. Вот падает звезда и вслед за ней другие сыплются на землю с дерева на дерево, с куста на куст и мелькают над благоухающей травянистой равниной: то тысячи самосветящихся жучков носятся по воздуху.

Стрекочут стрекозы и кажется, будто миллионы бубенчиков дрожат над лугом; раздается кваканье лягушек и веселое пение соловьев.

Но Белая Борода сидит печальный и одинокий в своем новом жилище. Он разбит целым рядом несчастий, его сила сломлена, он подавлен.

Он так подавлен своим горем, что не слышит приближающихся шагов. Чья-то рука опускается на его плечо и заставляет его вздрогнуть.

— Белая Борода! — раздается знакомый голос.

— Гассан! Ты жив? — радостно вскрикивает он.

— Скажи, Белая Борода, — начал Гассан после долгого молчания, — как ты нашел реку: представляет ли она удобный водный путь, или судоходство по ней невозможно?

— Ты, верно, предвидел это? — ответил Белая Борода. — Сейчас же за косой начинается травянистая отмель.

— Да, я предвидел это, дорогой друг! — сказал Гассан. — Такая река, как эта, была бы покрыта барками и лодками, если бы была судоходна. Отсутствие их беспокоило меня; когда же я увидел на берегу папирус и «мать шерсти», мои подозрения еще усилились. Пока ты сегодня строил лодку, я вышел на холм, с которого видно косу; оттуда я ясно мог различить травянистую отмель.

— И ты ничего не сказал мне, не удержал меня? — с упреком воскликнул Белая Борода.

— Да! — тихо сказал Гассан голосом, дрожавшим от волнения. — Я дал тебе уехать, чтобы осуществить на свободе свой план. И я не раскаиваюсь; благодаря этому, я могу сообщить тебе радостные известия. Сансуси уцелело. Лео удержался, и знамя с крестом высоко развевается над твоей серибой.

— Ура! — крикнул Белая Борода. — Ты был в Сансуси? Безумец, я не должен бы тебе прощать этого! Так жертвовать собой! Ты с каждым днем обязываешь меня все к большей благодарности!

— Я только исполнил свой долг, Белая Борода, — спокойно сказал Гассан, — только долг! Почему ты подвергаешь себя опасностям? Только для того, чтобы спасти меня; ведь сам Белая Борода-Нежное Сердце может смело пойти к динкам; в этом я никогда не сомневался. Но мне надобно было увериться в том, что восстание было направлено только против меня, что даже когда оно вспыхнуло, Сансуси уцелело. Пока ты плыл на своей легкой гондоле, я поспешил в лес. Дорога была дальняя, и я не решался идти по проторенным тропинкам. Я крался кустарником и, наконец, дошел до края леса, откуда мог взглянуть на Сансуси. Тут я понял, почему дорога была так безлюдна: негры наслаждались в Сансуси зрелищем. К серибе приближалось шествие — караван под иностранным знаменем. Лео с базингерами стоял у ворот и приветствовал незнакомцев салютом из ружей. Наконец, они подошли — это были европейцы. Теперь ты знаешь все. Иди к ним, мой друг, и возвратись с ними в Европу.

— Слава Богу! Ты с ними говорил?

Гассан глухо ответил:

— Я до поздней ночи бежал по лесу, как затравленный зверь. Почему, это ты знаешь; ведь я тебе все рассказал!

— Ты уверен, что он, был между ними? — печально спросил Белая Борода.

— Кто же бы еще мог это быть! — возразил Гассан. — Я знаю это… мне подсказывает совесть… Но теперь дай мне отдохнуть. Мне больно, грудь, голова горит. Не он один меня мучит, не один его отец: мою душу терзают все динки, которых я поверг в несчастье…

Начинало уже брезжить утро.

— Гассан, ты в крови! — воскликнул он.

— Ах, эти раны не опасны, — пробормотал тот. — Это царапины от шипов… больше ничего. Но знаешь, рана в сердце, вот та болит и не заживет никогда… Ты ведь знаешь ее!

— Бедный Гассан; ты болен! Но, слава Богу, теперь я могу за тобой ухаживать, теперь я отправлю тебя в Сансуси. Отдохни, товарищ.

— Иди один, Белая Борода! — возразил Гассан. — Мне нечего искать у людей. Здесь я обрел себе новое пристанище, здесь я и останусь, чтобы каяться; пока не сомкнутся навеки мои глаза и я не предстану перед судом Божьим. О жалкая жизнь!

Белая Борода сидел безмолвно. Все ярче становился день и все более бледнели лицо Гассана. Белая Борода встал.

— Друг, — сказал он, — подожди меня, я возвращусь. О, если бы у меня были крылья!

Солнце величественно всходило над обширным болотом; исполинский огненно-красный шар его был окутан покрывалом тумана. Гассан лежал распростертый на ложе из сухих листьев; тюрбан с головы упал; он поднял здоровую руку и прижал ее к горячей голове:

— Друг, — сказал он чуть слышно, — брат, товарищ! Ты был моим благодетелем. Да воздаст тебе Господь! Иди, помолись еще раз со мной, прочитай мне «Отче Наш»!

По лицу Белой Бороды текли слезы; он стал на колени и, рыдая, прочел молитву.

Гассан сложил руки на груди, губы его шевелились, потом он сказал громко:

— Аминь!

Долго продолжалась невозмутимая тишина. Потом Гассан поднялся.

— Теперь я спокоен, мой друг. Оставь меня, иди к людям.

— Я иду, Гассан, иду, — воскликнул Белая Борода, — давай, я понесу и тебя!

Гассан отказался.

— Поздно, товарищ! Я устал, мне нужен покой. Я усну, пока ты возвратишься.

Белая Борода ушел за помощью. В этой пустыне не было ни одеял, чтобы укутать больного, ни лекарств. В Сансуси у него еще оставались вино и хинин. А между прибывшими учеными был, может быть, врач, который мог оказать помощь.

Белая Борода опять проходил по темным переходам, навстречу свободе, полной жизни. Но сердце его не ликовало: ему опять приходилось совершать печальный Путь. Он миновал глубокую пропасть, миновал узкие, путаные ходы, дошел до места, где находилась змея, и вступил в пещеру духов.

Вчера бы он отшатнулся при виде того, что представилось его глазам, но сегодня вид человека не испугал его.

Перед пещерой сидела человеческая фигура и темный силуэт ее резко обрисовывался при ярком дневном Свете. Кто это сюда зашел? Тоже несчастный или преследуемый?

Фигура поднялась, послышался лязг железа. Белая Борода узнал Зюлейку.

Когда он приблизился, негритянка радостно вскрикнула.

— Зюлейка, — спросил он, — как ты сюда попала?

Когда миновала первая радость при виде его, она ответила удрученным голосом.

— Я не могла прийти раньше, Белая Борода. Динки в ту ночь оцепили твою серибу, так как думали, что Гассан скрывается в ней. Лео хотел уже отпирать ворота. Но я знала, чего можно было ожидать от жаждущей мести толпы, если бы она проникла за частокол. Я не допустила этого и пять дней мы отстаивали серибу, пока не ушли, наконец, Лиса и сопровождавшие его динки. Уже третьего дня я хотела прийти сюда, но тут явились посланные с извещением, что к нам в серибу приедут двое белых с большим караваном. Мы было подумали, что это ты с Гассаном, и радовались вашему возвращению. Оказалось, что это были чужие путешественники, которые спрашивали тебя и Гассана. Они пришли освободить, спасти вас; вот почему мы поспели сюда только сегодня на рассвете.

— Как? Белые здесь неподалеку? — спросил Белая Борода.

— Они были здесь! — возразила с презрением Зюлейка. — Но опять ушли.

— Ушли? Куда, Зюлейка? — разочарованным голосом спросил Белая Борода.

— В твою серибу, — ответила она. — Они пошли за веревками и другими предметами. Вообще они не так смелы и мужественны, как ты. Ты думаешь, они решились пролезть в лазейку леопарда? Нет, они приказали своим рабам вырубить топорами терновник и только тогда вошли в ущелье; потом они спросили Лео, как проникнуть в пещеру духов. Он показал им дерево и тропинку. Тогда белые покачали головой и сказали, что нужно прежде принести веревок, факелов и многое другое. Когда же они ушли, я отправилась в путь одна, пришла сюда и нашла тебя.

Белая Борода стоял некоторое время в раздумье, потом лицо его озарилось радостью и он сказал, взяв руку Зюлейки:

— Благодарю, Зюлейка, что ты пришла сообщить мне эту радостную весть. Теперь я могу просить у тебя жертвы, если ты можешь мне принести ее.

— Тебе стоит только приказать, Белая Борода, ведь я твоя рабыня!

— Зюлейка, — продолжал Белая Борода, — ты рассказывала мне однажды про адьоков, добрых духов, живущих у Бога. Могла ли бы ты быть таким адьоком здесь, на земле, для бедного несчастного человека?

Рабыня подумала и затем сказала:

— Белая Борода-Нежное Сердце! В ту ночь, когда я старалась спасти тебя от верной гибели, я хотела рассказать тебе одну историю. Тогда ты убежал, но я расскажу ее теперь; это — правдивая история!

В одной динкской деревне жил вождь, умевший вызывать ветер и дождь. У него была волшебная флейта; если он играл на этой флейте одну песню, то прогонял дождь, если другую, — то притягивал его. Вождь этот был добр и употреблял свои чары на пользу динкам, это был мой отец.

Я сказала, что он был добр, это — правда. Однажды на нашу деревню напали базингеры, чтобы увести скот и обратить жителей в рабов. Но они не знали могущества динков, были разбиты наголову и обратились в бегство. Мимо нашего двора бежало двое базингеров, которые были отрезаны от остального войска; один из них с трудом продвигался вперед, он был ранен, а другой поддерживал его на ходу. Около нашего дома раненый совсем свалился; тогда здоровый дотащил его до наших ворот и положил его там, как бы прося у нас защиты и милосердия для своего товарища. Я внесла его в дом и промыла его раны. Когда же возвратился отец со своими воинами, преследовавшими неприятеля, динки стали требовать, чтобы убили базингера. Горя местью, стояли они перед нашим домом, заносили копья и требовали выдачи врага. Но отец мой вышел из дома и сказал: «Уходите, добрые люди, базингер находится под моей защитой, и я не позволю причинить ему вреда»! Динки ушли с ропотом; мы же ухаживали за ним, пока он выздоровел. Потом отец взял его с собой и повел по безопасным дорогам до того места, откуда он мог дойти один до своей серибы. И этот человек был разбойник, был наш неприятель! Впоследствии отец объяснил мне, почему он так поступил. Дочь, говорил он мне, сила моей флейты зависит от странных чар. Она была принесена динкам адьоком и сохраняет в полной мере свою силу, пока мы употребляем ее на пользу людей, т. е. употребляем так, чтобы дождь шел своевременно и поля могли бы давать обильный урожай. Если же мы воспользуемся ее волшебным свойством таким образом, что будем задерживать дождь долгое время, в течение целого года, так что в полях все сгорит, не уродится хлеба и наступит голод, то флейта теряет свою силу. И только тогда опять начнет воздействовать на дождь, если мы спасем какому-нибудь человеку жизнь; тогда адьок радуется и возвращает ей волшебное свойство.

Отец мой был стар и чувствовал близость смерти, а потому дал мне, когда я стала женой могущественного вождя соседнего племени, волшебную флейту, чтобы я могла способствовать благополучию своего мужа и наказывать его врагов.

И всегда флейта приносила нам благополучие!

Но вот страну нашу посетил Гассан. Он напал на нас; муж мой был убит во время сражения, а я стала рабыней Араби.

От всего моего довольства у меня остались только мое дитя и волшебная флейта. В серибе Гассана я вскоре заметила, что динки не намерены долго сносить неволю; они замышляли восстание, и я решила усилить их отчаяние для того, чтобы они пошли на моего врага Гассана.

Я играла на флейте рано утром и по вечерам, играла всем ветрам, и они слушались голоса адьока и разгоняли тучи. Наступила засуха, хлеб не уродился и страну посетил голод.

Тут динки восстали, как один человек, пламя охватило серибу Гассана, базингеров всех перебили… Мы были отомщены. Но теперь пора, чтобы пошел опять дождь, чтобы все опять зацвело и начало расти, чтобы страна перестала терпеть нужду.

В день восстания я хотела спасти жизнь человеку, хотела спасти тебя. Но ты меня не послушался, и теперь флейта потеряла свою волшебную силу Ты бросился в опасность и спасся сам, благодаря чему я не могу теперь помочь страдающим динкам.

Это меня терзает и мучит, Белая Борода-Нежное Сердце! Укажи мне этого человека, нуждающегося в помощи, чтобы я могла его спасти и обрадовать адьока!

— Но ведь это твой враг, Зюлейка! — сказал Белая Борода, с напряжением дожидаясь ее ответа.

Зюлейка воскликнула:

— Это безразлично, друг он или недруг! Ведь ухаживала же я за базингером в доме отца. Веди меня к нему; я теперь догадываюсь, кто этот человек: это Гассан, никто другой!

Белая Борода взял ее руку и сказал:

— Следуй за мной, Зюлейка! Ухаживай за больным, пока я возвращусь с лекарством. Позаботься о том, чтобы он не терпел голода или жажды, утешай его, делай добро своему врагу, и Господь Бог будет рад и благословит землю динков.

Оба безмолвно прошли по темным ходам подземелья. Зюлейка не выпускала руки Белой Бороды. Когда они вышли через «ворота жизни» под открытое небо, она сказала: «Ты ходишь во тьме, как другие при солнечном свете. Ты не боишься духов пещеры, потому что ты сам адьок».

Белая Борода ответил на это: «Впоследствии я скажу тебе, Зюлейка, что дает нам силу находить путь во тьме и не бояться духов. Но теперь иди! Вон лежит Гассан; я хочу ему сказать, что ты будешь ухаживать за ним, сидеть около него, пока я возвращусь».

Оба подошли к ложу из листьев. Больной лежал в полудремоте.

— Гассан, — тихо сказал Белая Борода, — я привел тебе сестру милосердия; она хочет остаться с тобой, пока я возвращусь. Ведь так, Зюлейка? Ты согласна? Протяни ему руку.

Негритянка взяла руку Гассана и села около него. Последний шептал: «Сестра милосердия, не оставляй меня!»

Глазами, полными слез, Белая Борода еще раз взглянул на обоих и поспешно ушел. Опять все затихло перед «воротами жизни». Зюлейка сидела неподвижно и смотрела в лицо больного.

Заклятый враг ее народа лежал перед ней беспомощный, и в чертах ее черного лица на минуту мелькнула дикая радость, дикое удовлетворение. Гассан, столько мучивший других, теперь сам страдал и мучился!

Но скоро лицо негритянки приняло другое выражение. В душе проснулось сострадание и отразилось в ее глазах. У постели больного сидел уже не враг, а действительно сестра милосердия, крепко сжимавшая его Руку.

Гассан чувствовал это пожатие и был счастлив, что не один в этой безлюдной пустыне.

Глава XVI Перед воротами жизни

Радостное известие. — Не Понсар. — Поздно. — Перед лицом смерти. — Песня динков. — Можете ли вы мне простить? — Земляки. — Гассан и Зюлейка. — Узкие носилки. — Ave Maria, mater misericordiae. — Последняя честь. — Шествие с факелами мимо «ворот жизни».

Поздно вечером Белая Борода вышел из «ворот жизни»; на спине его был ранец, наполненный одеялами, провизией и бутылками.

Радость окрыляла его: он нес Гассану утешительные известия.

Никакого Артура Понсара не было во французском караване, остановившемся в Сансуси. Это был караван братьев Понсет, которые в то время объезжали землю на Белом Ниле и хотели основать серибы. Таким образом, Гассан мог спокойно переселиться в Сансуси и поправляться там, пользуясь заботами верного друга.

Дальнейшего мщения со стороны динков также нечего было бояться, потому что их вождь Лиса решил покинуть землю, в которой его племя так много претерпело за последнее время, и искать других пастбищ.

Он хотел отправиться на юг, чтобы не столкнуться с турками, углублявшимися внутрь страны.

Появление каравана Понсетов более всего побудило его к этому.

Он победил Гассана, освободился от трутней, но пришли новые караваны, новые основатели сериб. Он не надеялся на то, что новые пришельцы будут лучше хартумцев. Все эти торговцы слоновой костью мало отличались друг от друга.

Все это в подробностях узнал Белая Борода в Сансуси и надеялся, что эти известия скорее восстановят силы его друга, чем красное вино и хинин, которые он нес.

Он окинул взглядом новую хижину, находившуюся около ворот жизни. Огонь слабо догорал. На камне сидела Зюлейка и поддерживала на коленях голову Гассана.

Белая Борода думал, что Гассан спит, и стал тихо приближаться; Зюлейка услышала шелест листьев под его ногами и медленно подняла голову. Она кивнула его дружески, но лицо ее было серьезно.

— Он спит? — спросил Белая Борода.

— Да, — ответила она глухо, — он спит и никогда уже не проснется!

Белая Борода ринулся вперед и схватил руку Гассана, покоившуюся на его груди. Она уже успела остыть. Он взглянул в лицо умершего. Как часто он видел это лицо, как часто он удивлялся смелости и отваге, озарявшим его черты! Как часто за последние дни огорчало его выражение ужаснейших страданий, пробуждая сочувствие в его сердце! Ничего подобного нельзя было прочитать теперь в лице умершего.

Гассан погрузился в вечный сон, подобно усталому путнику, который обрадовался тому, что нашел, наконец, место успокоения.

Усталым и измученным казалось его лицо, но губы сложились в кроткую улыбку. Без душевных мук, успокоенный, испустил он дух.

Долго Белая Борода стоял на коленях перед трупом товарища. Он думал о судьбе Гассана, о его перерождении.

— Так лучше, — проговорил он наконец, — мир праху твоему!

Потом он поднялся, встала также и Зюлейка, тихо опустив на землю голову умершего.

Они безмолвна стояли друг перед другом, Белая Борода пожал ей руку. Она поняла его, — это была благодарность за ее заботы.

— Когда он умер? — спросил Белая Борода, отходя в сторону..

— Не особенно давно, — ответила Зюлейка.

— И много он страдал?

— Не думаю, Белая Борода, — сказала она. — Он почти все время спал. Только раз проснулся он и говорил много и с волнением, но я не понимаю французского языка. Я пела ему песни, и это успокаивало его, как маленького ребенка. Я положила его голову на свои колени; и он стал спокойнее. Но он не отвечал на мои вопросы, давать ли ему есть или пить; он, казалось, не понимал моих слов. Я была опечалена и озабочена его судьбой и спела песню Дендида (Бог). Знаешь ли ты ее, Белая Борода?

Негритянка остановилась и взглянула серьезно на умершего.

— Да, да, — проговорила она, — и не возвращается больше, это я пела, и он, казалось, слушал меня. Тогда я замолчала, но он глядел на меня широко открытыми глазами и спросил:

— Ты Зюлейка?

— Да! — ответила я. Он долго молчал, начал задыхаться, и лицо его выражало беспокойство. Потом он открыл глаза и спросил опять:

— Зюлейка, слышишь ли ты меня?

— Слышу! — ответила я.

— Зюлейка, — продолжал он. — Знаешь ли ты меня, преступного Гассана? Я грабил ваши деревни, угонял ваши стада, похищал ребенка у матери и мать у ребенка; сироты и вдовы проклинают меня, рабы ненавидят меня. Но ваше мщение достигло меня; ваше мщение было справедливо. Теперь я жалок. Можете ли вы простить меня?

И при этих словах он обратил на меня свой пристальный, полный мольбы взгляд.

— Тут я подумала о нашей деревне, сделавшейся жертвой пламени, вспомнила то мгновение, когда Гассан в красном тюрбане во главе базингеров врывался в каждый дом, отмечая свою дорогу кровью…

Тогда я подумала, могут ли тебе простить динки? Я отвернулась от него и стала смотреть на голубое небо.

Я услышала его опять, спрашивающего дрожащим голосом.

— Можете ли вы простить меня?

Я взглянула на него и вновь встретила упорный, умоляющий взгляд, и он, беспомощный, опустился ко мне на колени. Могла ли я отказать ему в просьбе и сказать ему: «Преступник, никогда не простят тебя динки!» Нет, я не могла этого, глубокое сострадание охватило меня, и я сказала:

— Я прощаю тебе, Гассан!

Тогда лицо его приняло спокойное выражение, он счастливо улыбнулся и улыбался так все время; он не говорил уже больше, и скоро я перестала слышать его дыхание.

Так закончила Зюлейка свой рассказ и в то же мгновение у ворот жизни послышались оживленные человеческие голоса.

Белая Борода и рабыня посмотрели туда. Впереди шли двое белых, а позади них негр и нубиец с зажженными факелами.

— Здесь, следовательно, — воскликнул старший из белых, — найдем мы нашего больного земляка. Интересная пещера, — сказал он, улыбаясь Белой Бороде. — Бедные летучие мыши! Несколько дюжин пожгли свои крылья на наших факелах!

Но другой путешественник, который между тем ушел вперед, увидел Гассана на земле и сказал:

— Мой друг, мы пришли слишком поздно. Храбрый Гассан Пелишье мертв. Бедный земляк! Как поэтичен будет рассказ о твоей смерти на руках Зюлейки. И все-таки как здесь пустынно, негостеприимно; эти непроходимые горы, эта грязная хижина, бедный лес и бесконечное болото напротив!

— Борьба его действительно кончилась, — сказал участливо старший. — Мы не можем уже пожать ему руки, но мы должны отдать ему последнюю честь и похоронить его, как солдата, так как, собственно, он погиб в битве.

— Да, — сказал младший и обратился к Белой Бороде, — куда думаете вы отнести труп? Здесь его оставить нельзя, так как соберутся коршуны и гиены. Теперь уже поздно. На моих часах половина шестого; через час солнце уже зайдет, а дорога в Сансуси не близкая.

— Его последняя воля была, — сказал взволнованный Белая Борода, — быть похороненным в пещере, на том месте, где найдена была змея.

— Ее и должны мы исполнить, конечно! — воскликнул старший из путешественников.

Младший пошел между тем к неграм и нубийцам, которые опустили и потушили уже свои факелы. Он приказал им идти вместе с ним и сказал, уходя:

— Я хочу приготовить носилки!

— Но они должны быть очень узки! — воскликнул старший. — Иначе мы не пройдем через отверстия прохода.

Белая Борода вынул между тем одеяло и покрыл им труп. Потом все они уселись на земле и безмолвно ждали, пока негры возвратятся с простыми носилками.

Они молчали, один раз только старший из путешественников произнес:

— Действительно, печальный случай!

Когда наступили сумерки, Белая Борода и Зюлейка разостлали одеяло на простые узкие носилки и положили на них труп Гассана.

Нубийцы и негры с зажженными факелами в руках окружили носилки; младший из путешественников встал перед умершим и начал петь звучным голосом, раздававшимся далеко по равнине; его прочувствованное пение «Ave Maria, mater misericordiae» растрогало слушателей.

Тихо тронулась печальная процессия. Нубийцы с факелами шли впереди, Белая Борода и Зюлейка, а также и белые следовали за носилками, которые несли двое негров.

Когда подошли к воротам жизни, то старший, приказав опустить носилки и укрепить в земле факелы, сказал:

— Храбр ты был, Гассан, и над твоей могилой должны раздаться выстрелы. Здесь, у «ворот жизни», начинается твоя могила. Мы окажем тебе последнюю честь!

Солдаты экспедиции сделали залп из ружей, горы и леса повторили его, — и вскоре погребальные носилки и все провожавшие исчезли в широкой трещине, освещенной красным светом факела.

Перед воротами жизни снова водворилась тишина.

Глава XVII Жених и невеста в Сансуси

Адьок сжалился над землей динков. — Против торговцев рабами. — За здоровье хедива. — Назад в Каир. — Прилежный управляющий. — А мне ты не подаришь коровы? — Госпожа серибы. — Жених и невеста в Сансуси. — Последний вечер в Сансуси. — Пожар-иллюминация. — Выступление. — Благослови вас Бог. — Толстокожие. — Заря человеческих прав.

В сильный дождь Белая Борода и его товарищи возвратились из пещеры духов в Сансуси; дождь лил целый день; на небе собирались грозовые тучи, исчезали и заменялись новыми. Расцвел лес, роскошно зазеленела степь и быстро поправились хлеба.

Адьок сжалился над землей динков, весело зазвучала флейта Зюлейки и радостью засияло ее лицо.

Дождь не переставал; реки разлились, ручьи переполнились, озера обратились в моря и все дороги были залиты; о путешествии нечего было и думать, белые остались в Сансуси.

Время шло у них быстро. Белая Борода сидел за столом и занимал гостей рассказами о своих приключениях; они же сообщили ему последние известия из Европы и Каира. Там чувствовалось новое веяние, начиналась новая эра. Решено было не оставлять страну в руках турок и арабов, предполагалось ввести в Судане новые порядки и двинуть организованную армию против разбойничьих шаек. Вербовались надежные люди, знакомые с местностью.

Теперь определилась будущая деятельность Белой Бороды.

Юношей он мечтал об освобождении рабов; сделавшись мужчиной, он готов был пожертвовать жизнью, чтобы уничтожить торговлю рабами и охоту за невольниками. Он решил отправиться в Хартум или Каир, чтобы возвратиться оттуда в качестве путеводителя армии освобождения. Звонко чокались собеседники бокалами за будущее Нильских земель.

Да, он должен был покинуть на некоторое время девственные места и вновь прибегнуть к источнику знания, проникнуться новыми великими задача ми культуры, для того чтобы правильно действовать в этих далеких странах, на границах цивилизованного мира.

Приближался день, когда над Сансуси должно было подняться знамя с крестом.

До того времени сериба будет стоять пустая, если только еще раньше жуки-древоточцы не успеют источить ее зданий и буря не свалит их в кучи.

Так думал господин серибы, но эти мысли не разделяли его слуги.

Усердно работал Лео в огороде, собирал плоды и грибы в лесу, так как хлеб не уродился, одним же мясом люди питаться не могли.

Нужда делает находчивым, и Белая Борода обратил внимание своего управляющего на дикий рис, росший на болотистых местах и до сих пор незамеченный динками. Это были вновь открытые поля, и Лео примечал, конечно, все места, где рос рис. Велико было торжество, когда сварили в котле первую пробу и дикий рис оказался вкуснее дамиетского.

Лео, служивший раньше своему господину бескорыстно, сделался вдруг бережлив и даже жаден. За верную оборону в Сансуси он был награжден двумя слоновыми клыками, которые он променял в маленьком дворе динков на несколько коров и одного буйвола. Около господского стада паслось теперь также маленькое стадо управляющего, и домоправительница оказывала большое внимание его скотине.

Заработанные деньги Лео тратил на покупку коров, потом к его стаду прибавились овцы и козы. Белая Борода был изумлен этим и сказал:

— Что ты делаешь, Лео? Ты устраиваешься так домовито, но ведь мы здесь не останемся, мы возвратимся на Нил. Разве ты возьмешь коров с собой? Но ведь они не вынесут далекого путешествия?

— Неужели в самом деле мы должны уехать отсюда? — возразил печально Лео. — А здесь так хорошо, здесь мы могли бы остаться навсегда.

— Но я не могу, — сказал Белая Борода, — я должен возвратиться.

— Как жаль серибы, ее красивых домов! — сказал, вздыхая, Лео.

— Через три года они все равно будут уничтожены червями! — ответил, улыбаясь, Белая Борода.

— Жаль динков, которые здесь так хорошо себя чувствуют, и никто из них не думает о бегстве; если же ты их продашь, им плохо придется.

— Вот как! Кто же тебе это сказал? Я отпущу всех на свободу, только мы двое, ты и я, чуждые этой стране, уедем отсюда с караваном белых! — сказал Белая Борода, удивление которого все росло при виде настойчивости Лео, перечислявшего преимущества серибы.

— Освободить? — воскликнул Лео. — Но ведь тогда ты ничего не получишь?

— Конечно, я ничего не получу, ни коровы, ни слонового клыка! — объяснил Белая Борода своему слуге, который недоумевал все более и более.

— Ты всех освободишь? — переспросил он. — Всех мужчин?

— Да!

— И женщин тоже освободишь? — продолжал негр.

— Да, — отвечал опять Белая Борода.

— Всех? — с волнением спросил Лео.

— Всех без исключения! — воскликнул улыбаясь Белая Борода, догадавшийся, наконец теперь, в чем дело. — Освобожу также и Зюлейку!

Он напряженно ждал ответа от Лео, но последний довольно долго размышлял и потом опять спросил:

— А что ты сделаешь со стадами рогатого скота?

— Я разделю их между динками! — возразил Белая Борода.

— А мне ты подаришь коровы, ведь я твой первый слуга? — сказал жалобно негр. Это вышло так комично, что Белая Борода рассмеялся и сказал:

— Может быть, я найду что-нибудь подарить и тебе.

Он оставил своего слугу и ушел.

Он направился прямо к той хижине, в которой жила Зюлейка.

Негритянка сидела у дверей и кормила маслом змею. Белая Борода довольно долго наблюдал, и по лицу его скользнула улыбка.

— Зюлейка, — воскликнул он, — ты должна приготовить хороший обед, я отсылаю сегодня Лео в Хартум; в последний раз он будет сегодня обедать на земле динков. Готовь получше, чтобы обед ему понравился.

Негритянка встала, но ясно было видно, что это известие ее вовсе не обрадовало; она даже слегка дрожала.

— А потом я и сам уеду, — сказал Белая Борода, — а вас всех сделаю свободными, освобожу также и тебя; ты можешь возвратиться на свою родину.

Но даже и это сообщение не произвело на Зюлейку должного впечатления; выражение ее лица не изменилось.

— Почему ты так печальна, Зюлейка? — спросил Белая Борода, но не получил ответа; негритянка хотела уйти.

Тогда он удержал ее и сказал:

— Так как ты была добра, Зюлейка, и заботилась о Гассане, то я хочу сделать тебе подарок. Эту серибу со всеми домами, слугами и стадами я подарю тебе, когда уеду. Ты можешь тогда выйти замуж, Зюлейка, и если хочешь, Лео может остаться у тебя управляющим, если он также на это согласен. Но что же ты смотришь на меня так удивленно? Я говорю правду; сбегай поскорее к Лео и спроси его, хочет ли он ехать со мной или остаться с тобой. Беги скорее и принеси мне ответ!

С этими словами Белая Борода отвернулся от негритянки и быстрыми шагами пошел домой. На лице его играла улыбка.

Основанное им Сансуси было спасено. Теперь дома не будут уничтожены древоточцем и рассеяны ветром, рабы и слуги не разбредутся во все стороны. По-прежнему там будут пастись стада и к огородам примкнут вновь обработанные поля. И кто же будет управлять серибой? Лео и Зюлейка, это не подлежит сомнению; и Белая Борода ждал, что они придут оба, чтобы представиться женихом и невестой.

Но это случилось не так скоро; будущие владельцы Сансуси, по-видимому, прежде хотели поговорить одни.

Белая Борода был все-таки доволен; его пребывание в стране не должно было пройти бесследно; он твердо надеялся, что благодарные негры, которым он создал в Сансуси новый очаг, будут жить по его заветам.

Дожди прекратились, рано миновала осень со своей пестрой зеленью и наступила зима.

В лесу торчали голые сучья, пустынная высохшая степь местами казалась обнаженной. С севера прилетели перелетные птицы, на болотах и реках появился аист, а белые в серибе, наоборот, готовились к отъезду на север.

Они исследовали страну, исходили вдоль и поперек степи, леса, горы и долины и теперь возвращались в Хартум. Тюки были упакованы, а также приготовлены к перевозке слоновые клыки. На следующее утро думали отправиться в путь. Завтра начнутся трудности далекого похода, а сегодняшний вечер решили повеселиться; это был последний вечер в Сансуси, где покойному Гассану при погребении были оказаны все почести, где гостеприимно были приняты чужеземцы и где приятно и без больших забот жили господа и слуги.

В этот вечер совершилась свадьба Лео и Зюлейки; динки торжественно отпраздновали ее. Белая Борода сам доставил из леса свадебное жаркое: молодого буйвола и двух антилоп.

Из овощей приготовили пиво.

Факелы освещали ночь.

Пир уже кончался и начиналась пляска. Танцы дикарей не похожи на наши.

На зеленом лугу танцуют не отдельные пары, а мелькают целые толпы дикарей, изображая под открытым небом род нашего балета.

В масках зверей и с хвостами животных появляются они и представляют в пантомимах сцены из жизни животных. Так же было и здесь. Веселыми звуками огласилось Сансуси. «О, о!» — доносилось до звездного неба, как будто Бахус вновь совершал торжественное шествие по земле.

Сияя радостью, смотрела Зюлейка на веселье чернокожих, на толпу негров, освещенную магическим красным светом. С довольной улыбкой сидел Лео.

Один из путешественников находился поодаль; он усердно рисовал, стараясь изобразить танец негров.

Самое большое удовольствие испытывал Белая Борода.

Гремели литавры, резко звучали дудки; «О, о!..» — кричали люди. Торжеству, казалось, не будет конца.

Наконец, праздник заключился грандиозной иллюминацией. Лео сам должен был поджечь ближайшую сухую степь. Высоко поднялись огненные языки.

Этот пожар, заливший заревом все небо, был поистине радостным и торжественным, потому что огонь приготовлял здесь дорогу культуре.

Завтра же мотыгой и железными лопатами динки должны были превратить в пашню эту степь.

Белая Борода думал между тем: «Я мог бы сделать тебя богатым, Лео, очень богатым по твоим понятиям; я мог бы тебе показать место, где несчастный Гассан нашел слоновый клык, но я лучше промолчу и оставлю слоновый клык лежать около мертвых.

Тебе досталось более драгоценное сокровище, чем золото и серебро: это работа трудная и упорная, которая сделает тебя счастливым и крепким».

На следующее утро из серибы Сансуси тронулся в путь караван с тремя белыми. Гремели прощальные залпы. Зюлейка и Лео провожали караван от опушки леса. Здесь они должны были расстаться с Белой Бородой и последний сказал Зюлейке: «Запомни навсегда, что я тебе скажу: своим будущим счастьем ты обязана сделанному тобою доброму делу. Будь всегда добра и кротка, и ты будешь счастлива на земле. И ты, Лео, — продолжал он, обращаясь к своему прежнему слуге, — будь хорошим господином для своих слуг, потому что, видишь ли, суровый хозяин многому вредит; кроткость и справедливость покоряют сердца, а кто служит искренне, тот служит прекрасно. Ты можешь положиться на такого слугу и спокойно спать» когда он бодрствует.

Как муж и глава, заботливо охраняй свой дом и двор, защищайся от нападения врагов, но сам не начинай войны с другими, чтобы тебе не отплатили тем же. Не за бывай никогда того, чему тебя учили в Святом Кресте, постоянно помни о том, что все люди — братья!»

После этого Белая Борода протянул руки молодой чете.

— Благослови вас Бог! — сказал он взволнованным голосом и сейчас же ушел от них в лес.

Он поднялся на холм, где возвышался баобаб, где год тому назад Акка убил соловья; прошел мимо ворот смерти и подумал о Гассане, который теперь мирно покоился в пещере духов, рядом с домашней утварью праотцов; он прошел мимо возвышенности, где когда-то находилась разбойничья сериба и где теперь лежали только кучи развалин. Пуст был двор динков, не слышно было там мычания стада; динки выселились.

Как много изменилось в этой земле в течение одного года! Борьба и опасности, которым подвергался Белая Борода-Нежное Сердце, также оставили на нем свои следы. Недаром он поседел! Но несмотря на это, тоска овладела его сердцем при мысли, что он, может быть, навсегда оставит эти места. Слезы выступили у него на глазах; жаль было охотнику покидать прекрасную местность.

Вдруг он услышал крики; длинный караван пришел в беспорядок; на опушке леса из кустов выскочил носорог, фыркая и пыхтя, как паровоз, промчался он мимо путешественников. Негры сбросили с себя ношу и влезли на деревья. Носорог схватил один тюк и излил на нем свою ярость, раскидав пестрые палатки во все стороны.

Белая Борода поднял было свою смертоносную винтовку, но сейчас же опустил ее. Слишком торжественен был для него нынешний день и слишком сильно растрогано его сердце, чтобы решиться убить зверя без нужды.

Носорог, фыркая, убегал в лес, и Белая Борода закричал ему вслед:

— Иди с Богом, толстокожий, и сообщи буйволам и антилопам, что винтовка Белой Бороды не разбудит больше эха в этих лесах!

Вскоре все путешественники скрылись в извилистых тропинках девственного леса. Белки прыгали с сучка на сучок; веселые мартышки гонялись друг за другом по спутанным веткам. Поющее дерево звучало при ветре, но пение птиц заглушало его.

Таким же был этот девственный лес и назад тому целые тысячелетия, когда египтяне проникли в него с нижнего Нила. До сих пор охотятся в нем все за теми же животными и до сих пор процветает в этих странах отвратительная ловля негров.

Но топор прорубит, наконец, могущественный девственный лес, а чем уменьшить число торговцев невольниками. Исполинские деревья, кажется, перешептываются своими вершинами о будущих битвах. С севера уже надвигаются войска, и Белая Борода будет стоять в рядах бойцов и не отступится от борьбы до тех пор, пока над далеким Суданом не взойдет заря человеческих прав.