Акротирский шпион

Для меня вся эта история началась с обыкновенной повестки: лейтенанту запаса Роджеру Андерсону, который проживает в Ливерпуле по адресу: Лайм-стрит, 207, т. е. мне, предлагалось в течении сорока восьми часов прибыть в гарнизон, который я покинул пять лет назад, отбыв воинскую повинность.

Стоял погожий августовский день. Вернувшись домой с работы (я работал в гавани), открытка сразу попала ко мне руки. Не могу сказать что она меня тогда напугала или вызвала во мне какое-либо неприятное ощущение. Держа ее в руках я только подумал о скупости мобилизационного бюро, которое вместо телеграммы прислало обыкновенную повестку, да еще на устаревшем бланке: кроме всего прочего мне приказывали «прибыть с продовольственными карточками», хотя любой ребенок знает, что в Великобритании вот уже с 1954 года нет никакой карточной системы. Вероятно там, в военном министерстве, экономили на всем, чем могли.

Я немедленно собрал манатки, сообщил на работу о своем убытии и в назначенное время явился в гарнизон Олдершот, где была расквартирована 16-я парашютно-десантная бригада, известная в этой местности под громким названием «Красные дьяволы». Когда-то к этой ватаге принадлежал и я.

Проходя от ворот к казарме, я вспомнил все свои солдатские шалости. Если не считать периода муштры «молодого бойца», — в любой армии мира, скорее всего, не похожей на курорт, — моя служба в армии сложилась так для меня хорошо, что отбыв ее, я письменно заявил о готовности, в случае национальной опасности, добровольно вернуться в свою часть еще до объявления всеобщей мобилизации.

Может, я решился на этот шаг в юношеском захвате, а может под влиянием чудесного прощального банкета, — в любом случае я опять сидел тут и нетерпеливо ожидал развития событий. Только потом, позднее, мне стало ясно, что этим заявлением я сделал самую большую глупость в своей жизни.

Первое, что я увидел в казарменном дворе, это украшенную орденами грудь моего старого приятеля Билла Шотовера, который остался на кадровой службе, воевал где-то в Кении или на полуострове Малакка и дослужился до капитана.

— Хелло, Роджер, — поздоровался он, шлепнув меня по плечу своей тяжелой лапой. — Вот здорово! Значит — «Отчизна зовет…»

— «И ее лучшие сыны спешат под знамена»,[1] — скромно окончил я.

— Для тебя еще есть место в моей роте, — объяснил он, — сегодня вечером я поговорю с полковником, и все будет в порядке, старина.

Мы зашли в казино, пропустили по рюмке и, обмениваясь воспоминаниями, пришли к выводу, что молодежь нынешнего призыва вряд ли может сравниться с нашим. Наконец Билл приступил объяснять мне стратегическое положение Британского Содружества Наций. Это была его давняя страсть.

— Как известно, — начал он, — наше положение плохо, но не совсем. Непоправимым оно стало бы только тогда, если бы нам не удалось победить этого молодчика Насера, его пример повторили бы другие и все эти псы, которые нынче бегают поджавши хвост, перестали бы уважать нас. Когда ты, Роджер, читаешь газеты, то, наверно, знаешь, что Насер снова натворил. Но из этой истории с Суэцким каналом он не выпутается. Мы собираемся одним ударом покончить с ним и с его жалкой девяностотысячной армией. Вот посмотри сюда, — сказал Билл, подходя к карте Европы, которая висела на стене казино над музыкальным ящиком.

На его широком лице белели пятна — результаты нарушения пигментации, от чего он страдал и раньше; из-за этого они напоминало места на карте, которые означали горные хребты высотой свыше трех тысяч метров: светлые пятна на лице отвечали заснеженным вершинам гор на карте.

— В Красном море, — сказал Билл, — в готовности стоит наш крейсер «Кения», а возле восточного побережья Средиземного моря — крейсер «Ямайка». В Мальтийском порту — авианосец «Игл» с несколькими эскадрильями штурмовиков на борту. Кроме того, вчера отдан приказ перебазировать на Мальту шестьдесят реактивных бомбардировщиков «Канберра». Вот тут, в Иордании, находится 10-й гусарский полк, усиленный ротой пехотного полка «Мидлсекс»; на вооружении он имеет танки «Центурион». В Ливии, вблизи западной границы Египта, размещены: 10-я танковая дивизия, пехотный полк королевского стрелкового корпуса и 3-й артиллерийский полк королевской конной артиллерии, который во время осенних маневров в 1951 году прикрывал наш левый фланг. Ну, как тебе это все нравится?

— Неплохо, — сказал я. — А мы?

— Мы — пожарная команда Британского Содружества, — ответил он. — Нас пошлют туда, где горит.

— А они хоть компенсируют резервистам потерю зарплаты за время пребывания в армии?

— Кроме этого, — продолжал Билл, не обращая внимания на мои проблемы, — мы забираем из Западной Германии части 2-й пехотной дивизии. Правда, командование НАТО проявляет недовольство, потому что Франция тоже забирает оттуда часть своих войск, но сэр Антони[2] уговорил Гюнтера.[3] Поговаривают, что военное министерство мобилизовало девяносто гражданских самолетов на которых перебрасывают на Ближний Восток даже лейб-гвардию…

— Те из нас, — вмешался я, — кто купил вещи в рассрочку, через эту мобилизацию попадут в очень затруднительное положение…

— …И добавь к этому вооруженные силы французов. Вице-адмирал Баржо собрал на рейде Тулона целую эскадру: линкор «Жан Барт», крейсер «Жорж Леге», два авианосца и десять эсминцев. Как тебе нравится такая сила?

— Хотел бы я все-таки знать, Билл, — несмело настаивал я, — что будет с моим телевизором, если я вовремя не заплачу за него очередной взнос.

— А, да плюнь ты на него, — резко ответил он. — У нас тут, старина, нет нужды смотреть в этот ящик. Королевская армия покажет тебе мир в натуре.

Билл вообще был грубияном, но в этот раз, как оказалось позже, он был прав.

В понедельник, 6 августа 1956 года, в ярко освещенной портсмутской гавани мы взошли на борт корабля. Наше судно, авианосец «Тезей», водоизмещением в тринадцать тысяч тонн, которое обычно брало на борт тридцать пять штурмовиков, приняло теперь две тысячи парашютистов. Билл сообщил мне по секрету, что остальная часть нашей бригады грузилась в Девонпорте на однотипный корабль «Оушн» и на двадцатитысячетонный транспортный пароход «Булверк», которые выходили в море через два дня.

Гемпширский пляж кишел дачниками. Вдоль берега сновали парусные яхты и моторные лодки; молодежь развлекалась катанием на водных лыжах. А в это время на набережной стояли тысячи отцов и матерей, жен и невест, с которыми от имени нас должны попрощаться пятьдесят парашютистов. Командир полка запретил это делать каждому отдельно. Полковник, мужчина с красным лицом и желтой, как сера, бородкой, наверно ненавидел такие сцены, потому что когда капитан Шотовер доложил ему о желании солдат пожать руки своим родным, он только пробурчал:

— Годдем[4], для этого в гарнизоне было достаточно времени! Годдем!

С этими словами он пхнул ногой полкового кота Насера, который осмелился сесть ему на ботинок.

Лично мне было безразлично, потому что моя старенькая больная мать не могла приехать в Портсмут, а девушки у меня в то время не было. Поэтому никто мне не помахал мокрым от слез платочком, когда наш корабль двинулся от мола вдоль канала. Другим было, наверно, очень больно.

Мои сомнения подтвердились: военное начальство показало себя не только бездушным, но и скупым. Командованию было совсем безразлично, что большинство резервистов бросило свою работу. Никто из нас не получил за это никакой компенсации.

— Мы призвали добровольцев, а не каких-то старцев, — заявил мне Билл Шотовер, повторяя слова всеми уважаемого командира «Красных дьяволов» Мервина Батлера.

Мы стояли около поручней и смотрели на закат солнца на корнуэльском побережье.

— Наше корыто делает двадцать четыре узла, — сказал Билл, сплюнув в пенистую воду за кормой. — Послезавтра пройдем Лиссабон, войдем в Средиземное море, а в пятницу будем в Ла Валетте. Что и как будет дальше, знают только бог и сэр Антони.

— Если египтяне каким-то образом пронюхают о нас, то пойдут на уступки, как только мы появимся в районе Мальты.

— А для меня, Роджер, лучшим выходом была бы порядочная драка.

Позже я прочитал в газете, что частичная мобилизация, благодаря которой я совершил эту чудесную прогулку на корабле, была проведена в полном соответствии с нашей конституцией. Поскольку нижняя палата за несколько дней до национализации Суэцкого канала была распущена на каникулы (значительная часть членов парламента охотилась на куропаток в Шотландии, а королева Елизавета развлекалась на конных соревнованиях в Гудвуле), премьер-министр Идеен сам созвал Государственный Совет. Он провозгласил чрезвычайное положение и «торжественно уполномочил глубокоуважаемого Генри Геда», т. е. нашего военного министра, мобилизовать резервы. Сразу за этим «глубокоуважаемый» призвал в вооруженные силы двадцать тысяч человек, и среди них и меня. Приятным утешением для меня было сообщение в прессе о том, что все произошло корректно и спокойно, как и надлежит великой нации.

Через восемь дней мы высадились на Кипре. Я попал в передовой отряд, которым командовал мой приятель Билл. На двух «джипах» морского ведомства мы проехали цветущей равниной в глубь острова на 60 километров. Солдаты, которые сопровождали нас, все время держали автоматы на изготовку. Я понял, что местное население предвзято ставится к британской короне, но, слава богу, в пути происшествий не было.

Когда в мерцающем от жары воздухе вынырнули первые дома столицы острова — Никозии, Билл Шотовер сказал мне:

— Ну, дорогой друг, тут наши дороги расходятся. Тебя для какого-то важного поручения вызывает командование воздушными силами… Я точно не знаю для чего именно, но думаю, что это почетное задание. Смотри, Роджер, не подкачай! See you later, old boy.[5]

Он шлепнул меня по плечу своей тяжелой лапой и, скомандовав водителю остановиться, без лишних церемоний вытолкнул меня из машины, а сам умчался прочь.

Я очутился перед длинным, приземистым строением, обнесенным «ежами» с колючей проволокой. Около часового в стальной каске, из-под которой блестел мокрый от пота лоб, стоял припорошенный пылью щит с надписью MEAF-HQ, что должно было обозначать «Штаб воздушных сил на Среднем Востоке». Тут находилось командование британских воздушных сил, которому были подчинены все аэродромы и боевые самолеты в Ираке, Иордании, на Кипре, в Ливии, а еще полгода назад — и в зоне Суэцкого канала. Увидев этот штаб, я не ощутил никакой радости в душе, и причиной этого была не только жара…

Если штаб воздушных сил вызывает парашютиста для выполнения специального задания, то это никак не означает что-то хорошее. Все это дело мне не очень нравилось. Не задумываясь над тем, почему именно на меня, только что призванного резервиста, выпал этот выбор, я решил энергично сопротивляться любым попыткам использовать меня для какой-то рискованной индивидуальной операции. Опасные задания выполняли, как правило, добровольцы. Молодые офицеры часто пропускают возможность благополучно избежать рискованной операции, когда — из патриотических или иных благородных соображений — в нужный момент не найдут смелости простым «нет» свести на нет попытки добрых начальников уговорить простачка.

— Комната 118, сэр, — сказал караульный сержант.

На его форменной блузе под мышками виднелись большие пятна от пота. Сержант как-то странно посмотрел на меня, от чего моя тревога выросла еще больше. Невинная надпись «Медицинский отдел» на двери комнаты № 118 тоже не развеяла мою тревогу. Военные врачи всегда имели сомнительную славу.

Я вошел туда и, не смотря на гнетущую духоту, сразу же стал смирно. За письменным столом стоял седой, достаточно осанистый офицер, совсем не похожий на доктора. На его погонах было по три серебряных полоски и столько же нашивок на рукавах — то же, что подполковник в сухопутных войсках. Над его головой, разрезая воздух, вращался горизонтальный вентилятор. Я ощутил на своем лице его прохладное дыхание.

— Садитесь, лейтенант, — промолвил подполковник авиации приятным звучным голосом. — Хотите сигарету?

Он создавал впечатление симпатичного начальника. Я решил проявить бдительность и остерегаться его любезностей. Сел и дал ему прикурить.

— Если меня правильно проинформировали, лейтенант Андерсон, — сказал подполковник, переводя взгляд туда, где ветер от вентилятора разрезал кольца сигаретного дыма, — две недели назад вы еще занимались в Ливерпуле своими гражданскими делами.

— Да, сэр.

— В чем заключалась ваша деятельность?

— Я — сотрудник таможенной службы розыска, сэр.

По тому, как подполковник кивнул, я понял, что он об этом уже знает. Кроме того в руке он держал какую-то бумагу — без сомнений, из моего личного дела.

— Какие же были ваши служебные функции? — спросил он. — Вы занимались обычной проверкой багажа или имели дело с хорошо организованными контрабандистами?

Пренебрежительный тон, каким он сказал «обычной проверкой», немного оскорбил меня, и поэтому я не без гордости признался, что несколько семестров изучал криминалистику, занимал соответствующую должность на службе и брал участие в расследовании большинства тех преступлений, которые входили в компетенцию моего учреждения. Недавно я вел расследование аферы с наркотиками и довольно успешно…

Только потом я осознал, что лучше было мне скрыть свои таланты (к стати, в армии это умная тактика).

— Наркотики? — с интересом выкрикнул подполковник. — Я вижу, мистер Андерсон, что мы с вами коллеги. Моя фамилия Тинуэл. Возможно, вы кое-что обо мне слышали, я несколько лет руководил в Скотланд-Ярде[6] главным комиссариатом по борьбе с грабежами и бандитским шантажом. Было бы лишним объяснять вам, как широко поле деятельности этого отдела.

Он самодовольно улыбнулся, и я не осмелился испортить ему настроение, а сделал вид, что и на самом деле вспомнил его фамилию. Я хорошо знал, что для криминалиста старого поколения ничего нет более приятного, чем неожиданно услышать эхо той славы, которую в свое время бульварная пресса создала вокруг его успехов.

Затем подполковник Тинуэл угостил меня холодным лимонадом и, рассказав некоторое время об известных преступлениях тридцатых годов, незаметно перешел от английских уголовных историй к современному положению на острове Кипр.

— Вот здесь у нас отдел контрразведки регионального командования на Ближнем Востоке. — Раскрывая передо мной эту тайну, он сделал широкий жест рукой, который охватывал всю обстановку комнаты, включая жалюзи, зеленый сейф и москитную сетку. — Положение на Кипре с точки зрения безопасности далеко не блестящее, поверьте мне. А у меня очень мало людей. Наилучшие мои силы заняты греческими партизанами и концентрируют все внимание на том, чтобы предотвратить диверсии на наши воздушные силы. Поэтому вы, мистер Андерсон, появились у меня очень своевременно.

Я очень поздно понял, что попал в западню. После всех любезностей, проявленных ко мне как к молодому коллеге, я уже был не в состоянии с надлежащей твердостью отказаться от какого-то деликатного задания. Мне оставалось только более или менее быстро перейти к обороне.

— К сожалению, сэр, я не разговариваю ни на греческом, ни на турецком языках, — начал я, — не знаю ни страны, ни людей… Боюсь, что вам от меня не будет никакой пользы.

— О нет, — хитро усмехаясь, возразил он. — Для вас у меня есть нечто особенное. Незнание упомянутых вами вещей ничего в данном случае не стоит. Ваше задание не в том, чтобы стать вторым Лоуренсом.[7] Слушайте сюда: уже определенное время по этому острову рыщет один загадочный иностранец — достаточно богатый человек, лет пятидесяти; нам надо выяснить что он представляет собою в действительности, его увлечение — древнегреческие памятки. По паспорту он гражданин Америки Натан Ф. Вальполь. Но для нас это не имеет никакого значения, как и его желание выдать себя за археолога. Твердо установлено только одно: в своих поисках он отдает предпочтение как раз тем районам, где размещены воинские объекты.

— Поскольку наши воинские части, выполняя задание по охране безопасности, фактически находятся везде, сэр, — заметил я, — то вряд ли это наблюдение могло быть причиной для столь серьезных выводов.

Возражая, подполковник покачал головой:

— Установлено что последнюю неделю этот субъект все время копается вблизи нашего нового аэродрома Акротири, мистер Андерсон. Он установил свою палатку на холме, в районе доисторических руин, который, хотя и не входит в запретную зону, — мы ведь не можем слишком расширять эти зоны, — что представляет собой очень удобное место для того, чтобы с помощью бинокля и телеобъектива следить за движением на аэродроме и даже фотографировать этот объект. Вот почему мы должны заняться им.

— А вы не пробовали узнать о нем в американском консульстве, сэр?

— Зачем? Бумаги мистера Вальполя в полном порядке.

Я понял, что дело надо держать в секрете от американских учреждений. Я довольно долго был солдатом и хорошо знал, что между контрразведками союзников в принципе никогда не было сотрудничества, скорее наоборот — неприязненное соперничество, характерное для отношений между гражданскими службами безопасности — например, между таможенной службой розыска и уголовной полицией, — что нередко приводило к склокам. Разведчики, случается, недооценивают способности своих коллег-союзников и в то же время склонны переоценивать своих противников, охотно приписывая им хваткие извороты, набивая тем самым себе цену.

Очевидно бывший комиссар Скотланд-Ярда Тинуэл так же не совсем был избавлен от такой невинной слабости, так как сразу добавил:

— Знаете, лейтенант Андерсон, шпион достаточно редко работает на ту страну, из которой он происходит. Это вы поймете, как только немного вникните в суть дела. Даже если мистер Натан Ф. Вальполь действительно американец, это еще ничего не говорит о том, чье задание он выполняет.

Беря во внимание имя этого человека, я высказал предположение:

— А может он служит израильской разведке?

— Исключено, — поспешил возразить подполковник, — это был бы абсурд. Я больше склонен предположить, что ему платят египтяне или левое сирийское правительство. А возможно за его спиной стоят и русские. Да зачем мы будем гадать? Вы, лейтенант, должны это выяснить.

— Постараюсь, сэр.

— Именно этого я и ожидал от вас. И вот с чего начнем: вы поселитесь в гостинице «Ледра Палас», тут в Никозии, в которой остановился Вальполь, и познакомитесь с ним. Для этого нет необходимости переодеваться в гражданку. В форме британского офицера вы значительно больше заинтересуете его. К тому же ему никогда и в голову не придет, что контрразведка может действовать так прямолинейно, поручив следить за ним офицеру полностью в форме. Опытный агент всегда остерегается гражданских, которые льстиво стараются приблизится к нему. Поэтому подходите к этому Вальполю со всей солдатской откровенностью.

Этот совет я посчитал разумным. Вероятно, Тинуэл — старая лисица, и с ним будет приятно работать. Радовало и то, что меня не принуждали выполнять какое-то неприятное задание, не использовали как парашютиста-десантника, а как специалиста. Региональное командование на Близком Востоке не собиралось делать из меня героя, а даже наоборот — поселяло меня в роскошную восточную гостиницу.

Затем я, полностью удовлетворенный, ушел из штаба, получив от подполковника кругленькую сумму денег и данные о субъекте, которого я должен был «разоблачить».

На следующий день я впервые увидел Натана Ф. Вальполя. Вероятно, он сделал перерыв в своих раскопках — возможно, через неимоверную жару, — потому что в одиннадцать часов утра я нашел его в прохладном зале ресторана, где он завтракал в компании хорошенькой молоденькой блондинки, которая годилась ему в дочери. Поскольку, — как было записано в гостиничной книге — он путешествовал без семьи, это могла быть просто какая-то его знакомая по гостинице.

Я выбрал себе место за соседним столом и, как испокон веков это делают детективы, спрятал свое лицо за развернутой газетой. В зале господствовала приятная уютная атмосфера, свойственная всем фешенебельным салонам, где обычно собираются важные лица из разных стран. Волнистые шелковые шторы смягчали дневной свет, запах кофе щекотал ноздри, до ушей долетали обрывки разговоров, приятно жужжала установка искусственного климата.

Попивая «мокко», я, между прочим, думал над тем, как это мистеру Вальполю удалось привлечь к своему столу такую молодую девушку. Ведь рядом с ней он выглядел настоящим чудовищем; его внешность, особенно в таком месте, как этот ресторан, с первого взгляда могла вызвать только отвращение. С клетчатым, небрежно скроенным пиджаком Вальполь носил широкие штаны, которые, наверно, и теперь в моде по другую сторону «железного занавеса»; волосы взъерошены, щеки плохо побриты, орлиный индийский нос и бледный лоб — как видно, Вальполь отдавал преимущество широкополым шляпам. За столом он сидел в какой-то неприличной позе: локти поставил на стол, ботинки вывернул носками в середину, а свою широкую спину изогнул горбом. Этот мужик не умел прилично вести себя среди людей, и поэтому не было ничего удивительного, что контрразведка считала его красным агентом.

Я незаметно придвинулся поближе и прислушался.

Вальполь отодвинул чашку и, как я рассмотрел через газету, вынул заеложенную записную книжку.

— Нет, мисс Ругон, — сказал он, — я не забыл. Ваше желание для меня приказ. Разрешите прочитать начало? Вот, послушайте:

«Кипр, драгоценная жемчужина восточного Средиземноморья, благодаря своей богатой культуре процветал еще в древние времена. Покровительницей острова считалась богиня красоты Афродита, которая вроде бы именно тут родилась из морской пены, и в честь ее в Пафосе возвели роскошный храм. Кипр в старину был идеалом всего прекрасного, и в то же время средоточием плотских избыточностей и свободомыслия».

— О, это вы прекрасно сказали, — заметила девушка.

Звучание ее голоса как-то поразило меня: в ее английском словно ощущался едва заметный иностранный акцент.

— «…Этот остров всегда славился своим прекрасным климатом, богатой растительностью, хорошими винами и прежде всего изделиями из меди, и, как и кипарисы, получил свое название от слова „Кипр“[8]. Тут когда-то изготавливали прекрасные ковры, дорогие скатерти и пахучие масла». Вот здесь бы вам, мисс Ругон, вставить сравнение между античной и современной косметикой — для читателей — женщин.

— Вам бы самому стоило стать журналистом, мистер Вальполь.

— «О благосостоянии древних киприотов свидетельствуют раскопки, проведенные в 1869 году Чеснолой, во время которых были найдено много статуй, барельефов и керамических ваз. Эти старинные кипрские находки свидетельствуют об оригинальном сочетании египетского, азиатского и древнегреческого стилей — ведь здесь сталкивались и взаимно влияли друг на друга образцы искусства трех материков… В те времена количество населения на острове нередко достигало миллиона человек. Климат здесь несколько неравномерен. Летом никогда не бывает дождей (во времена римского императора Константина как-то не было дождя в течение тридцати шести лет, и население оставило остров), а зимой они идут беспрерывно целыми неделями, что, из-за отсутствия лесов, часто приводит к наводнениям…» Ну что скажете о моей писанине?

— В первую очередь — искренне благодарю! Вы так помогли мне. Правда, стиль, по-видимому, слишком серьезный для такой газеты, как «Сан-Антонио геральд»…

— Вы хотите сказать, несколько высокопарный, не так ли? Видите, именно в этом мой изъян: я начинаю бредить вслух, как только касаюсь данной темы. Ну, смотрите сами, что вам делать с этим хламом. Может и в самом деле пригодится.

С этими словами Вальполь поднялся и, попрощавшись с девушкой, вышел тяжелой поступью орангутанга; между прочим, это был достаточно осанистый мужчина, весом с добрых сто килограммов.

Мне следовало бы незаметно пойти за Вальполем и попробовать познакомиться с ним. Но я остался на месте и искоса посматривал на соседний стол, потому что решил сначала познакомиться с собеседницей Вальполя. При этом я надеялся — тем более, что мы все трое жилы под одной крышей и постоянно встречались в ресторане, — что она впоследствии представит меня мистеру Вальполю, и таким образом я более быстро достигну своей цели. Когда молодой мужчина добивается знакомства с красивой девушкой, это воспринимается более естественно, чем когда бы он стремился сблизиться с немолодым мужчиной. Если же эта мисс Ругон потом, скажем, за ужином сведет нас с Вальполем, то знакомство состоится в непринужденной обстановке.

Поскольку мисс Ругон, как видно, была американкой да еще и журналисткой — «Сан-Антонио геральд», кажется, местная газета на западном побережье США, — то к ней не так-то уже и трудно было подойти. Не долго думая, я свернул газету, поклонился и сказал:

— Простите, моя фамилия Андерсон; я случайно услышал ваш разговор. И мне кажется, что, как британский пресс-офицер на Кипре, я тоже мог бы вам пригодиться.

Она спокойно, даже без улыбки, глянула на меня своими большими, немного раскосыми карими глазами, которые ярко выделялись на фоне ее золотистых волос. И должен сознаться, что ее взгляд почему-то меня смутил. Хоть я рассматривал ее уже более чем четверть часа, именно теперь почувствовал себя сбитым с толку; чаще забилось сердце. Во время разговора со своим земляком она сидела ко мне спиной, и только теперь, когда я увидел ее лицо, мне стало ясно, почему Вальполь — пусть он будет археолог или шпион — пишет для нее такие статьи. Для таких женщин мужчины готовы писать стихи и делать даже еще большие глупости.

— Вы же парашютист-десантник, — сказала она, глянув на мою эмблему.

— В настоящее время я прикомандирован к отделу информации, — объяснил я, что в определенном понимании слова вовсе не было ложью.

— Ну что же, если желаете, пересаживайтесь ко мне, — предложила она.

Я пересел.

— У вас действительно есть какая-либо информация для меня? — спросила она, достав записную книжку Вальполя и приготовив карандаш.

Хоть я и не ожидал такого делового разговора, однако не растерялся. Помня установки подполковника Тинуэла, его принцип «солдатской откровенности» и вспомнив рассказ Билла о военном положении на Ближнем Востоке, я ответил:

— Египет окружен со всех сторон, мисс Ругон, и для полковника Насера было бы значительно лучше, если бы он принял это во внимание. В Красном море стоит наготове наш крейсер «Кения» с несколькими эсминцами, а у берегов Леванта плавает «Ямайка» — тоже достаточно солидный корабль. В Мальтийском порту стоит на якоре авианосец «Игл» с четырьмя эскадрильями на борту. До этого прибавьте еще шестьдесят реактивных бомбардировщиков «Канберра», перебазированных на аэродром Ла Валетта.

Я сделал паузу, копаясь в памяти; Билл и на борту судна «Тезей» так часто возвращался к этой теме, что мне уже не хватало сил быть в его обществе… А мисс Ругон молча слушала меня и даже ничего не записывала.

— В Иордании, — повел я дальше, — в полной боевой готовности стоит 10-й гусарский полк, вооруженный 50-тонными танками типа «Центурион III»; а этот танк, как известно, лучше «гроба» типа «Шерман», который есть у египтян, и даже может помериться силами с «Т-34». В Ливии 10-я танковая дивизия в состоянии боевой готовности переведена к западной границе Египта, чтобы в случае необходимости при поддержке пехотного полка «Королевских стрелков» и 3-го артиллерийского полка ударить на Каир…

— …как это в свое время хотел сделать Роммель, — перебила она меня. — Я так и думала, лейтенант.

— О чем вы думали?

— Что то, о чем вы сообщите, мне не интересно, и никакой новой информации нет. Вы могли бы мне по крайней мере рассказать о том, что авианосцы «Булверк», «Тезей» и «Оушн» вошли в Средиземное море с «Красными дьяволами» на борту — ведь вы именно к ним принадлежите?.. Ваши новости устарели на целых две недели.

— С этой точки зрения тот господин, с которым вы только что разговаривали, наверно, лучше, — ответил я ей, улыбаясь. — Его информация никогда не стареет. Меня удивила ее осведомленность.

Хоть, конечно, большие перемещения морского флота никогда не бывают строгой тайной, потому что корабли выходят из портов на виду у многих людей и сообщения об этом очень быстро проникают в прессу, и все же меня серьезно поразила такая осведомленность молодой женщины.

— У вас нет никаких оснований смеяться с него, — дружелюбно сказала она. — Этот человек в поте лица ведет раскопки, находит драгоценные керамические вазы, а что делаете вы? На средства своего народа живете в одной из наилучших гостиниц и пытаетесь водить за нос скромную журналистку, у которой и без вас много хлопот. Вам необходимо быть хоть немного скромнее.

— Он ведет раскопки, вы трудитесь не покладая рук, а я… ну, допустим, что вы правы…Но он, скорее всего, копает в такую жару не своими руками?

— У него есть двое турецких рабочих, которые помогают ему… Не могу понять, зачем это я вам рассказываю. Ведь вы хотели меня проинформировать, а не наоборот!

Через пять минут мы разошлись хорошими друзьями, ее сообщение о том, что у Вальполя работают два турка, имело для меня достаточно важное значение. Всякий агент, который охотится за военными тайнами, нуждается в помощниках для передачи информации, если сам не пользуется радиопередатчиком. Но такое бывает достаточно редко, потому что всю эту работу — вести разведку, зашифровывать данные и передавать их, и кроме того, еще и часто менять местопребывание, чтобы вражеская контрразведка не запеленговала передатчик — одному человеку выполнить не по силам.

Теперь оставалось выяснить, с кем Натан Ф. Вальполь поддерживал связь через этих двух турецких помощников, — с египетской, сирийской, израильской или, может, и с турецкой разведкой. Для кого он тут, на Кипре, занимался военным шпионажем, если он вообще является шпионом?

Вечером того же дня мисс Ругон познакомила меня с мистером Вальполем. Он глянул на меня из-под тяжелых бровей своими мутно-серыми глазами восточного покроя, словно на какого-то не к месту нарушителя спокойствия.

— Рад познакомится с вами, — и жестом пригласил меня сесть к нему за стол.

Во время ужина мы почти не разговаривали. Мысленно я спрашивал себя, не мое ли присутствие парализовало язык Вальполя — ведь утром он так энергично разговаривал со своей очаровательной соседкой. Мы ели индюшку с каштанами, вкусно приправленную мускатом и греческим изюмом, потом выпили по бокалу самосского вина, которое я с большим наслаждением пил маленькими глотками. Когда дошли до кофе, Вальполь закурил почти черную сигару и утомленно откинулся на спинку стула, не проявляя никакого желания начать беседу.

Тогда я очень осторожно начал его расспрашивать об археологических находках. Как известно, человек скорее показывает свою натуру, когда тактично начинаешь интересоваться его занятием. Должен сказать, что к этой беседе я заранее должным чином подготовился: всю вторую половину дня я просидел в английской библиотеке Никозии и прочитал о кипрской старине все, что нашел.

И поскольку у меня была чудесная память, я чувствовал себя вполне компетентным в этом вопросе.

— Я искренне удивлен, — сказал через некоторое время Вальполь, — что вы, лейтенант Андерсон, проявляете интерес к таким вещам. — (Мне показалось, что в его голосе зазвенела ироническая нотка.). — В наше время люди почти не обращают на это внимания. Складывается мнение, что эпоха сенсационных раскопок канула в лету. — Он осуждающе сморщил свой орлиный нос и закончил: — А тут на Кипре после Чеснолы почти ничего не делалось в этой отрасли.

— Это был итальянский археолог, не так ли? — с уважением заметил я.

— Это — великий предшественник мистера Вальполя, — сказала мисс Ругон.

— Луиджи Пальма Ди-Чеснола — пробормотал Вальполь, бесцеремонно потягиваясь и заложив руки за затылок. Откровенно говоря, от такого поведения да еще в таком месте меня покоробило. — Да, он родился в Турине… Возвратившись из Крымской кампании, пошел на службу к американцам и во время войны с Южными штатами дослужился до бригадного генерала. Позднее стал консулом США на Кипре. Тогда это была завидная должность; она давала ему широкие возможности посвятить себя исследовательской работе.

Я обратил внимание на достаточно культурный язык Вальполя, который приятно контрастировал с его небрежным, а за столом даже заслуживающим осуждения поведением. Невзирая на небрежность в одежде и жестах, которая обычно свойственная многим научным работникам, он производил впечатление очень образованного человека. И хотя я знал, что квалифицированные агенты с целью маскировки нередко проходят тщательную подготовку в определенной области знаний, — да я и сам несколько часов назад начинял свою голову сведениями из археологии, — на протяжении того вечера мне не раз приходило в голову, что наша контрразведка ошиблась. Ни одна шпионская школа в мире не могла бы сделать из Вальполя такого любителя древности, которым он был.

— Поскольку вы, мисс Ругон, и вы, мистер Андерсон, проявили такое большое внимание к моей работе, я хотел бы предложить вам съездить со мной к месту раскопок, — наконец промолвил он. — Послезавтра утром я еду в Акротири; в моей машине хватит места на всех, и я очень хотел бы показать вам поистине удивительное место моих раскопок. А вам мисс Ругон, я еще должен сообщить: там поблизости есть небольшое, но к удивлению чистое озеро — вы могли бы поплавать, сколько вашей душе заблагорассудится.

Я радостно кивнул в знак согласия, и мисс Ругон тоже приняла это предложение.

Мы проживали на разных этажах и потому распрощались в лифте. Добравшись к своей комнате, я приготовил себе тепленькую ванну — и заслуженно; я имел право гордиться успехами первого дня: завоевал благосклонность Вальполя да еще и познакомился с такой прелестной девушкой. Правда, мне было ясно, что Вальполь пригласил меня лишь для того, чтобы удобнее было заманить в свою машину мисс Ругон. Однако от этого ничего не менялось в главном: он дал мне возможность пристально следить за ним самим в течение целого дня.

А может — это предположение пришло мне в голову, когда я уже довольный сам собой лежал в ванне, — может, у него возникло какое-то подозрение? Тогда он, по-видимому, приглашал меня лишь для того, чтобы показом своих раскопок убедить в достоверности этого маскарада.

Обстоятельно поразмыслив, я отбросил такую возможность, принял холодный душ и лег спать. Но сразу заснуть мне не удалось; я несколько раз ловил себя на том, что пытался вызывать в воображении ту белокурую, кареглазую журналистку — ее взгляд, улыбку, звучание ее голоса…

«Не такая уже и плохая работа разоблачать шпионов», подумал я, засыпая.

Выпуклый плексиглас и хромированный радиатор сверкали, осеняемые первыми лучами утреннего кипрского солнца. Натан Ф. Вальполь сел за руль длиннющего фордовского «Линкольна», выпуска 1950 года, в котором мы втроем удобно поместились на переднем сидении; позади сели два турецких землекопа, положив свой шанцевый инструмент в багажник.

— Неубиваемый, надежный автомобиль, — сказал Вальполь с детской гордостью американца, обращаясь к мисс Ругон, которая сидела между нами. — У него под капотом сто пятьдесят две лошадиных силы. Невероятно мощный мотор.

При этом он так резко нажал на педаль, что нас, как в реактивном самолете в момент старта по тревоге, сильно прижало к спинке сидения. Один из турков больно стукнулся головой и что-то затараторил своим вычурным языком.

После такого резкого старта я уже приготовился к наихудшему; однако Вальполь, пока мы ехали путаными улочками столицы, проявил себя чрезвычайно осторожным, даже робким, водителем. Он давал дорогу каждому ослу, запряженному в тележку, ежесекундно сигналил своей музыкальной трехтональной сиреной и каждый раз, когда попадал в водоворот уличного движения, терпеливо ожидал, пока клубок размотается без его участия.

Но едва мы выбрались на шоссе Никозия — Фамагуста, то он уже не смог удержаться от того, чтобы не показать своей очаровательной пассажирке, на что способен его «невероятно мощный мотор». Несколько раз стрелка спидометра переползала через черточку, которая отмечала девяносто миль, и тогда, кроме свиста ветра, к моим ушам долетали из заднего сидения невыразительные заклинания и возгласы, среди которых время от времени можно было разобрать лишь слово «Аллах». По-видимому, это были магометанские молитвы, а может, и проклятия.

Было чудесное солнечное утро — по крайней мере если смотреть перед собой или в стороны. Сзади нас ландшафт закрывала туча пыли длиной с километр, которую вздымали в своем безумном движении колеса нашего автомобиля. Поэтому машина мистера Вальполя немного напоминала реактивный истребитель. Очевидно, и мисс Ругон подумала об этом, потому что сказала:

— Я с нетерпением ожидаю, когда вы уже перекроете звуковой барьер.

После этого Вальполь наконец согласился уменьшить безумную скорость.

Тогда мое внимание привлекли многочисленные значки наших воинских гарнизонов. На всех перекрестках дорог стояли ярко-желтые щиты со стрелками и условными названиями частей; с их помощью английские шоферы могли ориентироваться на местности без карты и не обращаться к местному населению, которое упрямо продолжало оказывать пассивное сопротивление; в некоторых местах щиты были вырваны из земли или просто повалены.

Рядом с шоссе тянулись телефонные кабеля; за городком Мандиа отряд телефонистов чинил линию связи — очевидно, в том месте проводы были перерезаны. Я вспомнил слова подполковника: «Положение на Кипре с точки зрения безопасности далеко не блестяще…» То тут, то там можно было увидеть обнесенные колючим проводом лагеря из палаток или бараков, перед которыми стояли «джипы» и передвижные радиостанции с выгнутыми антеннами. По сторонам шоссе на невспаханном поле я увидел следы танков, а в одном месте мы встретили целую колонну грузовых автомашин. Действительно, английская армия покрыла Кипр густой сетью военных опорных пунктов, и я подумал о том, что Вальполь, где бы он не копался, достаточно легко может вызывать к себе подозрение. На всем острове вряд ли был клочок земли, который бы не находился, по определению подполковника, «на подозрительно близком расстоянии от военных объектов».

Вальполь, казалось, угадал мои мысли, потому что вдруг сказал:

— Оккупация этого острова английскими войсками все же имеет определенное историческое оправдание, хотя Кипр только в 1878 году освободился от турков и стал английским протекторатом, после чего в 1914 году был вдруг аннексирован и лишь в 1925 году объявлений колонией британской короны. Еще приблизительно восемьсот лет тому назад один из английских королей — если не ошибаюсь, Ричард Львиное Сердце — во время Крестового похода присвоил себе этот остров. Позже он подарил Кипр своему вассалу — королю Иерусалима, после чего англичане опять на целых семь веков потеряли этот лакомый кусочек земли.

— Тем лучше они стерегут его теперь, — заметила мисс Ругон.

— Вы, на нашем месте, действовали бы так же, — ответил я.

— Мы, американцы, — сказал Вальполь, — не занимаемся колониальной политикой.

— Потому что значительно проще, — бросил я, — скупить всю экономику страны, а заботы о порядке и спокойствии в ней оставить на своего союзника.

Мне было полностью ясно, что в этой дискуссии они оба были против меня.

— Вы действительно думаете, — спросила мисс Ругон, — что порядок и покой оказались бы в опасности, если бы английские войска покинули остров?

— Конечно, — ответил я. — Местные греки сразу накинулись бы на турецкое население.

— Пока еще, — сказал Вальполь, — они лишь кидают камнями в наших британских друзей. По этой причине я велел прикрепить к своей машине огромную табличку с надписью «Соединенные Штаты».

— Будем надеяться, что это вам поможет, — раздраженно ответил я.

К счастью, в этот миг Вальполь свернул вправо на плохую полевую дорогу, которая поглотила все его внимание, и наш неприятный разговор оборвался. При этом он так резко повернул, что в багажнике затарахтел шанцевый инструмент, а мисс Ругон прижалась к Вальполю. Возможно, он сделал это преднамеренно: пожилые мужчины, которые уже не рассчитывают, что им удастся обнять привлекательную женщину без ее разрешения, иногда прибегают к таким приемам. Во всяком случае я с раздражением воспринял его бестактный маневр.

Теперь справа от нас было южная гряда кипрских гор, наивысшей точкой которой является двухкилометровая вершина Троодоса. Они постепенно снижаются к востоку целым рядом меньших гор, как, например, Махерас или Ставровуни, которая была в древние времена своего рода Олимпом. Эти горы тянутся вплоть до портового города Ларнака, из которого идут подводные кабели к Мальте и Александрии. Перед нашими глазами открылась величественная панорама.

Через полчаса езды по волнообразной местности наш «Линкольн» выбрался на высокий холм, обрамленный стройными кипарисами, покрытый колючим кустарником и усеянный диким камнем. Вальполь дал нам понять, что мы уже близко к цели.

Наконец машина остановилась, хозяин наш выпрыгнул из кабины, отбежал несколько шагов в сторону, и в то же мгновение я услышал какой-то невыразительный крик, — так кричит человек от испуга или в страшной ярости.

— Вы только взгляните, — звал Вальполь, дрожа от гнева, — подойдите сюда, посмотрите!

Он побледнел от возмущения. Мы спустились в впадину и сразу же поняли, что его так волновало: достаточно длинная траншея почти совсем была засыпана землей и галькой.

Вальполь сыпал проклятия, губы его дрожали; подняв крепко сжатые кулаки и выпятив свой орлиный нос, он напоминал фигуру библейского пророка, который в гневе предостерегает или проклинает грешный израильский народ.

Увидев Вальполя таким раздраженным, я еле удержался от замечания что он неосмотрительно забыл и над своей траншеей поставить большой щит с надписью «Соединенные Штаты»; ведь не было сомнения что это сделали местные повстанцы, которые, скорее всего, думали, что тут будет заложен фундамент нового военного объекта. Между прочим, у меня в голове проскользнула мысль, что он и сам мог быть виной этой диверсии… Однако я сразу отбросил это предположение, т. к. его возмущение, безусловно, было настоящим.

— Надеясь, сэр, — сказал я сочувственно, — что они не повредили хотя бы те ценности, которые еще не раскопаны.

— Конечно нет, — с досадой ответил он. — Но сколько пройдет времени, пока мои люди выбросят всю эту нечисть. А мы тем временем станем похожими на замазур!

— Жаль, — сказала мисс Ругон, — но в три часа мне снова надо быть в Никозии: верховный комиссар проводит пресс-конференцию.

— Мне очень жаль, что так разочаровал вас, — пробурчал Вальполь, к которому наконец вернулось самообладание.

— Я хоть скупаюсь тут, — крикнула наша спутница и помчалась к автомобилю переодеться.

— Озеро на другой стороне, — бросил вдогонку Вальполь.

Когда мы вышли на противоположную сторону холма (оба турка в это время принялись за работу), я увидел окруженное карликовыми кедрами волшебное зелено-голубое озеро, а немного дальше на запад — английский аэродром Акротири. Отлично было видно длиннющие желто-серые ангары, аэродромный флюгер метеорологической станции в виде полосатого бело-красного мешка и выпуклую решетчатую антенну радара. С аэродрома доносился пронзительный рев моторов.

— Хотите взглянуть? — спросил Вальполь, услужливо подавая мне мощный бинокль, который неизвестно откуда появился в его руках.

На переднем плане в бинокль я увидел выстроенную в строгом порядке целую эскадрилью легких реактивных бомбардировщиков типа «Канберра В-2». За ними на параллельных взлетных полосах поднимались три реактивных истребителя «Джевелен», которые могут летать в любую погоду; в стороне, около ангаров, стояло несколько четырехмоторных транспортных самолетов «Беверли». Низко над землей мерцал раскаленный воздух, и поэтому картина немного расплывалась; и все же я смог легко прочитать условные буквы и цифры на фюзеляжах машин.

У меня аж пересохло во рту. Точно — это был идеальный пункт для наблюдения за аэродромом; и словно специально именно тут Вальполь разыскивал экспонаты кипрской древности — но нашел ли их он?

— Вам случайно не мешает этот шум? — спросил я его, чтобы как-то нарушить молчание.

— Привыкнуть к этому не тяжело, — ответил он.

Первый истребитель с грохотом пронесся над нами; я увидел на концах дельтообразных крыльев опознавательные знаки — голубо-бело-красные окружности, а ближе к фюзеляжу — условные буквы и цифры: Т 309… Специалисту этого было достаточно, чтобы определить к какой эскадрильи принадлежит самолет, его назначение и цель полета. Я, между прочим, подумал о том, что, очевидно, кто-то из пилотов заметил, как Вальполь следил за аэродромом, и доложил контрразведке штаба воздушных сил на Среднем Востоке. Конечно, не все представляют, какие мелочи можно увидеть с воздуха. Но с помощью нескольких учебных фотоснимков с самолета не тяжело было обнаружить наблюдательный пункт Вальполя.

Мисс Ругон пробежала около нас и исчезла за кедрами; в тот же миг мы услышали как она прыгнула в воду.

Поскольку эти мои воспоминания касаются очень серьезных вещей и пишутся не для какого-то пустякового иллюстрированного журнала, я не буду описывать ее вид в купальном костюме. Но ее пример стимулировал и меня — я обливался потом от немилосердной жары, поэтому сказал Вальполю:

— Я тоже прихватил с собой трусы и если вы ничего не имеете против, немного освежусь.

Я спросил его просто из вежливости, ведь Вальполь не был владельцем этого живописного озера и не имел оснований обижаться, если бы я оставил его на несколько минут с теми турками. Но я ошибся: он воспринял это неодобрительно.

— Наверно, не стоит, мистер Андерсон, — коротко возразил он, прикусив губу. — Я предлагаю вернуться назад. Как только придет мисс Ругон, мы уедем отсюда — сегодня нам тут нечего делать.

Вернувшись домой, я лег на диван и начал подводить итоги дня. С уверенностью можно было сказать только одно: больших успехов не было. Я все еще не знал кто такой на самом деле Натан. Ф. Вальполь; все время сомневался в своих соображениях, а каких-либо основаниях для его ареста нечего было и говорить.

Занимался ли он в самом деле шпионажем? Некоторые факты, как выбор места раскопок, его прекрасный бинокль, говорили за, но большая часть — против. Там, на холме, когда он увидел разрушенную траншею, его охватила настоящая ярость. Если бы он копался там только, чтобы замылить глаза контрразведке, то вряд-ли разошелся бы так. Неужели он сам разрушил траншею?

Такая версия могла быть верной, если бы он разгадал мою роль или хотя бы подозревал меня. В таком случае он, вероятно, использовал день между приглашением и нашей поездкой в Акратори для того, чтобы засыпать яму… Может боялся, что такой знаток, которым он меня считал, внимательно осматривая сделанную им для отвода глаз «археологическую траншею», не признает ее настоящей? Но тогда он должен был бы позаботиться о том, чтобы добыть настоящие памятки древности и продемонстрировать их мне на месте раскопок другой раз — ведь яма была его алиби. Неужели и сегодня его ярость была ненастоящей? Неужели можно так прикинутся? Нет, по-моему, это невозможно.

И еще одно наблюдение отрицало слишком уже сложную и поэтому ошибочную концепцию преступления: Вальполь совсем не пытался заинтересовать меня своей персоной, усыпить мою бдительность любезной предупредительностью; наоборот, он не раз давал ощутить свою антипатию ко мне, причина которой, без сомнения, крылась в личности мисс Ругон. В конце он очень грубо препятствовал мне скупаться с этой девушкой. Значит, он ревновал, это безусловно. Но агент никогда не может позволить себе такую роскошь, как поддаться своим эмоциям. В борьбе на этом тайном фронте его жизнь висит на волоске, и кто забывает об этом, тот или дурак, или никудышный агент.

Это произошло в пятницу, семнадцатого августа. Чтобы мои записи имели определенную систему, я теперь чаще буду ставить дату.

Конец недели я следил за помощниками Вальполя. Работа эта была нелегкой, и я пропущу отдельные ее фазы, так как она не дала никаких существенных результатов. Оба турка очень плохо владели английским языком, а сам Вальполь также почти не знал их языка. Жили турки не в «Ледра Палас», а в дешево ночлежке на окраине города. Вальполь использовал их — если не считать ухода за его машиной — только для раскопок. Во всяком случае я имел возможность убедиться в том, что они со своим работодателем никаких тайных связей не поддерживали. Кто же тогда был помощником Вальполя, без которого он никак не мог обойтись, если действительно занимался шпионажем?

В следующий понедельник, около десяти часов утра, убедившись что Вальполь снова куда-то уехал, я тайно проник в его номер. В любой порядочной гостинице это сделать относительно легко, — даже без ведома обслуживающего персонала. Как только горничные закончили уборку, я выбрал удобный момент, незаметно снял ключ с доски, которая висит возле портье, и двинулся наверх. А через двадцать минут мне уже было известно что в роскошном номере Вальполя есть все — от крема для бритья до портативной пишущей машинки, — кроме радиопередатчика.

Я обнаружил там керамические вазы, на которых еще остались следы земли, лампу, покрытую окисью меди, очевидно античную, обломки какого-то барельефа и маленькие бронзовые статуэтки… Я допускал, что Вальполь должен был купит где-то эти вещи и зарыть их в землю, чтобы затем откопать как находку. Неужели он дошел до такого абсурда?

Поскольку я сам не мог определить подлинность этих предметов, то взял очень маленький кусочек барельефа, чтобы отправить его для проверки — сомневаюсь что Вальполь заметил бы отсутствие такой мелочи.

В конце обыска я наткнулся на толстую тетрадь, спрятанную Вальполем на дне закрытого ящичка между шелковыми рубашками; ему наверно и в голову не приходило, что кто-нибудь может найти тетрадь и прочитать записи. Страницам этой тетради он доверил тайну своей любви к мисс Ругон. Между прочим, в своем дневнике, он постоянно называл ее «Гелен».

Меня охватило чувство антипатии к Вальполю. Это были не мечтательные признания влюбленного первокурсника, а достаточно трезвые записи, в которых автор кратко и последовательно рисует разные стадии своей, как он выражается, «фатальной страсти». Мне очень неприятно было просматривать тетрадь, но я ведь должен выполнять свои служебные обязанности.

Копание в личных вещах чужого человека было противной частью моей работы, я сам себе казался грязным и поэтому очень быстро закончил эту операцию.

Боже мой, старый Вальполь влюбился! Я это предчувствовал.

Оставив все вещи так, как они и лежали, я закрыл комнату, проследив, когда за стойкой портье никого не было, и повесил ключ на место. Весь обыск длился не более получаса, что, конечно, объясняется моим профессиональным опытом. Однако, невзирая на свою ловкость, я не обнаружил ничего такого, что могло бы стать обвинением Вальполю или ведущей нитью для меня.

После всего этого у меня даже рубашка прилипла к спине. Я быстро сбросил ее и встал под холодный душ. Черт побери, что же мне делать дальше?

На другой день вечером — это было около полуночи — я встретил в баре гостиницы Вальполя. Играл джаз. Американец сидел, подтянув ноги, как разозленная горилла, на высоком табурете, и кажется, уже достаточно пропустил коктейля. Стеклянная поверхность столика, на котором стоял его бокал, отражала зеленоватый свет, который делал его гадкое широкое лицо бледным, как у мертвеца.

— Хелло, мистер Вальполь, как поживаете? — крикнул я ему, и вскочив на соседний табурет, заказал две рюмки коктейля «Устрица прерий».

Кивнув один другому, мы сразу же начали беседу; ему, вероятно, приятно было, попивая, переброситься с кем-нибудь словом — ведь у него на сердце была печаль, я знал об этом.

— Я был бы рад, если бы вы еще раз набрались смелости поехать со мной в Аркотири, — сказал он. — Мои землекопы будут расширять траншею… Выпьете ромашку «Мартини»?.. Бой, два «Мартини»!.. В пятницу я опять поеду туда.

— Если мне не помешают служебные обязанности, то я с большой охотой приму ваше приглашение.

— Надеюсь, что в этот раз я смогу показать вам немного больше, чем кучу мусора. Вы ничего не будете иметь против, если мисс Ругон опять поедет с нами?

— О, нет, наоборот — заверил я его.

Я сказал это, наверно слишком бойко, так как Вальполь бросил на меня пронизывающий взгляд из-под своих густых бровей — тяжелый, испытующий взгляд, в котором скрывалась угроза, его мутно-серые, затуманенные коктейлем глаза словно предупреждали: осторожней, юноша, это не для тебя!

— Мисс Ругон, — сказал он погодя, — необыкновенная женщина. Я знал не одну журналистку, но эта — настоящий талант.

— Я тоже так думаю, — ответил я. — Она пробьет себе дорогу и уже вскоре будет писать для какой-нибудь местной газетенки, типа «Сан-Антонио геральд».

— Знаете, у нее в этом нет необходимости, — пробормотал он. — Она занимается репортажем только ради спортивного интереса, со скуки или из честолюбия. В наше время девушки стремятся быть самостоятельными…

Я согласился с ним. Алкоголь делал Вальполя более открытым, и мне, собственно, оставалось только короткими замечаниями побуждать его говорить как больше и больше. Однако он был не настолько пьяным, чтобы не контролировать свои слова.

— Она далеко не из бедной семьи, мистер Андерсон. Вы обратили внимание на ее фамилию? Ругон… Это род старых французских плантаторов, которые поселились в нижнем течении Миссисипи еще во времена Людовика XIV, а потом продвинувшись на запад, приобрели земли в Техасе.

— Если я не ошибаюсь, Сан-Антонио — это город на западном побережье.

— Ничего подобного, — буркнул Вальполь. — В центральной части Техаса, и именно в той полосе, где земля стоит значительно больше чем трава, на которой пасут скот.

— Еще две порции виски! — крикнул я официанту. — Как это понимать?

— Она мне не говорила об этом, — ответил Вальполь, насмешливо глянув на меня. — Но я думаю что тут пахнет небольшим нефтяным источником. Теперь вам ясно?

Я хорошо понимал его. Он, очевидно, намекал на то, что мне следует отказаться от любой надежды на ее благосклонность. Ведь она происходила из богатой семьи, и принадлежала к тем самым кругам, что и Вальполь, зажиточный человек, который ради личного удовольствия искал тут на Кипре античные памятки. Мне, какому-то лейтенанту, достаточно откровенно указывали мое место…

— Ну так выпьем за это? — сказал я с оттенком юмора, хотя мне было не до шуток. — За источник нефти мисс Ругон.

Мы чокнулись, и это прозвучало так, словно мы скрестили мечи.

— Она — чудесная женщина, — бубнил старик себе под нос; его глаза затуманились. — Еще коктейль, но без соды!.. И вы, лейтенант, хоть и англичанин, однако неплохой парень…

— Очень благодарен, мистер Вальполь. Но мне пора спать.

Он все еще сидел, словно горилла, на табурете, и от столика на его лицо отражался зеленый свет.

Той же ночью я написал для контрразведки очередной отчет за неделю, в котором пришлось признать отсутствие успеха.

Конечно, неудача военного разведчика не имеет такого морального значения, как неудача гражданского детектива, на которого наседает и пресса и общественность. Военной контрразведке легче прятать свои ошибки. Кроме того, армия получает большое финансирование на разведку, и поэтому нет особой нужды беспокоиться о расходах.

Закончив отчет, я приложил к нему обломок барельефа, взятого из коллекции Вальполя с просьбой провести его научную экспертизу.

Рано утром мне приснилась мисс Ругон. Нынче я уже не могу вспомнить, при каких обстоятельствах я увидел ее во сне, но хорошо помню, что впервые это было в четверг, в ночь на двадцать второе августа. Так же, как Натан Ф. Вальполь в своем дневнике наяву, во сне я просто называл ее «Гелен». Это был уже какой-то нонсенс, просто — результат пустых раздумий, которые мне необходимо решительно выбросить из головы.

Наша вторая прогулка в Акротири была драматической. Очевидно для разнообразия, Вальполь выбрал в этот раз совсем другую дорогу. Ехал достаточно уверенно, ни разу не поколебавшись куда ему повернуть; из этого я сделал вывод, что он ориентируется на дорогах острова, как в собственном кармане. Шоссе Никозия — Фамагуста, которое неделю назад для Вальполя являлось гоночной трассой, теперь осталось где-то в стороне. Он все время направлялся на юг, к горной гряде и, только проехав Атиену, повернул налево.

Так мы доехали до военного лагеря, который был недавно сооружен, перед которым я неожиданно увидел французские легкие танки типа АМХ-13; эти машины французы успешно использовали в Алжире. Очевидно, они только что прибыли сюда, потому что их кое-как успели замаскировать сетками. Меня также сбила с толку их окраска: как известно, французы, ведя колониальную войну в Северной Африке, соответственно к местным условиям маскировали свои военные машины, разрисовывая их пятнами серого, зеленого и коричневого цвета, а эти танки были желтыми.

Однако ни Вальполь, ни мисс Ругон никак не отреагировали на это зрелище, и я подумал что они его не заметили. Наверно, они вообще плохо разбирались в военном снаряжении, чтобы понять необычность этой картины. А я еще долго думал об этих танках, и поэтому, наверно, казался своим спутникам, достаточно нудным компаньоном.

— Где вы были в прошлую пятницу, во время пресс-конференции, мистер Андерсон? — вдруг спросила мисс Ругон.

Я невольно вздрогнул. Только теперь я вспомнил, что она тогда, возле засыпанной траншеи, вспоминала о назначенную на три часа встречу журналистов, — а я, пресс-офицер, не пришел. Черт побери, значит я допустил ошибку. Это могло насторожить ее, а еще больше — Вальполя, если он был не тем, за кого себя выдавал.

— Я был занят по службе, — наконец ответил я. — А что там было?

Искоса взглянув на меня, мисс Ругон сказала:

— Ничего интересного. Речь шла о «Магической операции». Но верховный комиссар, как всегда, избегал конкретных ответов. Он только заявил, что стягивание войск в район восточного Средиземноморья может угрожать Египту только в том случае, если президент Насер закроет канал для английских торговых кораблей, а тот совсем не собирается это делать. Поэтому, этой концентрации войск дали поэтическое название «Магическая операция».

— «Магическая операция»? — буркнул с противоположной стороны автомобиля Вальполь. — Для нее более подходящим шифрованным названием было бы слово «мошенничество», лейтенант.

— Что вы этим хотите сказать?

— Что Иден дурит мир, — ответил Вальполь. — Ваш глубокоуважаемый премьер, наверно, усвоил взгляды нашего министра иностранных дел, для которого искусство государственной политики лежит в том, чтобы ходить на грани войны, но не далее.

— Я не уверен, что он только запугивает, — раздраженно заметил я.

— Война против Египта была бы такой же непопулярной с политической точки зрения, как когда-то англо-бурская война, а с военной — такой же безуспешной, как Крымская война. Это так же неизбежно, как «аминь» в церкви.

— По-моему, с юридической стороны ваши претензии к полковнику Насеру безосновательны, — уколола и мисс Ругон. — Каждое суверенное государство имеет законное право национализировать большие частные предприятия, конечно, за определенное возмещение. Несколько лет назад такой факт имел место и в самой Англии — я имею ввиду национализацию угольных шахт.

— Пусть с юридической стороны наше дело и не совсем обосновано, — сказал я. — Но тут речь о другом: на карту поставлены могущество и стратегические позиции нашего государства, и вы это хорошо знаете. Суэцкий канал — жизненная артерия Британского Содружества Наций. И мы, англичане, должны следить, чтобы ее никто не перерезал. Мы должны любой ценой сберечь свои позиции великой страны, и я считаю, что наше правительство не остановится ни перед какими мероприятиями, чтобы обеспечить наши жизненные интересы.

— Достаточно аморальный тезис, — заметил Вальполь. — Но хватит об этом. Чем даром ссориться, давайте лучше я расскажу вам кое что о древней истории Кипра. Это облегчит вам понимание того, что вы затем увидите в мой траншее.

— Давайте, — сказала Гелен (я мысленно давно уже так называл ее).

— Древними жителями острова были семиты; затем сюда переселились финикийцы. Они основали наиважные города — Саламис, Пафос, Аматус и ввели тут культ своих богов. Позже появились греческие поселенцы из разных племен, преимущественно ионийцы и дорийцы, которые основали девять небольших царств. С восьмого столетия до нашей эры Кипр подчинялся Ассирийскому царству, однако, очевидно, греческие и финикийские князьки продолжали управлять как вассалы ассирийских царей. После падения Ассирии Кипром формально управлял какой-то человек по имени Тирос, пока в пятьсот шестидесятом году Амазис Египетский не завоевал остров. Это очень интересный исторический факт, если взять во внимание, что нынче, наверно, наоборот — делается попытка с Кипра завоевать Египет. История хоть и не повторяется, однако иногда аж через две с половиной тысячи лет к минувшим событиям, добавляет свои, неожиданные варианты…

На этом и закончился рассказ Вальполя. Более того, ему и в этот раз не было суждено показать нам свои раскопки, хотя как тщательно он готовил к этому нас. По капоту мотора вдруг ударил булыжник, величиной с кулак, а за ним посыпались другие. Брызнуло боковое стекло и большой его осколок врезался мне в правую руку; потекла кровь.

— Давите на газ! — крикнул я Вальполю, но он так растерялся, что был неспособен к решительным действиям.

Во время разговора, Вальполь сбавил скорость, и теперь уже было поздно: людская толпа перегородила нам дорогу, и даже мелодичная трехтональная сирена фордовского «Линкольна» не могла их разогнать — на сигнал они отвечали страшным галдежом. Надеясь, что Вальполь попробует прорваться, я спрятал голову за приборной доской и пригнул за собой Гелен. Однако, когда автомобиль остановился, мы снова выпрямились. Я машинально схватился за свой служебный пистолет, который был нашим единственным оружием.

— Ради бога, не вынимайте свой револьвер, — прошептала Гелен. — Вы этим ничего не достигните.

Люди, которые перегородили нам дорогу, имели жалкий вид, их можно было принять за бандитов, но большинство из них не имело никакого оружия. Руководили этой дикой стаей два человека. На них были длинные убогие рубахи из хлопчатобумажной ткани и обувь, которую очень тяжело описать; низы их обношенных штанов были засунуты в самодельные носки из грубой шерсти, которые достигали до их коленей. А за поясами у них я увидел ножи…

— We are Americans! — закричал им Вальполь. — We are no English! Но инглизи! — он употребил даже греческое слово, чтобы убедить, что мы не англичане.

Но, к сожаления, мой мундир отрицал вероятность его возражений. Нас окружили и начали угрожать кулаками, некоторые крестьяне размахивали палками и даже косами. На следующий день мне стало известно, что за несколько часов до нашего появления в этом селе английский танк по неосторожности повалил забор, раздавил две или три козы и этим вызвал серьезное возмущение местных жителей. Для того, кто знает что для бедного кипрского крестьянина коза, не тяжело это понять.

Как и всегда в таких случаях, партизаны, которые блуждают в горах, воспользовались этим несчастьем, чтобы возбуждать людей, подогреть их ненависть и подбить к антибританской демонстрации; безусловно, этот мятеж был делом их рук.

Поскольку нам не было никакого резона связываться с разозленной толпой — особенно потому, что мы вообще не знали языка этих людей, — я заклинал Вальполя включить заднюю передачу и осторожно пробиваться назад. Но он не слушал меня и продолжал уверять их, что мы не англичане. Таким образом наша судьба была в руках тех двух отчаянных вожаков, если сельские жители вообще их слушались.

Я сбросил свою офицерскую фуражку и опустился как мог ниже на сидении, чтобы не раздражать этих людей своей формой. Я уже не мог помешать Гелен, которая выбралась через меня из машины, оббежала вокруг и, размахивая руками, что-то начала кричать на предводителей этой банды. Сквозь шум, который стоял вокруг «Линкольна», я не мог что-либо понять из того, о чем она кричала, тем более, что Вальполь, словно попугай, повторял свое «но инглизи». Я даже не могу сказать на каком языке она говорила; ее жесты напоминали говор южных французов или итальянцев. Только помню, что я был очень взволнован, и держа окровавленной рукой пистолет, уже отодвинул назад предохранитель. Если бы кто-то зацепил девушку, я бы выскочил из машины и вначале предупредил бы бандитов выстрелом в воздух… хотя стрелять в данной ситуации было и опасно.

Несколько минут все висело на волоске. Затем Гелен, живая и невредимая, вернулась к машине, велела мне передвинуться на середину сидения и молча начала перевязывать мою руку. А толпа внезапно разошлась. люди рассыпались по сторонам так же быстро, как вначале и окружили нас, и больше не обращали на нас внимания.

— Годдем, — буркнул Вальполь, — наконец они меня поняли. — На лбу его жемчужинами блестел пот.

Перед нами снова тянулась осеняемая солнцем безлюдная дорога; наших противников словно поглотила растресканная земля. Недалеко я увидел разрушенный забор, а за ним убогую хижину с поврежденным фасадом.

Что же произошло? Неужели горлопанство Вальполя или угрозы Гелен вынудили раздраженных греков отступить?.. Я узнал об этом значительно позже.

— Надо возвращаться назад, — сказала Гелен. — Лейтенант Андерсон ранен, боюсь, что у него перерезана артерия.

И, действительно, сквозь повязку сочилась кровь, и с каждым ударом пульса я ощущал боль в предплечье.

Не теряя ни секунды, Вальполь развернул машину; его автомобиль имел несчастный вид, моментально потерял весь лоск. Внутри валялось битое стекло, зеркало водителя и спидометр были разбиты, капот мотора покоробился, переднее сидение в пятнах крови, а из моей руки все еще сочится теплая кровь.

— Езжайте спокойнее, но немного быстрее, — сказала Гелен Вальполю, — и остановитесь около военного склада.

Она велела достать из багажника аптечку, быстро покопалась в ней и, вынув из нее бинты приказала мне:

— Снимайте мундир… Подождите, я помогу вам… Надо попробовать перевязать кровеносные сосуды на вашей руке.

Так завершилась наша вторая вылазка в Акротири.

После этого случая я стал чаще встречаться с Гелен. Она была приветлива со мной, но при всей своей любезности держалась на определенном расстоянии, — казалось, не забывала о своем происхождении из высших слоев общества, о чем мне достаточно тактично намекал Вальполь. Я воспринял это как независимый от меня факт. И все же я попробовал бы сблизиться с ней, если бы она не была такой красивой. Я же не монах, а наоборот, очень компанейский человек. Дома, в Ливерпуле, у меня были друзья, которые регулярно приходили ко мне. А тут таких не было, и, конечно, я не мог долго выдержать без компании.

Меня тянуло к ней тем больше, чем меньше я был удовлетворен своей деятельностью. В конце августа стало ясно, что в деле Вальполя я дошел до мертвой точки. Ему абсолютно ничего нельзя было предъявить; и мое начальство, как видно, тоже не верило в его шпионскую деятельность. Поняв это, я воспользовался временем, чтобы отдохнуть и дать залечиться ране. Мои еженедельные отчеты становились все беднее, и в отделе контрразведки меня вообще не критиковали за такую работу.

Только через три недели появились некоторые обстоятельства, которые опять возбудили во мне страсть к расследованию. Об этом я хочу рассказать подробнее.

В понедельник, третьего сентября, меня вызвали в штаб военно-воздушных сил для персонального отчета. В вестибюле я встретил израильского и турецкого офицеров связи; последнего определил по тому, что он, кроме звездочек, носил на погонах еще и эмблему полумесяца — в остальном его униформа почти ничем не отличалась от американской. Оба офицера были в звании майора, и меня заинтересовало, что они тут делают.

Подполковник Тинуэл принял меня в той же самой комнате; на ее двери все еще висела обманчивая табличка с надписью «Медицинский отдел». Тинуэл пригласил меня сесть и опять предложил холодный лимонад и сигареты.

— Так, говорите, ваше дело не продвигается вперед? — спросил он. — Ну что же, ничего не поделаешь, лейтенант, в нашем деле необходимо быть очень выдержанным и настойчивым. Не опускайте руки. Рано или поздно этот тип покажет себя. Каждый агент в один прекрасный день допускает какую-нибудь ошибку, которая приводит его к провалу.

Конечно, это были пустые слова. Я ответил ему в том же духе — мол, постараюсь. Но, Тинуэл, наверно, ощутил что у меня на душе, так как на его продолговатом лице промелькнула улыбка.

— Наверно, потому что вам до сих пор не удалось разоблачить этого Вальполя, вы думаете, что мы гоняемся за привидениями, — сказал он отцовским тоном. — Если это так, я должен вам кое что сообщить. В конце прошлого месяца сюда, в порт Ларнака, прибыл отряд французских танков типа АМХ-13; они, как это заверяет армейское командование, были выгружены в темноте, с соблюдением всех правил маскировки, а затем вместе с английскими танковыми подразделениями в ночном марше направились в подземные укрытия на восток от Атиены…

— При этом они, насколько мне известно, переехали две или три козы…

— Что? Послушайте, лейтенант, я рассказываю это вам не ради шуток! Ночью танки были введены в укрытие, а через несколько дней наша служба прослушивания перехватила в районе Фамагусты зашифрованную радиограмму неизвестного агента, который сообщал об этом факте. Нам удалось расшифровать радиограмму. В ней сообщалось о французских танках АМХ-13, и, — что очень удивительно, — эти пройдохи знают что танки окрашены в желтый цвет, и, значит, предназначены для боевых действий в пустыни.

— Вероятно, сэр, греческие партизаны видели танки на марше.

— Допустим: но ведь впотьмах нельзя рассмотреть, в какой цвет они покрашены. Мистер Андерсон, тут идет речь о целой организации, которая опирается не только на греческих крестьян, а и на других лиц. Мне бы не хотелось сегодня больше обсуждать эту тему. Держать в тайне передислокацию своих войск — это дело командования армии. Но я уверен, что вы из этого сделаете надлежащие вывода для своей работы.

— Так точно, сэр.

— Что касается обломка того барельефа, то мы вынуждены были передать его «Секрет Сервис»[9] К сожалению, кроме самого Вальполя, кажется, тут нет ни одного эксперта по старинным предметам, поэтому «Секрет Сервис» послала ваш трофей авиапочтой в Лондон. А заключение экспертизы мы еще не получили.

Несмотря на все сказанное, у меня было чувство, что подполковник не придает слишком большого значения делу Вальполя. Что бы он мне не говорил, для него это задание не выходило за рамки других повседневных служебных дел. Скорее всего, Тинуэл закрепил часть других своих подчиненных за десятком таких же сомнительных иностранцев, не рассчитывая на какие-то сенсационные результаты. Но чтобы все-таки побудить каждого из своих людей к активным действиям, он время от времени вызывал их в свою комнату и, угощая холодным лимонадом, пришпоривал необыкновенными историями. Очевидно, это был его особенный, проверенный на практике особый психологический метод руководства агентурой. Для себя лично я решил взять за правило в первую очередь его последние слова: «Работайте терпеливо, не спешите, всегда думайте о собственном прикрытии и не делайте чего-то неосмотрительного».

Вернувшись в гостиницу, я в обществе Гелен пил кофе и решил обращаться с ней тоже благоразумно, не спешить, и не делать ничего неосмотрительного.

Дней десять спустя в «Ледра Палас» поселился капитан Французской Республики по фамилии Жако. Это был статный красавец, среднего роста, с седоватыми волосами, которые ниспадали ему на щеки бакенбардами в виде небольших котлет. Ходил он в пилотке набекрень и в красивом офицерском мундире французских парашютистов, а грудь его украшала разноцветная орденская лента. Все это было ему к лицу.

Для своего воинского звания Жако казался несколько молодым — очевидно звание было внеочередным; и вряд ли причиной этого было что-то другое, чем его необыкновенная храбрость. Это был на удивление показной герой. Я не на миг не сомневался — заведи с ним только разговор — и он сразу же начнет рассказывать о своих приключениях во вьетнамских джунглях, об обороне лесной крепости Дьен Бьен Фу или об отважных десантниках на вертолетах в раскаленных тропическим солнцем горах Атласа.

Этот офицер, необыкновенный уже сам по себе, сразу обратил мое внимание тем, что, увидевши в вестибюле гостиницы Гелен, с самодовольной улыбкой знатока женщин повернулся в ее сторону и несколько секунд с захватом смотрел ей вслед. Между прочим, об этом мелочном случае я скоро совсем забыл. Даже его имя услышал только спустя.

Приблизительно в те же дни — это было, наверно, тринадцатого или четырнадцатого сентября — Вальполь обратился к нам третий и последний раз с приглашением поехать с ним в Акротири.

— Бог любит троицу, мисс Ругон, — сказал он как-то за обедом. — А вас, лейтенант, — обратился он ко мне, — я хотел бы попросить в этот раз одеть гражданский костюм. Тогда мы избежим возможных неприятных инцидентов. На всякий случай я вооружил своих рабочих слезоточивыми гранатами.

Гелен прыснула со смеха. Невзирая на свой горький опыт, мы снова согласились поехать. Гелен — просто от скуки, а я — потому что не хотел отпускать ее одну с Вальполем. В то время у нее было мало работы, т. к. в эти дни казалось, что Суэцкий конфликт удастся полюбовно уладить с помощью посредника — австралийского премьер-министра Роберта Гордона Мензиса. Мензис и Насер вели переговоры в Каире, и если вообще существовала какая-то возможность для иностранных корреспондентов перехватить ту или иную политическую новость из первоисточников, то только там. Гелен ждала от своей редакции телеграмму с приказом выехать в Египет. Такая перспектива огорчала меня.

Контрразведка штаба воздушных сил сообщила, что заключение лондонских экспертов, наконец, получено. Специалисты признали этот обломок настоящим: это был так называемый плоский барельеф ранней греческой эпохи — примерно седьмого столетия до нашей эры. Эксперты также допускали полную вероятность выявления таких изделий на Кипре.

В понедельник, семнадцатого сентября, после приятной автомобильной прогулки, которая длилась около часа, мы снова приехали на тот холм, у подножия которого в этот раз была достаточно глубокая, умело раскопанная и обшитая досками траншея. Вальполь немедленно опустился на дно и позвал нас к себе.

В траншее дышалось легче, так как тут была тень и прохлада. Вальполь с любовью показывал нам наслоения земли разных периодов и черепки керамических изделий, которые еще, наполовину раскопанные, лежат в земле; затем долго рассказывал об отличиях коринфских и халкидских ваз, об керамике с глазурью и без, об черных и красных фигурках на вазах — о таких вещах, о которых я уже давно успел забыть. Он увлекся своим рассказом и задержал нас в своей яме значительно дольше, чем мы этого хотели.

Наконец, указав на несколько черепков, которые он нежно держал в руках, я спросил:

— Мистер Вальполь, к какой эпохе они могут принадлежать?

Немного подумав, он ответил:

— Если я не ошибаюсь, мы имеем дело с памятками среднего периода греческой колонизации. Скорее всего, это образцы седьмого столетия до нашей эры.

Пока турки начали осторожно снимать новый слой земли, мы топтались около вершины холма. Гелен жадно смотрела вниз на зеленоватую голубизну озера, а Вальполь поглядывал через озеро в сторону аэродрома. На его широкой груди, как и в прошлый раз, висел бинокль. Вдруг он прижмурил брови, поднес к глазам бинокль, быстро навел его фокус и, с удивлением вскрикнув, опустил его.

— Что там такое? — спросил я.

— Там? Ничего особенного, — ответил он. — Я имею ввиду не аэродром, мистер Андерсон. Видите — вон там, на берегу озера, старинный римский замок? По-моему там гнездится какая-то хищная птица — настоящее страшилище.

При этих словах, сказанных хоть и быстро, однако как-то вынуждено, у меня зародилось подозрение: наверно он хотел обмануть меня и отвлечь внимание от того, что на самом деле его удивило. Хотя руины замка были в том направлении, что и аэродром, Вальполь держал бинокль слишком высоко, чтобы увидеть замок. Гнездо хищника я заметил и раньше, да и для него оно, — наверно, не было чем-то новым.

— Разрешите взглянуть, — попросил я.

От того, что я увидел через объектив, у меня ускоренно забилось сердце. На переднем плане, где пять недель назад стояли реактивные бомбардировщики «Канберра», теперь плотно один около другого выстроились самолеты «Хантер». А за ними я различил по крайней мере две эскадрильи французских штурмовиков «Барудер»!..

— Что-то вроде похожее на беркута, — отозвался рядом Вальполь.

Не отвечая, я бдительно всматривался в летное поле Акротири. Пот лился с меня ручейками, щекотал спину. Самолет чрезвычайно густо был заполнен самолетами. Рядом с машинами марки «Барудер» стояли самые современные бомбардировщики «Вотур»; я даже не знал, что эта модель была уже на вооружении. Около них я рассмотрел французские реактивные истребители «Мистер-IV», а перед ангарами…

— Вы видите его? — спросил Вальполь. — Кажется это орлица. По-моему, вы слишком высоко подняли бинокль.

— Нет, нет, я ее вижу…

…А перед ангарами, где в прошлый раз стояли наши четырехмоторные «Беверли», я различил, наполовину прикрытые от меня английскими истребителями «Дельта», три… четыре… пять французских транспортных самолетов «Лангедок». У меня проскользнула мысль, что тот молодцеватый капитан-парашютист, который так нагло рассматривал Гелен, наверно, прилетел сюда на одной из этих транспортных машин.

— Ну, кто со мной купаться? — крикнула за спиной Гелен, и я понял, что в мыслях она имела только меня.

Я помчался переодеваться. Мне совсем не хотелось в это мгновение оставаться с Вальполем. За прошедшие недели наши взаимоотношения кое в чем изменились: теперь Гелен была больше моей знакомой, чем Вальполя, и он уже никак не мог мне помешать поплавать с ней.

Мы побежали через кедровые заросли и вместе прыгнули в воду. Она была холодной и такой чистой, что было видно дно. Галька на дне имела светло-голубой оттенок, деревья на берегу бросали в воду свою зеленоватую тень. Мы плавали, ныряли, ловили один другого, но я никак не мог выбросить из головы мысль о французских самолетах, которые стояли на летном поле Акротири и удивленное «О!» Вальполя, когда он увидел их. «Какое у него к ним дело, если он археолог? Неужели он разбирается в типах самолетов? Или, может, считает нас всех дураками?»

Когда мы спустя некоторое время грелись на солнце вблизи римского замка, я спросил Гелен:

— Как вы считаете, мисс Ругон, мистер Вальполь правда выдающийся ученый?

— Вам не стоит насмехаться над ним, — ответила она. — Кстати, вы можете называть меня просто по имени. Меня зовут Гелен.

Я еле удержался, чтобы не сказать: «Я знаю…»

— А меня — Роджер.

— Так вот, Роджер, я прошу относиться к моему приятелю Вальполю с полным уважением.

— К вашему приятелю? Да ему самое меньше пятьдесят лет.

— Сорок три, — сказала она. — Он не виноват в том, что выглядит старше. Также как и англичане не виноваты в том, что они недостаточно сообразительны.

Последнее замечание прозвучало для меня загадочно. Наверно ей, как и другим женщинам, нравилось говорить колкости и разжигать в мужчинах чувство ревности. Но что же поделаешь с такими женскими прихотями.

Когда мы, вот так беседуя, лежали рядом, я заметил, что волосы Гелен покрашены.

На висках и затылке, то есть там, где берет не закрывал их от солнца, они имели не золотистый, а коричневый оттенок, а мокрые они казались даже черными. И пушок под мышками был тоже темным. Но это открытие не спасло мое сердце. Я только удивился, почему не заметил это раньше.

Солнце опустилось, и мы с Гелен, немного отдохнув в тени старинного замка, вернулись к траншее. Когда мы пробирались через кедровые кусты, я впервые поцеловал девушку.

Через несколько дней меня по телефону вызвали в штаб воздушных сил. Я неохотно ехал туда, поскольку мы с Гелен договорились пойти в театр… Там должны были ставить «Аиду», однако через неприязненное отношение к Египту ее заменили другой пьесой, что меня мало беспокоило. Но ничего не поделаешь; я одел портупею и отправился в путь.

Правда говоря, когда я вспоминал о Тинуэле, меня немного мучила совесть; ведь я уделял Гелен больше внимания, чем это позволяли мои служебные обязанности. В результате моей двухнедельной работы я мог доложить ему только то, что Натан Ф. Вальполь, увидев французские самолеты, удивившись вскрикнул «О!». Если вдуматься, в этом ничего слишком подозрительного не было.

В этот раз в коридорах штаб-квартиры я встретил необычно много французских, турецких, иракских и особенно израильских офицеров. На мой вопрос, откуда взялись все эти люди, ординарец объяснил, что тут создается объединенное англо-французское командование — т. е. штаб «Экспедиционного корпуса Суэцкого канала», и что работа в этом направлении идет уже полным ходом.

Подполковник, как и всегда, вежливо принял меня, но был не очень приветлив в разговоре. Очевидно, суматоха в штабе влияла и на него.

— В прошлый раз я говорил вам о танках АМХ-13, покрашенных в желтый цвет, — сказал он. — Это были армейские дела, и пускай там ребята сами искупают свои грехи. А вот то, что я скажу вам сегодня, непосредственно касается нас. Особенно вас, лейтенант Андерсон!

Он сделал многозначительную паузу, как-то подчеркнуто откашлялся и уставился в меня пытливым взглядом. В его звучном голосе ощущалась непоколебимая решительность докопаться до сути дела.

— Только что «Секрет Сервис» сообщило на о таком факте… Я думаю, что суть и методы нашей политической службы информации вам известны.

— Да, сэр.

— Так вот, мне сообщили, что один наш информатор, который занимает определенную должность в египетском военном министерстве, доложил, будто бы генеральный штаб Насера уже знает о прибытии французских эскадрилий на Кипр. Каким путем эта информация дошла до Каира, он сказать не может, но факт остается фактом: в военном министерстве в Каире знают даже номера эскадрилий. В сообщении перечисляются такие типы самолетов: штурмовик «Барудер», реактивный истребитель «Мистер», бомбардировщик «Вотур», и, наконец, транспортный самолет «Ленгедок». Все это до мельчайших подробностей соответствует действительности. Для нас это — не говоря уже о других последствиях — очень неприятно, просто позор перед французами, что мы не смогли уберечь тайну.

Подполковник прервал свою тираду, перевел дух, и, наверно, чтобы смягчить резкость своих слов, предложил мне сигарету; однако в этот раз холодным лимонадом не угостил. Положение, безусловно, было серьезным.

— Слушайте дальше. Передислокация французских военно-воздушных сил на Кипр, за исключением самолетов «Лангедок», происходило ночью. Во всем районе вокруг акротирской военно-воздушной базы, за пределами запретной зоны, есть только один пункт, из которого можно наблюдать за летным полем. Это — тот самый холм, на котором копается ваш мистер Вальполь.

— Сэр, от моих глаз, конечно, не спряталось что Вальполь заметил французские самолеты, — сказал я. — Но ведь нет ни малейшей тени доказательств того, что результаты своих наблюдений он каким-то путем передает дальше — или по радио, или через посредников. Клянусь, что у него нет никакой радиостанции и что он не встречается с лицами, которых бы я не знал и не проверил.

— И все же существует третий способ передачи тайной информации, — заметил Тинуэл. — Может это моя вина, что я раньше не сказал вам об этом. Вы наверно не слышали еще об «мертвом почтовом ящике»? Выходит, что контрразведка это не совсем то, что ваша таможенная служба розыска.

Я его не понял и поэтому промолчал.

— Слушайте внимательно, юноша, — сказал подполковник. — Остается единственная возможность: наверно, Вальполь регулярно кладет свои письма со шпионскими донесениями в какое-то обусловленное место, откуда их затем забирают его помощники; в таком случае у них нет необходимости встречаться лично. Дознайтесь, где это место, а потом подстерегайте и, когда появится посредник, схватите его. Это нелегкое дело, и имейте ввиду, что вам придется действовать самому, потому что у меня абсолютно нет свободных людей, которые помогли бы вам.

— Надеюсь, что справлюсь и сам, — ответил я, хотя и знал, что это тяжелая, и возможно, даже опасная работа; но это был все-таки выход из создавшегося положения.

— Лейтенант, Андерсон, — сказал Тинуэл, прощаясь со мной, — недавно я видел вас в театре в обществе какой-то очаровательной молодой дамы. Не буду допускать, что в этом кроется главная причина недостаточных результатов ваших наблюдений, но даю вам двенадцатидневный срок, за который вы должны, наконец, разоблачить Вальполя. Так вот, если вы до второго октября не справитесь с этим заданием, нашей дружбе конец. Ваша командировка будет отменена, и вы с выговором в личном деле вернетесь в свою часть. Это мое последнее слово.

Я решил сделать все возможное в данный мне срок. Выговор, конечно, неприятная вещь, он может прилипнуть к тебе на всю жизнь; однако я быстрее бы согласился на выговор, чем на возвращение в свою часть, что означало окончательную разлуку с Гелен. В те дни она мне была дороже всего. К тому же наши отношения развивались так успешно, что я лелеял уже самые смелые надежды. Иногда мне в голову приходила сумасшедшая мысль просить ее стать моей женой; и если я все же не сошел с ума, то только потому, что в критическую минуту опять вспомнил тот памятный разговор с Вальполем в баре гостиницы.

Поэтому, я тщательно взялся за работу: начал следить за Вальполем даже ночью, и удивлялся, как это мне раньше не пришло в голову. Я слонялся по коридорам гостиницы, вызывая недовольство коридорных, внимательно осматривал каждого посетителя и часами торчал в вестибюле, через который должен пройти каждый, кто входил или выходил из гостиницы. Но зря: Вальполь никого не принимал, и даже не имел привычки выходить на прогулку в лунную ночь. Когда он не копался в своих руинах на холме, то целыми днями сидел в «Ледра Паласе», стараясь привлечь в свое общество Гелен. На третью ночь я забрался в соседнюю с его комнатой кладовку для белья и, приложив ухо к стене, долго подслушивал, но там была тишина: Вальполь спал.

Несколько раз, когда Вальполь выезжал в Акротири, я на значительном расстоянии ехал на «джипе». Все его существование, как я установил раньше, проходило в регулярных рейсах между гостиницей и той траншеей на холме. Он нигде не останавливался на дороге. Из этого я сделал вывод, что «почтовый ящик», на который намекал Тинуэл, может быть только в одном из конечных пунктов его путешествий.

Убедившись, что в гостинице уже ничего не найду, я следующим вечером, как только Вальполь вернулся домой, направился в Акротири. Оставив свой автомобиль в кедровых зарослях на берегу озера, пошел в засаду. Я подкрался как можно ближе к траншее, потому что считал что «ящик» Вальполя должен быть где-то рядом, если не в самой яме.

Никто так и не пришел. Ночь была ясная, лунная. Я лежал за кипарисом и наблюдал, как колебалась его темно-голубая тень. На аэродроме мигали разноцветные огни; прожектора бледными пальцами обшаривали небо; время от времени над моей головой с шумом проносились ночные истребители. Больше нигде ничто даже не пошевелилось. Где-то среди ночи стало необыкновенно холодно, я начал мерзнуть в своем легеньком мундире и взял себе из машины одеяло. Если бы не холод, наверно, заснул бы… Я прислушался к ночным звукам. Около башни римского замка порхали летучие мыши; где-то крикнул филин, затем сова, скрипели ветки, что-то шуршало в траве; серебром поблескивала зеркальная гладь озера. Но никто так и не пришел.

Следующей ночью, которую я провел там же, поднялся ветер; тучи плыли по небу и бросали на землю огромные движущиеся тени, которые я до сих пор видел в Англии на берегу моря. В этот раз я лежал на самой вершине холма, смотрел то на тучи, то на тени и думал о Гелен. И снова ничего не произошло. Я уже начал сомневаться в существовании «почтового ящика». Под утро я, очевидно, заснул, т. к. проснулся только на рассвете, услышав слабый шум мотора, который уже отдалялся от меня. На северо-запад от меня, по дороге на Никозию, в предутренней мгле маячил красный огонек стоп-сигнала. Но это, наверно, не имело ничего общего с моим заданием.

На следующий вечер небо посерело. Луна не светила, воздух был теплым, но через несколько часов начался дождь. Мне не было чем накрыться и я промок до нитки. На Кипре начиналась осенняя дождливая пора. Это было в среду, двадцать шестого сентября. Половина двенадцатидневного срока, данного мне Тинуэлом, уже прошла. Проклиная все на свете, я дрожащими от холода руками завел мотор и, насквозь промокший, где-то после полуночи вернулся назад. Добравшись в свою комнату, я насухо вытерся, переоделся и затем поднялся в гостиничный бар, чтобы с помощью двух-трех рюмок виски выгнать возможную простуду.

Но каково было мое удивление, когда я обнаружил там Гелен, да еще в обществе того красавца — капитана Орфея Жако… Пришлось познакомиться с ним (этого я не смог избежать тем более, что мы принадлежали к одному роду войск). Он что-то энергично рассказывал Гелен, и при этом больше, чем необходимо, наклонял к ней свое загоревшее лицо. То, что рядом с ними, поджав ноги словно разозленная горилла, сидел Натан Ф. Вальполь, меня мало успокаивало.

— Мы положим египетскую армию на обе лопатки так же элегантно, как это мы недавно сделали с алжирскими бандитами, — сказал капитан своим ужасным английским языком именно тогда, когда я вошел. — Небольшая бомбежка, несколько воздушных десантов в тыл… И все, мадмуазель Ругон. Увидите, как они будут бежать.

— Вы можете и ошибиться, — ответила Гелен.

По тону, каким были сказаны эти слова, я ощутил, что ей уже надоело хвастовство француза.

— Безусловно будут бежать, вот увидите, — твердо стоял на своем Жако, который, видно, выпил больше чем нужно. — Я собственными глазами видел список э-э, как их? — объектов для бомбардировки. На аэродромах Гамил, Кибрит, Эль-Гизех, Абу Сувар и Альмага расположены египетские военно-воздушные силы. По ним будет наш первый удар. Затем приземлятся вертолеты, высадимся мы, парашютисты, — маленькая, маневренная и хорошо вооруженная автоматическим оружием армия…

— Добрый вечер, — отозвался я у него за спиной. — Да тут, кажется, по-настоящему пьют виски!

— А, господин камрад! Тут мне не верят, что мы, если до этого дойдет, можем за один день победить Египет.

— За один день? В этом я, конечно, тоже сомневаюсь.

— За один день! Вот увидите!

На лице Гелен появилась издевательская усмешка.

— Кажется, — сказала она, — между союзниками наблюдается некоторое расхождение мыслей.

— Вы правильно подметили, — ответил Жако. — Мы, французы, хотим действовать молниеносно. Наш вице-адмирал Боржо отстаивает моментальные, стремительные операции. Но сэр Чарльз Кейтли, мадмуазель, — британский генерал — хотел бы это делать очень медленно. Он ученик маршала Монтгомери — который еще во второй мировой войне много чего испортил своей чрезвычайной осторожностью… Этот Кетли испортит нам всю операцию «Гамилькар».

— Гамилькар? — переспросила Гелен.

— Это — название оперативного плана.

— Гамилькарами, — сказал Вальполь, — звали двух древних африканских полководцев. Старший — командовал карфагенскими войсками, которые высадились на Сицилии; кончил он тем, что наголову был разбитый возле Туниса. Да и младший умер не в кровати.

— Ему не хватало парашютно-десантных частей, — засмеялся Жако. — Мы не пойдем по его стопам.

— Если мы будем действовать так неосмотрительно, как вы предлагаете, то и с нами будет тоже самое — сказал я.

Каляканье Жако раздражало меня, и мной овладело желание возражать ему. Разговор становился неприятным, а тут еще вмешался и Вальполь.

— У нас в Штатах, — бесцеремонно заметил он, существует бессмысленный порядок, согласно которого военнослужащим запрещается говорит о своих служебных делах. По-моему, это устаревшая боязнь перед шпионами. Доходит до того, что таким гражданским как я, очень редко случается возможность послушать квалифицированную беседу.

— Вот еще! — уперся капитан. — Мы не боимся никаких привидений. В наше время толковый шпион должен читать газеты: пресса подает обстоятельную информацию. Часто корреспонденты знают больше чем разведка. — При этом он взглянул на Гелен так, словно сказал ей особенно приятный комплимент.

Мне абсолютно все равно, — тихо сказала она, не обращая внимание на его последнее замечание, — как вы хотите завоевать Египет, быстро, как это хочете вы, капитан, или медленно, как предлагает лейтенант Андерсон. Это по сути ничего не меняет, господа… — Она поднялась и сделала шаг от столика. — Это просто ужасно — нападать на маленькую страну, и я ненавижу всех, кто принимает в этом участие. Спокойной ночи!

Я с тревогой глянул вслед Гелен, потом соскочил с табурета и пошел за ней. Мне и раньше, когда мы дискутировали о будущем походе в Египет, бросалось в глаза ее сдержанное волнение. Но так она никогда еще не горячилась. Или она уже хорошо выпила, или болтовня того Жако раздражила ее. Наверно ей хорошо опротивела эта беседа.

Я догнал ее перед лифтом:

— Что с тобой, Гелен? Тебе надоели эти двое?.. Этот Жако просто невозможный хвастун.

— Не думаю, что ты был лучше его, — шепотом ответила она. — Ведь оба вы стремитесь к одному: он — быстрее, ты — немного медленнее, трезвее…Но в конце концов вы найдете общий язык. Вначале «Магическая операция», затем операция «Гамилькар», машина крутится — так же? Падают бомбы, гибнут люди, а вам еще и весело от этого.

— Вы, американцы, обычно, не хотите марать руки, — с гневом бросил я. — Во всяком случай сейчас — нет! Вам хорошо стоять в сторонке и делать из себя вид непорочных.

Я не соображал себя от гнева. После всего, что было между нами, меня чрезвычайно оскорбило то, что она сравнивала меня с этим ветреным Жако. И когда мы спустились на лифте, я подыскивал слова, чтобы также чувствительно оскорбить ее.

Неизвестно почему, она сказала:

— Роджер, у тебя мокрые ботинки.

Я ничего не ответил. Только около ее номера меня прорвало:

— Если действительно бомбы упадут на канал, Ио кое-кто из твоих земляков неплохо заработает на этом. Подскочат цены, особенно на нефть. Мы с Жако, возможно, ляжем тут костями… А там, в Штатах, кто имеет нефтяные источники, как твой отец, будут посмеиваться в кулак.

Гелен смущенно глянула на меня; у нее задрожали губы.

— Тебе, наверно, приснилось, что у нас есть нефтяные источники, — ответила она. — Отстань от меня! Я больше и смотреть не хочу на тебя! Боже, как это все подло!

Она повернулась и, даже не подав мне руку, закрыла за собой дверь; а я продолжал стоять как пень.

В следующие дни шли дожди, и Вальполь сидел дома — поэтому ездить в Акротири было бесцельно. Если этот «почтовый ящик» существовал не только в воображении Тинуэла, то его, конечно, опорожняли только тогда, когда Вальполь что-нибудь туда вложил. С мрачным настроением я бродил по гостинице или сидел возле окна, выпяливши глаза в стекла, по которым каплями стекала вода.

Но данный мне срок проходил безрезультатно. Я сушил себе голову, однако не находил выхода. Иногда меня соблазняла мысль пойти к Гелен, извиниться за свою горячность и все ей объяснить: об том положении, в котором я оказался, про это неясное задание и об последствиях моей возможной неудачи. Мы вот-вот должны были расстаться! Как и обычно, мы встречались в ресторане, однако в наших отношениях не было открытости. Теперь она даже давала преимущество обществу с Вальполем.

В последний день сентября немного прояснилось, выглянуло солнце, над землей висел пар. Было воскресенье, однако Вальполь ездил на раскопки, поэтому вечером я опять двинулся в засаду. Было душно, как в теплице. Помощники Вальполя натянули над траншеей тент, чтобы ее не заливала дождевая вода. На влажном грунте вокруг холма я обнаружил только следы ног Вальполя и его людей. Только на берегу озера, вблизи замка, были чьи-то следы, однако при свете карманного фонарика я не смог проследить, куда они вели. Как и обычно, я ожидал зря.

Вернувшись поздно ночью, уставший и не в очень чистом мундире, я увидел в вестибюле Гелен. Она стояла с капитаном Жако, который держал ее под руку; казалось, что эта парочка только что вернулась из ночной прогулки по улицам Никозии. Они стояли спинами к входу и не заметили меня. Оба говорили на французском языке и я мало что понял из их разговора; однако мне было достаточно и того, что я услышал.

— Тут ничего не изменишь, Орфей, — сказала Гелен. — Послезавтра я вылетаю в Египет. Сегодня пришла телеграмма из редакции: я вынуждена ехать в Каир. Ну, да вы быстро забудете меня.

— Никогда! — уверял Жако, сжимая ее руку. — Конечно, мы и там могли скоро увидеться!

— Возможно, — как-то безразлично ответила она. — Все зависит от того, спуститесь ли вы живым и неповрежденным на своем парашюте.

На меня дохнуло ледяным холодом от ее слов, я даже весь оцепенел. Значит, всему конец. Не обращая на них внимания, я направился к лифту, но он уже не работал. Тогда я начал подниматься по лестнице. Однако они, наверно, заметили меня, потому что я услышал, что кто-то идет следом за мной.

— Роджер, — позвал кто-то сзади. Я не повернулся.

Но возле моего номера меня догнала Гелен.

— Мне кажется, что мы ведем себя как дети, — сказала она. — К чему тут дурацкие ревности? Не пора ли нам перестать играть обиженных?

— Так что же мы — будем разговаривать тут, в коридоре? — спросил я.

Она покачала головой, и когда я закрыл за нами двери, она сказала:

— Роджер, это правда: послезавтра рано утром должна уехать отсюда… мне не хотелось расстаться с тобой, не помирившись.

— Мне тоже, Гелен, — ответил я.

— Твои руки пахнут бензином, — сказала она через некоторое время, и мундир грязный. Где ты был?.. Да ладно, не хочу уже ни о чем спрашивать. Зачем всегда слушать ложь…

Я не возражал, только погладил ее волосы.

И вот следующим вечером — это был предпоследний вечер данного мне двенадцатидневного срока — случилось неожиданное. Только я занял свой пост — между прочим, достаточно безразличный и без особых надежд на успех — как послышался шум мотора. Я немедленно выбрался на вершину холма и начал всматриваться во все стороны. На западе еще был виден бледный свет прошедшего дня; в полутьме я заметил что-то похожее на старомодный автомобиль «Моррис», который за небольшую сумму можно было взять напрокат в Никозии. Машина ехала без света. если она действительно направлялась из столицы, то обязательно должна проехать той самой дорогой через Атиену, которую выбрал Вальполь во время нашей неудачной прогулки в Акротири.

Машина остановилась на значительном расстоянии от холма. Мотор затих, однако там никто не шевелился. Наступила такая темнота, что тяжело было рассмотреть, выходил ли кто из нее; однако я был убежден, что кто-то таки вышел. От напряженного ожидания у меня тревожно забилось сердце. Я схватил небольшой автомат системы Томпсона, который у меня был в машине, и, как охотник, осторожно начал подкрадываться к автомобилю, навстречу неизвестности.

Наконец, наконец! Все поворачивалось к лучшему! Хоть чуть было не поздно. Через две-три минуты мелкими, четкими шагами приблизилась еле заметная во тьме человеческая фигура. Я спрятался за обломок скалы, пропустил ее и пошел следом, потому что для меня важно было застукать незнакомца, когда он будет вынимать письмо из «почтового ящика». Неизвестный, очевидно, хорошо ориентировался на местности; он пошел прямо к руинам той башни, под которой я еще накануне заметил неясные следы. Я осторожно крался за ним, следя, чтобы расстояние между нами не увеличивалось; в сумерках очень легко можно было выпустить из поля зрения его контуры его фигуры.

И тут меня постигла неудача. Под моим ботинком скрипнул камешек и, покатившись, звонко стукнулся о другой. Неизвестный мгновенно обернулся и тихо вскрикнул.

— Стой! — крикнул я. — Стой, стрелять буду!..

В несколько прыжков догнал незнакомца и …растерянно опустил автомат. Передо мной стояла Гелен. Если бы не дождевик с капюшоном, я бы давно узнал ее по волосам. Она… И в этом месте? Я онемел. Вдруг у меня зародилось страшное подозрение: а может она, сообщница Вальполя?.. Я стоял как пень, неспособный вымолвить и слово.

Гелен тяжело вздохнула.

— Боже мой, как ты меня напугал, — наконец сказала она.

— Гелен, — выдавил я из себя, — зачем ты сюда приехала?

— Гм, я могла бы у тебя спросить то же самое.

— Я выполняю служебное задание.

— Как для пресс-офицера, ты хорошо вооружился.

— Оставь это! Я спрашиваю тебя…

— Ты помнишь наш первый разговор, Роджер? — с грустью сказала она. — Ты же обещал информировать меня, а тем временем сам добывал информацию… Идем, я тебе что-то покажу.

Мы пошли с ней в кедровые заросли; моя растерянность с каждым шагом возрастала. Я несознательно обманул своего начальника, когда заверил его, что проверил каждого человека, который встречался с Вальполем: Гелен-то я и не проверял. Мне и в голову не приходило, что она может быть «запутана» в эту темную игру. Все что знал о ней, услышал от Вальполя. Но при чем тут «мертвый почтовый ящик»? Ведь Вальполь мог спокойно передавать ей информацию в гостинице!

И все же то, что она мне показала, действительно было хранилищем для шпионской информации, которое полностью отвечало предвиденью Тинуэла. На моих глазах Гелен отвалила камень от фундамента разрушенного замка и показала мне завернутое в вощеную бумагу шифрованное письмо, которое я немедленно спрятал.

— Откуда ты знаешь это место, Гелен, откуда тебе известно…

Она очень спокойно рассказала, что недавно Вальполь взял ее на место раскопок, и думая, что она на другом берегу озера, очень старательно что-то прятал тут. У нее проснулся обыкновенный интерес журналиста…

— Я ведь знаю, что ты следишь за ним, — шепотом сказала она. — Я поняла это еще тогда, когда ты не пришел на пресс-конференцию. Возможно, теперь ты сможешь арестовать его.

— Молчи, — ответил я.

В голове у меня все шло кругом. Можно ли верить ее объяснению? Неужели она по своему собственному усмотрению задумала играть роль детектива в таком страшном месте темной ночью… События той памятной ночи мешали мне трезво оценить поступок Гелен. Во всяком случае, решил я, она никак не может быть помощницей Вальполя.

Мы сели в мой «джип» и подъехали к месту, где стоял ее маленький автомобиль.

— Мы не можем его оставить тут, — сказала она, — его надо вернуть фирме. Знаешь что? Садись в мою повозку, а я возьму твою.

У меня снова проснулось недоверие к ней. Что должно значить это предложение?.. У «джипа» мощный мотор и он легко может обогнать «Морриса». Не хочет ли она тем временем сбежать?

— Я должен сам вести его. Так велит инструкция. Это служебный автомобиль. Не бойся, я тихонько поеду за тобой.

Она пристально глянула на меня, пожала плечами и села в свой «Моррис». Затарахтел мотор. Машины тряслись на выбоинах полевой дороги, визжали рессоры. Мне было слышно, как впереди тарахтел разболтанная повозка Гелен. Красный стоп-сигнал колебался то вверх, то вниз, и я неожиданно вспомнил, что этот самый свет тогда исчез в предутренней мгле, когда я бдел на холме… О боже!

Вскоре после того, как мы выехали на дорогу получше, в машине Гелен испортилось освещение. Она остановилась и попросила меня ехать впереди, чтобы ей было легче ориентироваться в свете моих фар. Мое подозрение возрастало. Я предложил ей пересесть в мой «джип», уверяя, что взятый напрокат автомобиль, можно забрать днем. Гелен уперто отказывалась: она, мол, оставила за него залог, который должна забрать еще сегодня, так как завтра на рассвете вылетает из Кипра; к тому же машину могут украсть…

Беспомощный, сбитый с толку, я согласился, только бы побыстрее добраться до Никозии. Однако ее машину не выпускал из виду — периодически посматривал в зеркало, включал и поворачивал назад верхний прожектор и тогда в конусе его луча появлялся «Моррис». Только позже я понял, что такое внимание нервировало ее, и она могла догадаться о моем подозрении.

Мы приближались к Атиене. Шоссе извивалось узкой лентой через отроги Троодоса; на нем было много выбоин, и я вынужден был все свое внимание сосредоточить на дороге. Это была та самая местность, где в конце августа возмущенное население встретило нас камнями.

Вдруг я ощутил, что сзади меня не слышно мотора. Смотрю в зеркало — машины Гелен не видно, включаю прожектор — дорога пустая. Я съехал на обочину и, остановив машину, обернулся… Автомобиль Гелен исчез. Мое сердце замерло. Меня словно оглушило ударом. Я развернулся, потеряв при этом немало драгоценного времени, погнал свой «джип» назад и натолкнулся на место, где от шоссе на юг ответвлялась узкая каменистая тропа в горы.

Километра через три я натолкнулся на «Морриса». Как видно, он не смог взобраться на крутой подъем, и Гелен, выдавив из моторы последние силы, специально поставила машину поперек дороги, чтобы я не смог дальше проехать.

Выругавшись, я выскочил из машины. Вокруг — глухая ночь, нигде не звука; а Гелен — и след простыл. Я быстро побежал вверх. Но через несколько минут, обливаясь потом, замедлил ход. Если девушка бегала так же хорошо, как и плавала, то у меня не было никакой надежды догнать ее.

Я еще раз прислушался к ночной темноте. Однако нигде ничто даже не зашуршало. Тогда я вернулся назад. Должен был возвращаться, потому что там уже начинался партизанский край, и я не имел права оставлять свой «джип» без надзора. Все потеряно! А может оно и к лучшему…

В это мгновение я остро ощутил, что Гелен — или какое у нее там настоящее имя — я уже никогда не увижу.

Добравшись до Никозии, я обо всем предупредил контрразведку. Приехали два сотрудника. Один из них стал на страже около двери Вальполя. С другим я вломился в комнату Гелен. Там мы нашли телеграмму из редакции; она была послана не из Сан-Антонио, Техас, США, а из Порт-Саида. Нашли и билет на самолет. Гелен приобрела себе место на вторник, второе октября, на самолет итальянского воздушного агентства «Алиталия», который должен был лететь в Каир. Хоть мы и не думали, что мисс Ругон решится теперь на такое путешествие, все же предупредили полицию аэропорта. Начались розыски.

Арест Вальполя имел драматический характер.

— Вы еще пожалеете об этом, — бормотал он, когда мы его подняли с кровати.

Раздраженный, он натянул на себя одежду и, к нашему удивлению, разрезал лезвием бритвы подкладку своего пиджака. Опасаясь, чтобы он не совершил самоубийство, мой помощник отобрал у него бритву.

— Мистер Вальполь, я — сотрудник британской контрразведки, — сказал я, показывая свое удостоверение, и, коснувшись его руки, хотел объяснить ему причину ареста, как это принято в моей гражданской практике; такие формальности входят в кровь и плоть агента.

Однако Вальполь вытянул из-под подкладки напечатанное на шелковом лоскуте удостоверение и спокойно ответил:

— А я, мистер Андерсон, сотрудник американской контрразведки.

— Разница только в том, мистер Вальполь, — строго заметил я, проверив его удостоверение, — что мы сейчас находимся на английской территории, а не на американской. И тут вы свернете себе шею.

— Кажется, этот случай быстрее повредит вашей карьере, мистер Андерсон, — огрызнулся он. — Как старший коллега, должен сказать вам откровенно: вы вели себя неумело и неумно. Вас до последнего дня водила за нос эта чертова баба.

— Вальполь! — уже не сдерживая себя, крикнул я. — Если вы имеете ввиду мисс Ругон, то должен признаться, что я читал ваш дневник и знаю, что вы по самые уши влюбились в нее.

— В этом я не был исключением; ведь вы даже спали с ней. Ну, да ваше начальство должным образом оценить этот факт.

Вы лучше прикусите свой язык!

— Ну, ладно юноша. Все, что я тут говорю, может обернуться против меня самого, не правда ли? Говорите уже свою формулу; коллеги тоже должны корректно вести себя один с другим.

И он с готовностью подставил свои руки; наручники щелкнули и закрылись.

В том, что касалось моей личной судьбы, Вальполь, оказалось, был прав. Дальнейшую разработку этого дела у меня немедленно отобрали и передали другому агенту. Я был посажен под домашний арест, т. е лишен права выходить из здания штаба военно-воздушных сил и вынужденный выполнять незначительные обязанности внутреннего порядка. Меня, скорее всего, посадили бы в камеру, если бы ощущался чрезвычайный некомплект в кадрах накануне вторжения в Египет.